ы, на верхней  -  белые  трикотажные  трусики.  Дверь
открыта. Мужчины переглядываются, но молчат.  Все  прекрасно  понимают,  что
найдут внутри: мертвую русскую даму, и ни клочка одежды.
   Но ничего этого нет. Скважину прикрывает круглая железная крышка.  Сейчас
она сдвинута ровно настолько, что внизу поблескивает темный полумесяц  воды.
Рядом брошен лом, которым  женщина  сдвинула  крышку:  обычно  он  вместе  с
другими инструментами стоит за дверью. Тут же лежит сумочка русской. На  ней
портмоне, из которого выглядывает  удостоверение  личности.  На  портмоне  -
вершина пирамиды, иначе говоря, паспорт. Из него высовывается листок бумаги,
покрытый странными иероглифами, по-видимому русскими, или правильнее сказать
кириллицей. Мужчины уверены, что нашли  последнее  послание  самоубийцы,  но
после перевода оказывается, что это ее маршрут. В самом конце она приписала:
"Когда дорога кончится, пойду вдоль берега". Так она и  сделала,  раздеваясь
по пути, не обращая внимания на царапины и порезы.
   Мужчины стоят вокруг частично закрытой  опоры,  почесывая  в  затылках  и
прислушиваясь к журчанию воды, начинающей свой путь  к  фонтанам,  кранам  и
дворовым шлангам Бостона. Звук глухой, монотонный и какой-то  зловещий,  что
неудивительно: высота опоры  ј  12  сто  двадцать  пять  футов.  Мужчины  не
понимают, что заставило ее проделать все то, что  она  проделала,  но  ясно,
слишком ясно видят, как  она  сидит  на  каменном  полу,  болтая  ногами,  и
выглядит при этом обнаженной версией девушки на этикетках  "Уайт  рок".  Она
оглядывается в последний раз, возможно, желая удостовериться, что портмоне и
паспорт никуда не делись. Хочет, чтобы те, кто войдет сюда, знали, кто решил
свести счеты с жизнью, и есть в этом  что-то  ужасно,  невыразимо  грустное.
Всего один взгляд назад, и она проскальзывает в полумесяц  между  крышкой  и
трубой. Может, зажала нос, как ребенок, ныряющий  в  городской  плавательный
бассейн. А может, и нет. Так или иначе, а  уже  через  секунду  здесь  вновь
воцаряется спокойствие. Привет, тьма, старая подруга.

11

   Последние слова старого мистера Бекуита, перед тем как  он  взгромоздился
на сиденье своего почтового грузовика, звучали именно так:
   "Насколько я слышал, народ в Бостоне пил ее с утренним кофе незадолго  до
Валентинова дня. - И наградив Джоунси хитрой улыбкой, добавил:
   - Сам я не пью воды. Предпочитаю пиво, знаете ли".

12

   Джоунси обошел офис не менее двенадцати - четырнадцати  раз.  Остановился
за стулом, рассеянно потер бедро и снова отправился по заведенному маршруту,
старый добрый маниакально-синдромный Джоунси.
   Один.., два.., три...
   История русской,  конечно,  была  просто  великолепна,  идеальный  пример
Жутких Баек Захолустного Городишки (неплохи также дома с  привидениями,  где
творились  страшные  злодеяния,  и  места  ужасных  дорожных   аварий),   и,
разумеется, проливала как  нельзя  более  яркий  свет  на  злодейские  планы
мистера Грея относительно  несчастного  колли,  но  что  хорошего  это  даст
Джоунси? Какая разница, знает он или нет о замыслах мистера  Грея.  В  конце
концов...
   Снова к стулу: сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, и  подожди  минуту,
всего одну чертову минуту. В первый раз он обошел комнату за тридцать четыре
шага, не так ли? Откуда же взялось пятьдесят?! Он не семенил, не дробил шаг,
ничего подобного, так откуда же...
   Ты расширяешь пространство. С каждым новым кругом. Чем  больше  обходишь,
тем больше расширяешь. Потому что никак не хочешь угомониться. Но  это  твоя
комната.  Спорим,  можешь  сделать  из  нее  что-то  вроде  бальной  залы  в
"Уолдорф-Астории".., если пожелаешь.., и мистер Грей не сумеет помешать.
   - Разве такое возможно? - прошептал Джоунси. Он стоял  у  стола,  заложив
руку за спину, словно позируя для портрета. Но  свидетельство  было  налицо,
если глаза его не обманывали. Комната увеличилась в размерах.
   Генри должен прийти. Если с ним Даддитс, значит,  мистер  Грей  нигде  не
скроется, сколько бы машин ни менял, потому  что  Даддитс  видит  линию.  Он
привел их во сне к Ричи Гренадо, позже, наяву,  -  к  Джози  Ринкенхауэр,  и
теперь станет направлять Генри, так же легко, как нацеленная на  лисью  нору
гончая -  своего  хозяина.  Беда  в  форе,  проклятой  форе,  которую  сумел
заполучить мистер Грей. Час, не меньше, а то и больше. И как  только  мистер
Грей сбросит собаку в шахту опоры ј 12, все кончено.  Теоретически,  правда,
еще есть время перекрыть подачу воды в Бостон, но разве Генри убедит кого-то
предпринять столь экстренные, грозящие бедой,  разрушительные  меры?  Весьма
сомнительно. А те люди, вдоль всего акведука, к которым вода  попадет  сразу
же? Шестьдесят пять тысяч в Уэйре, одиннадцать - в Этоле и сто пятьдесят - в
Уорчестере. У них останется всего несколько недель жизни. А может, и дней.
   Неужели нет способа задержать сукина сына? Дать Генри шанс поймать его?
   Джоунси  поднял  глаза  к  Ловцу  снов,  и  в  комнате  что-то   тут   же
изменилось.., какой-то вздох, вроде того звука,  что,  как  принято  думать,
издают духи на спиритических сеансах. Но это не дух, откуда тут дух?
   Все же Джоунси поежился. Глаза  наполнились  слезами.  На  память  пришла
строчка из Томаса Вулфа: "Все потеряно: камень, лист, ненайденная дверь".
   Томас Вулф, считавший, что тебе больше не суждено вернуться в дом родной.
   - Даддитс? - прошептал он. Волоски на затылке встали  дыбом.  -  Даддитс,
это ты?
   Никто не  ответил..,  но,  взглянув  на  стол,  где  валялся  бесполезный
телефон, он обнаружил, что добавилось кое-что новое. Не камень, не лист,  не
ненайденная дверь, а доска для криббиджа и колода карт.
   Кто-то хотел сыграть с ним.

13

   Болит. Теперь все болит. Везде. Сильно. Мама знает: он сказал маме. Иисус
знает: он сказал Иисусу. А Генри не сказал. У Генри тоже  все  болит,  Генри
устал и очень печальный. Бивер и Пит на небесах, где восседают одесную  Бога
Отца Всемогущего, Творца неба и земли, отныне и вовеки веков, ради  Бога,  о
Господи! От этого ужасно грустно, они были хорошими друзьями  и  никогда  не
смеялись над ним. Однажды они нашли Джози, и как-то видели  высокого  такого
парня, ковбоя, а еще играли в игру.
   Это тоже игра, но раньше Пит все повторял: "Даддитс, не важно,  выиграешь
ты или проиграешь, главное, КАК играть", но теперь  это  важно,  так  сказал
Джоунси, пока Джоунси трудно  расслышать,  но  скоро  будет  получше,  очень
скоро. Если бы только боль унялась. Даже перкосен не помог. В горле скребет,
тело трясется, а в животе противно ноет, вроде как хочется сделать  пук-пук,
вроде как, но на самом деле ему вовсе не хочется делать пук-пук, а когда  он
кашляет, иногда во рту делается кровь. Неплохо бы поспать, но  Генри  и  его
новый друг Оуэн, который был с ними в тот день, когда они нашли  Джози,  так
они все твердят: "Если бы мы могли задержать его, если бы мы могли  выиграть
время..." - и поэтому приходится не спать и помогать им, но нужно  закрывать
глаза, чтобы услышать Джоунси. А они думают, что он спит. Оуэн говорит:  "Не
стоит ли нам разбудить его, вдруг этот сукин  сын  свернет  куда-нибудь?"  А
Генри отвечает: "Говорю же, я знаю, куда он  направляется,  но  мы  разбудим
Дадса как раз перед 1-90, чтобы не гадать. А пока пусть поспит, Господи, как
же он измучен". И снова Генри, но на этот раз не вслух.  Мысленно:  Если  бы
только задержать сукина сына.
   Глаза закрыты. Руки сложены на  ноющей  груди.  Дыхание  медленное.  Мама
велела дышать медленно, когда кашляешь. Джоунси  не  мертв.  Не  на  небесах
вместе с Бивером и Питом. Но мистер  Грей  сказал,  что  Джоунси  заперт,  и
Джоунси ему  поверил.  Джоунси  в  офисе,  ни  телефона,  ни  факса,  трудно
связаться, потому что мистер Грей злой и мистер Грей  напуган.  Боится,  что
Джоунси узнает, кто на самом деле заперт.
   Когда они болтали больше всего?
   Когда играли в игру.
   Игра.
   Его снова трясет. Нужно как следует подумать, а это  больно,  это  крадет
последние остатки сил, но теперь это больше, чем  игра,  теперь  важно,  кто
выиграет, а кто проиграет, поэтому он тратит силы,  делает  доску  и  карты,
Джоунси  плачет,  Джоунси  думает,  все  потеряно,  но  Даддитс  Кэвелл   не
потерялся, Даддитс видит линию, линия идет к офису, и на этот раз он сделает
куда больше, чем просто вставит колышки.
   Не плачь, Джоунси, говорит он, и слова, как всегда, звучат  в  его  мозгу
отчетливо и ясно. Это  глупый  рот  вечно  коверкает  их.  Не  плачь,  я  не
потерялся.
   Глаза закрыты. Руки сложены.
   Там, в офисе Джоунси, под Ловцом снов, Даддитс играет в игру.

14

   - Я засек собаку, -  устало  сообщил  Генри.  -  Собрата  Перлмуттера  по
несчастью. Я его засек. Мы немного ближе к ним. О Господи,  если  бы  только
нашелся способ попридержать его!
   Пошел дождь, и Оуэн от  души  надеялся,  что  они  успеют  пересечь  зону
заморозков, прежде чем снег превратится в слякоть. Ветер буйствовал с  такой
силой, что "хамви", казалось, вот-вот слетит с шоссе. Был уже полдень, а они
все еще ехали между Сейко и  Бидфордом.  Оуэн  глянул  в  зеркальце  заднего
обзора на Даддитса. Глаза закрыты, голова на спинке сиденья, исхудавшие руки
сложены  на  груди.  Лицо  зловеще  пожелтело,  но  из  уголка  рта  тянется
ярко-красная ниточка.
   - Твой друг может помочь? - прошептал Оуэн.
   - Думаю, пытается.
   - Вроде ты сказал, что он спит.
   Генри повернулся, взглянул на Даддитса и вздохнул:
   - Я ошибся.

15

   Джоунси сдал карты, сбросил две из  своей  взятки  в  криб,  взял  другую
взятку, за Даддитса, и добавил в криб еще две.
   - Не плачь, Джоунси. Не плачь. Я не потерялся.  Джоунси  поднял  глаза  к
Ловцу снов в полной уверенности, что слова исходят оттуда.
   - Я не плачу, Дадс. Аллергия чертова, только и всего. Но если  ты  хочешь
играть...
   - Два, - объявил голос из Ловца снов.
   Джоунси выложил двойку из взятки Даддитса  -  неплохое  начало,  -  потом
сыграл семеркой из  своей.  Всего,  значит,  девять.  У  Даддитса  на  руках
шестерка, вопрос в том, станет он или нет...
   - Шесть за пятнадцать, - прозвучал голос из Ловца снов. -  Пятнадцать  за
два. Поцелуй меня в задницу!
   Джоунси невольно засмеялся. Это, конечно, Даддитс, сомнений  нет,  но  до
чего же похоже на Бива!
   - Давай ставь колышек, - хмыкнул он и, открыв рот, увидел,  как  один  из
колышков поднялся, подлетел к доске и встал во вторую лунку на Первой улице.
   И тут его осенило:
   - Ты с самого начала знал правила, верно, Даддитс? И ставил  колышки  как
попало, чтобы позабавить нас! - При этой мысли слезы вновь брызнули из глаз.
Подумать только, все эти годы они считали, будто играют с  Даддитсом,  а  на
самом деле это он играл с ними. И в тот день позади  "Братьев  Трекер"?  Кто
нашел кого? Кто кого спас?
   - Двадцать один, - произнес он.
   - Тридцать один за два. - Это Ловец снов. И опять невидимая рука  подняла
колышек и поставила на две лунки дальше. - Он заблокирован от меня, Джоунси.
   - Знаю. - Джоунси сыграл тройкой. Даддитс объявил  тринадцать  и  Джоунси
сделал ход из взятки Даддитса.
   - А ты - нет.  Ты  можешь  с  ним  говорить.  Джоунси  сыграл  двойкой  и
переставил колышек. Даддитс, в свою очередь, выложил карты, опустил  колышек
в лунку, и Джоунси подумал: Обыгран слабоумным, как вам это нравится? Только
Даддитс не был слабоумным. Уставшим, умирающим, но не слабоумным.
   Они продолжали играть, но Даддитс ушел далеко вперед, хотя это  был  криб
Джоунси.
   - Чего он хочет, Джоунси? Что ему нужно, кроме воды? Очередное  убийство.
Он любит убивать, подумал Джоунси.
   Но не нужно об этом. Ради Господа Бога, не нужно больше об этом.
   - Бекон, - произнес Джоунси вслух.  -  Он  любит  бекон.  Он  начал  было
тасовать карты...  И  замер,  когда  сознание  наполнил  Даддитс.  Настоящий
Даддитс, молодой, сильный, готовый к битве.

16

   За спиной Генри громко  застонал  Даддитс.  Повернувшись,  Генри  заметил
алую,  как  байрум,  кровь,  бегущую  из  ноздрей.  Лицо  было  сморщено   в
неестественной  судороге  сосредоточенности.  За  опущенными  веками  быстро
вращались глазные яблоки.
   - Что это с ним? - испугался Оуэн.
   - Не знаю.
   Даддитс закашлялся глубоким,  рвущим  грудь  бронхиальным  кашлем.  Кровь
веером брызг вылетала изо рта.
   -  Разбуди  его,  Генри!  Ради  Христа,  разбуди!  Генри  ответил   Оуэну
перепуганным взглядом. Они были почти рядом с Кеннебанкпортом, не далее  чем
в двадцати  милях  от  границы  с  Нью-Хемпширом,  в  ста  десяти  милях  от
Куэббинского водохранилища. На стене офиса Джоунси  висел  снимок  Куэббина,
Генри сам видел. И еще один, летнего коттеджа в Уэйре.
   - Разбуди его! Он говорит, что ему больно! Неужели не слышишь!
   - Не "больно".
   - А что же?
   - "Бекон". Он сказал: "бекон".

17

   У сущности, отныне думающей об этом, как о мистере Грее, думающей о себе,
как о мистере Грее, появилась серьезная проблема, но  по  крайней  мере  оно
(он) об этом знал.
   "Кто предупрежден, тот вооружен", - выразился бы Джоунси. В коробках  его
воспоминаний  было  полно  таких  изречений,  не  меньше  нескольких  тысяч.
Некоторые мистер Грей считал полной несообразицей, например "после  дождичка
в четверг" или "все возвращается на круги своя", но "кто  предупрежден,  тот
вооружен" - это в самую точку. Именно.
   Проблема заключалась в его отношении..,  нет,  чувствах  к  Джоунси.  Но,
честно говоря, ему было совсем не по себе.., и это еще слабо сказано.  Можно
сколько угодно думать: Теперь Джоунси отрезан,  и  я  решил  свою  проблему.
Запер его в карантине, в точности как их военные пытались  изолировать  нас.
Меня преследуют.., да что  там,  попросту  гонятся  по  пятам,  но  если  не
заглохнет мотор и не спустит шина, ни той, ни другой банде охотников меня не
сцапать. Я слишком далеко ушел.
   Все это было чистой правдой, но облегчения не приносило. Истинным  смаком
было бы ворваться в дверь, за которой  прятался  негостеприимный  хозяин,  и
заорать ему в физиономию: "Я достал  тебя,  верно?  И  сделал  твой  красный
фургончик!"
   Что за фургончик и почему именно красный, мистер Грей понятия не имел, но
эта эмоциональная пуля способна  была  проделать  дыру  большого  калибра  в
доспехах Джоунси, поскольку отзывалась звучным резонансом, идущим из  глубин
самого детства. А потом он высунет язык Джоунси (мой язык, думал мистер Грей
с несомненным удовлетворением) между губами Джоунси. Станет "дразниться",  а
Джоунси даже ответить не сможет!
   А что касается преследователей.., так и подмывает сбросить штаны  Джоунси
и выставить зад Джоунси. Конечно, все это так же  бессмысленно,  как  "после
дождичка в четверг" или "красный фургончик", но ужасно хотелось устроить  им
"козью морду", как  выражался  Джоунси.  Это  называлось  "показать  мудакам
луну", и мистер Грей умирал от желания ее показать.
   Мистер Грей понимал, что заражен байрумом  этого  мира.  Все  началось  с
эмоций, продолжилось пробуждением  сенсорной  информированности  (вкус  еды,
неоспоримое неистовое удовлетворение при виде патрульного, бьющегося головой
о кафельную стену душевой - глухое бух-бух каждого удара) и  превратилось  в
то, что Джоунси называл мышлением высшего типа. По мнению мистера Грея,  это
была шутка: все равно что называть дерьмо переработанной пищей или геноцид -
этнической чисткой. И все  же  мышление  имело  свою  привлекательность  для
существа,  всегда  бывшего  частью  вегетативного   разума,   что-то   вроде
высокоинтеллектуального несознания.
   До того как мистер Грей заблокировал Джоунси, тот предложил ему забыть  о
своей миссии и просто наслаждаться человеческим бытием. Теперь он обнаружил,
что желание в нем, ранее гармоничном разуме,  разуме  без  сознания,  начало
дробиться, превращаться в хор противоречивых голосов, один хотел А, другой -
Б, третий - В в квадрате,  поделенное  на  Г.  Раньше  он  посчитал  бы  это
бормотание  кошмаром,  признаком  надвигающегося  безумия,  но  теперь,  как
оказалось, наслаждался внутренней борьбой.
   Бекон.  "Секс  с  Карлой",  который  Джоунси  определял  как   невыразимо
восхитительный акт, включающий как сенсорный, так и  эмоциональный  факторы.
Быстрая езда и бильярд в баре "О'Лири",  рядом  с  Фенуэй-парк,  и  громкая,
"вживую" игра оркестра, и Пэтти Лавлесс, поющая "Вини в этом свое  холодное,
двуличное, неверное, лживое любящее сердце" (что бы это ни означало). Земля,
поднимающаяся из тумана в летнее утро. И, конечно, убийство.
   Проблема была в том, что если он не выполнит  миссию  как  можно  скорее,
значит, скорее всего вообще не выполнит. Он уже не байрум,  а  мистер  Грей.
Сколько еще пройдет времени, прежде чем он выползет из шкуры мистера Грея  и
растворится в Джоунси?
   Этому не бывать, подумал он, нажимая на акселератор, и не слишком  мощный
мотор послушно выжал еще немного. Собака, спящая на заднем сиденье, тихонько
тявкнула и взвыла от боли. Мистер Грей послал мысль байруму, росшему в  ней.
Байрум  рос  быстро.  Слишком  быстро.  И  кое-что  еще:  не  было  никакого
удовольствия в мысленном обмене, никакого тепла, обычного  для  собеседников
при подобных встречах. Разум байрума казался холодным.., протухшим...
   - Чужак, - пробормотал он, но тем не менее успокоил байрума. Когда собака
полетит  в  водохранилище,  байрум   по-прежнему   останется   внутри.   Ему
понадобится время, чтобы адаптироваться. Пес,  конечно,  утонет,  но  байрум
проживет еще некоторое время, питаясь  собачьим  трупом,  пока  не  настанет
срок. Но сначала нужно добраться туда.
   Осталось совсем недолго.
   Мчась на запад по шоссе 1-90, мимо бесчисленных  городишек  (сортирчиков,
как отзывался о них  Джоунси,  правда,  не  без  симпатии)  вроде  Уэстборо,
Графтон и Дороти-Понд (все ближе и ближе, осталось  почти  сорок  миль),  он
искал место, куда бы мог  запихнуть  свое  новое  и  раздражающее  сознание,
место, где бы оно не довело  его  до  беды.  Может,  детишки  Джоунси?  Нет,
чересчур  эмоциональны.   Даддитс?   Глухо.   Связи   нет.   Джоунси   украл
воспоминания.  Наконец  он  остановился  на  работе  Джоунси,   преподавании
истории,  его  специальности,  отвратно-притягательной.  Похоже,  что  между
1860-м и 1865-м Америка раскололась надвое,  как  колонии  байрума  в  конце
каждого цикла развития. Причин было несколько, и основная имела что-то общее
с  "рабством",  но  это  все  равно  что  называть  блевотину   или   дерьмо
"переработанной пищей". "Рабство" не означало ничего. "Право  на  выход"  не
означало ничего. "Сохранение Союза"  не  означало  ничего.  Они  в  общем-то
сделали то, на что эти создания способны лучше всего:
   "взбесились", что в основном почти то же, что и "спятить",  но  социально
куда более приемлемо. Да, но каков масштаб!
   Мистер Грей увлеченно раскрывал  коробку  за  коробкой  с  поразительным,
интригующим, влекущим вооружением  -  крупная  картечь,  шрапнель,  пушечные
ядра, штыки, фугасы, когда в мозг вполз непрошеный голос: бекон.
   Он отбросил  нагло  лезущую  мысль,  хотя  в  желудке  Джоунси  заурчало.
Конечно, неплохо бы сейчас съесть ломтик бекона, такого сочного,  жирного  и
скользкого, дающего чисто физическое удовлетворение, но не время, не  время.
Вероятно, когда он избавится от  собаки...  Тогда,  если  преследователи  не
успеют появиться, он сможет жевать, жевать, жевать, пока не  лопнет.  Но  не
теперь.
   Проезжая поворот ј10 - осталось еще два, - он снова обратился  разумом  к
гражданской войне, к мужчинам в синем и сером, бегущим сквозь дым, вопящим и
сажающим  друг  друга  на  штыки,  крушащим  бесчисленные  красные  фургоны,
разбивающим  приклады  о  черепа  врагов,  издавая  эти  пленительные  звуки
"бум-бум", и... бекон.
   В животе опять заурчало. Во рту Джоунси собралась слюна,  и  он  вспомнил
"Дайзерт", коричневые  поджаристые  полоски  на  синей  тарелке,  берешь  их
пальцами, текстура