Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
апряженные. Кто-то не выдержал ожидания, крикнул молодо:
- Начинайте! Чего ждать? Все почти собрались!
Офицер непринужденно выпрямился, снял фуражку и просто, как среди
семьи, заговорил:
- Господа старики и вы, братья фронтовые казаки! Вы слышали, что
произошло на хуторе Сетракове?
- Чей это? Откедова? - забасил Христоня.
- Вешенский, с Черной речки, Солдатов, что ли... - ответил кто-то.
- В Сетраков, - продолжал сотник, - на днях пришел отряд Красной
гвардии. Германцы заняли Украину и, подвигаясь к Области Войска Донского,
отбросили их от железной дороги. Они и направились через мигулинский юрт.
Заняв хутор, начали грабить имущество казаков, насиловать казачек,
производить незаконные аресты и так далее. Когда в окружающих хуторах
стало известно о случившемся, казаки с оружием в руках напали на
грабителей. Отряд был наполовину уничтожен, наполовину забран в плен.
Мигулинцам достались богатейшие трофеи. Мигулинская и Казанская станицы
сбросили с себя иго большевицкой власти. Казаки от мала до велика
поднялись на защиту тихого Дона. В Вешенской ревком разогнан, избран
станичный атаман, в большинстве хуторов - то же.
В этом месте сотниковой речи старики сдержанно загомонили.
- Повсюду сформированы отряды. Вам бы тоже надо сформировать из
фронтовиков отряд, чтобы оградить станицу от нового нашествия диких
разбойничьих полчищ. Мы должны восстановить свое управление! Красной
власти нам не надо - один разврат она несет, а не свободу! Ведь не
позволим же мы, чтобы мужики обесчещивали наших жен и сестер, чтобы
глумились они над нашей православной верой, надругивались над святыми
храмами, грабили наше имущество и достояние... не так ли, господа старики?
Майдан крякнул от дружного "верна-а-а!". Сотник начал читать
отпечатанное на шапирографе воззвание. Председатель выбрался из-за стола,
позабыв какие-то бумаги. Толпа слушала, не проронив ни одного слова.
Позади вяло переговаривались фронтовики.
Григорий, как только офицер начал читать, вышел из толпы; направляясь
домой, неспешно пошел к углу дома отца Виссариона. Мирон Григорьевич
доглядел его уход, Пантелея Прокофьевича - локтем в бок.
- Твой-то меньшой, гляди, пошел!
Пантелей Прокофьевич выхромал из курагота, просяще и повелительно
окликнул:
- Григорий!
Тот повернулся боком, стал, не оглядываясь.
- Вернись, сынок!
- Чего уходишь! Ворочайся! - загремели голоса, и стена лиц повернулась
к Григорию.
- Офицера заслужил тоже!
- Нос нечего воротить!
- Он сам в них был!
- Тоже казачьей кровушки попился...
- Краснопуз!
Выкрики долетели до слуха Григория. Стиснув зубы, он слушал, видимо,
боролся сам с собой; казалось, еще минута - и пойдет без оглядки.
Пантелей Прокофьевич и Петро облегченно вздохнули, когда Григорий
качнулся, пошел на толпу, не поднимая глаз.
Старики разошлись вовсю. С диковинной быстротой был тут же избран
атаманом Мирон Григорьевич Коршунов. Серея конопинами белесого лица, он
вышел на середину, конфузливо принял из рук прежнего атамана символ власти
- медноголовую атаманскую насеку. До этого он ни разу не ходил в атаманах;
когда выбирали его - ломался, отказывался, ссылаясь на незаслуженность
такой чести и на свою малограмотность. Но старики встретили его
подмывающими криками:
- Бери насеку! Не супротивничай, Григории!
- Ты у нас в хуторе первый хозяин.
- Не проживешь хуторское добро!
- Гляди, хуторские паи не пропей, как Семен!
- Но-но... этот пропьет!
- С базу есть чего взять!
- Слупим, как с овечки!..
Так необычны были стремительные выборы и вся полубоевая обстановка, что
Мирон Григорьевич согласился без особых упрашиваний. Выбирали не так, как
прежде. Бывало, приезжал станичный атаман, созывались десятидворные,
кандидаты баллотировались, а тут - так-таки, по-простому, сплеча: "Кто за
Коршунова - прошу отойти вправо". Толпа вся хлынула вправо, лишь чеботарь
Зиновий, имевший на Коршунова зуб, остался стоять на месте один, как
горелый пень в займище.
Не успел вспотевший Мирон Григорьевич глазом мигнуть - ему уж всучили в
руки насеку, заревели издали и под самым ухом:
- Магарыч станови!
- Все шары накатили тебе!
- Обмывать надо!
- Качать атамана!
Но сотник, прерывая крики, умело направил сход на деловое решение
вопросов. Он поставил вопрос о выборе командира отряда и, наверное,
наслышанный в Вешенской о Григории, льстя ему, польстил и хутору:
- Желательно бы иметь командира - офицера! С тем и дело в случае боя
будет успешней, и урона меньше будет. А на вашем хуторе героев - хоть
отбавляй. Я не могу навязывать вам, станичники, свою волю, но со своей
стороны порекомендую вам хорунжего Мелехова.
- Какого?
- Два их у нас.
Офицер, скользя по толпе глазами, остановился на видневшейся позади
склоненной голове Григория, - улыбаясь, крикнул:
- Григория Мелехова!.. Как вы, станичники?
- В добрый час!
- Покорнейше просим!
- Григорий Пантелевич! Ядрена-голень!
- Выходи середь круга! Выходи!
- Старики хочут поглядеть на тебя!
Подталкиваемый сзади, Григорий, багровея, вышел на середину круга,
затравленно оглянулся.
- Веди наших сынов! - Матвей Кашулин стукнул костылем и размашисто
закрестился. - Веди и руководствуй ими, чтоб они у тебя, как гуси у
доброго гусака, в шайке сохранялись. Как энтот караулит своих племяков и
оберегает от хищного зверя и человека, так и ты оберегай! Сумей ишо четыре
креста заслужить, давай тебе бог!
- Пантелей Прокофич, сын у тебя!..
- Голова у него золотая! Мозговит, сукин кот!
- Черт хромой, станови хучь четверть!
- Га-га-га-га!.. Об-мо-е-е-ем!..
- Господа старики! Тише! Может, назначим две али три переписи безо
всяких охотов? Охотники не то пойдут, не то нет...
- Три года!
- Пять!
- Охотников набирать!
- Сам ступай, какой тебя... держит?
К сотнику, о чем-то говорившему с новым атаманом, подошли четверо
стариков с верхнего конца хутора. Один из них, мелкий беззубый старичонка,
по уличному прозвищу "Сморчок", был известен тем, что всю жизнь
сутяжничал. Он так часто ездил в суд, что единственная белая кобыла,
которая была у него в хозяйстве, настолько изучила туда дорогу, что,
стоило пьяному ее хозяину упасть в повозку и крикнуть свиристящим
дискантом: "В суд!" - кобыла сама направлялась по дороге на станицу...
Сморчок, стягивая шапчонку, подошел к сотнику. Остальные старики, из них
один - крепкий хозяин, уважаемый всеми, Герасим Болдырев, остановились
возле. Сморчок, помимо всех прочих достоинств отличавшийся краснобайством,
первый затронул сотника:
- Ваше благородие!
- Что вам, господа старики? - Сотник любезно изогнулся, наставляя
большое, с мясистой мочкой ухо.
- Ваше благородие, вы, значит, не дюже наслышаны об нашем хуторном,
коего вы определили нам в командиры. А мы вот, старики, обжалуем это ваше
решение, и мы правомочны на это. Отвод ему даем!
- Какой отвод! В чем дело?
- А в том, что как мы могем ему доверять, ежели он сам был в Красной
гвардии, служил у них командиром и только два месяца назад как вернулся
оттель по ранению.
Сотник порозовел. Уши его будто припухли от прилива крови.
- Да не может быть! Я не слышал про это... Мне никто ничего не говорил
на этот счет...
- Верно, был в большевиках, - сурово подтвердил Герасим Болдырев. - Не
доверяем мы ему!
- Сменить его! Казаки вон молодые что гутарют? "Он, гутарют, нас в
первом же бою предаст!"
- Господа старики! - крикнул сотник, приподнимаясь на цыпочки; он
обращался к старикам, хитро минуя фронтовиков. - Господа старики! В
отрядные мы выбрали хорунжего Григория Мелехова, но не встречается ли к
этому препятствий? Мне заявили сейчас, что он зимою сам был в Красной
гвардии. Можете ли вы ему доверить своих сынов и внуков? И вы, братья
фронтовики, со спокойным ли сердцем пойдете за таким отрядным?
Казаки ошалело молчали. Крик вырос сразу; из отдельных восклицаний и
возгласов нельзя было понять ни одного слова. Потом уже, когда, поорав,
умолкли, на середину круга вышел клочкобровый старик Богатырев, снял перед
сбором шапку, огляделся.
- Я так думаю своим глупым разумом, что Григорию Пантелевичу не дадим
мы этую должность. Был за ним такой грех - слыхали мы все про это. Пущай
он наперед заслужит веру, покроет свою вину, а после видать будет. Вояка
из него - добрый, знаем... но ить за мгой и солнышка не видно: не видим мы
его заслугу - глаза нам застит его служба в большевиках!..
- Рядовым его! - запальчиво кинул молодой Андрей Кашулин.
- Петра Мелехова командиром!
- Нехай Гришка в табуне походит!
- Выбрали б на свою голову!
- Да я и не нуждаюсь! На кой черт вы мне сдались! - кричал сзади
Григорий, краснея от напряжения; взмахнув рукой, повторил: - Я и сам не
возьмусь! На черта вы мне понадобились! - сунул руки в глубокие карманы
шаровар; ссутулясь, журавлиным шагом потянул домой.
А вслед ему:
- Но-но! Не дюже!..
- Поганка вонючая! Руль свой горбатый задрал!
- Ого-го!
- Вот как турецкие кровя им распоряжаются!
- Не смолчит, небось! Офицерам на позициях не молчал. А то, чтоб тут...
- Вернись!..
- Га-га-га-га!..
- Узы его! Га! Тю! Ул-лю-лю-лю!..
- Да чего вы зад перед ним заносите? Своим судом его!
Поуспокоились не сразу. Кто-то кого-то в пылу споров толкнул, у кого-то
кровь из носа вышибли, кто-то из молодых неожиданно разбогател шишкой под
глазом. После всеобщего замирения приступили к выборам отрядного. Провели
Петра Мелехова - и он аж поалел от гордости. Но тут-то и напоролся сотник,
как ретивый конь на чересчур высокий барьер, на непредвиденное
препятствие: дошла очередь записываться в охотники, а охотников-то и не
оказалось. Фронтовики, сдержанно относившиеся ко всему происходившему,
мялись, не хотели записываться, отшучивались:
- Ты чего ж, Аникей, не пишешься?
И Аникушка бормотал:
- Молодой я ишо... Вусов вон нету...
- Ты шутки не шути! Ты что - на смех нас подымаешь? - вопил у него под
ухом старик Кашулин.
Аникей отмахивался, словно от комариного брунжанья:
- Своего Андрюшку поди запиши.
- Записал!
- Прохор Зыков! - выкрикивали у стола.
- Я!
- Записывать?
- Не знаю...
- Записали!
Митька Коршунов с серьезным лицом подошел к столу, отрывисто приказал:
- Пиши меня.
- Ну, ишо кто поимеет охоту?.. Бодовсков Федот... ты?
- Грызь у меня, господа старики!.. - невнятно шептал Федот, скромно
потупив раскосые, калмыцкие глаза.
Фронтовики открыто гоготали, брались за бока, щедрые на шутку
отмачивали:
- Бабу свою возьми... на случай вылезет грызь - вправит.
- Ах-ха-ха-ха!.. - покатывались позади, кашляя и блестя зубами и
маслеными от смеха глазами.
А с другого конца синичкой перелетела новая шутка:
- Мы тебя в кашевары! Сделаешь борщ поганый - до тех пор будем в тебя
лить, покеда с другого конца грызь вылезет.
- Резко не побегешь - самое с такими отступать.
Старики негодовали, ругались:
- Будя! Будя! Ишь какая им веселость!
- Нашли время дурь вылаживать!
- Совестно, ребяты! - резонил один. - А бог! То-то! Бог - он не
спустит. Там помирают люди, а вы... а бог?
- Томилин Иван. - Сотник, поворачиваясь, огляделся.
- Я артиллерист, - отозвался Томилин.
- Записываешься? Нам и артиллеристы нужны.
- Пиши... э-эх!
Захар Королев, Аникушка, с ними еще несколько человек подняли батарейца
на смех:
- Мы тебе из вербы пушку выдолбим!
- Тыквами будешь заряжать, картошка замест картечи!
С шутками и смехом записалось шестьдесят казаков. Последним объявился
Христоня. Он подошел к столу, сказал с расстановочкой:
- Намулюй, стал быть, меня. Только наперед говорю, что драться не буду.
- Зачем же тогда записываться? - раздраженно спросил сотник.
- Погляжу, господин офицер. Поглядеть хочу.
- Пишите его. - Сотник пожал плечами.
С майдана расходились чуть ли не в полдень. Решено было на другой же
день отправляться на поддержку мигулинцев.
Наутро на площади из шестидесяти добровольцев собралось только около
сорока. Петро, щеголевато одетый в шинель и высокие сапоги, оглядел
казаков. На многих синели заново нашитые погоны с номерами прежних полков,
иные красовались без погонов. Седла пухли походными вьюками, в тороках и
сумах - харчи, бельишко, запасенные с фронта патроны. Винтовки - не у
всех, холодное оружие - у большинства.
На площади собрались провожать служивых бабы, девки, детишки, старики.
Петро, гарцуя на отстоявшемся коне, построил свою полусотню, оглядел
разномастных лошадей, всадников, одетых кто в шинели, кто в мундиры, кто в
брезентовые дождевые плащи, скомандовал трогаться. Отрядик шагом поднялся
на гору, казаки хмуро оглядывались на хутор, в заднем ряду кто-то
выстрелил. На бугре Петро надел перчатки, расправил пшеничные усы и,
поворачивая коня так, что он, часто переступая, пошел боком, крикнул,
улыбаясь, придерживая левой рукой фуражку:
- Со-о-тня, слушай мою команду!.. Рысью марш!..
Казаки, стоя на стременах, махнули плетьми, зарысили. Ветер бил в лица,
трепал конские хвосты и гривы, сулил дождик. Начались разговоры, шутки.
Под Христоней споткнулся вороной трехвершковый конь. Хозяин огрел его
плетюганом, выругался: конь, сколесив шею, перебил на намет, вышел из
ряда.
Веселое настроение не покидало казаков до самой станицы Каргинской. Шли
с полным убеждением, что никакой войны не будет, что мигулинское дело -
случайный налет большевиков на казачью территорию.
XXIV
В Каргинскую приехали перед вечером. В станице уже не было фронтовиков
- ушли на Мигулинскую. Петро, спешив свой отряд на площади, возле магазина
купца Левочкина, пошел к станичному атаману на квартиру. Его встретил
рослый, могучего сложения смуглолицый офицер. Одет он был в длинную
просторную рубаху, без погонов, подпоясанную кавказским ремешком, казачьи
шаровары с лампасами, заправленные в белые шерстяные чулки. В углу тонких
губ висела трубка. Коричневые, с искрой глаза глядели вывихнуто,
исподлобно. Он стоял на крыльце, покуривая, глядя на подходившего Петра.
Вся массивная фигура его, выпуклые чугунно крепкие валы мышц под рубашкой
на груди и руках изобличали в нем присутствие недюжинной силы.
- Вы - станичный атаман?
Офицер выдохнул из-под никлых усов ворох дыма, пробаритонил:
- Да, я станичный атаман. С кем имею честь говорить?
Петро назвался. Пожимая его руку, атаман чуть наклонил голову:
- Лиховидов Федор Дмитриевич.
Федор Лиховидов, казак хутора Гусыно-Лиховидовского, был человеком
далеко не заурядным. Он учился в юнкерском, по окончании его надолго
исчез. Через несколько лет внезапно появился в хуторе, с разрешения высших
властей начал вербовать добровольцев из отслуживших действительную
казаков. В районе теперешней Каргинской станицы набрал сотню отчаянных
сорвиголов, увел за собой в Персию. Со своим отрядом пробыл там год,
составляя личную охрану шаха. В дни персидской революции, спасаясь с
шахом, бежал, растерял отряд и так же внезапно появился в Каргине; привел
с собой часть казаков, трех чистокровных арабских, с конюшни шаха,
скакунов, привез богатую добычу: дорогие ковры, редчайшие украшения, шелка
самых пышных цветов. Он прогулял месяц, вытряс из карманов шаровар немало
золотых персидских монет, скакал по хуторам на снежно-белом, красивейшем,
тонконогом коне, по-лебединому носившем голову, въезжал на нем по порожкам
магазина Левочкина, покупал что-нибудь, расплачивался, не слезая с седла,
и выезжал в сквозную дверь. Исчез Федор Лиховидов так же неожиданно, как и
приехал. Вместе с ним скрылся его неразлучный спутник - вестовой,
гусыновский казак, плясун Пантелюшка; исчезли и лошади, и все, что
вывезено было из Персии.
Полгода спустя объявился Лиховидов в Албании. Оттуда, из Дураццо,
приходили в Каргин на имя знакомых его почтовые карточки с голубыми
нагорными видами Албании, со старинными штемпелями. Потом переехал он в
Италию, изъездил Балканы, был в Румынии, на западе Европы, перенесло его
чуть ли не в Испанию. Дымкой таинственности покрывалось имя Федора
Дмитриевича. Самые различные толки и предположения ходили о нем по
хуторам. Знали лишь одно - что был он близок к монархическим кругам, водил
знакомство в Питере с большими сановниками, был в Союзе русского народа
[Союз русского народа - черносотенная, монархическая организация в царской
России, вела антисемитскую агитацию, организовывала еврейские погромы,
убийства политических противников, получая огромные суммы денег от
правительства] на видном счету, но о том, какие миссии выполнял он за
границей, никто ничего не знал.
Уже вернувшись из-за границы, Федор Лиховидов укоренился в Пензе, при
тамошнем генерал-губернаторе. В Каргине знакомые видели его фотографию и
после долго покачивали головами, растерянно чмокали языками: "Ну и ну!..",
"В гору лезет Федор Дмитриевич!", "С какими людьми дело водит, а?" А на
фотографии Федор Дмитриевич, с улыбкой на своем горбоносом смуглом лице
серба, под ручку поддерживает губернаторшу, усаживающуюся в ландо. Сам
губернатор ему ласково, как родному, улыбается, широкоспинный кучер в
вытянутых руках еле удерживает вожжи, лошади вот-вот готовы рвануть и
нести, закусив удила. Одна рука Федора Дмитриевича галантно тянется к
косматой папахе, другая, как чашу, держит губернаторшин локоток.
После нескольких лет исчезновения, уже в конце 1917 года, всплыл Федор
Лиховидов в Каргине, обосновался там - как будто бы надолго. Привез с
собой жену, не то украинку, не то польку, и ребенка; поселился на площади
в небольшом, о четырех комнатах домике, зиму прожил, вынашивая какие-то
неведомые планы. Всю зиму (а зима была крепка не по-донскому!) стояли у
него настежь открытыми окна - закалял себя и семью, вызывая изумление у
казаков.
Весною 1918 года, после дела под Сетраковом, его выбрали в атаманы. Вот
тут-то и развернулись во всю ширь необъятные способности Федора
Лиховидова. В столь жесткие руки попала станица, что неделю спустя даже
старики головами покачивали. Так вышколил он казаков, что на станичном
сходе после речи его (говорил Лиховидов ладно; не только силой, но и умом
не обнесла его природа) ревут старики, как табун сплошь из бугаев: "В
добрый час, ваше благородие! Покорнейше просим!", "Верна!"
Круто атаманил новый атаман; едва лишь прослыхали в Каргинской о бое
под Сетраковом, как на другой же день туда полностью направились все
фронтовики станицы. Иногородние (в поселении станицы составлявшие треть
жителей) вначале не хотели было идти, другие солдаты-фронтовики
запротестовали, но Лиховидов настоял на сходе, старики подписали
предложенное им постановление о выселении всех "мужиков", не принимавших
участия в защите Дона. И на другой же день десятки подвод, набитых
солдатами, с гармошками и песнями, потянулись к Наполову, Чернецкой
слободке. Из иногородних лишь несколько молодых солдат,
предводительствуемые Василием Стороженко, служившим в 1-м пулеметном
полку, бежали к красногвардейцам.
Атаман еще по походке узнал в Петре офицера - выходца из нижних чинов.
Он не пригласил Петра в комнату, говорил с оттенком добр