мью.  Ним  краем  глаза
взглянул на Руфь - она улыбалась.
   Она была одета в свободное платье из серо-голубого шелка, в  ушах  у  нее
поблескивали серьги из жемчуга такого же  оттенка.  Как  всегда,  ее  черные
волосы были элегантно убраны, ее  кожа  была  нежна  и  безупречна,  хотя  и
бледнее, чем обычно.
   Ним прошептал ей на ухо:
   - Ты выглядишь очаровательно.
   Она проницательно посмотрела на него и тихо сказала:
   - Ты представляешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты говорил  мне
это?
   Но продолжать разговор не было возможности.  Они  были  окружены  людьми;
начались приветствия, знакомства, пожатия рук. Присутствовало около двадцати
гостей, и только нескольких Ним знал. Большинство приглашенных уже ужинали.
   - Пойдем со мной, Нимрод! - Мать Руфи схватила его за руку и потащила  из
гостиной в столовую,  где  был  сервирован  буфет.  -  С  остальными  нашими
друзьями ты пообщаешься позже, - успокоила  она  его.  -  А  теперь  отведай
что-нибудь и заполни свои пустоты, пока ты совсем не ослаб от голода. -  Она
взяла тарелку и начала щедро накладывать еду, как будто  это  был  последний
день перед постом Йома Киппера.  Ним  узнавал  многие  деликатесы  еврейской
национальной кухни.  Он  позволил  налить  себе  бокал  белого  израильского
кармельского вина.
   Вернувшись в гостиную, он услышал, как  один  из  гостей  объясняет,  что
только Рош а-шана  ле-иланот  отмечается  в  Израиле  посадкой  деревьев,  в
Северной же Америке  в  честь  праздника  нужно  есть  фрукты  прошлогоднего
урожая. В этот раз Арон Нойбергер и другие гости ели инжир,  выбирая  его  с
расставленных повсюду тарелок.
   Хозяева дома также организовали сбор пожертвований, которые должны  пойти
на   посадку   в   Израиле   новых   деревьев.   Несколько   пятидесяти-   и
двадцатидолларовых бумажек уже лежали на  серебряном  подносе.  Ним  положил
свои двадцать долларов и взялся за инжир.
   - О, кого я вижу!
   Ним повернулся. Перед ним  стоял  пожилой,  маленького  роста  мужчина  с
пухлым веселым  лицом  под  облаком  белых  волос.  Ним  вспомнил,  что  это
доктор-терапевт, который иногда навещал Нойбергеров. Он напряг память и даже
вспомнил имя.
   - Добрый вечер, доктор Левин. - Подняв  стакан  с  вином,  Ним  предложил
еврейский тост; - Ле хаим.
   - Ле хаим... Как поживаешь, Ним? Нечасто встречаю тебя на этих  еврейских
мероприятиях. Я удивлен, что ты интересуешься Святой Землей.
   - Доктор, я не религиозен.
   - Я тоже, Ним. И никогда не был. Свою клинику я предпочитаю  синагоге.  -
Доктор доел свой инжир. - Но мне нравятся обычаи и  церемонии,  вся  древняя
история нашего народа. Как ты знаешь, не религия сплачивает еврейский народ.
Его объединяет чувство общности, имеющее пятитысячелетнюю историю.  Большой,
большой промежуток времени. Никогда не думал об этом, Ним?
   - Да, думал, и достаточно много. Левин проницательно взглянул на Нима:
   - Это беспокоит тебя иногда? Интересно, как много в тебе еврейской крови?
А может  быть,  ты  полностью  еврей,  не  соблюдающий  всю  эту  запутанную
ритуальную чепуху, которую так любит Арон?
   Ним улыбнулся при упоминании о своем  тесте,  который,  пробираясь  через
комнату в  укромный  угол  с  только  что  прибывшим  гостем,  с  увлечением
рассказывал ему о "Ту бешват":
   "...имеет свои корни в Талмуде..."
   - Приблизительно так, - сказал Ним.
   - Я хочу дать тебе один совет, сынок: не беспокойся, все это и выеденного
яйца не стоит. Делай то же, что и я: радуйся, что ты  еврей,  гордись  всеми
достижениями нашего народа, но что касается остального -  будь  разборчивым.
Соблюдай Святые Дни, если тебе  нравится  -  я  лично  в  это  время  уезжаю
рыбачить, - но если ты забываешь о них, то ничего страшного.
   Ним почувствовал расположение к  этому  приятному  маленькому  доктору  и
сказал ему:
   - Мой дед был раввином. Я хорошо помню, что он был  добрым  и  старым.  А
отец порвал с религией.
   -  И  временами  ты  начинаешь  размышлять,  следует  ли  тебе  вернуться
обратно?
   - Для меня это не совсем ясно. И не так серьезно.
   - В любом случае забудь это! Просто психически  невозможно  для  человека
твоего положения - или  моего  -  стать  культовым  евреем.  Начни  посещать
синагогу - и ты убедишься в этом за пять минут. Просто  у  тебя  ностальгия,
Ним, привязанность к прошлому. Это нестрашно.
   Ним проговорил задумчиво:
   - Я согласен с вами.
   - Позволь сказать тебе еще кое-что. Такие люди, как ты и я,  относятся  к
иудаизму, будто к своим старым друзьям: чувство вины за то, что не видим  их
чаще, плюс эмоциональная привязанность. Я испытал это, когда ездил с группой
в Израиль.
   - С религиозной группой?
   - Нет. В основном бизнесмены, несколько врачей, юристов. -  Доктор  Левин
рассмеялся. - Вряд ли кто-то из нас брал с собой ермолку. Я - нет.  Одолжил,
когда пошел к Иерусалимской стене. И там меня охватило  чувство  гордости  и
причастности. Я осознал себя евреем! И это навсегда.
   - У вас есть дети, доктор? - спросил Ним. Его собеседник покачал головой:
   - Никогда не было. Моя дорогая жена - она умерла, благословенна память  о
ней! Мы с женой всегда сожалели о том, что у нас не было детей.
   - А у нас двое, - сказал Ним. - Девочка и мальчик.
   - Да, я знаю. И из-за них ты начал думать о религии? Ним улыбнулся:
   - Кажется, вы хорошо знаете и все вопросы, и все ответы на них.
   - Просто об этом я думал долгое время. Не беспокойся о своих детях,  Ним.
Учи их истинным человеческим правилам - я уверен, ты живешь в соответствии с
этими правилами. А в остальном они сами найдут свою дорогу.
   Следующий вопрос напрашивался сам. Поколебавшись, Ним спросил:
   - Поможет ли сыну еврейский день совершеннолетия найти свой путь?
   - Но он же не повредит ему? Если ты отправишь сына в школу  "Хебрю",  это
не означает, что он  попадет  там  под  дурное  влияние.  Кроме  того,  день
совершеннолетия всегда сопровождается хорошим, черт возьми, званым  вечером.
Ты встречаешь старых друзей, ешь  и  пьешь  больше,  чем  следует,  но  всем
нравится это.
   Ним усмехнулся:
   - Вы лучше, чем кто-либо, ответили на волнующий меня вопрос.
   Доктор Левин церемонно поклонился.
   - Я скажу больше. Твоему мальчику  дана  возможность  выбора  -  это  его
право, его обязанность. Обучение в еврейской школе поможет ему в выборе. Это
словно открывающаяся дверь; пусть он решит - войти туда или  нет.  Потом  он
пойдет либо дорогой Арона, либо твоей или моей,  или,  может  быть,  выберет
что-то среднее. Что бы он ни выбрал, это не должно нас беспокоить.
   - Я очень благодарен  вам,  -  сказал  Ним.  -  Вы  помогли  мне  в  моих
раздумьях.
   - Рад был помочь. Это не составило мне  труда.  Пока  они  разговаривали,
количество  гостей  увеличилось  и  звуки  голосов  слились  в  единый  гул.
Собеседник Нима огляделся вокруг, кивая и улыбаясь; очевидно, он был  знаком
почти  со  всеми  приехавшими.  Его  взгляд  остановился  на  Руфи  Голдман,
беседующей с какой-то дамой. Ним узнал в ней пианистку, часто выступавшую  с
концертами в помощь Израилю.
   - Твоя супруга хороша сегодня, - заключил доктор Левин.
   - Да, - согласился Ним. - Когда мы вошли  сюда,  я  сказал  ей  об  этом.
Доктор кивнул.
   - Она прекрасно скрывает свои проблемы и  тревоги.  -  Он  сделал  паузу,
затем добавил:
   - Мою тревогу - тоже.
   - Вы говорите о Руфи? - Ним был озадачен.
   - Конечно, - вздохнул Левин. - Иногда я жалею, что вынужден год за  годом
лечить одних и тех же, вот как твою жену. Я помню ее еще маленькой девочкой.
Ним, я надеюсь, ты понимаешь, что все возможное делается. Абсолютно все.
   - Доктор, - сказал Ним; чувство тревоги внезапно вспыхнуло в нем с  такой
силой, что у него засосало под ложечкой. - Доктор, я не  имею  ни  малейшего
представления, о чем вы говорите.
   - Как это? - теперь уже был удивлен доктор; выражение смятения  пробежало
по его лицу. - Что, Руфь не говорила тебе?
   - Говорила - что?
   - Дружище, - доктор Левин положил  руку  на  плечо  Нима,  -  я  допустил
оплошность. Пациент, любой пациент имеет право на свою тайну и на защиту  от
словоохотливого доктора. Но ты же муж Руфи. Я предположил...
   Ним перебил его:
   - Ради Господа, о чем мы говорим? Что это за тайна?
   - Я сожалею. Я не могу сказать тебе. - Доктор Левин  покачал  головой.  -
Тебе следует спросить у Руфи. Когда ты сделаешь это, скажи ей, что я сожалею
о моей неосторожности. Также передай ей: я думаю,  тебе  следует  знать  обо
всем.
   Все  еще  испытывая  смущение  и  не  дожидаясь  новых  вопросов,  доктор
удалился.
   Следующие два часа  для  Нима  стали  пыткой.  Он  соблюдал  все  правила
приличия, знакомился с гостями, участвовал в разговорах и отвечал на вопросы
тех, кто знал о его положении в "ГСП энд Л". Но все его  мысли  были  заняты
Руфью. "Черт возьми, что же  Левин  имел  в  виду,  сказав:  "Она  прекрасно
скрывает свои проблемы и тревоги"? И что  означали  его  слова  о  том,  что
делается все возможное, абсолютно все?"
   Дважды он пробирался через толпу гостей к Руфи, но отходил, понимая,  что
здесь откровенного разговора не получится.
   - Я хочу поговорить с тобой, - удалось ему сказать,  но  на  этом  все  и
закончилось. Что ж, нужно подождать возвращения домой.
   Но  вот  вечер  стал  подходить  к  концу,  количество   гостей   заметно
уменьшилось. Серебряный поднос был заполнен  деньгами,  пожертвованиями  для
посадки в Израиле новых деревьев. Арон и Рэчел Нойбергер  стояли  у  входной
двери, желая спокойной ночи уезжающим.
   - Пойдем, - сказал Ним Руфи. Она забрала свою накидку из спальни,  и  они
присоединились к уходящим.
   Они уходили почти последними, и поэтому все четверо на мгновение остались
одни и ощутили близость, которая не была возможной раньше.
   Во время прощальных поцелуев мать Руфи попросила:
   - Может быть, останетесь еще ненадолго? Руфь покачала головой:
   - Уже поздно, мама, мы устали. - И добавила:
   - Ним очень много работает.
   - Если он так много работает, то и корми его лучше! - выстрелила в  ответ
Рэчел. Ним улыбнулся:
   - Всего, что я съел сегодня вечером, хватит мне на  неделю.  -  Он  подал
руку тестю. - Прежде чем мы уедем, я хотел бы сообщить вам кое-что приятное.
Я решил записать Бенджи в школу "Хебрю", таким образом, он  сможет  отметить
свой день совершеннолетия.
   На секунду наступило молчание. Затем Арон Нойбергер поднял руку к голове,
провел по "волосам", как в молитве.
   - Хвала Хозяину Вселенной! Нам всем нужно быть  в  здравии  и  дожить  до
этого знаменательного дня! - За толстыми линзами очков его глаза были  полны
слез.
   - Мы поговорим подробнее... - начал Ним, но не смог закончить, потому что
отец Руфи крепко сжал его в своих объятиях.
   Руфь ничего не сказала. Но несколько минут спустя,  когда  они  сидели  в
машине, она повернулась к нему:
   - Ты только что очень хорошо поступил,  даже  если  это  идет  вразрез  с
твоими убеждениями. Вот только почему ты сделал так?
   Он пожал плечами, - Иногда я не знаю, во что верю. Кроме того, твой  друг
доктор Левин помог мне привести в порядок мои мысли.
   - Понимаю, - сказала Руфь спокойно. - Я видела,  как  ты  разговаривал  с
ним. И долго разговаривал. Руки Нима сильнее сжали руль.
   - Ты ничего не хочешь мне рассказать?
   - О чем?
   Он больше не мог сдерживать себя.
   - О том, зачем ты навещала доктора Левина, почему ты тревожишься и почему
скрываешь это от меня. Да, еще твой доктор просил меня  передать  тебе  свои
извинения за неосторожную обмолвку. Он сказал, что мне непременно надо знать
все, что бы это, черт возьми, ни означало.
   - Да, - сказала Руфь, - я полагаю, что время  для  этого  настало.  -  Ее
голос был вялый, прежняя веселость исчезла. - Но не можешь ли  ты  подождать
до дома? Там я все расскажу.
   Оставшуюся часть пути они ехали молча.
   - Я бы выпила бурбон с содовой, - сказала Руфь. - Не мог  бы  ты  сделать
его для меня?
   Они сидели в маленькой уютной  гостиной  своего  дома;  в  комнате  царил
полумрак. Был почти час ночи. Леа и Бенджи отправились по кроватям несколько
часов назад и тихо спали у себя наверху.
   - Конечно, - сказал Ним. Было непривычно, что Руфь, обычно предпочитавшая
только вино, попросила крепкий напиток. Подойдя к бару, он смешал  бурбон  с
содовой, а себе налил чистого коньяка. Вернувшись,  он  сел  лицом  к  жене,
подождал, пока она жадно, в три глотка, осушила  свой  бокал  и  с  гримасой
поставила его на стол.
   - Хорошо, - сказал он. - Теперь начинай! Руфь глубоко вздохнула:
   - Ты помнишь ту родинку, которую я удалила шесть лет назад?
   - Да, конечно. - Странно, но Ним только недавно вспомнил об  этом.  В  ту
ночь он был один в доме, Руфь находилась в отъезде, и собирался  отправиться
в Денвер. Случайно он заметил родинку на масляном портрете Руфи, висевшем  в
их гостиной. Жена была изображена в открытом вечернем платье.  Ним  взглянул
на портрет снова и увидел родинку такой, какой он  помнил  ее  до  удаления,
маленькой и темной, на левом плече.
   Он спросил:
   - И что с ней?
   - Это была меланома.
   - Что-что?
   - Меланома - это родинка, содержащая раковые клетки.  Вот  почему  доктор
Миттельман - ты помнишь, он тогда занимался мною, - посоветовал мне  удалить
ее. Я согласилась. Другой врач, хирург, вырезал ее.  Это  не  было  трудным.
После этого оба врача заявили,  что  родинка  отошла  чисто  и  нет  никакой
опасности.
   - Да, я действительно помню, Миттельман говорил это. - В то время Ним был
немного обеспокоен, но врач уверял,  что  процедура  была  лишь  необходимой
мерой предосторожности и ничем более. Как сказала Руфь, это случилось  шесть
лет назад, и Ним уже позабыл детали.
   - Оба доктора ошибались. - Голос Руфи дрогнул  и,  понижаясь,  перешел  в
шепот:
   -  Раковые  клетки  остались.  И  они  распространились.  Теперь..,   еще
больше.., по всему телу.
   Она еле выговорила последние слова. И вдруг  ее  прорвало,  она  потеряла
всякий контроль над собой. Вопль отчаяния вырвался из ее груди, все ее  тело
содрогалось от рыданий.
   На мгновение Ним застыл в оцепенении, не в состоянии поверить  тому,  что
только что услышал. Затем чувство реальности происходящего вернулось к нему.
Испытывая одновременно и ужас, и вину, и  боль,  и  жалость,  и  любовь,  он
придвинулся к Руфи и обнял ее.
   Он старался утешить ее, крепко прижимая к себе.
   - Моя родная, моя самая любимая,  почему  ты  никогда  не  говорила  мне?
Скажи, почему?
   Ее голос был совсем слабым из-за душившего ее плача.
   - Мы не были близки.., не любили друг друга больше... Я не хотела от тебя
жалости.., ты был занят другими делами.., другими женщинами.
   Волна стыда и отвращения к самому себе нахлынула на  него.  Непроизвольно
он опустился на колени перед ней и взмолился:
   - Поздно просить прощения, но я делаю это. Я был  непростительно  глупым,
слепым и эгоистичным...
   Руфь покачала головой; она начинала приходить в себя:
   - Ты не должен был говорить все это!
   - Я сказал правду. Я не чувствовал это раньше, но теперь  знаю,  что  это
так.
   - Я уже говорила тебе, мне не нужна.., только жалость.
   - Посмотри на меня, - убедительно сказал он. И когда она подняла  голову,
он мягко произнес:
   - Я люблю тебя.
   - А ты уверен, что говоришь это не потому, что...
   - Я сказал, что люблю тебя, и это правда!  И  всегда  любил,  я  полагаю.
Просто был глупым, находился в каком-то дурмане, и чтобы  понять  и  сказать
тебе о своих чувствах, надо было, видно, такому случиться... - Он замолчал и
спросил с мольбой в голосе:
   - А что, уже слишком поздно?
   - Нет, - Руфь еле заметно улыбнулась. - Я  не  переставала  любить  тебя,
несмотря на то что ты был свиньей.
   - Принимаю это определение.
   - Знаешь, - сказала она, - мы оба с тобой в долгу перед доктором Левином.
   - Послушай, дорогая. - Он аккуратно подбирал слова, пытаясь утешить ее. -
Вместе мы одолеем болезнь. Мы  испробуем  все,  что  предлагает  современная
медицина. И никогда больше не вспомним о разводе.
   Она убежденно воскликнула:
   - А я никогда и не хотела нашего развода. О, Ним, дорогой,  обними  меня!
Поцелуй меня!
   Он выполнил ее просьбу. И после этого появилось ощущение, будто  пропасть
между ними исчезла, словно ее никогда и не было. Он спросил ее:
   - Ты не слишком устала, чтобы рассказать мне все  подробно  сейчас?  Руфь
кивнула.
   - Я хочу это сделать.
   В течение следующего часа она говорила, а Ним слушал, иногда  задавая  ей
вопросы.
   Около восьми месяцев назад, как  выяснилось,  Руфь  обнаружила  небольшую
опухоль слева на шее. Доктор Миттельман к тому времени уже не работал, и она
обратилась к доктору Левину.
   Доктор с подозрением отнесся к опухоли  и  назначил  серию  процедур  для
выяснения, включая рентген грудной клетки, изучение печени и костного мозга.
Длительные тесты были причиной дневных исчезновений Руфи, которые тогда  еще
заметил Ним. Результаты анализов показали, что раковые клетки,  находившиеся
в бездействии в течение шести лет, вдруг активизировались и распространились
по всему телу Руфи.
   - Когда я услышала об этом, все в голове перемешалось, и я не знала,  что
мне делать, - сказала она.
   - Что бы ни было между нами, тебе следовало поставить меня в известность,
- возразил Ним.
   - Мне казалось, ты был очень занят тогда. Как раз погиб Уолтер от  взрыва
на "Ла Миссион". Так или иначе, я решила оставить это при себе.
   - Твои родители в курсе?
   - Нет.
   После установления диагноза, как рассказала Руфь, она  начала  регулярно,
раз  в  неделю,  посещать  местную  клинику  для  лечения  химиотерапией   и
иммунотерапией. Это также объясняло ее отсутствие.
   Ее часто мучила тошнота, она  потеряла  в  весе  из-за  процедур,  но  ей
удавалось скрывать недуг. Частые отсутствия Нима помогали ей в этом.
   Ним обхватил голову руками, его мучил  стыд.  Он  предполагал,  что  Руфь
встречается с мужчиной, а она все это время...
   Потом, продолжила Руфь, доктор Левин информировал  ее,  что  в  институте
"Слоун Кеттеринг" практикуют новый метод  лечения.  Он  настоял,  чтобы  она
поехала туда и все выяснила.  Руфь  отправилась  и  в  течение  двух  недель
проходила обследование.
   Это было время, когда Ним долго ее не видел. Ту отлучку  он  воспринял  с
безразличием.  Это  его  беспокоило  лишь  как  ощущение  некоторой  бытовой
неустроенности.
   Он не знал, что сказать.
   - Что сделано, то сделано, - проговорила Руфь. - Ты не мог об этом знать.
   Ним задал вопрос, который его очень беспокоил:
   - Каковы их прогнозы?
   - Прежде всего - нет необходимых лекарств; затем - уже слишком поздно для
операции. - Ее голос был спокойным, самообладание полностью вернулось к ней.
- Но у меня еще есть время, не знаю, правда,  как  много.  Что  же  касается
института "Слоун Кеттеринг", неизвестно, следует ли мне пройти  у  них  курс
лечения. Врачи в этом институте используют  метод  микроволн  для  повышения
температуры опухоли и подвергают ее радиоактивному облучению, которое  может
уничтожить раковую ткань. - Она невесело улыбнулась. - Как ты  понимаешь,  я
узнала об этом все, что могла.
   - Я бы хотел сам поговорить с доктором Левином - завтра, - сказал  Ним  и
поправил себя:
   - Сегодня, попозже. Как ты думаешь?
   - Думаю? - вздохнула Руфь. - Нет, я ничего не думаю. Так прекрасно  иметь
человека, на которого можно положиться. О, Ним, ты мне так нужен!
   Он снова обнял ее. Чуть позже он выключил свет, и они поднялись наверх.
   Впервые за много месяцев Ним и Руфь легли  вместе,  и  ранним  утром,  на
рассвете, они обладали друг другом.

Глава 12

   Сверкнуло лезвие ножа, и струей брызнула кровь.  Наблюдая  за  процедурой
холощения, Ним почувствовал небольшую слабость.
   Судья Йел, стоявший рядом, весело посмеивался:
   - Будь благодарен Господу Богу, что тебе выпало родиться мужчиной,  а  не
таким вот быч