стро  пульсировали.
Из-под хвоста тянулась струйка крови.
   Мистер Грей наградил злобным взглядом ни в чем не  повинный  лом,  так  и
торчавший в крышке. В воображении Джоунси  русская  представлялась  стройной
красоткой с черными волосами и темными трагическими  глазами.  На  самом  же
деле она наверняка была широкоплечей, плотной и мускулистой, иначе как бы...
   Воздух разорвали выстрелы. В опасной близости.  Слишком  опасной.  Мистер
Грей, охнув, огляделся. Благодаря  Джоунси  частью  его  маски  стала  чисто
человеческая коррозия сомнения. Впервые  он  осознал,  что  может  потерпеть
неудачу, да, неудачу, даже сейчас, когда цель  так  близка,  что  он  слышит
плеск воды, начинающей свое шестидесятимильное подземное путешествие. И все,
что стоит между байрумом и остальным миром, - жалкая ржавая крышка весом сто
двадцать фунтов.
   Плюясь визгливой отчаянной  литанией  Биверовых  проклятий,  мистер  Грей
ринулся вперед. Истерзанное  тело  Джоунси  дергалось  на  ненадежной  опоре
больного бедра. Один из них вот-вот явится, тот, кого зовут Оуэн,  и  мистер
Грей не смел надеяться, что сумеет заставить Оуэна прицелиться себе в грудь.
Будь у него время, возможность застать Оуэна врасплох, тогда возможно. Но  у
него нет ни того, ни другого. Этот человек, который идет за ним, натаскан на
убийство, это его ремесло.
   Мистер Грей взвился в воздух. Послышался  вполне  различимый  хруст,  это
бедренная кость Джоунси, не выдержав непосильной  нагрузки,  вывернулась  из
сустава. Мистер Грей навалился на лом всей тяжестью тела Джоунси. Край снова
поднялся, и на этот раз крышка проехалась по бетону едва не  на  целый  фут.
Снова появился черный полумесяц, в который когда-то скользнула  русская.  Не
совсем полумесяц, скорее  тонкое  "С",  выведенное  пером  каллиграфа..,  но
собака пройдет.
   Нога Джоунси больше не действовала (кстати, где Джоунси? До  сих  пор  ни
звука от его скандального хозяина), но это не важно. Он вполне может ползти.
   Мистер Грей так и сделал. Пополз по ледяному полу к тому месту, где лежал
спящий колли, схватил Лэда за ошейник и потащил к скважине.

15

   Зал Воспоминаний - просторное хранилище  коробок  -  тоже  вот-вот  готов
развалиться.  Пол  трясется,  как  в   приступе   бесконечного,   медленного
землетрясения,  люминесцентные  светильники   чахоточно   мигают,   придавая
помещению не правдоподобный, словно галлюцинация  больного  белой  горячкой,
вид.
   Джоунси мчится из последних сил, перебегает из коридора в коридор,  чисто
интуитивно находя путь в лабиринте. И  непрерывно  приказывает  своему  телу
наплевать на проклятое бедро, в конце концов он  теперь  всего  лишь  чистый
разум. Но  с  таким  же  успехом  инвалид  мог  бы  убеждать  ампутированную
конечность не болеть.
   Он летит мимо коробок с метками АВСТРО-ВЕНГЕРСКАЯ ВОЙНА,  и  КАФЕДРАЛЬНАЯ
ПОЛИТИКА, и ДЕТСКИЕ истории, и содержимое ВЕРХНЕГО ШКАФА. Натыкается на гору
рассыпавшихся коробок, обозначенных КАРЛА, припадает на больную ногу,  вопит
от боли. Хватается за ящики (на этих надпись ГЕТТЕРСБЕРГ), чтобы  удержаться
от падения, и, наконец, видит дальний конец хранилища. Слава Богу,  кажется,
он оставил позади много миль.
   На  двери  таблички:  БЛОК  ИНТЕНСИВНОЙ  ТЕРАПИИ.  ПОЖАЛУЙСТА,  ТИШЕ.  И:
ПОСЕЩЕНИЕ ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ.
   Точно, именно туда его и привезли. Там он проснулся и услышал зов хитрого
мистера Смерти, притворявшегося, будто зовет Марси.
   Джоунси влетает в двери и  оказывается  в  другом  мире,  который  узнает
сразу: белый с голубым коридор блока интенсивной  терапии,  где  четыре  дня
спустя после  несчастного  случая  он  сделал  первые  нерешительные  шажки.
Прохромав с дюжину футов по выложенному кафелем коридору, он замечает брызги
байрума, расплескавшиеся по стенам, слышит непривычную для больницы, хоть  и
тихую, музыку, кажется, это "Роллинг Стоунз" поют "Сочувствие дьяволу".
   Он только успевает  понять,  что  это  за  песня,  как  бедро  взрывается
термоядерной  вспышкой.  Джоунси  удивленно   вскрикивает   и   валится   на
черно-красный кафель блока интенсивной терапии, хватаясь за ногу. Совсем как
тогда, после наезда, удушливое облако багровой агонии. Он катается по  полу,
глядя на мерцающие световые табло, на круглые динамики, из которых доносится
музыка ("Анастасия кричала напрасно"), музыка из иного мира, когда боль  так
ужасна, все остальное в ином мире, боль превращает суть и истинный  смысл  в
бесплотную тень, любовь - в пародию и насмешку, это он узнал еще в  марте  и
теперь должен узнавать снова. Он катается и катается, вцепившись в распухшее
бедро, глаза вылезают из орбит, рот превратился в уродливо растянутую  щель,
и в глубине души он уже понимает, что случилось, знает: мистер  Грей.  Сукин
сын мистер Грей сломал его уже однажды сломанное бедро.
   И тут издалека, из того другого мира, он  слышит  знакомый  голос.  Голос
ребенка:
   Джоунси!
   Отдающийся  эхом..,  искаженный..,  но  не  настолько  далекий.  Не  этот
коридор, но один из соседних. Чей голос? Кого-то из  его  ребятишек?  Может,
Джона? Нет...
   Джоунси, скорее! Он идет убить тебя! Оуэн идет убить тебя!
   Джоунси понятия не имеет, кто такой Оуэн, но узнает голос. Генри  Девлин.
Не теперешний Генри, не  тот,  которого  он  в  последний  раз  видел  перед
поездкой в магазин Госслина. Тот Генри, с которым  он  вырос,  тот,  который
сказал  Ричи  Гренадо,  что  они  всем  разболтают,  если  он  не  прекратит
издеваться над Даддитсом, а Ричи и  его  дружки  никогда  не  поймают  Пита,
потому что Пит бегает быстро - хрен догонишь.
   Не могу! - откликается Джоунси, продолжая кататься по полу. Он чувствует,
как что-то меняется, исподволь, постепенно, но вот что? - Не могу, он  снова
сломал мне бедро, сукин сын сломал...
   И вдруг понимает, что происходит: боль откатывается назад. Все равно  что
смотреть перематывающуюся кассету: молоко течет из стакана в пакет,  цветок,
который  должен  расцвести,  благодаря  чуду  неподвластной   бегу   времени
фотографии, наоборот, свертывает лепестки.
   Причина  становится  очевидной,  когда  он   опускает   глаза   и   видит
ярко-оранжевую куртку, купленную когда-то матерью в  "Сирее",  перед  первой
поездкой в "Дыру в стене", когда Генри раздобыл  оленя,  и  все  они  вместе
убили Ричи Гренадо и его приятелей, убили  сном,  возможно,  не  намереваясь
делать этого, но тем не менее все же сделали.
   Он снова стал мальчишкой, четырнадцатилетним мальчишкой, и  избавился  от
боли. Немудрено: бедро будет сломано только через двадцать три года. И тут в
мозгу все с грохотом сходится вместе, валится на свои места: нет и  не  было
никакого мистера Грея. Мистер Грей живет в Ловце снов, и  нигде  больше.  Он
реален не более чем боль в бедре.
   Я защищен, думает он, вставая. Ни пятнышка байрума. И в  моей  голове  не
просто воспоминания, а истинный призрак в машине. Он - это я. Господи  боже,
мистер Грей - это я.
   Джоунси вскакивает и пускается бежать, так быстро, что едва  не  влепился
носом в угол. Но устоял: ловкие быстрые ноги  четырнадцатилетнего  подростка
несут его вперед. И никакой боли, никакой боли!
   Следующий коридор ему знаком. Здесь стоит  каталка  с  судном.  Мимо  нее
осторожно семенит  на  тонких  ножках  олень,  которого  он  видел  тогда  в
Кембридже перед наездом. Вокруг бархатистой шеи широкий ошейник, с  ошейника
огромным амулетом свисает  его  магический  кристалл.  Джоунси  мчится  мимо
оленя, который смотрит на него огромными кроткими глазами.
   Джоунси!
   Уже близко. Совсем близко.
   Джоунси!
   Джоунси удваивает скорость, ноги летят, молодые  легкие  дышат  свободно,
никакого байрума, потому что он невосприимчив, нет никакого мистера Грея, по
крайней мере в нем, мистер Грей в больничной палате, и все  время  там  был,
мистер Грей, эта фантомная боль в отрезанной конечности, которую до сих  пор
чувствуешь,  призрак  в   машине,   призрак,   подключенный   к   аппаратуре
жизнеобеспечения, и аппаратура жизнеобеспечения - это он.
   Он сворачивает за  очередной  угол.  Перед  ним  три  открытые  двери.  У
четвертой, закрытой, стоит Генри. Ему четырнадцать, как и Джоунси. На  Генри
тоже оранжевая куртка. Очки, как  всегда,  сползли  на  кончик  носа,  и  он
отчаянно машет рукой.
   Скорее! Скорее, Джоунси! Даддитс долго  не  продержится!  Если  он  умрет
раньше, чем мы убьем мистера Грея...
   Джоунси подлетает к Генри. Ему хочется раскинуть руки, обнять  друга,  но
времени нет.
   Это я во всем виноват, говорит он Генри высоким юношеским тенорком.
   Не правда, отвечает  Генри,  глядя  на  него,  со  знакомым  нетерпением,
внушающим в детстве такой ужас Питу, Биву и Джоунси: в отличие от них  Генри
всегда думал наперед,  всегда  еле-еле  удерживался,  чтобы  не  прыгнуть  в
будущее, оставив их всех позади. Они, похоже,  всегда  были  гирями  на  его
плечах.
   Но...
   Ты еще скажи, что Даддитс убил Ричи Гренадо, а мы - его сообщники. Он был
тем, кем был, Джоунси, и сделал нас теми, кто мы есть..,  но  не  намеренно.
Единственное, что он мог сделать намеренно, - завязать шнурки  на  ботинках,
разве не знаешь?
   И Джоунси думает: Агу? Соку?
   Генри! Даддитс... держится ради нас, Джоунси. Я тебе  говорил.  И  держит
нас.
   В Ловце снов.
   Верно. Ну что, будем стоять здесь и спорить, пока  мир  летит  к  чертям,
или...
   Нужно прикончить сукина сына, говорит Джоунси и тянется к дверной  ручке.
Над ней висит табличка с предупреждением: ИНФЕКЦИИ НЕ ОБНАРУЖЕНО. IL  N'Y  A
PAS D'INFECTION, и внезапно он видит  обе  стороны  медали,  двойной  смысл,
который не каждому дано распознать. Все равно что  оптический  обман  Эшера.
Взгляни под одним углом, увидишь правду. Взгляни под  другим,  поймешь,  что
это самая чудовищная ложь во всей вселенной.
   Ловец снов, думает Джоунси и поворачивает ручку.
   Палата - царство  торжествующего  байрума.  Джунгли  из  кошмарных  снов,
заплетенные лианами, ползучими растениями, лозами, перевитыми, скрученными в
кроваво-красные косы. Здесь несет серой и леденящим этиловым спиртом,  вонью
пусковой жидкости, налитой во  взбрыкнувший  карбюратор  морозным  январским
утром. Хорошо еще, что не нужно бояться срань-хорьков, только не здесь,  они
на другом луче  Ловца  в  другом  месте  и  времени.  Байрум  пока  остается
проблемой Лэда, колли, незначительной фигуры во всей этой истории.
   Телевизор включен, и хотя экран зарос байрумом,  все  же  на  поверхность
упорно пробиваются  призрачные  черно-белые  фигуры.  Мужчина  волочит  труп
собаки по цементному полу, пыльному, усыпанному мертвыми  осенним  листьями.
Странное помещение напоминает склеп из ужастиков  пятидесятых,  которые  так
любит смотреть Джоунси. Но это не склеп: слышится глухой плеск бегущей воды.
   В центре пола - круглая  ржавая  крышка  с  выдавленными  на  поверхности
буквами МУВС - Массачусетское управление водоснабжения. Буквы выпирают  даже
сквозь красноватую корку. Еще бы! Для мистера Грея, чья физическая  сущность
погибла еще там, в "Дыре в стене", они означают все.
   Фигурально говоря, весь мир.
   Крышка немного сдвинута, открывая полумесяц абсолютной  черноты.  Джоунси
сознает, что мужчина, который тянет пса, - он сам, и пес еще  не  сдох.  Его
тело оставляет на цементе тонкий кровяной след, а задние лапы подергиваются.
Словно загребают.
   Брось ты свое кино, рычит Генри, и Джоунси  оборачивается  к  лежащей  на
постели фигуре. Серому существу, прикрытому испещренной байрумом простыней -
до самой груди, плоской, безволосой,  без  сосков,  без  пор,  серой  плоти,
обтянутой серой кожей. Джоунси, даже не глядя, знает, что  пупка  тоже  нет,
потому что эта тварь никогда не рождалась на свет.  Он  всего  лишь  детское
представление о жителе иного мира, воплощенное в жизнь подсознанием тех, кто
впервые столкнулся с байрумом. Они  никогда  не  существовали  как  реальные
особи - пришельцы, инопланетяне. Серые, как физические  тела,  были  созданы
человеческим воображением, вышли из  Ловца  снов,  и  эта  мысль  доставляет
Джоунси некоторое облегчение. Не его одного одурачили. По крайней  мере  это
уже что-то.
   И еще кое-что его радует: взгляд этих отвратительных черных глаз.  В  них
плещется страх.

16

   - Я готов, - спокойно объявил Фредди,  останавливая  "хамви",  проехавший
еще три мили.
   - Прекрасно, - кивнул Курц. - Осмотри "ХМВ". Я прикрою.
   - Сейчас.
   Фредди  взглянул  на  Перлмуттера,  живот  которого   достиг   угрожающих
размеров, потом на "хаммер" Оуэна. Причина стрельбы, слышанной раньше,  была
вполне очевидна: "хаммер" буквально изрешетили. Оставался один  вопрос:  кто
держал оружие и кому достались пули.  Следы,  уводившие  от  машины,  быстро
становились почти неразличимыми, но пока по ним еще  можно  идти.  Одиночные
следы. Следы тяжелых ботинок. Оуэн?!
   - Ну же, Фредди!
   Фредди вышел на дорогу, и Курц последовал за ним. Фредди  услышал  щелчок
курка. Надеется на свой девятимиллиметровый. Что ж, босс  прав,  с  этим  он
управляется как никто другой.
   Мгновенный озноб прошел по спине, едва Курц прицелился ТУДА. Прямо  ТУДА.
Но что за чушь! Оуэн, да, Оуэн - дело другое, не  так  ли?  Оуэн  переступил
Черту.

17

   При виде  двух  мальчишек,  молча  надвигающихся  на  затканную  байрумом
кровать,  мистер  Грей  принимается  лихорадочно  нажимать   кнопку   вызова
медсестры, но никто не является.
   Наверное, все системы задушены байрумом, думает Джоунси. Тем хуже, мистер
Грей, тем хуже для вас.
   Он оборачивается к телевизору и видит, что его экранный двойник уже успел
подтащить колли к краю шахты.  Может,  они  опоздали?  А  может,  нет.  Пока
сказать невозможно. Колесо еще вертится.
   Привет, мистер Грей, я так хотел познакомиться с вами, произносит  Генри,
вытаскивая мохнатую от байрума подушку из-под безухой узкой головы лежащего.
Мистер Грей пытается уползти на другой край кровати, но Джоунси придавливает
его к матрацу, хватает тоненькие ребячьи руки пришельца. Кожа ни горяча и ни
холодна. И вообще на ощупь не кажется кожей. Что-то вроде...
   Вроде пустоты, думает он, как во сне.
   Мистер Грей? - спрашивает Генри. Так мы приветствуем  гостей  на  планете
Земля.
   Под  руками  Джоунси  мистер  Грей  пытается   сопротивляться   и   слабо
извивается. Откуда-то слышится истерический писк монитора,  словно  у  этого
создания действительно было сердце, которое сейчас перестало биться.
   Джоунси смотрит на умирающего монстра и мечтает только о том,  чтобы  все
это поскорее кончилось.

18

   Мистер  Грей  дотянул  Лэда  до  железной   крышки,   которую   ухитрился
отодвинуть. Со дна шахты доносились мерный  рокот  бегущей  воды  и  затхлый
сырой запах.
   Если делать что-то, делай быстро и на совесть.., это из коробки с  меткой
ШЕКСПИР.
   Задние лапы пса судорожно подергивались, и  мистер  Грей  слышал  влажное
хлюпанье раздираемой плоти: это  байрум  продирался  одним  концом  и  жевал
другим, пробивая себе путь наружу. Под  хвостом  пса  слышался  рассерженный
цокот, словно чириканье возмущенной обезьянки.
   Нужно впихнуть собаку в шахту прежде, чем тварь выйдет наружу. Совсем  не
обязательно, чтобы она родилась в воде, но в этом случае шанс  на  выживание
будет куда выше.
   Мистер Грей  попытался  протолкнуть  собачью  голову  в  отверстие  между
крышкой и цементом, но  не  сумел.  Шея  нелепо  изогнулась  и  бессмысленно
скалившаяся морда вывернулась наверх. Все еще  не  просыпаясь  (а  может,  и
потеряв сознание), собака тихо сдавленно залаяла.
   И не пролезала в отверстие.
   - Трахни меня, Фредди! - взвыл мистер Грей,  почти  не  замечая  грызущую
бедро Джоунси боль и, уж конечно, не обращая внимания на  напряженное  белое
лицо Джоунси, зеленовато-карие глаза, мокрые от слез  усталости  и  крушения
надежд.  Зато  сознавал,  остро,  с  ужасом  сознавал:  что-то   происходит.
"Происходит у меня за спиной", - как сказал бы Джоунси. И кто еще мог  быть?
Кто еще, как не Джоунси, его негостеприимный хозяин?
   -  Мать  твою!  -  завопил   он   проклятому,   ненавистному,   упрямому,
чуточку-слишком-большому псу. - Ты нырнешь вниз, слышишь! ТЫ НЫР...
   Слова застряли в  горле.  Почему-то  он  больше  не  мог  крикнуть,  хотя
смертельно хотел, как бы он хотел крикнуть, стукнуть кулаком по  чему-нибудь
первому попавшемуся (хотя бы по  бедной  умирающей  беременной  собаке).  Но
почему-то не мог не то что крикнуть, но даже  вдохнуть.  Что  делает  с  ним
Джоунси?
   Он не ожидал ответа. Но  получил.  Незнакомым  голосом,  полным  холодной
ярости.
   Так мы приветствуем гостей на планете Земля.

19

   Беспомощно  мотающиеся  трехпалые  руки  серого  существа  на  больничной
постели внезапно поднимаются и  на  мгновение  отталкивают  подушку.  Черные
глаза, пялившиеся с плоского стертого лица без  черт,  наливаются  злобой  и
страхом. Серое создание задыхается. И хотя оно не существует  в  реальности,
даже в мозгу Джоунси, по  крайней  мере  как  физический  артефакт,  яростно
сражается за жизнь. Генри хоть и не может сочувствовать, но понимает. Мистер
Грей хочет того же, что и Джоунси, Даддитс и даже сам Генри,  ибо,  несмотря
на его черные мысли, разве сердце перестало биться? Разве печень не  очищает
его кровь? Разве тело не продолжает  вести  невидимые  войны  против  всего,
начиная от обычного зла до рака и самого  байрума?  Тело  либо  глупо,  либо
бесконечно мудро, но в любом случае свободно от  разрушительного  колдовства
мысли: оно просто стоит насмерть и борется,  пока  не  иссякают  силы.  Если
мистер Грей и был другим когда-то, сейчас все изменилось. Он хочет жить.
   Но вряд ли у тебя получится, хладнокровно,  почти  успокаивающе  сообщает
Генри. Не думаю, друг мой.
   И вновь прижимает подушку к лицу мистера Грея.

20

   Дыхательные пути мистера Грея опять открыты. Он  жадно  глотает  холодный
воздух, раз, другой.., и внезапно  все  кончается.  Они  душат  его.  Давят.
Убивают.
   Нет!!! Поцелуй меня в задницу! Поцелуй  меня  в  сраную  задницу!  ВЫ  НЕ
СМЕЕТЕ!
   Он оттаскивает собаку и поворачивает боком, совсем как уже опоздавший  на
самолет пассажир пытается втиснуть в чемодан последнюю неподатливую вещь.
   Так он пройдет, думает мистер Грей.
   Да. Пройдет. Даже если придется раздавить собачье брюхо руками Джоунси, и
байрум вырвется наружу. Так или иначе, но чертова скотина пройдет.
   Распухающее  лицо.  Вылезающие  из  орбит  глаза.   Перекрытое   дыхание.
Единственная жирная вена, пульсирующая в середине лба Джоунси. Мистер  Грей,
не помня себя, пихал и пихал собаку в провал и в отчаянии  принялся  долбить
собаку кулаками в грудь.
   Лезь же, черт бы тебя побрал, лезь!
   ЛЕЗЬ!

21

   Фредди Джонсон сунул карабин в окно брошенного "хаммера", а в  это  время
Курц, крадущийся за его спиной  (чем-то  это  напоминало  атаку  на  корабль
серых), ждал, что будет дальше.
   - Два штафирки, босс. Похоже, Оуэн решил избавиться  от  лишнего  мусора,
прежде чем двинуться дальше.
   - Мертвы?
   - Как поленья. Скорее  всего  Девлин,  и  тот,  другой.  За  которым  они
заезжали.
   Курц подошел к Фредди, сунул голову в разбитое окно  и  кивнул.  Ему  они
тоже  показались  мертвыми,  пара  белых  личинок,  скорчившихся  на  заднем
сиденье, все в крови и стеклянной крошке. Он поднял было пистолет, собираясь
поставить последнюю точку.  Чтобы  все  было  наверняка.  По  одному  в  лоб
каждому.., не повредит, пожалуй. Поднял.., и опустил. Оуэн, вероятнее всего,
не слышал их мотора. Снег  был  поразительно  тяжелым  и  мокрым,  настоящее
акустическое одеяло, так что все возможно. Зато наверняка услышит выстрелы.
   Курц резко обернулся.
   - Показывай дорогу, дружище, и смотри, поосторожнее, кажется, под  ногами
чистый лед Кроме того, мы еще  можем  застать  его  врасплох.  Думаю,  стоит
помнить об этом, ясно?
   Фредди кивнул.
   Курц улыбнулся и сразу стал удивительно похож на скалящийся череп.
   - Есл