стипендии
испаряются. Вот что с ними происходит. Пуф - и шарик лопается.
   - Я.., я...
   На столе Джоунси лежит папка. Он открывает  ее  и  вытаскивает  программу
билетов Европейской истории  за  первый  семестр:  один  из  тех  чудовищных
вопросников-?угадаек?, на которых в своей безграничной  мудрости  настаивает
департамент образования. Сверху  черным  росчерком  айбиэмовского  карандаша
(старайтесь, чтобы пометки были четкими и ясными, а если необходимо стереть,
стирайте как можно тщательнее) написано имя:
   ДЭВИД ДЕФАНЬЯК.
   - Я прочел вашу курсовую, Дэвид, пробежал  вашу  статью  о  средневековом
французском феодализме и даже пролистал ваши характеристики. Вы, разумеется,
не гений, но успевали не хуже других. Кроме того, я в курсе, что  вы  просто
выполняете обязательную программу, ведь ваши истинные интересы  не  лежат  в
моей области знаний, верно?
   Дефаньяк молча кивает. Слезы неярко поблескивают в ненадежных  мартовских
лучах. В уголке стола валяется пачка бумажных салфеток, и Джоунси швыряет ее
мальчику, который, даже в расстроенных чувствах,  легко  ее  ловит.  Хорошие
рефлексы. Когда тебе девятнадцать, вся твоя ?проводка? надежна и  туга,  все
связки крепки и гибки.
   Подождите несколько лет, мистер Дефаньяк, думает он. Мне  всего  тридцать
семь, а кое-какие провода уже повисли.
   - Возможно, вы заслуживаете еще одного  шанса,  -  произносит  Джоунси  и
медленно, словно  напоказ,  начинает  скручивать  подозрительно  безупречную
работу Дефаньяка, высший балл, ни больше ни меньше, в толстый жгут. - Может,
вам стало нехорошо в день экзамена и вы вообще не пришли...
   - Я был болен, - с готовностью подхватывает  Дэвид  Дефаньяк.  -  Похоже,
едва не свалился с гриппом.
   - В таком случае я готов дать вам на дом эссе, вместо того теста, который
сдавали  ваши  однокурсники.  Если   хотите,   конечно.   Чтобы   восполнить
пропущенный экзамен. Ну как, согласны?
   - Да, - шмыгает носом парень, яростно растирая  глаза  охапкой  салфеток.
Что ж, по крайней мере не стал нести все это лживое дерьмо насчет того,  что
Джоунси все равно ничего не докажет, что  он  обратится  в  Совет  по  делам
студентов, что подаст протест, и прочее в том же духе.
   Вместо этого он плачет, что неприятно наблюдать,  но,  возможно,  хороший
знак: девятнадцать - это так мало,  но  большинство  уже  успевает  потерять
остатки совести к тому времени, как попадают сюда. Дефаньяк же все равно что
сознался, а значит, у него еще есть шансы стать человеком.
   - Да, это было бы здорово.
   - И вы понимаете, что если что-то подобное случится снова...
   - Никогда, - быстро отвечает парень. - Никогда, профессор Джоунс.
   И хотя Джоунс всего лишь адъюнкт-профессор,  ему  не  приходит  в  голову
поправить парня. В любом случае когда-нибудь он станет профессором Джоунсом,
без этого дело швах. Полон дом детишек, и  если  в  будущем  не  предвидится
нескольких значительных прибавок в бюджете, сводить концы  с  концами  будет
все труднее.
   - Надеюсь, - произносит он вслух. - Напишете эссе на три  тысячи  слов  о
последствиях завоевания норманнами Англии договорились? Ссылки на источники,
но никакой дополнительной информации. Изложение свободное, но выводы  должны
быть достаточно убедительными. Срок - следующий понедельник. Понятно?
   - Да. Да, сэр.
   - В таком случае можете идти и приступать к  делу.  -  Он  показывает  на
изношенные до дыр кроссовки Дефаньяка:
   - И в следующий раз, когда вздумаете попить  пивка,  купите  лучше  новые
тапочки. Не хочу, чтобы вы снова подхватили грипп.
   Дефаньяк шагает  к  двери  и  оборачивается.  Ему  не  терпится  поскорее
смыться, пока мистер Джоунс не передумал, но, с другой  стороны,  ему  всего
девятнадцать... О, это любопытство юности!
   - Откуда вы узнали? Вас в тот день там даже  не  было.  Экзамен  принимал
какой-то аспирант.
   - Знаю, и этого достаточно, - отрезает Джоунс. - Топай, сынок.  И  напиши
хорошую работу. Потерять стипендию для тебя - смерти подобно. Я сам из Мэна:
Дерри, и знаю Питтсфилд. От этого места лучше держаться подальше.
   - Уж это точно, - с чувством произносит Дефаньяк. - Спасибо.  Спасибо  за
то, что дали мне еще шанс.
   - Закрой за собой дверь.
   Дефаньяк, который потратит последние деньги не на кроссовки, не па  пиво,
а  па  букет  в  палату  Джоунси  с  пожеланием  скорейшего   выздоровления,
выскальзывает  в  коридор,  послушно  прикрыв  за   собой   дверь.   Джоунси
поворачивается к окну. Солнце по-прежнему изменчивое, неверное, по влекущее.
И потому, что история с Дефаньяком  кончилась  куда  благополучнее,  чем  он
ожидал, Джоунси решает прогуляться, прежде чем мартовские облака, а может, и
сложный заряд, омрачат этот день. Он хотел поесть в кабинете,  но  сейчас  в
голове возник новый план. Худший в его жизни, но Джоунси, конечно, этого  не
знает. И поэтому решает  захватить  с  собой  портфель,  сегодняшний  выпуск
?Бостон феникс?, и перебраться через реку в Кембридж . Сядет на скамеечку  и
спокойно съест сандвич с яичным салатом, жмурясь на солнышке.
   Он поднимается, чтобы положить документы Дефаньяка  в  картотечный  шкаф,
под табличкой ?D - F?. ?Откуда вы знаете?? - спросил мальчик. Что ж, хороший
вопрос. Превосходный, можно сказать. А ответ прост. Он знает, потому  что..,
иногда знает. Вот она, правда, а другой нет и быть не может. Правда, если бы
кто-то приставил пистолет к его виску, он признался бы, что обнаружил это во
время первой  лекции  второго  семестра  и  что  в  мозгу  Дэвида  Дефаньяка
взрывались  огромные  красные  буквы,  словно  мигающая  неоновая   вывеска,
обдававшая стыдом, назойливо долбившая в виски: шпаргалочник,  шпаргалочник,
шпаргалочник...
   Но, Господи, все это чушь: не может он читать мысли. И  никогда  не  мог.
Никогда-в-жизни, никогда-в-жизни, никогда-в-жизни.., не  мог  и  не  сможет.
Иногда что-то вспыхивает в голове, да, именно так он узнал о проблемах  жены
с  таблетками,  вероятно,  срабатывает  интуиция,  как  с  Генри.  Он  сразу
заподозрил что-то неладное, когда тот позвонил  (да  нет  же,  олух,  просто
догадался по голосу, только и всего), но такие вещи в последнее время  почти
не случаются. Да и не происходило ничего по-настоящему странного  после  той
истории с Джози Ринкенхауэр. Может, когда-то и было  что-то,  тянувшееся  за
ними хвостом все детство и юность, но теперь все позади. Или почти.
   Почти.
   Он обводит кружком слова ?поездка в Дерри?, хватает портфель, и тут новая
мысль осеняет его, внезапная и бессмысленная,  но  мощная  и  всеобъемлющая:
Берегись мистера Грея.
   Джоунс, уже схватившийся за ручку двери, замирает.  Это  его  голос,  вне
всяких сомнений.
   - Что? - вопрошает он пустоту.
   Ничего.
   Джоунси выходит из кабинета, захлопывает дверь и проверяет, заперто ли. В
уголке  доски  для  объявлений  белеет  листочек.  Джоунси  откалывает  его,
переворачивает напечатанной стороной вверх. Всего одна строчка:  "Вернусь  в
час. Он спокойно прикалывает  записку,  не  ведая,  что  пройдет  почти  два
месяца, прежде чем он вновь  войдет  в  эту  комнату  и  увидит  ежедневник,
раскрытый на дне Святого Патрика .
   "Береги себя?, - сказал Генри, но Джоунси думает не о том, чтобы поберечь
себя. О мартовском солнышке. О том, как бы поскорее съесть сандвич.  О  том,
как приятно поглазеть на  девушек  в  Кембридже:  юбки  слишком  коротки,  а
мартовский ветер игрив и большой шутник. Словом, о многих заманчивых  вещах,
в список которых не входит необходимость беречься мистера Грея.  И  беречься
вообще.
   И в этом его  ошибка.  Вот  так  может  перемениться  жизнь,  навсегда  и
бесповоротно.

ЧАСТЬ 1

РАК


   Я сознаю, что только эта дрожь меня приводит в чувство.
   Понимаю: ушедшее уходит навсегда, и так же вечно остается рядом.
   Я просыпаюсь, чтобы вновь  заснуть;  я  не  спешу  мир  встретить  бодрым
взглядом.
   И лишь пустившись в путь, возможно, я пойму, куда же, наконец,  идти  мне
надо.
   Теодор Ротке



Глава 1

МАККАРТИ

1

   Джоунси чуть не подстрелил мужика, едва тот показался из зарослей. Почти?
Насколько близко?  Одно  нажатие  на  спуск  охотничьего  ружья..,  даже  не
нажатие,  так,  движение  пальца.  Позже,  взбудораженный  ясностью,  иногда
снисходящей на опьяненный ужасом разум, он пожалел, что не выстрелил прежде,
чем заметил оранжевую шапку и пронзительно  оранжевый  демаскирующий  жилет.
Убийство Ричарда Маккарти не было бы злом, оно могло бы  помочь...  Убийство
Ричарда Маккарти могло бы спасти их всех.

2

   Пит  и  Генри  отправились  в  ?Страну   товаров   Госслина?,   ближайший
продуктовый  магазин,  набрать  хлеба,  консервов  и  пива:  товары   первой
необходимости. Правда, на два последующих дня запасов у них хватало,  но  по
радио передали, что ожидается снег. Генри уже успел добыть  оленя,  довольно
приличную  ланочку,  а  Джоунси  казалось,  что  Пита  куда  больше  волнует
пополнение пивных погребов, чем собственные охотничьи трофеи: для Пита  Мура
охота была всего лишь хобби, а вот пиво - религией.  Бивер  где-то  сидел  в
засаде, но Джоунси не слышал треска выстрелов в радиусе ближайших пяти миль,
поэтому и предположил, что Бив, как и сам он, предпочитает выждать.
   Ярдах в семидесяти от лагеря, в ветвях старого клена был устроен  настил,
и именно там сидел Джоунси, попивая кофе и читая детектив  Роберта  Паркера,
когда в чаще послышался шум шагов. Джоунси отставил термос и закрыл книгу. В
былые годы он от волнения непременно пролил бы кофе, но  на  этот  раз  даже
потратил пару секунд на то, чтобы покрепче завинтить  ярко-красный  колпачок
термоса.
   Их четверка неизменно охотилась здесь на первой неделе  ноября,  вот  уже
почти двадцать пять лет, если считать с того времени, когда отец  Бива  стал
брать их с собой. До  сих  пор  Джоунси  никогда  не  возился  с  настилами,
впрочем, как и остальные трое. Считали  это  слишком  большой  обузой  и  не
хотели возиться. Но в этом году он взялся за топор. Остальные  считали,  что
знают причину, хотя на деле это было не совсем так.
   В середине марта 2001 года Джоунси, переходя улицу в Кембридже, был  сбит
автомобилем недалеко от ?Джон Джей  колледжа?,  в  котором  преподавал.  При
аварии ему повредило череп, сломало два  ребра  и  раздробило  тазобедренную
кость, которую пришлось заменить некоей  новомодной  комбинацией  тефлона  и
металла. Человек, сбивший его, оказался  удалившимся  на  покой  профессором
Бостонского университета, находившимся, по утверждению  адвоката,  в  ранней
стадии болезни Альцгеймера и достойным не наказания, а сожаления и участия.
   Как часто, думал Джоунси, оказывается, что некого винить,  едва  уляжется
пыль и обстоятельства станут ясны. А если и есть  виновные,  кому  от  этого
легче? Приходится собирать осколки прежней жизни и продолжать тянуть  лямку,
а заодно утешать себя тем фактом, что, как твердили люди (пока  благополучно
не позабыли обо всем), могло быть куда хуже.
   И это чистая правда. Могло быть куда как хуже! Его голова  работала,  как
прежде. Правда, последние час-полтора перед самим несчастным случаем  выпали
из памяти, но в остальном мозги  варили  вполне  удовлетворительно.  Тяжелее
всего пришлось с бедром, но к октябрю он уже смог бросить костыли, и  теперь
хромота становилась заметной только к концу дня.
   Пит, Генри и Бив были уверены, что только из-за бедра он предпочел настил
влажной и сырой земле, и, разумеется, были правы. Но только отчасти. Джоунси
старательно скрывал, что почти потерял интерес к  охоте  на  оленей.  Друзья
расстроились бы. Черт, да его и самого это выводило из себя.  Но  ничего  не
поделаешь. Некоторая перемена вкусов и пристрастий, о  которой  он  даже  не
подозревал, пока не  расчехлил  свой  винчестер.  Нет,  сама  идея  убийства
животных не вызывала в нем отвращения, совсем нет, вот только делал  он  это
без прежнего энтузиазма. В  тот  солнечный  мартовский  день  смерть  прошла
совсем близко. Коснулась своим саваном,  и  Джоунси  не  имел  ни  малейшего
желания снова звать ее, даже если при этом он был не  жертвой,  а  посланцем
смерти.

3

   Что удивительно, он до  сих  пор  любил  походную  жизнь,  и  в  каком-то
отношении даже больше, чем раньше. Долгие ночные  беседы:  книги,  политика,
все, что пришлось перетерпеть в детстве, планы на будущее. Им  еще  не  было
сорока:  вполне  можно  строить  планы,  много  планов,  а   старая   дружба
по-прежнему не ржавела.
   Да и дни были неплохи: долгие часы на настиле, когда он  оставался  один.
Он приносил спальный мешок и  залезал  туда  до  пояса,  когда  замерзал,  с
книжкой и плейером. Правда, после первого же раза он перестал брать  плейер,
обнаружив, что музыка леса нравится ему куда больше: нежное  пение  ветра  в
соснах, шорох ветвей, вороний грай. Немного  почитать,  выпить  кофе,  снова
немного почитать, иногда вылезти из  мешка,  красного,  как  стоп-сигнал,  и
помочиться прямо с края настила.  Он  был  человеком,  обремененным  большой
семьей и  широким  кругом  коллег.  Человеком  общительным,  можно  сказать,
стадным, наслаждавшимся всеми видами и вариантами отношений, от семейных  до
приятельских (не  забыть  о  студентах,  бесконечном  потоке  студентов),  и
чувствующим себя в этой сложной иерархии как рыба в воде.
   Но только здесь, наверху, он  понял,  что  притяжение  молчания  все  еще
существует. Все еще влечет. И  чувствовал  себя  так,  словно  после  долгой
разлуки повстречался со старым другом.
   - Тебе в самом деле хочется там торчать? - спросил Генри вчера  утром.  -
Если хочешь, пойдем со мной. Постараемся не перетрудить твою ногу.
   - Оставь его в  покое,  -  вмешался  Пит.  -  Ему  там  нравится.  Верно,
Джоунс-бой?
   - Что-то вроде, - сказал он, не желая говорить ничего более  -  например,
насколько ему  действительно  это  нравится.  Некоторыми  вещами  просто  не
хочется делиться даже  с  ближайшими  друзьями.  Впрочем,  иногда  ближайшие
друзья и без слов все понимают.
   - Вот что я скажу... - Бив поднял карандаш и принялся  грызть:  знакомая,
милая привычка, еще с первого  класса.  -  Здорово,  когда  возвращаешься  и
видишь тебя там. Совсем как впередсмотрящий в ?вороньем гнезде?, на рисунках
в гребаных книжках про пиратов. Следи в оба, и тому подобное.
   - ?Вижу землю?, - подхватил Джоунси, и  все  рассмеялись,  но  только  он
понимал, что имел в виду  Бив.  Он  это  чувствовал.  Следи  в  оба.  Просто
размышляй о своем и следи в оба за встречными кораблями, акулами,  за  всем,
что попадется на пути.
   Бедро опять  разболелось,  рюкзак  с  барахлом  оттягивает  спину,  и  он
неуклюже и тяжело спускается по деревянным планкам, приколоченным  к  стволу
дерева, но стоит ли обращать  внимание.  Главное,  все  в  порядке.  Времена
меняются, но только дурак уверен, что они меняются исключительно к худшему.
   Так он считал тогда.

4

   Услышав шелест отодвинутой ветки и тихий треск сломанного сучка -  верные
знаки появления оленя, Джоунси вспомнил, как отец, бывало, говаривал: ?Удачи
за деньги не купишь: сама приходит?. Линдси Джоунс, прирожденный  неудачник,
иногда высказывался  в  самую  точку,  и  некоторые  изречения  до  сих  пор
хранились в памяти. И вот доказательство его правоты: после того как Джоунси
твердо решил, что покончил с охотой, сюда ломится добыча, и какая  солидная,
судя по звукам! Самец, да еще наверняка матерый, может, с человека ростом.
   Ему в голову не могло прийти,  что  это  в  самом  деле  может  оказаться
человек. В  этой-то  глуши,  за  пятьдесят  миль  к  северу  от  Рэнгли?  До
ближайшего охотничьего лагеря не меньше двух часов ходьбы. Даже единственная
мощеная тропа, ведущая в магазин Госслина(НЕ ПИВО - А ДИВО! ЕЩЕ ЗАХОЧЕШЬ - К
НАМ СНОВА ЗАСКОЧИШЬ), проходила милях в шестнадцати.
   Что ж, подумал он, о конце концов, обета я не давал.
   Нет, разумеется, не  давал.  В  следующем  ноябре  он,  вероятнее  всего,
приедет не с ружьем, а с фотокамерой, но до следующего ноября еще далеко,  и
ружье вот оно, под рукой.
   Джоунси стащил с себя спальник, слегка морщась от боли в затекших связках
бедра, и схватил  верного  ?гаранда?.  Совсем  ни  к  чему  заряжать  его  в
последнюю минуту, с этаким громким, отпугивающим оленей щелчком: привычка  -
вторая натура, и стоит оттянуть предохранитель, как ружье готово к бою.  Это
он проделал, только  оказавшись  на  ногах.  Прежнее  неистовое  возбуждение
куда-то девалось, но что-то былое зашевелилось в душе:  пульс  участился,  и
Джоунси это щекотало нервы. После несчастного случая он  радовался  подобным
реакциям: словно каким-то образом раздвоился на того, кто беспечно ходил  по
улицам,  не  зная,  что  ждет  впереди,  и  настороженного,   преждевременно
постаревшего  типа,  очнувшегося  в  Массачусетской  больнице..,  если   это
медленное,  полунаркотическое   вплывание   в   реальность   можно   назвать
возвращением сознания. Иногда он снова слышал голос,  чей  -  непонятно,  но
только не свой, умоляющий:  пожалуйста,  прекратите,  мне  этого  больше  не
вынести, сделайте укол.., где Марси.., мне нужна Марси... Ему казалось,  что
это голос смерти - смерти, упустившей его на мостовой, а затем  явившейся  в
больницу, чтобы довершить начатое. Смерти  в  облике  мужчины  (а  может,  и
женщины, трудно сказать), мужчины, терзавшегося  болью,  кого-то,  кто  звал
Марси, но имел в виду Джоунси.
   Но все это прошло. Он выжил в схватке со смертью, и  этим  утром  никому,
кроме оленя, разумеется, не предстояло  умереть  (хоть  бы  это  был  самец,
которого угораздило оказаться не в то время и не в том месте).
   Шорох ветвей и треск валежника доносились с юго-запада, так  что  Джоунси
находился с наветренной стороны. Еще того лучше. Почти все  листья  с  клена
облетели, и ничто не загораживало возможную добычу. Видимость  превосходная.
Джоунси поднял ружье, получше приладил приклад  к  плечу  и  приготовился  к
новому триумфу.
   Спасло Маккарти, пусть и  временно,  некоторое  разочарование  Джоунси  в
прелестях охоты. А вот едва не прикончило - явление, которое Джордж  Килрой,
друг отца Джоунси, называл ?глазной горячкой?. ?Глазная горячка, - утверждал
Килрой, - этакая форма охотничьей лихорадки, и,  вероятно,  вторая  основная
причина всех драм на охоте?. ?Первая - пьянство, - говаривал Джордж  Килрой,
подобно отцу Джоунси кое-что знавший о подобных вещах. - Первая - пьянство?.
   Килрой считал, что жертвы глазной горячки, очнувшись,  бывали  потрясены,
узнав,  что  всадили  пулю  в  изгородь,  проезжавшую  машину,   амбар   или
собственного спутника (зачастую этим  партнером  бывали  один  из  супругов,
родственники или  даже  дети).  ?Но  я  видел  дичь?,  -  возражают  они,  и
большинство из них,  по  словам  Килроя,  вполне  способны  пройти  тест  на
детекторе лжи, поскольку в самом деле видели оленя, медведя, волка или  хотя
бы  тетерева,  пробиравшегося   сквозь   высокую   осеннюю   траву.   Видели
собственными глазами.
   Килрой уверен, что все эти охотники охвачены нетерпением поскорее сделать
первый выстрел, перейти рубеж и наконец покончить с трясучкой предвкушения и
снять напряжение.  Волнение  настолько  сильно,  что  мозг  передает  сигнал
глазному нерву, и человек действительно видит то, что хочет увидеть.  Это  и
есть глазная горячка.  И  хотя  Джоунси  оставался  довольно  спокойным,  по
крайней мере пальцы не дрожали, когда он завинчивал колпачок термоса, все же
позже он признавался себе, что вполне мог поддаться болезни.
   На какое-то мгновение он ясно увидел гордого рогача в  конце  тоннеля  из
переплетенных веток, так ясно,  как  предыдущих  шестнадцать  оленей  (шесть
самцов, десять ланок), доставленных за эти годы в ?Дыру в стене?.  Вот  она,
коричневая голова,  темные,  как  бархат,  устилающий  ювелирную  коробочку,
глаза, даже рога.
   Стреляй  же!  -  взорвалось  что-то  внутри,  должно  быть,  Джоунси   до
несчастного случая, цельный и