ть похожими друг на друга,  а индивидуальность  - это
хорошо, меня просто смешит".

     Тем  не менее Финней написал немало  о том,  что индивидуальность - это
хорошо  и  что  конформизм может стать  жутким  явлением,  когда  заходит за
определенную черту.
     Замечания Финнея  (в  письме ко  мне от 24  декабря  1979  года) насчет
первой киноверсии книги  вызвали у меня улыбку. Как  видно на примере  Полин
Кейл, Пенелопы Джиллиат и других лишенных чувства юмора критиков,  никто  не
склонен  так настойчиво видеть  глубокий смысл  в самых простых  вещах,  как
кинокритики  (Полин  Кейл  совершенно  серьезно  утверждает, что  в "Ярости"
"Брайэн  Де Пальма нашел старое  и забытое сердце  Америки"); кажется, будто
эти  критики  все  время стремятся  доказать  собственную  грамотность:  они
подобны  подросткам,  которые  чувствуют  себя  обязанными   снова  и  снова
демонстрировать  свой мачизм..,  вероятно,  прежде всего  самим себе.  Может
быть,  это происходит потому, что  они работают на границе области,  имеющей
дело и с изображением, и с написанным словом; должно быть, они понимают, что
хотя  для того,  чтобы осознать и  оценить все  оттенки даже такой доступной
книги,   как   "Похитители   тел",  необходимо  высшее   образование,  любой
неграмотный парень, у которого  есть в кармане четыре доллара, может пойти в
кино  и  найти  "старое  и  забытое сердце Америки". Фильмы - это  говорящие
рисованные  книги,  и  этот  факт,  похоже,  рождает  у многих  кинокритиков
комплекс неполноценности. Сами  кинематографисты с удовольствием участвуют в
этих гротескных  критических разносах, и  я от всего сердца аплодировал Сэму
Пекинпа, когда он лаконично ответил критику, спросившему,  зачем он на самом
деле снял такое  сплошь состоящее из сцен  насилия кино,  как "Дикая банда":
"Люблю  всех перестрелять".  По крайней  мере так  говорят;  но  если это не
правда, ребята, так должно было бы быть.
     Версия "Похитителей тел" Дона Сигела -  забавный  случай, когда критики
пытались объяснить фильм в обоих направлениях. Начали они с утверждения, что
и роман Финнея, и фильм Дона Сигела являются аллегориями той атмосферы охоты
за  ведьмами, которая  сопровождала слушания Маккарти.  Тогда  выступил  сам
Сигел и заявил, что  на самом деле его фильм - о Красной Угрозе. Он не  стал
заходить так  далеко, чтобы утверждать, что под каждой американской кроватью
скрывается коммунист, но не может быть сомнений,  что Сигел верил в то,  что
снимает  фильм о вторжении пятой  колонны.  Мы  должны  согласиться, что это
крайнее проявление паранойи: они здесь, и они похожи на нас".
     В конце концов именно Финней  оказался прав:  "Похитители тел"  - всего
лишь увлекательная история, которую можно прочесть  и получить удовольствие.
За четверть  столетия,  прошедшую после  первой  публикации  этого романа  в
скромном  издании в мягкой  обложке  (сокращенный  вариант  был  напечатан в
"Колльер",  одном из тех  добрых старых  журналов,  которые  вынуждены  были
посторониться  и  уступить   место  на  журнальных  стойках   Америки  таким
высокоинтеллектуальным   изданиям,  как  "Хаслер",   "Скрю"  и  "Биг  Баттс"
<Hustler -  "Проститутка"; этому журналу, вернее,  его издателю  посвящен
фильм "Народ против Ларри Флинта" - People vs. Larry Flynt; Screw - название
этого журнала можно перевести как "Трахни!", журнал посвящен так называемому
жесткому сексу;  Big  Butts - "Большая задница",  журнал печатает фотографии
обнаженных  женщин.>),  книгу  почти  постоянно  переиздавали. Надира  ее
известность  достигла  в "фоторомане" на  волне популярности римейка  Филипа
Кауфмана; если и есть  что-то более  низкое, упрощенное и "антикнижное", чем
"фотороман", то мне такое явление неизвестно. Я бы предпочел, чтобы мои дети
прочли стопку книг "Билайн букс", чем один из этих фотокомиксов.
     В  зените  своей  популярности  роман  вышел  в   твердом  переплете  в
издательстве "Грегт пресс" (1976 год). "Грегг  пресс" -  небольшая компания,
которая переиздала  в твердых переплетах 50 или 60 книг научной фантастики и
фэнтези:  романов,  сборников,  антологий,  первоначально  опубликованных  в
мягких обложках. Редакторы  серии  (Дэвид  Хартвелл и  Л.У.  Карри) отбирали
книги  тщательно и  продуманно,  и в библиотеке  всякого настоящего любителя
фантастики  - и  книг  вообще  -  вы  непременно увидите один или  несколько
заметных томиков в зеленом переплете с красно-золотым тиснением на корешках.
     О боже,  опять  я  отвлекся.  Впрочем,  не  важно;  мне  кажется, я уже
говорил,  что  убежденность  Финнея  в том,  что "Похитители  тел" -  просто
интересная история,  одновременно и верно, и неверно. Мое собственное давнее
и глубокое  убеждение состоит в том, что сюжет - самое главное в литературе;
сюжет определяет  и  литературу,  и  все  ее особенности:  тема, настроение,
символика, стиль, даже характеристики персонажей - все это подчинено сюжету.
Есть критики,  которые  совершенно  не согласны с такой точкой  зрения, и  я
думаю, им  было бы гораздо  комфортнее, если бы "Моби Дик" представлял собой
докторскую диссертацию о китах,  а не рассказ о том,  что случилось во время
последнего рейса "Пекода". Именно  к докторской  диссертации сводят миллионы
студентов эту книгу, но сюжет ее все равно живет  и будет  жить  - "Вот  что
случилось с Измаэлем".  Сюжет важен в "Макбете", "Королеве фей", "Гордости и
предубеждении",  "Джуде  Незаметном",  "Великом  Гэтсби".., и в "Похитителях
тел"  Джека Финнея. А  сюжет, слава богу,  спустя какое-то время  становится
загадочным и не поддающимся ни анализу, ни устранению. Ни в одной библиотеке
вы  не  найдете магистерскую  диссертацию, названную  "Элементы сюжета "Моби
Дика" Мелвилла".  А если найдете,  пришлите ее мне. Я ее съем. С соусом  для
бифштексов.
     Ладно. И все же не думаю, чтобы Финней возражал против мысли о том, что
достоинства   сюжета  определяются  сознанием,  через   которое  этот  сюжет
пропущен, и  что  сознание любого  писателя  есть  продукт  внешнего мира  и
внутреннего темперамента. Именно фильтр  сознания подготовил письменный стол
для  всех  будущих магистров в области английской литературы,  и  я никак не
хочу, чтобы вы решили, будто я оспариваю законность получения ими степеней -
Бог свидетель,  в  качестве преподавателя  английской  литературы я  просеял
такое количество  дерьма, что  им можно  удобрить весь восточный Техас, - но
огромное количество людей, сидящих за столом изучения английской литературы,
режут много невидимых бифштексов и котлет.., не говоря уже  о  новых платьях
короля, которые продаются на этом самом большом в мире академическом рынке.
     Однако вернемся к роману Джека Финнея. Мы можем кое-что  сказать  о нем
просто потому, что это роман Джека Финнея. Во-первых, мы можем  сказать, что
роман  основан на  абсолютной  реальности  - прозаической реальности,  почти
банальности, во всяком случае  сначала.  Когда мы впервые встречаем главного
героя книги (тут,  я думаю, Финней возразил бы против использования научного
термина  протагонист, поэтому не станем  им  пользоваться),  доктора  Майлса
Беннелла,  он принимает  последнего за день  пациента -  вывихнутый  большой
палец.  Входит Бекки  Дрисколл - как вам  это  среднее американское имя? - и
делает первый  намек: ее двоюродная сестра Вильма почему-то считает,  что ее
дядя уже не ее дядя. Но  эта нотка звучит слабо и едва различима за простыми
мелодиями  жизни маленького городка, которые так  хорошо  исполняет Финней в
начальных  главах  своей   книги...  Финней  использует  архетип  маленького
городка, может быть, удачнее всех с начала пятидесятых.
     Эта ключевая нота звучит в первых главах романа негромко и приятно, и в
менее уверенных руках она стала бы просто безвкусной.  Все очень мило. Снова
и снова возвращается Финней к этому слову: дела в Санта-Мире, говорит он, не
великие,  не  дикие  и  не сумасшедшие,  не  ужасные и  не скучные.  Дела  в
Санта-Мире милые. Ни над кем не довлеет старинное китайское проклятие: "Чтоб
тебе жить в эпоху перемен".
     "Впервые  я  по-настоящему увидел ее лицо. Это было то же  самое  милое
лицо..."  Это девятая страница.  Несколько  страниц спустя:  "Снаружи  очень
мило, температура шестьдесят пять  градусов <по Фаренгейту; 18,3  градуса
по Цельсию.>, и освещение хорошее.., все еще много солнца".
     Кузина Вильма тоже  мила,  хотя и простодушна. Майлс думает, что из нее
вышла бы хорошая жена и мать, но она еще не замужем. "Так все здесь и идет",
- рассуждает Майлс, невинно не  подозревая о банальности своих  рассуждений.
Он  сообщает  нам,  что  не  поверил бы,  будто у такой  женщины могут  быть
проблемы с душевным здоровьем, "но кто знает?".
     Все это действовать  не должно и все же  каким-то образом действует; мы
чувствуем, что Майлс переступил  через условности рассказа от первого лица и
обращается  непосредственно  к нам, точно так  же, как  нам кажется, что Том
Сойер из романа Твена разговаривает с нами.., и Санта-Мира, штат Калифорния,
какой  ее рисует нам Финней,  точно такой городок,  и  мы ждем,  что вот-вот
увидим Тома, красящего забор (однако Гека, спящего в свинарнике, не будет: в
Санта-Мире такого не бывает).
     "Похитители  тел" - единственная книга Финнея, которую  можно отнести к
жанру  романа ужасов,  но  Санта-Мира - типичная "милая" декорация Финнея  -
превосходное место для такого сюжета. Возможно,  больше  Финнею  и  не нужно
было  писать: вполне  достаточно, чтобы создать форму,  которую  мы  сегодня
называем  "современный  роман  ужасов".  Если  таковой  существует,  то  нет
сомнений, что  Финней -  один из главных его изобретателей. Выше я говорил о
негромкой мелодии, и мне кажется, что именно таков  метод "Похитителей тел":
одна негромкая нота,  потом  еще одна, потом целая трель. И наконец, рваная,
диссонансная  музыка ужаса полностью  поглощает мелодию. Но Финней понимает,
что ужаса без  красоты не бывает: нет  диссонанса без  ощущения мелодии, нет
отвратительного без милого.
     В романе Финнея нет равнин Ленга, нет циклопических подземных руин, нет
чудовищ, бродящих по туннелям Нью-Йорка. Примерно в то же самое время, когда
Джек  Финней   создавал  "Похитителей   тел",  Ричард   Матесон  писал  свой
классический  рассказ "Рожденный от  мужчины  и женщины",  рассказ,  который
начинается так:  "Сегодня  мама  назвала  меня блевотиной, "ты блевотина"  -
сказала  она мне". Вдвоем  они вырвались из-под влияния фантазии  Лавкрафта,
которая владела серьезными американскими писателями  ужасов два десятилетия.
Рассказ Матесона  был  напечатан  задолго  до  того,  как "Странные истории"
прекратили  существование;  год спустя в  издательстве  "Делл"  вышел  роман
Финнея. Хотя Матесон  и раньше опубликовал в "Странных историях"  два  своих
рассказа, ни  он,  ни Финней  не  были  связаны с этим  кумиром американских
журналов  ужаса;  они  обозначили появление  совершенно  нового  направления
американской фантастики, точно  так  же,  как  появление  Рэмси  Кэмпбелла и
Роберта Эйкмана в Англии может свидетельствовать об еще одном знаменательном
повороте колеса <В то время как Финней и Матесон начали использовать свое
собственное   средство   шоковой   терапии   применительно   к   воображению
американцев,  в  обществе  любителей  фэнтези   заметной  фигурой  стал  Рэй
Брэдбери,  и на протяжении  50-х  и  60-х годов в  сознании читающей публики
именно имя Брэдбери  больше  всего  было  связано с  представлением  об этом
жанре. Но, на  мой взгляд, Брэдбери живет и работает в  своем одиночестве  и
его   замечательный,   отточенный   стиль   ни   разу  не   нашел   успешных
последователей. Выражаясь вульгарно, создав  Рэя Брэдбери, Бог разбил форму.
- Примеч. автора.>.
     Я  уже   говорил,  что  рассказ   Финнея  "Третий  уровень"  предваряет
"Сумеречную  зону"  Рода Серлинга;  точно  так же маленький  городок  Финнея
Санта-Мира указывает путь  к  вымышленному  городу Питера  Страуба Милбурну,
штат Нью-Йорк, и к Корнуэллу-Кумби,  штат Коннектикут, Томаса  Трайона,  и к
моему  собственному городку Жребий  в штате Мэн. Возможно  даже, что влияние
Финнея есть и в "Изгоняющем дьявола" Блетти;  здесь  грязные дела становятся
еще грязнее на фоне Джорджтауна, тихого, красивого.., и милого пригорода.
     Финней   стягивает   разрыв  между  прозаической   реальностью   своего
маленького вы-можете-это-видеть-собственными-глазами  городка  и  абсолютной
фантастичностью  стручков.  Он  зашивает  этот   разрыв  такими  аккуратными
стежками, что мы почти не замечаем перемен,  когда  переходим  из  реального
мира  в  абсолютно фантастический.  В  этом  главная трудность,  но,  как  у
фокусника, в  чьих руках карты как  будто  совершенно  не подчиняются закону
всемирного тяготения, все это выглядит так  легко,  что вы начинаете думать:
это  может  сделать  любой.  Вы  видите фокус,  но  не видите  долгих  часов
тренировок, которые ему предшествовали.
     Мы уже кратко говорили  о паранойе применительно к "Ребенку Розмари"; в
"Похитителях тел" паранойя становится полной, всеобщей и  завершенной.  Если
мы все начинающие параноики, если на пирушке, услышав взрыв смеха, мы прежде
всего украдкой оглядываем себя: все ли застегнуто и не над нами ли  смеются,
в таком случае я утверждаю, что Финней использует эту зарождающуюся паранойю
сознательно,  чтобы   управлять   нашими   эмоциями,  чтобы   настроить  нас
благоприятно по отношению к Майлсу, Бекки и к друзьям Майлса Билайсекам.
     Например,  Вильма не может  представить никаких доказательств того, что
ее дядя Айра  больше не  ее дядя  Айра, но глубочайшая  убежденность  Вильмы
производит   на   нас   впечатление,   и    сильная   беспричинная   тревога
распространяется,  как головная боль.  Мы видим здесь параноидальное видение
мира,  столь  же безупречное  и  лишенное швов,  как  роман  Пола Боулза или
рассказ Джойс Кэрол Оутс о сверхъестественном:

     "Вильма  сидела,  напряженно  глядя  на меня.  "Я  ждала  этого  дня, -
прошептала она. - Ждала, когда он пострижется, и он постригся.  - Снова  она
склонилась ко  мне, с большими глазами, со свистящим  шепотом. - У Айры есть
небольшой шрам на шее; там был когда-то нарыв, но ваш отец его залечил. Этот
шрам  не виден, когда нужна стрижка, - шептала  она.  -  Но  когда  его  шея
выбрита, его можно увидеть. Ну вот,  сегодня..,  я ждала этого! - сегодня он
постригся..."
     Я наклонился вперед, неожиданно ощутив волнение.
     - И шрам исчез? Вы хотите сказать...
     - Нет! - почти негодующе ответила она, сверкая глазами. - Он на месте -
шрам, - точно такой, как у дяди Айры!

     Так Финней показывает, что мы находимся в мире полного субъективизма..,
и крайней паранойи. Конечно, мы верим Вильме с первого слова, несмотря на то
что  у нас  нет ни малейшего доказательства; но хотя бы из названия книги мы
знаем, что "похитители тел" есть и они где-то рядом.
     С  самого начала  заставив  читателя  принять  сторону  Вильмы,  Финней
превращает его  в некоего Иоанна Крестителя,  вопиющего в пустыне.  Нетрудно
понять, почему в начале 50-х годов эту книгу  с такой готовностью подхватили
те, кто  во  всем  видел  коммунистический  заговор или  фашистский заговор,
кроющийся под обличьем антикоммунизма. Потому что это  действительно книга о
заговоре с  явным присутствием паранойи.., иными словами, именно такая книга
будет  понята  как  политическая  аллегория  политизированными  сумасшедшими
любого толка.
     Ранее  я уже приводил  высказывание неизвестного автора,  что полнейшая
паранойя  есть полнейшая  информированность.  Можно  прибавить  к этому, что
паранойя   -   это   последняя  защита  перенапряженного  мозга.  Литература
двадцатого века в лице  таких ее разных  представителей, как Бертольд Брехт,
Жан-Поль  Сартр,  Эдвард Олби, Томас Гарди  и  даже  Ф.  Скотт  Фицджеральд,
предположила,  что  мы  живем  в  экзистенциальном  мире, в лишенном  всякой
упорядоченности сумасшедшем доме, где все просто-напросто происходит.  "УМЕР
ЛИ БОГ?" - гласит заголовок журнала "Тайме" в приемной сатанинского акушера,
куда  пришла Розмари  Вудхауз. В таком мире вполне  возможно,  что умственно
отсталый  человек  сидит на верхнем этаже  редко посещаемого здания;  на нем
тенниска  "хейнс"  <известный  товарный  знак фирмы, производящей  белье,
носки и проч.>,  он ест бутерброд  с  цыпленком  и ждет удобного момента,
чтобы  из  своего заказанного  по почте ружья разнести  голову американскому
президенту; в этом мире другой умственно отсталый будет несколько лет спустя
ждать на кухне отеля, чтобы проделать то же самое с младшим братом покойного
президента; в таком мире в порядке вещей, что милые американские мальчики из
Айовы,  Калифорнии   и   Делавера   во   время   путешествия   по   Вьетнаму
коллекционируют  уши,  в  том числе и совсем  маленькие;  этот мир  движется
навстречу   апокалиптической  войне   из-за  проповедей  восьмидесятилетнего
святого-мусульманина,  который, вероятно,  к  вечеру  забывает,  что  ел  на
завтрак.
     С этим можно  хоть как-то примириться, если только мы согласимся с тем,
что  Бог  отправился  в  длительный  отпуск,   а  может,  вообще  скончался.
Примириться  можно, но наши эмоции, наш дух и больше всего - наше стремление
к  порядку,  все  эти мощные  элементы нашей человеческой  маскировки  - они
восстают против этого. Если  признать, что не было  никаких причин истребить
шесть миллионов  евреев в лагерях  во  время Второй мировой  войны, не  было
причин  расстреливать поэтов,  насиловать женщин, превращать  детей в  мыло,
если признать, что все это так  получилось, потому что произошло и  никто не
виноват, ха-ха, уж простите, - вот тогда мозги у человека отказывают.
     Я  сам  был  свидетелем  того,  как  это  было  в 60-е  годы,  на  пике
столкновения поколений, которое началось с Вьетнамской войны и охватило все,
от  внутриуниверситетских  часов  в кампусах  и приобретения  права голоса в
восемнадцать лет  до  всеобщей  ответственности  за  загрязнение  окружающей
среды.
     В то  время  я  учился в колледже  Мэнского  университета,  и  хотя мои
взгляды были  слишком правыми, чтобы  сразу стать радикальными, тем не менее
моя  точка зрения  на  самые фундаментальные проблемы  полностью изменилась.
Герой  последнего романа  Джека Финнея  "Меж  двух миров"  (Time and  Again)
выражает это лучше меня:

     "Всю жизнь  я  считал  себя  маленьким человеком и к  тому же много лет
хранил в  неприкосновенности детскую уверенность в  том,  что люди,  которые
нами  управляют, знают  больше  нас,  видят глубже  нас  и  вообще  умнее  и
достойнее  нас.  Только в связи с  войной во  Вьетнаме я понял наконец,  что
важнейшие исторические  решения принимаются  подчас людьми, которые на  деле
нисколько не осведомленнее и не умнее остальных"  <Дж.  Финней. Меж  двух
миров Пер, с англ. К. Сенина и В. Тальми - М.: Мир, 1972, с 412.>.

     Для меня это было поразительное открытие - и началось оно,  вероятно, в
тот день в  стратфордском  кинотеатре,  когда управляющий,  который выглядел
так, словно у  него над ухом  неожиданно выстрелили, рассказал нам о русском
спутнике.
     Но,  несмотря на  все  это,  я  не смог  полностью воспринять  паранойю
последних четырех  лет  шестидесятых. В 1968 году, когда  я учился на первом
курсе  колледжа, к нам  приходили три  "Черные пантеры"  <Леворадикальная
партия, выступавшая  за права  афроамериканцев. Многие  ее  члены  попали  в
тюрьму по обвинению  в насилии или были убиты> из Бостона  и рассказывали
(в рамках серии публичных школьных лекций)  о том, что американский  деловой
истеблишмент,  под  руководством  Рокфеллеров  и  AT&T  <Американская
телефонно-телеграфная компания, одна  из крупнейших корпораций Америки.>,
виновен в засилье неофашизма в Америке, в войне во Вьетнаме,  которая хороша
для бизнеса, а также в создании благоприят