как он там?
   Неужели он действительно слышал эти голоса? Да, сейчас они стихли, но  он
их слышал, слышал так же четко, как ужасный, агонизирующий вопль.  Пит?  Или
женщина? Пригожая Бекки Шу?
   - Пит, - выдохнул он вместе с клубами пара. - Это был Пит...
   Правда, он был не до конца уверен, но все же...
   Сначала Генри боялся, что не сможет  снова  найти  ритм,  но  беспокоился
напрасно: сам не заметил, как вошел  в  прежний  темп,  прекрасную  простоту
единства натужного Дыхания и топающих ног.
   Мили три, всего три мили до Бенберри-кросс. Домой, домой,  возвращаюсь  я
домой. Совсем как мы отвели Даддитса домой в тот день.
   (Если протреплетесь кому-нибудь, что я  это  сделал,  больше  с  вами  не
вожусь.).
   Генри вернулся в тот октябрьский  день,  как  в  глубокий  сон.  Канул  в
колодец памяти так глубоко и быстро, что сначала не почуял облака, рвущегося
к нему облака, состоявшего не из слов, не из мыслей, не из криков, а  только
из его же красно-черной сущности, ?я?, у которого впереди много дел и  много
мест, куда идти.

5

   Бивер выступает вперед, чуть колеблется и опускается на колени. Дебил  не
видит его: он  все  еще  ноет,  зажмурившись  и  тяжело  дыша.  Узкая  грудь
судорожно вздымается. Исчерченная молниями  мотоциклетная  куртка  смотрится
довольно забавно рядом с веселенькими трусишками, но никто из  мальчишек  не
смеется. Генри хочет только одного: чтобы слабоумный замолчал. Этот плач его
убивает.
   Бивер, не  вставая  с  колен,  подбирается  ближе  и  обнимает  плачущего
мальчишку.
   - Спи, дитя, Господь с тобой, ночь  несет  тебе  покой...  Генри  никогда
раньше  не  слышал,  как  поет  Бивер:  Кларендонов  никак  нельзя   назвать
набожными, - и сейчас он поражен красотой чистого тенора. Через  год-другой,
после  ломки,  голос  Бивера  изменится,   станет   обычным   и   ничем   не
примечательным, но здесь, на заросшей сорняками  пустующей  площадке  позади
заброшенного здания, он  поражает  всех,  пронизывает  насквозь,  до  самого
сердца. Даже слабоумный перестает плакать и поражение таращится на Бивера.
   - По небу плывет кораблик, не простой, а золотой, паруса  на  нем  стоят,
чистым серебром горят, вот дремота к нам идет, глазки  милые  сомкнет,  спи,
дитя, Господь с тобой, пусть хранит он твой покой...
   Последняя  нота  плывет  в  воздухе,  и  на  мгновение  мир  благоговейно
замирает. У Генри на глаза наворачиваются слезы. Дебил  смотрит  на  Бивера,
покачивающего  его  в  такт  песне.  На  замурзанной  физиономии   выражение
блаженного  восхищения.  Он  уже  забыл  разбитую  губу,  ссадину  на  щеке,
пропавшую одежду, потерянную коробку для завтрака. И говорит Биверу ?ио ас?,
почти одними согласными, которые могут означать все что угодно, но,  как  ни
странно, Генри превосходно понимает, как, впрочем, и Бивер.
   - Больше не могу, - говорит он и,  сообразив,  что  по-прежнему  обнимает
парнишку за плечи, убирает руку. Лицо слабоумного немедленно омрачается,  на
этот  раз  не  от  страха  или  капризного  нетерпения   избалованного,   не
получившего чего-то ребенка, но от искренней неподдельной  грусти.  Огромные
капли брызжут из поразительно зеленых глаз и прокладывают чистые дорожки  на
черных щеках. Он берет руку Бивера, кладет себе на плечо и требует:
   - Ио ас.
   Бивер в панике оглядывается на дружков.
   - Так мне мать пела на ночь, - говорит он, - и после этого я всегда  спал
как убитый.
   Генри и Джоунси переглядываются и хохочут. Не слишком умно с их  стороны:
еще испугают парнишку, и тот снова начнет подвывать, но с  собой  ничего  не
поделаешь. А мальчик,  вместо  того  чтобы  заплакать,  вдруг  улыбается  им
широкой солнечной улыбкой,  обнажившей  два  ряда  белых,  тесно  посаженных
зубов, и снова смотрит на Бивера, не отпуская его руки.
   - Ио ас, - командует он.
   - А, блин, спой снова, - требует Пит, - давай. Биву приходится  повторять
куплет еще три раза, прежде чем парнишка отпускает его и позволяет остальным
впихнуть себя в штаны и порванную майку, ту самую, с номером Ричи Гренадо на
спине. Генри так и не забыл этой навязчивой подробности и иногда  вспоминает
ее в самые неподходящие моменты: после того  как  потерял  девственность  на
вечеринке университетского братства под звуки ?Дыма  над  водой?,  несущиеся
снизу из динамиков; после того как открыл газету на  странице  некрологов  и
увидел чарующую улыбку Барри Ньюмена над тройным подбородком,  когда  кормил
отца, пораженного  болезнью  Альцгеймера  в  несправедливо  раннем  возрасте
пятидесяти трех, упорно считавшего, что Генри не Генри, а  кто-то  по  имени
Сэм. ?Настоящий мужчина всегда платит долги, Сэмми?, - сказал отец, и  когда
сглотнул следующую порцию овсянки, по подбородку побежала струйка молока.  И
в такие минуты колыбельная Бивера вновь  звучит  в  ушах,  и  ему  ненадолго
становится легче. Нет костяшек, нет игры.
   Наконец им удается надеть на мальчишку почти все, если не считать красной
кроссовки. Он пытается  натянуть  ее  самостоятельно,  но  почему-то  пяткой
вперед. Бедняга совсем беспомощен, и Генри просто теряется в догадках, зачем
эти трое над ним  издевались.  Даже  если  не  обращать  внимания  на  плач,
подобного которому Генри никогда не слышал  раньше,  как  можно  быть  такой
гнусью?
   - Давай помогу, парень, - говорит Бив.
   - Агу? - переспрашивает слабоумный с таким  комическим  недоумением,  что
Генри, Джоунси и Пит снова хохочут. Генри знает, что смеяться  над  больными
нехорошо, но не может  сдержаться.  У  парня  слишком  забавная  физиономия,
совсем мультяшная.
   Но Бивер только улыбается.
   - Надеть кроссовку, старик?
   - Соку?
   - Да, сеньор,  все  ваши  старания  бесплодны.  -  Бив  отбирает  у  него
кроссовку, и парнишка с живейшим интересом наблюдает, как тот сует в нее его
ногу, уверенно затягивает шнурки  и  завязывает  концы  бантиком.  Когда  он
выпрямляется,  слабоумный  смотрит  сначала  на  бантик,  потом  на  Бивера,
стискивает его за шею и громко чмокает в щеку.
   - Если вы проболтаетесь хоть одной живой душе, что  он  это  сделал...  -
начинает Бивер, но при этом довольно улыбается.
   - Да-да, ты больше никогда не будешь с нами водиться,  хрен  моржовый,  -
ухмыляется  Джоунси.  Он  подбирает  коробку  для  завтраков  и  протягивает
мальчику:
   - Это твое, парень?
   Тот расплывается в восторженной  улыбке  человека,  встретившего  старого
друга после долгой разлуки. И хватает коробку.
   - Уби - Уби-Уби-Ду, я сецас тее пиду, - поет он. - Поа а аоту.
   - Верно, - соглашается Джоунси. - Работы по горло. Прежде всего  вот  что
мы сделаем: доставим тебя на хрен домой.  Тебя  ведь  Дуглас  Кэвелл  зовут,
верно?
   Мальчик грязными руками прижимает коробку к груди, любовно гладит и  тоже
чмокает, совсем как Бивера.
   - Я Даддитс! - восклицает он.
   - Прекрасно, - кивает Генри, беря мальчика за руку. Джоунси  следует  его
примеру, и вдвоем они поднимают Даддитса с земли. Мейпл-лейн  всего  в  трех
кварталах отсюда, и они будут там минут через десять, если, конечно, Ричи  с
дружками не шляются поблизости, задумав устроить им засаду. -  Давай  домой,
Даддитс. Мама наверняка беспокоится.
   Но сначала Генри посылает Пита выглянуть из-за  угла  здания.  Когда  тот
возвращается и рапортует, что берег чист,  а  путь  свободен,  Генри  решает
добраться до подъездной дороги. Как только они выберутся на улицу, к  людям,
никто их не тронет. Но рисковать Генри не намерен. Он высылает  Пита  вперед
еще раз, наказав ему проверить дорогу до самых ворот и свистнуть, если все в
порядке.
   - Ои уши, - уверяет Даддитс.
   - Может, и ушли, - говорит Генри, - но все же лучше, если Пит посмотрит.
   Даддитс стоит, безмятежно рассматривая картинки на коробке, пока Пит идет
на разведку. Он  самый  подходящий  для  таких  заданий  человек.  Генри  не
преувеличил: если Ричи с приятелями задумают наброситься на них, Пит включит
свои реактивные двигатели и оставит врагов в пыли.
   - Тебе нравится этот мультик, старина? - тихо спрашивает  Бивер,  взяв  у
него коробку.  Генри  с  интересом  наблюдает,  заплачет  тот  или  нет.  Но
слабоумный не плачет.
   - Ои Уи-У, - объявляет он. Волосы  у  него  вьющиеся,  золотистые.  Генри
по-прежнему не может понять, сколько ему лет.
   - Знаю, что это Скуби Ду, - терпеливо кивает Бив, -  но  они  никогда  не
меняют одежду. Пит прав. Ну просто ?трахни меня, Фредди?, верно?
   - Ай! - Он протягивает руку, и Бивер отдает коробку. Слабоумный прижимает
ее к себе и улыбается им.
   Чудесная улыбка, думает Генри, улыбаясь в ответ.  Почему-то  вспоминаешь,
как мерзнешь, когда долго плаваешь в океане, но потом вылезешь  на  песочек,
закутаешь  костлявые  плечи  и  спину,  обтянутые  гусиной  кожей,  и  снова
становится тепло.
   Джоунси тоже улыбается.
   - Даддитс, - спрашивает он, - а который из них пес? Слабоумный озадаченно
морщит лоб.
   - Пес, - повторяет Генри.  -  Который  из  них  собака?  Теперь  Даддитс,
совершенно сбитый с толку, поворачивается к нему.
   - Покажи Скуби Ду, - просит Бивер, и лицо Даддитса проясняется. Он тыкает
пальцем в картинку.
   - Уби! Уби - Уби-У! Эо аака!
   Все хохочут. Даддитс тоже смеется, и в этот момент слышится  свист  Пита.
Они пускаются в путь и добираются чуть не до половины дороги, но тут Джоунси
осеняет:
   - Подождите! Подождите!
   Он  бежит  к  облупленному  окну  офиса,   прилипает   лбом   к   стеклу,
загораживаясь ладонями от солнечных лучей, и Генри вдруг  вспоминает,  зачем
они пришли. ?Киска?! Джин-как-ее-там. Кажется, это было  тысячу  лет  назад.
Минут через десять Джоунси зовет:
   - Генри!  Бив!  Сюда!  Оставьте  парня!  Бивер  бежит  к  Джоунси.  Генри
поворачивается к слабоумному и строго говорит:
   - Стой здесь, Даддитс. Прямо здесь. Никуда не уходи, ладно?
   Даддитс таращится на него сияющими  зелеными  глазами,  все  еще  обнимая
коробку. Потом кивает, и Генри присоединяется к друзьям у  окна.  Приходится
потесниться. Бивер ворчит, что какой-то мудак наступил ему на ногу, но все в
конце концов улаживается. Вскоре появляется удивленный их исчезновением  Пит
и втискивает физиономию между плечами Генри  и  Джоунси.  Вот  они,  четверо
мальчишек, торчат перед пыльным окном бывшего офиса, прижав ладони к вискам,
чтобы лучше видеть. А пятый  смирно  стоит  позади,  на  спутанной  дорожной
траве, благоговейно прижимая коробку для завтраков к узкой груди и  глядя  в
осеннее небо, где солнце пытается  прорваться  сквозь  облачный  заслон.  За
грязным стеклом (на котором остаются полумесяцы их детских лбов)  -  большая
пустая комната. На  немытом  полу  рассыпаны  белые  сплющенные  личинки,  в
которых Генри узнает гондоны. На стене, той, что прямо напротив окна,  висит
доска объявлений, к которой пришпилены карта северной части Новой  Англии  и
полароидная фотография женщины, поднявшей  юбку.  Но  никакой  ?киски?,  все
скромно прикрыто белыми трусиками. И она вовсе не школьница.  Ей  не  меньше
тридцати.
   - Святой Боже, - охает Пит, пронзая Джоунси презрительным взглядом.  -  И
мы тащились сюда за этим?!
   Джоунси, похоже,  уже  готовый  оправдываться,  внезапно  расплывается  в
улыбке и тычет большим пальцем через плечо.
   - Нет, - качает он головой. - Мы пришли за ним.

6

   Генри  вышвырнуло  из  воспоминаний  грубым,  но   действенным   толчком:
осознанием поразительного  и  совершенно  неожиданного  факта.  Он  насмерть
перепуган, и довольно давно. Обезумел от страха. Нечто новое упорно  маячило
как раз за порогом разума, сдерживаемое необычайно яркими  воспоминаниями  о
первой встрече с Даддитсом, и теперь рванулось вперед с  угрожающим  воплем,
собираясь занять свое законное место.
   Генри притормозил посреди  дороги,  суматошно  размахивая  руками,  чтобы
удержаться от очередного падения, и замер, в ужасе вытаращив глаза. Он всего
в двух с половиной милях от ?Дыры в стене?,  почти  дома.  Что  же,  во  имя
Господне, на этот раз?
   Облако, подумал он. Нечто вроде  облака,  вот  что  это  такое.  Не  могу
сказать, что именно, но чувствую, в жизни никогда так ясно не чувствовал. Во
всяком случае, во взрослой жизни. Нужно свернуть с дороги. Я должен убраться
от него подальше. Убраться от кино. В облаке  каков-то  кино.  Из  тех,  что
любит Джоунси. Ужастик.
   -  Глупо,  -  пробормотал  он,  зная,  что  это  не  глупо.   И   услышал
приближающееся ?плюх-плюх-плюх?  вертолета  со  стороны  ?Дыры  в  стене?  и
нарастающий рев снегохода, почти  наверняка  ?арктик  кэт?,  хранившегося  в
сарае.., но быстрее всего надвигалось красно-черное облако с фильмом внутри,
какая-то ужасающе злая энергия, пытавшаяся его настичь.
   Генри застыл, не  в  силах  шевельнуться,  охваченный  мириадами  детских
страхов: чудовища под кроватью, скелеты в гробах,  черви,  копошившиеся  под
перевернутыми  камнями,  мохнатая  слизь,  останки  давно  спекшейся  крысы,
обнаруженные, когда отец отодвинул от стены плиту, чтобы проверить  розетку.
И страхами уже не детскими: отец,  заблудившийся  в  собственной  спальне  и
воющий от  страха;  Барри  Ньюмен,  сбегающий  из  кабинета  Генри:  толстая
физиономия искажена безмерным ужасом, потому что  его  настойчиво  попросили
заглянуть туда, куда он заглядывать не желал, а может, и  не  мог;  он  сам,
сидящий без сна в четыре утра, со стаканом скотч-виски: весь мир  -  мертвая
пустыня, его собственный мозг - мертвая пустыня,  и,  о  беби,  до  рассвета
тысяча лет, целая вечность, а все колыбельные запрещены. Аннулированы. И все
это заключено в красно-черном облаке, устремившемся к нему с  неба,  подобно
коню бледному, все это, и куда, куда больше. Всякие пакости, которые  только
могут прийти в голову, сейчас мчатся к нему не на бледном коне, а на  старом
снегоходе с облупившейся краской. Не смерть, но хуже смерти. Мистер Грей.
   Прочь с дороги! - вопит мозг. - Немедленно! Прячься!
   Мгновение он не мог  пошевелиться,  ноги,  казалось,  приросли  к  земле.
Царапина на бедре от сломанного поворотника жгла раскаленным железом. Теперь
он понимал, что чувствует олень, пойманный в капкан  неумолимых  огней  фар,
или бурундук, тупо подпрыгивающий перед носом приближающейся  газонокосилки.
Облако лишило его инстинкта самосохранения, способности вырваться. Он замер,
как беспомощный кролик перед коброй.
   И как ни странно, к жизни его возвратили все эти  мысли  о  самоубийстве.
Разве не он мучился над выбором пятисот бессонных ночей? Только затем, чтобы
кто-то неведомый, охваченный охотничьим азартом, сделал это за него? Нет уж,
дудки! Страдания сами по себе  достаточно  неприятны,  но  позволить  своему
перепуганному телу превратить эти страдания  в  пародию  покорным  ожиданием
демонов, заранее потирающих руки от восторга? Ну нет, такого он не допустит!
   Итак, он заставил себя сдвинуться с  места,  медленно,  словно  в  ночном
кошмаре, продираться сквозь внезапно загустевший, как кисель,  воздух.  Ноги
поднимаются и опускаются, словно в подводном балете.  Словно  в  замедленной
съемке. Неужели еще несколько минут назад он бежал по дороге?  Действительно
бежал? Сама мысль об этом  казалась  невероятной,  как  бы  ни  были  сильны
воспоминания.
   Но все же он упорно продолжал делать шаг за шагом, шаг за  шагом,  а  вой
мотора становился все ближе, превращаясь  в  рычание  зверя.  И  наконец  он
вломился в деревья на обочине дороги, футов на  пятнадцать  в  глубину,  где
почти нет снега, только легкий серебристый пух на  ароматных  оранжево-бурых
иглах. Генри повалился на колени, всхлипывая от ужаса и затыкая  рот  рукой,
чтобы заглушить звуки; что, если его услышат?  Мистер  Грей,  облако  -  это
мистер Грей, и что, если он услышит?
   Он прокрался за  поросший  мхом  еловый  ствол,  обнял  его  и  осторожно
выглянул из укрытия, пытаясь рассмотреть что-то сквозь потную завесу упавших
на глаза волос. И увидел  в  хмуром  сумеречном  свете  вспышку  света.  Она
колеблется, дрожит, перемещается. Горящая фара.
   Генри беспомощно застонал в надвигающейся тьме. Круг света проник в мозг,
пожирая мысли, наполняя его пугающими образами: молоко на  подбородке  отца,
паника в глазах Барри Ньюмена, истощенные тела и огромные глаза,  пристально
глядевшие в никуда из-за колючей проволоки,  женщины  с  содранной  кожей  и
повешенные мужчины. На какой-то момент его представление о мире  вывернулось
наизнанку, как  карман,  и  он  осознал,  что  все  поражено  чумой..,  или,
вероятно, поражено. Все. Его доводы в  пользу  самоубийства  ничтожны  перед
лицом надвигающегося бедствия.
   Он прижался губами к дереву, чтобы  сдержать  крик,  чувствуя,  как  губы
впечатались поцелуем в холодный мох, до самых корней, где он сохранил  влагу
и вкус коры. В этот  момент  ?арктик  кэт?  пронесся  мимо,  и  Генри  узнал
оседлавший его силуэт.  Узнал  создание,  породившее  черно-красное  облако,
наполнившее его голову сухим жаром.
   Он со сдавленным криком вгрызся  в  мох,  бессознательно  втягивая  носом
сухие, мелкие, похожие на табак частицы, и снова вскрикнул. А  потом  просто
продолжал стоять на коленях, схватившись за дерево и дрожа всем  телом.  Рев
снегохода стал постепенно  удаляться  на  запад,  превратился  в  назойливый
скулеж и затих окончательно. Там Пит. ЭТО доберется до Пита и женщины. Генри
поковылял на негнущихся ногах обратно к дороге, не замечая, что  плачет,  не
замечая, что из носа снова льется  кровь.  И  снова  направился  к  ?Дыре  в
стене?, но уже не той уверенной трусцой, как раньше. Теперь он едва  плелся,
прихрамывая и спотыкаясь. Но, может, это уже не играло роли,  потому  что  в
домике все было кончено.
   Какие бы кошмары там ни происходили, он все равно опоздал. Один из друзей
мертв, один умирает, а один, храни его Боже, стал кинозвездой.

Глава 7

ДЖОУНСИ И БИВ

1

   Бив повторял это снова и снова. На этот раз никаких  биверизмов:  простое
короткое ругательство, которое первым приходит на ум, когда ты привалился  к
стене и нет других слов, чтобы выразить ужас, представший твоим глазам.
   - А, блядство, старик, блядство!
   Как  бы  плохо  ни  было  Маккарти,  он  все  же  нашел  время   щелкнуть
переключателями в ванной, включив люминесцентные плафоны по обе  стороны  от
зеркала и еще один,  круглый,  наверху.  Неестественно  белый,  резкий  свет
придавал окружающему вид полицейского снимка с места преступления - и  некий
оттенок сюрреализма, потому что лампы не горели ровно, а  время  от  времени
мигали,  и  ты  понимал,  что  питание  идет  от   генератора,   а   не   от
электростанции, снабжающей электричеством Дерри и Бангор.
   Кафель на полу светло-голубой, и если у двери видны лишь отдельные  пятна
и брызги крови, то около туалета уже стоят лужицы, от которых  тянутся  алые
ручейки. Кроме того,  кафель  донельзя  затоптан:  ни  Джоунси,  ни  Бив  не
позаботились снять сапоги. На синей виниловой  душевой  занавеске  -  четыре
смазанных отпечатка пальцев, и Джоунси нахмурился еще сильнее: Он, наверное,
схватился за занавеску, чтобы не упасть, когда садился на толчок.
   Но все это была лишь прелюдия. Джоунси мысленно видел  то  страшное,  что
здесь творилось: Маккарти с рукой, заведенной за спину, мечется по  голубому
кафелю, пытаясь удержать что-то у себя в утробе.
   - А, блядство, - твердил Бив, как заведенный, почти всхлипывая.  -  Я  не
хочу видеть это, Джоунси, старина, не могу.
   Собственный голос донесся до Джоунси глухо, словно издалека:
   - Придется, Бив. Ничего не поделаешь. Если в тот раз мы  сумели  выстоять
против Ричи Гренаде, сможем и сейчас.
   - Не знаю, старик, не знаю...
   Джоунси тоже не знал, честно не знал, но все же  подался  вперед  и  взял
руку Бива. Холодные пальцы Бива судорожно сомкнулись вокруг  его  ладони,  и
они вместе шагнули в глубь ванной. Джоунси старался не наступать  на  кровь,
но это было невозможно: повсюду краснели потеки. И не только крови.
   - Джоунси, - прохрипел Бивер, - видишь эту хрень