альон  должен
был, минуя брошенный казаками  хутор  Еланский,  двигаться  в  направлении
станицы Еланской и, связавшись с наступавшей  из  Букановской  ротой  1-го
батальона, овладеть хутором Антоновом. По диспозиции,  командир  батальона
обязан был вести свою часть в  направлении  на  хутор  Безбородов.  Конная
разведка вскоре донесла, что на Безбородовом противника не  обнаружено,  а
правее хутора, верстах в четырех, идет частая ружейная перестрелка.
   Через головы колонны красноармейцев где-то высоко со скрежетом и  гулом
неслись снаряды. Недалекие разрывы гранат потрясали землю. Позади, на Дону
с треском лопнул лед. Иван Алексеевич оглянулся:
   - Вода, должно, прибывает.
   - Пустяковое  дело  в  это  время  переходить  Дон.  Его,  того  гляди,
поломает, - обиженно буркнул Мишка, все никак не  приспособившийся  шагать
по-пехотному - четко и в ногу.
   Штокман глядел на спины идущих впереди, туго  перетянутые  ремнями,  на
ритмичное  покачивание  винтовочных  дул  с  привинченными  дымчато-сизыми
отпотевшими штыками. Оглядываясь, он видел серьезные  и  равнодушные  лица
красноармейцев, такие разные и нескончаемо похожие друг  на  друга,  видел
качкое движение серых  шапок  с  пятиконечными  красными  звездами,  серых
шинелей, желтоватых от старости и шершаво-светлых, которые поновей; слышал
хлюпкий и тяжкий походный шаг  массы  людей,  глухой  говор,  разноголосый
кашель, звяк манерок; обонял духовитый  запах  отсырелых  сапог,  махорки,
ременной амуниции.  Полузакрыв  глаза,  он  старался  не  терять  ноги  и,
испытывая прилив большой  внутренней  теплоты  ко  всем  этим,  вчера  еще
незнакомым и чужим ему ребятам, думал:  "Ну  хорошо,  почему  же  они  вот
сейчас стали мне так особенно милы  и  жалки?  Что  связующее?  Ну,  общая
идея... Нет, тут, пожалуй, не только идея, а и  дело.  А  еще  что?  Может
быть, близость опасности и смерти? И как-то по-особенному  родные...  -  И
усмехнулся глазами: - Неужто старею?"
   Штокман с удовольствием,  похожим  на  отцовское  чувство,  смотрел  на
могучую, крутую крупную  спину  идущего  впереди  него  красноармейца,  на
видневшийся между воротником и шапкой красный и  чистый  отрезок  юношески
круглой шеи, перевел глаза на своего соседа. Смуглое бритое лицо с плитами
кровяно-красного румянца, тонкий  мужественный  рот,  сам  -  высокий,  но
складный, как голубь; идет, почти не махая свободной рукой, и  все  как-то
болезненно морщится, а  в  углах  глаз  -  паутина  старческих  морщин.  И
потянуло Штокмана на разговор.
   - Давно в армии, товарищ?
   Светло-коричневые глаза соседа холодно и пытливо, чуть вкось скользнули
по Штокману.
   - С восемнадцатого, - сквозь зубы.
   Сдержанный ответ не расхолодил Штокмана:
   - Откуда уроженец?
   - Земляка ищешь, папаша?
   - Земляку буду рад.
   - Москвич я.
   - Рабочий?
   - Угу.
   Штокман мельком взглянул на руку соседа. Еще не  смыты  временем  следы
работы с железом.
   - Металлист?
   И опять коричневые  глаза  прошлись  по  лицу  Штокмана,  по  его  чуть
седоватой бороде.
   - Токарь по металлу. А ты тоже? - И словно потеплело  в  углах  строгих
коричневых глаз.
   - Я слесарем был... Ты что это, товарищ, все морщишься?
   - Сапоги трут, ссохлись. Ночью в секрете был, промочил ноги.
   - Не побаиваешься? - догадливо улыбнулся Штокман.
   - Чего?
   - Ну как же, идем в бой...
   - Я - коммунист.
   - А коммунисты, что же, не боятся смерти? Не такие же люди? - встрял  в
разговор Мишка.
   Сосед Штокмана ловко подкинул винтовку, не  глядя  на  Мишку,  подумав,
ответил:
   - Ты еще, братишка, мелко плаваешь в этих делах.  Мне  нельзя  трусить.
Сам себе приказал, - понял? И ты ко мне без чистых  рукавичек  в  душу  не
лазай... Я знаю, за что и с кем я  воюю,  знаю,  что  мы  победим.  А  это
главное.  Остальное  все  чепуха.  -  И,  улыбнувшись   какому-то   своему
воспоминанию, сбоку поглядывая на профиль Штокмана, рассказал: - В прошлом
году я был в отряде Красавцева на  Украине,  бои  были.  Нас  теснили  все
время. Потери. Стали бросать раненых. И вот  неподалеку  от  Жмеринки  нас
окружают. Надо было ночью пройти через линию белых и взорвать в тылу у них
на речушке мост, чтобы не допустить бронепоезд,  а  нам  пробиваться  надо
через линию железной дороги. Вызывают охотников. Таковых нет. Коммунисты -
было нас немного - говорят: "Давайте  жеребок  бросим,  кому  из  нас".  Я
подумал и вызвался. Взял шашки, шнур,  спички,  попрощался  с  товарищами,
пошел.  Ночь  темная,  с  туманом.  Отошел  саженей  сто,   пополз.   Полз
нескошенной рожью, потом оврагом. Из оврага  стал  выползать,  помню,  как
шарахнет у меня из-под носа какая-то птица.  Да-а-а...  В  десяти  саженях
пролез мимо сторожевого охранения, пробрался к мосту.  Пулеметная  застава
его охраняла. Часа два лежал, выжидал момент. Заложил шашки, стал в  полах
спички жечь, а они отсырели, не горят. Я ведь на  брюхе  полз,  мокрый  от
росы был - хоть выжми, головки отсырели. И вот, папаша,  тогда  мне  стало
страшно. Скоро рассвет, а у меня руки дрожат, пот глаза заливает. "Пропало
все, - думаю. - Не взорву -  застрелюсь!"  -  думаю.  Мучился-мучился,  но
все-таки кое-как зажег - и ходу. Когда  полыхнуло  сзади,  -  я  лежал  за
насыпью, под щитами, - у них крик получился.  Тревога.  Трахнули  из  двух
пулеметов. Много конных проскакало мимо  меня,  да  разве  ночью  найдешь?
Выбрался из-под щитов - и в хлеба. И только тут, знаешь, отнялись  у  меня
ноги и руки, не могу двинуться, да и баста! Лег. Туда шел ничего,  храбро,
а оттуда - вот как... И знаешь, начало меня рвать, всего вымотало в доску!
Чувствую - и ничего уж нет, а все тянет. Да-а-а... Ну  конечно,  до  своих
все же добрался. - И оживился, странно потеплели  и  похорошели  горячечно
заблестевшие коричневые глаза. - Ребятам утром,  после  боя,  рассказываю,
какой у меня со спичками номер вышел, а дружок мой говорит: "А  зажигалку,
Сергей, разве ты потерял?" Я -  цап  за  грудной  карман,  -  там!  Вынул,
чиркнул - и, представь, ведь загорелась сразу.
   От дальнего острова тополей,  гонимые  ветром,  высоко  и  стремительно
неслись два ворона. Ветер бросал их толчками. Они уже были в сотне саженей
от колонны, когда на Крутовской горе после часового перерыва снова гухнуло
орудие,  пристрельный  снаряд   с   тугим   нарастающим   скрежетом   стал
приближаться, и когда вой его, казалось,  достиг  предельного  напряжения,
один из воронов, летевший выше,  вдруг  бешено  завертелся,  как  стружка,
схваченная вихрем,  и,  косо  простирая  крылья,  спирально  кружась,  еще
пытаясь удержаться, стал падать огромным черным листом.
   - Налетел на смерть! -  в  восторге  сказал  шагавший  позади  Штокмана
красноармеец. - Как оно его кружануло, лихо!
   От головы колонны на высокой караковой  кобылице  скакал,  разбрызгивая
талый снег, ротный.
   - В це-епь!..
   Обдав молчаливо шагавшего Ивана Алексеевича  ошметьями  снега,  галопом
промчались трое саней  с  пулеметами.  Один  из  пулеметчиков  на  раскате
сорвался с задних саней, и ядреный и смачный хохот  красноармейцев  звучал
до тех пор, пока ездовой, матерясь, не завернул  лихо  лошадей  и  упавший
пулеметчик на ходу не вскочил в сани.



        XLI

   Станица Каргинская стала опорным пунктом для 1-й повстанческой дивизии.
Григорий Мелехов, прекрасно учитывая стратегическую выгодность позиции под
Каргинской, решил ни  в  коем  случае  ее  не  сдавать.  Горы,  тянувшиеся
левобережьем реки Чира, были  теми  командными  высотами,  которые  давали
казакам прекрасную возможность обороняться. Внизу,  по  ту  сторону  Чира,
лежала Каргинская, за ней на много верст мягким  сувалком  уходила  на  юг
степь, кое-где перерезанная поперек балками и логами. На горе Григорий сам
выбрал место установки  трехорудийной  батареи.  Неподалеку  был  отличный
наблюдательный пункт - господствовавший над  местностью  насыпной  курган,
прикрытый дубовым лесом и холмистыми складками.
   Бои шли под Каргинской каждый день. Красные  обычно  наступали  с  двух
сторон: степью с юга, со стороны украинской слободы Астахове, и с востока,
из станицы Боковской, продвигаясь вверх  по  Чиру,  по  сплошным  хуторам.
Казачьи цепи лежали  в  ста  саженях  за  Каргинской,  редко  постреливая.
Ожесточенный огонь красных почти всегда заставлял их отступать в  станицу,
а затем, по крутым теклинам узких Яров, -  на  гору.  У  красных  не  было
достаточных  сил  для  того,  чтобы  теснить  дальше.  На  успешности   их
наступательных операций резко отрицательно сказывалось отсутствие  нужного
количества  конницы,  которая  могла  бы  обходным  движением  с   флангов
принудить казаков к дальнейшему отступлению и, отвлекая  силы  противника,
развязать руки пехоте, нерешительно топтавшейся на  подступах  к  станице.
Пехота же не могла быть использована для подобного маневра ввиду ее слабой
подвижности, неспособности к  быстрому  маневрированию  и  потому,  что  у
казаков была преимущественно конница, которая могла в любой момент напасть
на пехоту на марше и тем отвлечь ее от основной задачи.
   Преимущества повстанцев заключались еще и в том,  что,  прекрасно  зная
местность, они не теряли случая незаметно перебрасывать  конные  сотни  по
балкам во фланги и тыл противника, постоянно грозить  ему  и  парализовать
его дальнейшее продвижение.
   К этому  времени  у  Григория  созрел  план  разгрома  красных.  Ложным
отступлением он хотел заманить их в Каргинскую,  а  тем  временем  бросить
Рябчикова с полком конницы по Гусынской балке - с запада и по Грачам  -  с
востока, во фланг им, с тем чтобы окружить  их  и  нанести  сокрушительный
удар. План был тщательно разработан. На совещании  вечером  все  командиры
самостоятельных частей получили  точные  инструкции  и  приказы.  Обходное
движение, по мысли Григория, должно было начаться с  рассветом,  для  того
чтобы лучше замаскироваться. Все было  просто,  как  в  игре  в  шашки.  И
Григорий, тщательно проверив и прикинув в уме все  возможные  случайности,
все, что непредвиденно могло помешать осуществлению его плана,  выпил  два
стакана самогонки, не раздеваясь повалился на койку; покрыв голову влажной
полой шинели, уснул мертвецки.
   На следующий день около четырех часов утра красные  цепи  уже  занимали
Каргинскую. Часть казачьей пехоты для отвода глаз бежала через станицу  на
гору, по ним, лихо повернув лошадей,  строчили  два  пулемета  с  тачанок,
остановившихся на въезде в  Каргинскую.  По  улицам  медленно  растекались
красные.
   Григорий был за курганом, около батареи. Он видел, как  красная  пехота
занимает Каргинскую и накапливается около Чира. Было условлено, что  после
первого орудийного выстрела две сотни казаков, лежавшие под горой в садах,
перейдут в наступление, а в это  время  полк,  пошедший  в  обход,  начнет
охват. Командир батареи хотел было прямой наводкой ударить  по  пулеметной
тачанке, быстро  катившейся  по  Климовскому  бугру  к  Каргинской,  когда
наблюдатель передал, что на мосту в хуторе Нижне-Латышском, верстах в трех
с половиной,  показалось  орудие:  красные  одновременно  наступали  и  со
стороны Боковской.
   - Полохните по ним из мортирки, - посоветовал Григорий  не  отнимая  от
глаз цейссовского бинокля.
   Наводчик, перекинувшись несколькими фразами с  вахмистром,  исполнявшим
обязанности   командира   батареи,   быстро   установил   прицел.   Номера
изготовились, и  четырехсполовинойдюймовая  мортирка,  как  определили  ее
казаки, осадисто рявкнула, пахая хвостом землю. Первый же снаряд угодил  в
конец моста. Второе орудие красной батареи в этот момент въезжало на мост.
Снаряд разметал упряжку лошадей, из шестерых - как выяснилось впоследствии
- уцелела только одна, зато ездовому, сидевшему на  ней,  начисто  срезало
осколком голову. Григорий видел: перед орудием вспыхнул  желто-серый  клуб
дыма, тяжко бухнуло, и, окутанные дымом, взвиваясь на дыбы, как срезанные,
повалились лошади; падая, бежали люди. Конного  красноармейца,  бывшего  в
момент падения гранаты около передка, вместе с лошадью  и  перилами  моста
вынесло и ударило о лед.
   Такого удачного попадания не ожидали батарейцы. На минуту под  курганом
возле   орудия   установилась   тишина;   лишь   находившийся   неподалеку
наблюдатель, вскочив на колени, кричал что-то и размахивал руками.
   И сейчас же снизу, из густых зарослей вишневых садов и левад, донеслось
недружное  "ура",  трескучая  зыбь  винтовочных  выстрелов.   Позабыв   об
осторожности, Григорий взбежал на курган. По улицам бежали  красноармейцы,
оттуда слышны были  нестройный  гул  голосов,  резкие  командные  вскрики,
шквальные вспышки стрельбы. Одна из пулеметных тачанок поскакала  было  на
бугор, но сейчас же, неподалеку от  кладбища,  круто  повернула,  и  через
головы бежавших и припадавших на бегу красноармейцев пулемет застрочил  по
казакам, высыпавшим из садов.
   Тщетно Григорий старался увидеть на горизонте  казачью  лаву.  Конница,
под  командой  Рябчикова  ушедшая  в  обход,  все  еще  не   показывалась.
Красноармейцы, бывшие  на  левом  фланге,  уже  подбегали  к  мосту  через
Забурунный лог, соединявшему Каргинскую со смежным хутором Архиповским,  в
то время как правофланговые еще бежали  вдоль  по  станице  и  падали  под
выстрелами казаков, завладевших двумя ближними к Чиру улицами.
   Наконец из-за бугра показалась первая сотня Рябчикова, за ней - вторая,
третья, четвертая... Рассыпаясь  в  лаву,  сотни  круто  повернули  влево,
наперерез бежавшим по косогору к Климовке толпам красноармейцев. Григорий,
комкая в руках перчатки, взволнованно следил за  исходом  боя.  Он  бросил
бинокль и  смотрел  уже  невооруженным  глазом  на  то,  как  стремительно
приближается лава к Климовской дороге, как в  замешательстве  поворачивают
обратно и бегут к архиповским дворам кучками и в одиночку красноармейцы и,
встречаемые оттуда огнем казачьей пехоты, развивающей преследование  вверх
по течению Чира, снова устремляются на дорогу. Только незначительной части
красноармейцев удалось прорваться в Климовку.
   На бугре, страшная тишиной, началась рубка. Сотни Рябчикова повернулись
фронтом  к  Каргинской   и,   словно   ветер   листья,   погнали   обратно
красноармейцев.   Возле   моста   через   Забурунный   человек    тридцать
красноармейцев,  видя,   что   они   отрезаны   и   выхода   нет,   начали
отстреливаться. У них был станковый пулемет, немалый запас лент.  Едва  из
садов показывалась пехота повстанцев, как с лихорадочной быстротой начинал
работать пулемет, и казаки падали,  переползали  под  прикрытие  сараев  и
каменной огорожи базов. С бугра видно было, как по Каргинской казаки бегом
тащили свой пулемет. Возле  одного  из  крайних  к  Архиповке  дворов  они
замешкались, потом вбежали во двор. Вскоре с крыши  амбара  в  этом  дворе
резко затакало. Вглядевшись, Григорий увидел  в  бинокль  и  пулеметчиков.
Разбросав ноги в шароварах, заправленных в  белые  чулки,  согнувшись  под
щитком, один лежал на крыше; второй карабкался  по  лестнице,  обмотавшись
пулеметной  лентой.  Батарейцы  решили  прийти  на  помощь  пехоте.  Место
сосредоточения сопротивлявшейся группы красных покрыла  очередь  шрапнели.
Последний бризантный снаряд разорвался далеко на отшибе.
   Через четверть часа возле Забурунного пулемет красных внезапно умолк, и
сейчас же вспыхнуло короткое "ура". Между голыми стволами верб  замелькали
фигуры конных казаков.
   Все было кончено.


   По приказу Григория, сто сорок семь порубленных  красноармейцев  жители
Каргинской и Архиповки крючьями и баграми стащили в одну яму, мелко зарыли
возле Забурунного. Рябчиков захватил шесть патронных двуколок с лошадьми и
патронами и одну пулеметную тачанку с  пулеметом  без  замка.  В  Климовке
отбил сорок две подводы с военным имуществом. У казаков убито было  четыре
человека и ранено - пятнадцать.
   После боя  на  неделю  в  Каргинской  установилось  затишье.  Противник
перебросился на 2-ю дивизию повстанцев и вскоре, тесня  ее,  захватил  ряд
хуторов Мигулинской станицы: Алексеевский, Чернецкую слободку и подошел  к
хутору Верхне-Чирскому.
   Оттуда ежедневно утренними зорями слышался орудийный гул, но  сообщения
о  ходе  боев  приходили  с  большим  опозданием  и   не   давали   ясного
представления о положении на фронте 2-й дивизии.
   В эти дни Григорий, уходя от черных мыслей, пытаясь заглушить сознание,
не думать о том, что творилось вокруг и чему он был видным  участником,  -
начал пить. Если повстанцы испытывали острую нужду  в  муке  при  огромных
запасах пшеницы (мельницы не успевали работать на армию, и зачастую казаки
питались вареной пшеницей), то в самогоне не было недостатка. Рекой  лился
самогон. На той стороне Дона сотня дударевских казаков пьяным-пьяна  пошла
в конном строю в атаку, в лоб на пулеметы, и была  уничтожена  наполовину.
Случаи выхода на позиции в пьяном виде стали  обычным  явлением.  Григорию
услужливо доставляли самогон. Особенно отличался в  добыче  Прохор  Зыков.
После боя в Каргинской  он,  по  просьбе  Григория,  привез  три  ведерных
кувшина самогона,  созвал  песенников,  и  Григорий,  испытывая  радостную
освобожденность, отрыв от действительности и раздумий, пропил  с  казаками
до утра. Наутро похмелился,  переложил,  и  к  вечеру  снова  понадобились
песенники,  веселый  гул  голосов,  людская  томаха,  пляска  -  все,  что
создавало иллюзию подлинного  веселья  и  заслоняло  собой  трезвую  лютую
действительность.
   А потом потребность в пьянке стремительно вошла в  привычку.  Садясь  с
утра за стол, Григорий уже испытывал непреодолимое желание глотнуть водки.
Пил он много, но не перепивал через край, на ногах всегда был тверд.  Даже
под утро, когда остальные, выблевавшись,  спали  за  столами  и  на  полу,
укрываясь шинелями и попонами, - он сохранял  видимость  трезвого,  только
сильнее бледнел и суровел глазами да часто сжимал  голову  руками,  свесив
курчеватый чуб.
   За четыре дня беспрерывных гульбищ он заметно обрюзг,  ссутулился;  под
глазами засинели мешковатые складки, во взгляде все чаще стал просвечивать
огонек бессмысленной жестокости.
   На пятый день Прохор Зыков предложил, многообещающе улыбаясь:
   - Поедем к одной хорошей бабе,  на  Лиховидов?  Ну,  лады?  Только  ты,
Григорий Пантелевич, не зевай. Баба сладкая, как арбуз! Хучь  я  ее  и  не
пробовал, а знаю. Только неука, дьявол! Дикая. У такой не сразу выпросишь,
она и погладить не дается. А дымку  варить  -  лучше  не  найдешь.  Первая
дымоварка по всему Чиру. Муж у нее в отступе, за  Донцом,  -  будто  между
прочим закончил он.
   На  Лиховидов  поехали  с  вечера.  Григорию  сопутствовали   Рябчиков,
Харлампий Ермаков, безрукий Алешка Шамиль и приехавший со  своего  участка
комдив Четвертой Кондрат Медведев. Прохор Зыков ехал впереди. В хуторе  он
свел коня на шаг, свернул в проулок, отворил воротца  на  гумно.  Григорий
следом за ним тронул коня, тот прыгнул через огромный  подтаявший  сугроб,
лежавший у  ворот,  провалился  передними  ногами  в  снег  и,  всхрапнув,
выправился, перелез через сугроб, заваливший ворота  и  плетень  по  самую
макушку. Рябчиков, спешившись, провел коня под уздцы. Минут пять  Григорий
ехал  с  Прохором  мимо  прикладков  соломы  и  сена,  потом  по   голому,
стеклянно-звонкому вишневому саду. В  небе,  налитая  синим,  косо  стояла
золотая чаша молодого месяца, дрожали звезды, зачарованная ткалась тишина,
и далекий собачий лай да хрусткий чок конских копыт,  не  нарушая,  только
подчеркивали ее. Сквозь частый вишенник и разлапистые ветви  яблонь  желто
засветился огонек, на фоне звездного неба четкий возник  силуэт  большого,
крытого камышом куреня. Прохор, перегнувшись  в  седле,  услужливо  открыл
скрипнувшую калитку. Около крыльца, в замерзшей луже, колыхался отраженный
месяц. Конь Григория копытом  разбил  на  краю  лужи  лед  и  стал,  разом
переведя дух. Григорий прыгнул с седла, замо