ложения,  что  Георгосу
как-то удалось ускользнуть из города и что он теперь  на  востоке.  В  одном
сообщении утверждалось, что  его  видели  в  Цинциннати.  Хорошо!  Все,  что
отвлекало внимание от того места, где он действительно находится,  было  ему
на руку.
   Читая "Экзэминер" в тот первый день, он с удивлением обнаружил, как много
было известно о его собственной  деятельности  репортеру  Нэнси  Молино.  Из
последующих ее материалов он понял,  что  именно  Иветта,  каким-то  образом
узнавшая о его планах, выдала его. Без этого предательства сражение в  отеле
"Христофор Колумб" стало бы великолепной  победой  "Друзей  свободы",  а  не
бесславным разгромом, каким оно обернулось, - так ему  казалось,  во  всяком
случае.
   Георгос должен был ненавидеть Иветту за это. Однако он ни тогда, ни позже
ненависти не чувствовал. Более того, иногда он ощущал свою вину перед ней, в
том числе и за ее смерть на Одиноком холме  (об  этом  он  тоже  прочитал  в
газетах).
   Невероятно, но ему недоставало Иветты.
   Возможно, думал Георгос, потому, что  подходит  к  концу  отпущенное  ему
самому время, он становился сентиментальным и глупым. Его утешала лишь мысль
о том, что никто из друзей-революционеров никогда не узнает об этом.
   Газеты  сделали  кое-что  еще,  они  глубоко   копнули   его   биографию.
Предприимчивый репортер разыскал в Нью-Йорке запись о  рождении  Георгоса  и
узнал, что он был незаконным сыном бывшей греческой  кинобогини  и  богатого
американского плейбоя  по  имени  Уинслоу,  внука  основателя  автомобильной
промышленности.
   Понемногу на свет всплывало все.
   Кинобогиня не  хотела  признавать,  что  у  нее  есть  ребенок,  опасаясь
навредить своему кинообразу юной девушки. Плейбой же заботился лишь  о  том,
как бы избежать осложнений и ответственности.
   Поэтому Георгоса держали подальше от глаз, и в разные периоды детства его
последовательно направляли к приемным родительским парам, но никого  из  них
он не любил. Имя Арчамболт он получил по линии семьи его матери.
   К девяти годам Георгос однажды видел своего отца и всего  три  раза  свою
мать.  Больше  они  не  встречались.  Будучи  ребенком,  он  с   неудержимой
решительностью стремился к своим  родителям,  но  они  столь  же  решительно
предпочитали не знать его.
   Оглядываясь назад, можно было сказать, что у матери Георгоса совести было
побольше, чем у его отца. Она по  крайней  мере  посылала  Георгосу  немалые
суммы денег через одну афинскую юридическую фирму. Эти деньги позволили  ему
поступить в Йель и получить степень, а позже финансировать "Друзей свободы".
   Бывшая киноактриса, внешность которой теперь была далеко не божественной,
изобразила  потрясение,  когда  репортеры  сообщили  ей,   на   какие   цели
использовалась часть ее денег. Парадоксально,  но  ей,  казалось,  нравилось
внимание, которое привлек к ней теперь Георгос, возможно,  потому,  что  она
жила в неизвестности в неряшливой квартире в окрестностях Афин и много пила.
Она также была больна, но не хотела обсуждать природу своего недомогания.
   Когда деятельность Георгоса ей описали в деталях, она сказала:
   - Это не сын, это злой зверь.
   Тем не менее, когда женщина-репортер спросила ее, не считает ли она,  что
Георгос стал "зверем" из-за ее пренебрежения им, бывшая актриса плюнула ей в
лицо.
   В Манхэттене постаревший плейбой, отец Георгоса, несколько дней  увиливал
от прессы. Потом, когда один репортер обнаружил  его  в  баре  на  Пятьдесят
девятой улице, он сначала отвергал любую связь с греческой кинозвездой и  уж
тем более свое отцовство. Когда же ему показали документальные подтверждения
того, что Георгос - его сын, он пожал плечами и сделал заявление:
   - Мой совет легавым - пристрелить на месте этого ублюдка.
   Георгос как должное принял комментарии своих родителей. Ничто не  удивило
его, но они усилили ненависть ко всему окружающему.
   В последнюю неделю апреля Георгос решил, что настало  время  действовать.
Его подстегивала мысль о том, что невозможно  скрываться  до  бесконечности.
Два дня назад, покупая продукты в маленьком универсаме, он  поймал  на  себе
пристальный взгляд какого-то посетителя. Георгос поспешно  покинул  магазин.
Но он учитывал и другое: те, кто слышал о нем и видел его фотографии, должны
были к этому времени подзабыть его внешность.
   План, который  разработал  Георгос,  заключался  в  том,  чтобы  взорвать
огромные водяные насосы охлаждения на электростанции "Ла  Миссион",  на  той
самой, где примерно год назад, прикинувшись представителем  Армии  спасения,
он взорвал бомбу, повредившую энергоблок, который  газеты  называли  Большим
Лилом. Он узнал об этих насосах, когда  изучал  справочники  по  энергетике,
чтобы определить, где "ГСП энд Л" будет наиболее уязвима. Он  также  посетил
Школу инженеров  Калифорнийского  университета  в  Беркли,  узнав,  что  там
чертежи "Ла Миссион" и других установок доступны всем.
   И все-таки теперь, понимал он, шансов проникнуть на "Ла Миссион"  у  него
почти не было: охрану  станции  наверняка  усилили.  Но  "почти"  не  значит
"совсем". Хорошенько все подготовив и при большом везении,  он  все  же  мог
проникнуть в  насосное  помещение.  Одиннадцать  массивных  мощных  насосов,
находившихся там, были важны для работы пяти энергоблоков, включая  Большого
Лила. Разрушив их, он на месяцы вывел бы из строя всю электростанцию.
   Это было бы все равно что перерезать "дорогу жизни".
   Подбираться к насосам  лучше  всего  было  со  стороны  Койот-Ривер.  "Ла
Миссион" построили прямо на берегу реки, что  позволяло  забирать  воду  для
охлаждения, а потом возвращать обратно.  Георгос  предполагал  на  резиновой
лодке добраться почти до самой электростанции.  Ну  а  после  этого  в  дело
вступит аппарат для подводного плавания. Уж здесь-то он был мастер, на  Кубе
его обучили взрывным работам под водой.
   По картам Георгос определил, что на фургоне  он  сможет  подъехать  почти
вплотную к "Ла Миссион". Здесь, на пустынном берегу, в полумиле от  станции,
он подготовит лодку. Ну а дальше на  него  поработает  течение  реки.  Почти
неразрешимой проблемой было  возвращение  к  фургону,  но  над  этим  этапом
операции он старался пока не задумываться.
   Итак, он проберется к насосам под водой через металлическую решетку и две
заградительные проволочные сети. Инструменты для того, чтобы сделать  в  них
отверстия, хранились вместе  с  его  подводным  снаряжением.  Цилиндрические
бомбы будут привязаны к поясу. Попав внутрь, он  легко  и  быстро  установит
бомбы в корпусах насосов. Это был прекрасный план, как и казалось  с  самого
начала.
   Оставался единственный вопрос:  когда  начинать?  Сегодня  была  пятница.
Взвесив все, Георгос решил - в следующий вторник. Он покинет Норд-Кася,  как
только стемнеет, проедет на "фольксвагене" примерно пятьдесят  миль  до  "Ла
Миссион", затем сразу приготовит лодку.
   Теперь, когда решение было принято, им овладело  беспокойство.  Квартира,
маленькая, мрачная,  скудно  обставленная,  напоминала  тюрьму,  особенно  в
дневное время, но Георгос знал, что выходить на улицу просто для прогулки  -
глупый риск. Нет, он останется затворником до воскресного вечера, тогда  уже
возникнет прямая необходимость выйти, чтобы купить еще продуктов.
   Ему недоставало его журнала, куда он привык  записывать  свои  мысли,  но
старый был захвачен врагами, а на то, чтобы завести новый, он не мог найти в
себе сил.
   Все, что ему сейчас оставалось, так это кружить по трем  тесным  комнатам
квартиры.
   На кухне его взгляд остановился на конверте, лежавшем на газовой колонке.
В нем была так  называемая  потребительская  анкета.  Она  пришла  по  почте
несколько недель назад  -  и  откуда!  -  из  "Голден  стейт".  Письмо  было
адресовано некоему Оуэну Грейнджеру - под этим именем Георгос снял квартиру.
Он внес плату за три месяца  вперед,  чтобы  избежать  вопросов  о  кредите.
(Георгос всегда все счета оплачивал сразу же, чтобы  не  привлекать  к  себе
внимания. Неоплаченные счета возбуждали ненужный интерес.) Один  из  пунктов
этой вонючей потребительской анкеты так разозлил Георгоса, что он запустил в
стену чашку, оказавшуюся у него в руках.  Чашка  разбилась  вдребезги.  Этот
пункт гласил:

   "Голден стейт пауэр  энд  лайт"  приносит  извинения  своим  клиентам  за
неудобства,  вызванные  трусливыми  нападениями  на  установки  компании  со
стороны мелких невежественных людей с большими претензиями. Если  Вы  знаете
способы, как покончить с подобными  нападениями,  пожалуйста,  сообщите  нам
свои предложения".

   Тогда же Георгос сел и написал злой ответ: "Люди, которых вы самонадеянно
называете мелкими, трусливыми, невежественными, совершенно не такие.  Они  -
воистину герои, борющиеся с эксплуататорами народа. Возмездие настигнет вас!
Помните об этом. Когда наша революция победит, вас ожидают не  какие-то  там
"неудобства", а смерть..."
   Строки не помещались на отведенном для ответа листе, и он взял  еще  лист
бумаги, чтобы закончить свой ответ этим свиньям.
   Он собирался отправить свое послание во время одной из вечерних вылазок и
даже вложил его в оплаченный  почтовый  конверт,  который  пришел  вместе  с
анкетой, но  передумал.  Что-то  подсказывало  ему,  что  его  заманивают  в
ловушку. Он оставил заполненный вопросник на том же месте, где и взял его.
   Конверт  был  незаклеенным,  и  Георгос  вынул  свой   ответ.   "Написано
мастерски, - подумал он. - Почему бы не послать  его?  В  конце  концов,  он
будет анонимным". Он уже оторвал и выбросил ту часть анкеты, на которой было
имя Оуэна Грейнджера и адрес квартиры. Они были  отпечатаны  на  компьютере,
это Георгос понял  сразу.  Значит,  анкета  была  обезличенной,  как  и  все
распечатки с компьютера.
   Кто-то должен был прочитать то, что  он  написал.  Кто  бы  это  ни  был,
равнодушным он не останется, и это уже хорошо. Логичностью  этого  послания,
его страстностью невозможно не восхититься!
   Изменив свое решение, Георгос заклеил конверт. Он опустит его в  почтовый
ящик, когда выйдет из дома в воскресенье вечером.
   Он возобновил свое бесцельное хождение по комнате, и против  всякого  его
желания на ум снова пришла загнанная в угол крыса.

Глава 14

   Примерно в тот же момент, когда Георгос Арчамболт принял решение взорвать
"Ла Миссион" во второй раз, Гарри Лондон смотрел в глаза Ниму Голдману.
   - Нет! - сказал Лондон. - Дьявол меня побери, нет! Ни для тебя,  Ним,  ни
для кого-либо другого. Ним терпеливо объяснил:
   - Все, о чем я попросил тебя, это принять во  внимание  некоторые  особые
обстоятельства. Так случилось, что я знаю семью Слоун...
   Они были в кабинете Нима. Гарри Лондон стоял, наклонившись над столом.
   - Возможно, ты знаешь семью, а я знаю это дело. Оно все здесь.  Прочитай!
- Шеф отдела охраны собственности пододвинул к Ниму толстую папку.
   - Успокойся, Гарри, - попросил Ним. - Мне не нужно ничего читать. Я  верю
тебе на слово, это действительно грязное дело.
   Некоторое время назад, помня о своем обещании Карен в прошлый вечер,  Ним
позвонил Гарри Лондону, чтобы убедиться,  что  он  знает  о  краже  газа,  в
которой был замешан Лютер Слоун.
   - Конечно, знаю, - ответил  тот.  Когда  Ним  объяснил  ему  свою  личную
заинтересованность в этом деле, Лондон сказал:
   - Я приду.
   Теперь Гарри Лондон настаивал:
   - Ты чертовски прав, это грязное дело. Твой друг Слоун обходил  показания
счетчиков, многих счетчиков, в течение более чем года.
   Ним сказал раздраженно:
   - Он не мой друг. Мой друг - его дочь.
   - Одна из твоих подружек, без сомнения.
   - Выбрось это из головы, Гарри! - Ним тоже начинал злиться. - Карен Слоун
неизлечимо больна.
   Он принялся описывать семью Карен, рассказал, как  родители  помогали  ей
деньгами и как Лютер Слоун влез в долги, чтобы купить  для  нее  специальный
фургон.
   - В одном я уверен. Что бы ни сделал отец Карен с  деньгами,  которые  он
получил, он истратил их не на себя. Лондон оставался непоколебим.
   - Что, от этого воровство  становится  лучше?  Конечно,  нет,  и  ты  это
знаешь.
   - Да, я знаю это. Но наверняка, если мы знаем  также  о  смягчающих  вину
обстоятельствах, мы могли бы быть менее упрямыми.
   - И что же ты предлагаешь?
   Ним проигнорировал язвительный тон, которым задан был вопрос.
   - Ну, мы могли бы настоять на возмещении ущерба, позволить Лютеру  Слоуну
оплатить в рассрочку то, что было украдено, не начиная уголовного процесса.
   - Значит, такое у тебя предложение?
   - Да.
   - Ним, я никогда не думал, что придет день, когда я буду стоять  здесь  и
слушать, как ты говоришь то, что ты только что сказал.
   -  О,  ради  Бога,  Гарри!  Кто  знает,  что  он  скажет  или  сделает  в
определенной ситуации?
   - Я знаю. То, что я говорю сейчас, я повторю когда  угодно:  дело  Слоуна
пойдет своим ходом. Это означает, что обвинение против него будет  выдвинуто
в течение ближайших нескольких  дней.  Если,  конечно,  ты  не  решишь  меня
пристрелить и сделать все по-своему.
   - Гарри,  перестань  болтать  чепуху,  -  устало  сказал  Ним.  Наступило
молчание, затем Лондон спросил:
   - Ним, ты думаешь о Йеле, не так ли?
   - Да.
   - Ты думаешь, что раз старик Йел выкрутился  из  этой  истории  с  кражей
энергии,  то  почему  не  уйти  из-под  удара  Лютеру  Слоуну?   Нельзя   же
устанавливать разные законы для "шишки"  и  для  маленького  человека,  отца
твоего друга, верно?
   Ним кивнул:
   - Да, я очень много думал об этом.
   - И ты прав. Именно так и обстоит дело, я  видел,  как  это  случалось  в
другое время и в других местах. Имеющие  привилегии,  власть,  деньги  могут
рассчитывать на снисхождение. О,  не  всегда,  но  достаточно  часто,  чтобы
усомниться в справедливости правосудия. Именно  так  работает  система.  Она
может мне не нравиться, но не я ее создал. Тем не менее  я  скажу  тебе  вот
что: если бы у меня были такие же веские улики против судьи Йела, какие есть
против Лютера Слоуна, я никогда бы не отступил.
   - Значит, есть все-таки твердые доказательства?
   - Я думал, ты никогда не спросишь, - криво улыбнулся Лондон.
   - Ладно, выкладывай.
   - В конторе "Кил" Лютер Споун был газовщиком. Основную  часть  работы  по
махинациям с газом они поручали ему, вероятно, потому, что он был  чертовски
силен в этом деле. Я видел многое из сделанного им. У нас есть документы  из
"Кил", свидетельствующие против него. Вот ты говорил только что о возмещении
ущерба Слоуном. По нашим оценкам, ущерб составляет  около  двухсот  тридцати
тысяч долларов. А судя по тому, что ты мне рассказал, у Слоуна  таких  денег
быть не может.
   Ним поднял руки:
   - Ладно, Гарри. Ты победил. Лондон медленно покачал головой:
   - Нет, я не победил. Никто не победил. Ни я, ни ты, ни "ГСП  энд  Л",  ни
Лютер Слоун. Я просто делаю мою работу так, как должен ее делать.
   - И делаешь ее честно, - сказал Ним. - Может быть, честнее, чем многие из
нас.
   Ним уже жалел,  что  затеял  весь  этот  разговор.  Ему  было  любопытно,
останется ли их дружба прежней. Он очень сомневался в этом.
   - Ну, увидимся еще, - сказал Лондон. Он взял со стола свою папку и вышел.
   Ниму следовало бы позвонить Карен и сообщить плохие новости, но он боялся
сделать это. Прежде чем он  на  что-либо  окончательно  решился,  дверь  его
кабинета открылась, и появился Рей Паулсен.
   - Где президент? - с ходу спросил он.
   - У него назначен прием у зубного врача, - сказал Ним. -  Я  могу  чем-то
тебе помочь?
   Паулсен проигнорировал вопрос Нима:
   - Когда он вернется? Ним посмотрел на часы:
   - Думаю, через час.
   Ним подумал, что Паулсен выглядит каким-то помятым. Он сутулился сильнее,
чем обычно. Его волосы и  нависающие  на  глаза  брови  за  последний  месяц
поседели еще больше. И неудивительно. Им  всем  в  последнее  время  хватало
забот, а у Рея их было больше, чем у любого другого.
   - Рей, - сказал Ним. - Прости, но ты похож на дьявола. Почему бы тебе  не
расслабиться на несколько минут? Садись, я распоряжусь насчет кофе.
   Паулсен  свирепо  взглянул  на  него  и,  казалось,  собирался   ответить
грубостью. Но лицо его тут же обмякло. Тяжело упав в мягкое кожаное  кресло,
он сказал:
   - Ладно, уговорил.
   Ним позвонил Вики по внутренней связи и попросил кофе  для  обоих.  После
этого он обошел вокруг стола и сел рядом с Паулсеном.
   - Ты, возможно,  уже  знаешь,  чем  я  пришел  порадовать  президента,  -
прорычал Паулсен. - Мы потеряли Большого Лила.
   - Что мы потеряли? - спросил Ним с обезоруживающим спокойствием.
   Паулсен огрызнулся:
   - Ты слышал, что я сказал.
   - Мы потеряли Большого Лила, - повторил Ним. - Надолго?
   - По крайней мере на четыре месяца. Скорее даже на шесть.
   Раздался стук в дверь, и в кабинет вошла Вики с двумя чашками кофе.
   Когда она  поставила  их  на  стол,  Ним  встал  и  начал  безостановочно
расхаживать по комнате. Теперь он мог понять горе Паулсена и разделить  его.
Большой Лил, "Ла Миссион № 5", самый большой  энергоблок  в  системе,  давал
миллион с четвертью киловатт, что  равнялось  шести  процентам  максимальной
нагрузки "ГСП энд Л". В любое время неожиданная потеря Большого Лила создала
бы много проблем, что и случилось после взрыва в прошлом июле. В нынешних же
обстоятельствах его остановка оборачивалась настоящим бедствием.
   - Что за люди? - взорвался Паулсен. - Суки, тупицы! Ты думаешь,  что  все
им объяснил, разжевал каждую операцию, а потом какой-нибудь неумеха подводит
тебя. - Он потянулся за чашкой.
   - Так что же случилось?
   - Мы отключили Большого Лила на неделю для текущего ремонта,  -  объяснил
Паулсен. - Ты знал об этом.
   - Да. Он должен был вернуться в строй сегодня.
   - Так оно и было бы, если бы не один  дурак-оператор.  -  Паулсен  ударил
кулаком по своей ладони. - Я бы живьем содрал кожу с этого урода.
   Действительно,  случившееся  нельзя  было  расценить   иначе   как   злую
нелепость.
   Для запуска огромного энергоблока на жидком топливе, вроде Большого Лила,
была разработана  соответствующая  процедура.  Оператор,  занимающийся  этой
работой,  проходил  специальный  курс  обучения  и  должен  был,  следя   за
показаниями   многочисленных   приборов,   строжайшим   образом    следовать
инструкциям. Спешка  запрещалась.  Обычно  весь  процесс  занимал  несколько
часов.
   Первым включался паровой котел. В котле на разной высоте были установлены
кольца  пушек-горелок,  распылявших  топливо.   Оператор   включал   горелки
дистанционно, со своего пульта. Кольца эти вступали в работу одно за другим,
начиная с нижнего, - это условие было обязательным.
   Сегодня оператор, не сверившись с показаниями приборов, решил, что нижнее
кольцо топливных пушек уже зажжено, и ошибся.
   Когда следующие уровни горелок уже  заработали,  самый  нижний  продолжал
выбрасывать холодное топливо,  скапливавшееся  на  дне  котла.  И  произошел
взрыв.
   - Я думал, там была блокировка... - начал Ним.
   - Дьявол!  Конечно,  она  там  есть,  -  казалось,  что  Паулсен  вот-вот
разрыдается. - Она предназначена для того, чтобы предотвратить как  раз  то,
что случилось. Но - ты можешь в это поверить? -  чертов  дурак-оператор  сам
отключил ее. Сказал, что захотел запустить агрегат быстрее.
   - О Господи! - Ним мог понять раздражение Паулсена.
   - И большие разрушения?
   - Их более чем достаточно.
   Ним тихо присвистнул, выразив таким способом свое сочувствие Паулсену. Он
понимал, что в четыре месяца ремонтники не уложатся.
   - Это все меняет. Рей, - сказал Ним,  -  особенно  в  том,  что  касается
периодических отключений электроэнергии.
   - Как будто я этого не знаю!
   Ним мысленно прокрутил все варианты  выхода  из  создавшегося  положения.
Хотя Большой Лил работал на жидком топливе и  в  конечном  счете  мог  пасть
жертвой эмбарго ОПЕК, но пока что он был самым  экономичным  энергоблоком