испуг и  улыбнулся.  -  Я  не сержусь.  Я  сам смеялся тогда,  и вы с братом
смеялись за кошем твоего отца. Как же - безносый хан! Аланджянгул грозил мне
и  заставил назваться ханом.  Он  говорил,  что  турецкий султан обещал дать
денег на  войну против гяуров.  Это не я  стал ханом,  а  он.  Моя молодость
темная, и никто не знает меня. Аланджянгула знали все. "Как простой башкирин
станет ханом? - сказал он мне. - Другие тоже захотят!" А меня никто не знал.
Я не знатен. Я был в Турции и на Кубани. Я воевал с кайсаками, и они продали
меня в Бухару,  где я был рабом.  Когда я вернулся, моя речь стала не похожа
на  нашу родную речь:  я  говорил как чужеземец.  Аланджянгул приютил меня и
взял к себе в пастухи.  Я жил с его овцами в бедности. Хозяин дал мне калым,
чтобы я  мог жениться.  За этот калым я  сделался его вечным покорным рабом.
Его  должник,  я  не  смел  ослушаться  хозяина.  Аланджянгул заставил  меня
назваться ханским сыном,  и  я  назвался.  Я  отдавал приказы народу.  А сам
Аланджянгул повелевал мной. Он угрожал мне смертью, и, если бы Зиянчур и его
кунаки не следили за мной,  я  бы убил его год назад,  потому что я не хотел
быть ханом.  Теперь для меня уже нет пути назад. Аланджянгул попал к гяурам,
и  я  остался ханом башкир.  Так  хотят башкирские баи.  Им  все равно,  кто
поведет за них наш народ.  Им нужна свобода,  чтобы торговать с хивинскими и
бухарскими купцами. Новая крепость преградит пути для дешевых товаров. Когда
у царицы была война с турками,  мы восстали.  Теперь война кончена.  Русские
начальники говорят,  что все воины,  сражавшиеся с турками, идут против нас.
Они грозят истребить всех башкир.
   Я видал недавно, как карга клевала издыхающую крысу. Крыса вздрагивала,
а карга спокойно наслаждалась,  выклевывая ей глаз.  Карга -  это царица,  а
крыса -  башкиры. Урусы выклюют наши глаза и нашу печень! Я был раньше рабом
бухарского купца,  и  я был после рабом своего советника Аланджянгула.  Я не
был никогда повелителем и  не  умел быть им,  хотя умею быть воином и  сумею
умереть под знаменем ислама.
   Аланджянгул пропал,  и я не рад этому, хотя хотел его смерти год назад.
Теперь Азраил простер меч свой над нашим народом...{41}
   Когда хан замолчал,  в ушах моих заскулила укорами кровь убитого брата,
и дрожащим голосом я спросил Кара-Сакала:
   - Скажи, Салтан-Гирей, а наши союзники на Кубани?
   - Это "воины моего отца",  -  ответил хан, - их так же, как отца моего,
выдумал Аланджянгул.
   - А кайсаки? - продолжал допытываться я.
   - Кайсаки отказали в  союзе безродному башкирину,  они кочуют до  самой
Кубани и  знают всех ханов.  Они засмеялись и  не  поверили выдумкам о  моем
отце.
   - А каракалпаки?  Ты же сказал,  что их тысячи...  Каракалпаки!!  - Мой
голос дрожал,  когда я  допытывался:  кровь убитого брата стучала у  меня  в
висках, и я хотел убить хана.
   Кара-Сакал засмеялся.
   - Малай,  -  сказал он,  -  разве можно из  одной черной бороды сделать
тысячу черных шлемов?*  Кто пойдет в союзники к бедному пастуху Миндигулу из
Юмартынского юрта по Ногайской дороге?!
   ______________
   * Игра слов: кара-сакал - черная борода, кара-калпаки - черные шлемы.

   Там,  на речке Сулучуку, у него есть мать. У нее нет воинов. Там у него
были братья. Оба убиты. Там есть у него жена. Но что даст она войску? А дети
бедного Миндигула,  "ханские" дети,  они  слишком молодые еще,  чтобы отдать
свою кровь на войне.
   Пастух Миндигул был рабом.
   Он убил хозяина-купца и бежал через пустыню;  он видел много восходов и
закатов,  прежде чем пришел домой,  и он видел много людей. Он пришел домой,
чтобы пасти баранов.
   Гяуры отняли у него нос. Кайсаки отняли ухо. Хивинский господин отнял у
него палец, а родные братья башкиры отняли честь. Они сделали его обманщиком
своего народа!
   - Вот,  знаешь ты все,  брат "хана".  Скажи,  младший брат,  что делать
повелителю башкир? - заключил Кара-Сакал.
   Я молчал.  Сердце мое возмутилось.  Что мог сказать я? Я сжимал рукоять
ножа.
   - Тебя казнят,  Миндигул!  -  это я сказал тихо. И еще тише я сказал: -
Многие говорят,  что ты  обманщик и  что тебя надо выдать гяурам.  За голову
Аланджянгула обещали пятьсот рублей.  За твою дадут больше.  Беги,  изменник
народа!  -  сказал я и ждал.  Если бы он согласился,  мой нож пронзил бы его
сердце.
   Кара-Сакал задумался и долго молчал. Но вот встал он и стал выше ростом
на целую голову.
   - Малай!  - сказал он гневно. - Кто должен бежать? Я - воин, а не баба!
Я  -  хан!  Кто  предаст меня?  Уже  воины отца моего подходят к  Уралу.  Их
восемьдесят тысяч!  Только две дороги башкир еще не пристали ко мне,  и  они
будут наши! Русский начальник лжет, что война с турками кончена, и двуглавый
урод  с  гяурского знамени{42} своими  крыльями  не  заслонит  полумесяца на
зеленом знамени пророка! Я поведу свой народ к победе и славе!..
   Еще за  несколько мгновений до  того я  готов был убить раба Миндигула,
теперь я отдал бы за великого хана три жизни,  если бы аллах даровал их мне.
Нож выпал из моей руки.  Передо мной стоял не раб бухарского купца - это был
великан-батыр.
   - Карагуш, - сказал я. - Хан башкир!..
   И я опустил глаза в землю.
   Кара-Сакал усмехнулся.
   - Я - карагуш, а ты - мой младший брат. Подыми свой нож.
   Он  взял лук.  Долго выбирал стрелу в  колчане.  Наконец выбрал лучшую,
вышел из коша,  натянул тетиву до отказа и спустил первую вестницу Азраила в
лагерь гяуров. А я крикнул:
   - К оружию! К оружию!
   Мы сражались.  Это был первый бой с  русскими,  и  они отошли под нашим
ударом.
   В  эту ночь к  нам прикочевали с  женами и детьми еще три юрта башкир -
Табынский,  Кубеляцкий и Катайский - и еще приехали вестники от двух юртов -
Киргизского и Дуванского -  и сказали,  что вот освободятся ущелья от воды и
они придут к нам.
   Сила наша росла...
   Но русские тоже не дремали.  Хотя они и  лгали про мир с турками,  но у
царицы было множество воинов.  Она прислала на нас казаков с Яика и с Днепра
- реки,  которая течет далеко к закату, и она прислала много солдат и пушек,
и вот еще не успели очиститься дороги от воды в горных лощинах, еще не везде
растаял снег, а победа изменила нам.
   Велик аллах в гневе и в милости!
   Русский командир Языков напал на  нас с  казаками и  солдатами,  другой
командир, Арсеньев, пришел на помощь ему, а нас оставил аллах.
   Нам оставалось отойти назад и  ждать,  пока придут две приставшие к нам
дороги.  Чтобы отойти,  надо было двигаться по  пути на Свибинский юрт через
крепость Чабайкул,  но собаки русской царицы,  изменники-тарханы, заняли эту
дорогу.
   Хан  советовался  со  мной.  Мы  решили  скрыться  в  лесу  при  истоке
Усень-елги,  где много гор и  камней.  Но гяуры не дали нам дождаться,  пока
реки войдут в берега и воды успокоятся;  они окружили нас крепко, как кольца
аждаги{43}. И вот от нас уехала целая толпа трусов и изменников к тарханским
собакам,  и  они звали с  собой остальных и  кричали Кара-Сакалу,  что он  -
обманщик и самозванец.
   Их было около ста человек. Когда они уехали, хан, опустив голову, долго
сидел в коше, потом позвал меня.
   - Нельзя,  чтобы русские узнали, что у нас нет согласия, - сказал он. -
Ни один из изменников не должен дойти до "верных",  ни один из них не должен
остаться в живых... Делай, как знаешь!
   Я понял хана.  Я собрал пятьсот человек;  из них было двести с ружьями.
Мы  сели на  коней и  еще  до  заката,  обогнав изменников по  самым трудным
дорогам,  хотя погубили в пути лошадей, заняли ущелье, где лежал их путь. Мы
поступили с ними, как раньше с войсками старшины Булара; разница была в том,
что из  них мы  ни  одного не оставили живым,  мы убили также бывших с  ними
семнадцать женщин и много детей. Мы добили всех раненых, и никто не узнал от
изменников, что среди нас есть несогласие.
   Когда я сказал обо всем хану, он вздохнул.
   - Мы поступили неверно,  Юлай! - ответил он. - Разве можно завтра убить
тысячу человек,  если они захотят нас оставить?  Ворона клюет живую крысу, а
блохи, которые жили в ее шерсти, боятся и убегают!
   На нас напали в  первую же ночь после этого русские начальники Арсеньев
и Языков.  Мы бежали так поспешно, что оставили наши коши и едва успели уйти
за Кызыл-елгу.
   Татарин  Торбей  шел  с  тысячью казаков против  нас  из  Верхнеозерной
крепости.  Гяурский  князь  Урусов,  большой  начальник,  шел  с  полдня  от
Сакмарска.
   Хан был прав. Прошло три дня после первой измены, и снова от нас бежали
многие,  но,  боясь,  что их постигнет та же судьба,  бежали ночами,  тайно,
чтобы никто не знал, и предавались гяурам.
   И вот пришел день: гяуры соединили силы.
   Аждага,  сестра шайтана, крепко сжала кольцо. Хан говорил с воинами. Он
сказал:
   - Аллах поможет нам победить. Будьте смелы. Если же видно будет, что не
устоять, то бегите за Яик; там ждет мое войско - восемьдесят тысяч воинов.
   Тогда один башкирин громко засмеялся и многие закричали:
   - Обманщик!
   - Надо тебя выдать русским!
   - Мы будем сражаться только потому, что все равно теперь нас казнят!
   - Изменник!.. Убьем его!..
   В этот же миг из леса раздались выстрелы:  гяуры опередили нас и напали
первыми.
   Они  были страшны громом ружей.  Многие наши кони были только что взяты
из табунов, и они пугались стрельбы. Нужно было сойтись врукопашную, и тогда
еще  неизвестно,  кто победил бы.  Хан бросился первым навстречу выстрелам и
прокричал, как призыв, имя аллаха.
   Мы  ринулись за  ним  сквозь деревья.  Кони наши спотыкались о  корни и
раздирали груди ветвями кустарника. В безумии отваги мы не заметили хитрости
гяуров,  мы не поняли их обмана:  никто не отступал перед нами, никто не шел
нам  навстречу;  мы  сами  отдали  себя  во  власть врага!  Солдаты были  на
деревьях.  И,  думая,  что мы идем навстречу врагу,  мы оказались под дождем
пуль, хлынувших на наши головы с вершин леса. Для того чтобы стрелять вверх,
мы  должны были подымать головы и  получать заряды в  лицо или в  горло,  не
прикрытое булат-саутом.
   Аллах отступился от  нас.  Хитрый командир батыр Павлуцкий поймал нас в
сети.
   Гяуры спрыгнули с  деревьев и  оказались внезапно со всех сторон вокруг
нас.  Их конница подходила из речной долины с двух сторон.  Перед нами лежал
путь в горы или в степь.
   Убегать всегда хочется под гору,  и  мы под выстрелами бросились вплавь
через Яик в степи.
   Несколько  дней  в   беспорядке,   смятенные,   мы  уходили  от  воинов
Павлуцкого.  Солдаты и  казаки преследовали нас до реки Тобол,  не давая нам
передышки.  Усталые воины наши становились слабы сердцем,  как  женщины,  и,
покидая войско,  сдавались в  плен гяурам или  разбегались по  степи,  чтобы
отдаться кайсакам.
   Имя аллаха славно!  Сам пророк бежал от своих врагов, и год бегства его
из Мекки свят{45}. От него же ведется исчисление лет правоверными.
   Мы бежали.
   Начальник гяуров послал кайсакам грамоту,  чтобы нас поймали,  и обещал
им за то подарки и милости.
   И  вот,  когда уже солдаты из-за  усталости лошадей не могли гнаться за
нами,  когда мы считали себя в  безопасности и спокойствии и стали на ночлег
на реке у  подножия Улькиям-Бен-тау,  ночью напали на нас,  сонных,  кайсаки
Букенбай-батыра и, связав нас, взяли, а многих убили.
   Салтан-Гирей,  отбиваясь,  вонзил в грудь одного кайсака свой кинжал, а
кайсак ударил его ножом в плечо и ранил.  Я тоже был ранен.  Мы ожидали, что
нас  выдадут русским и  те  нас  казнят,  но  Кара-Сакала выкрали ночью  его
кунаки,  а  нас,  оставшихся,  кайсаки  продали в  рабство хивинским купцам,
которые пришли с караваном.
   Я  год жил в  плену у  хивинского купца.  Я  был рабом.  Рабство тяжело
башкирину,  но нельзя рассказать все муки сразу, Я не стану говорить об этом
сегодня.
   Через год я с караваном шелков пришел в Ногайскую орду, бежал от своего
хозяина и стал пробираться на Урал.
   Я  шел  через  джюнгарскую землю{45}.  В  это  время джюнгары воевали с
кайсаками,  и меня поймали кайсаки,  говоря, что я соглядатай. Я сказал, что
не джюнгарец, но башкирин и бежал из Хивы, однако они не поверили и потащили
меня на пытки.
   Меня вели на  веревке,  привязанного за шею к  седлу,  когда встретился
богато одетый всадник.
   Кайсак, который вел меня, сказал:
   - Вот  брат  джюнгарского  хана.   Скоро  он   прогонит  его  в   будет
царствовать,  а та собака,  теперешний хан джюнгарцев,  которому ты служишь,
будет казнен, как и ты.
   Я взглянул на будущего хана джюнгар и узнал его:  у него не было носа и
одного уха, и у него была большая черная борода.
   Я крикнул ему:
   - Кара-Сакал! Брат! Я - Юлай! Вели отпустить меня!
   Он вздрогнул и оглянулся,  сдержал своего коня и сказал, обратясь не ко
мне, а к воинам, которые тащили меня:
   - Я не знаю этого человека. Рыжий кобель его брат! Дайте рабу плетей за
такую дерзость!
   А  когда кайсак ударил меня плетью и  рассек мою  спину до  крови,  хан
усмехнулся:
   - Хочешь братом быть знатному человеку, ты, придорожная грязь!
   - Салтан-Гирей, ты не узнал меня? Я - Юлай! - простонал я с мольбою.
   - Мое имя Чогбас -  хан Пресветлый,  поганый раб,  -  ответил он мне. -
Бейте раба плетьми за то, что он не знает моего имени, - сказал он воинам.
   И  они били меня плетьми и заставляли бежать за конем,  пока я не упал,
потеряв слух  и  зрение.  Ночью меня подобрал нищий старик,  затащил в  свой
камышовый шалаш и привел в чувство. Он вывел меня в степь и указал мне тропу
через степи к родному Уралу...
   Больше я не видел неверного, лживого хана и не слыхал о нем...
   Когда я  пришел домой,  мой  отец готовился к  смерти.  Он  заявил меня
бежавшим из  плена от  кайсаков.  Русский начальник долго выспрашивал меня и
отпустил.
   Велик аллах!
   Когда у  царицы была война с прусским ханом{46},  она позвала башкир на
войну.  Я  поехал и  смело дрался,  я получил медаль за войну{46} и стал сам
начальником. Потом я вернулся домой и с тех пор живу спокойно.
   Прошли года, и вот я стал старшиною юрта.
   Вот  я  был  батыр,  а  теперь я  слуга царицы.  И  нет больше батыров,
смирился народ.
   Лук Ш'гали-Ш'кмана лежит на дне сундука, и кто из вас натянет его?! Кто
избавит народ от беды и неволи?!"
   Юлай   замолчал.   Молчали  и   окружавшие,   словно   тяжелым  камнем,
придавленные рассказом о жестокой корыстной лжи хана.
   Старший сын  Юлая,  Ракай,  вынул курай из  рукава,  послюнявил камыш у
клапанов и, приложив его в угол рта, загудел медлительную, как мед, и дикую,
как степной табун, бессловесную песню.


 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *


ГЛАВА ПЕРВАЯ

   Светало.  Из  горной теснины,  где  рвалась и  клокотала между  камнями
речка,  подымался клочьями бородатый туман,  цеплялся за  скалы,  тянулся по
кривым лапам сосен и ползал огромной змеей по долине правого берега.
   Лошадей не было видно.  Если бы не знать, что по берегу ходит табун, то
их можно было принять за сказочных чудищ, обросших туманом, как шерстью.
   В  высокой  росистой  траве  нырнула  собака.  Почуяв  знакомый  запах,
жеребец, вожак табуна, фыркнул и спокойно сощипнул из-под ног пучок росистой
сочной травы.  За  собакой появился из  тумана человек.  Но запах его вожаку
табуна был тоже знаком,  как запах собаки,  и жеребец,  не тревожась больше,
махнул хвостом и густо, бодро заржал. Молодые жеребчики в табуне вторили ему
весело  и  крикливо.  Вожак  табуна потянулся мордой к  пришедшему человеку,
ожидая привычной подачки.
   - Ай ты хитрый какой - догадался! - засмеялся человек, протянув жеребцу
половину лепешки, которую тот осторожно взял из рук одними губами.
   Другой половиной лепешки человек подманил молодого гнедка, и как только
тот доверчиво потянулся к приманке, так тотчас тугая петля волосяного аркана
обвила  его  шею.  Жеребчик  рванулся,  попробовал вскинуться на  дыбы,  но,
затянув еще крепче петлю,  растерянно остановился, и не успел он опомниться,
как  тотчас был  ловко  взнуздан,  и  всадник,  уже  вскочив ему  на  спину,
свистнул...  Жеребчик  попробовал снова  вскочить  на  дыбы,  но,  осаженный
крепкой привычной рукой, опустил передние копыта, сделал несколько капризных
скачков и, дрожащий, разгневанный, присмирел...
   - Пошел! - крикнул всадник.
   И,  подчиняясь узде и  спокойному,  уверенному голосу,  жеребец ровно а
глухо забарабанил нековаными копытами,  мчась в  сторону гор,  мимо кочевья,
которое  раскинулось по  туманной  долине  возле  подножия  скалистой  горы,
возвышавшейся  над  рекой.   Оставив  кочевье  позади  и  поднимаясь  крутой
тропинкой  в  гору,  всадник  чуть  придержал коня  и  прислушался.  Впереди
топотала другая лошадь, скрытая за извилистыми поворотами горной тропы.
   - Кинзя-а! - крикнул всадник.
   - Эге, Салават! - отозвался его товарищ, ехавший впереди по тропинке.
   Над   ухом  жеребчика  повелительно  свистнула  плеть,   он   рванулся,
замелькали навстречу кусты,  посыпались камни из-под копыт под кручу,  и вот
уже всадник нагнал второго.  Обоим товарищам было лет по  четырнадцать.  Они
были почти одинаково одеты,  в сермяжные чекмени, обшитые красной тесьмой, в
лисьи шапки и  белые с  сермяжными голенищами сапоги.  За  плечами у  того и
другого было по  луку и  по полному колчану стрел,  но ехавший впереди Кинзя
был не  по-юношески толст и  приземист,  а  Салават строен и  не по возрасту
высок и широкоплеч.
   - Ты засоня и суслик, а, видно, сон потерял сегодня - так рано вскочил!
- сказал Салават. - Совсем не ложился, что ли?
   - Хамит еще раньше вскочил. Я давно уже слышал, как он впереди поет.
   - Слишком рано приехать тоже ведь не  годится,  -  возразил Салават.  -
Старики орлы увидят опасность да вовсе не вылетят из гнезда.
   - Хами-ит! - закричали товарищи.
   Третий друг откликнулся сверху пронзительным свистом. И вот вдогонку за
ним поскакали они по извилистой горной тропе.
   Туман  остался теперь  далеко внизу,  скрыв  от  глаз  всадников родное
кочевье.  Солнце еще не взошло,  но утро уже светилось в  траве и на листьях
деревьев ожиданием праздничного мгновения,  когда  на  вершины  гор  брызнет
первый  сверкающий луч.  Радость  грядущего дня,  его  безмятежное ликование
отражались и в юных взорах друзей. "Какая веселая и хорошая жизнь!"
   Скачки на незаседланных лошадях, купание в стремительных горных речках,
охота  за  барсуками,  травля  соколом  тетеревиных выводков и  перепелок по
степям и  погоня на лошади за лисицей только с  одной плеткой в руках -  все
это были их общие забавы.  По обычаю,  каждый из этих мальчиков в трехлетнем
возрасте посажен был  своим отцом на  седло,  а  в  семь  лет  умел уже  сам
вскарабкаться на лошадиную спину, без помощи взрослых.
   Сегодня задумали мальчики еще неизведанную охотничью потеху,  которая в
обычае была только у  взрослых жягетов:  они отправились охотиться на орлов.
Ребята  сами  выследили в  расселине между  скал  гнездо  хищников,  которые
несколько раз  в  последние дни  уносили  из  стада  только  что  родившихся
барашков,  таскали  кур  и  гусей.  За  убитого ястреба или  коршуна удальцу
охотнику с  каждого коша давали в  подарок яйца.  За убитого орла полагалось
давать гусей и барашков.  Ребята не раз видали в прошлые годы,  как взрослые
юноши, собравшись гурьбой, отправлялись, бывало, на опасную охоту по скалам,
а  возвратясь,  возили по  всем кочевкам добычу и  получали за то в  награду
барашков, которых тут же кололи, чтобы отпраздновать удачу, сварив бешбармак
на целый аул.
   Брат Салавата Сулейман дня  два  назад намекнул,  что он  с  товарищами
собирается через несколько дней накормить бешбармаком все  кочевье.  Салават
тотчас решил со своими друзьями опередить старших в этой опасной,  но удалой
охоте.
   Всем троим друзьям до смерти хотелось, кроме того, добыть живыми орлят,
чтобы смолоду приручить их  и  сделать охотничьей птицей.  То,  что орлы так
обнаглели,  таская в  гнездо ягнят,  доказывало,  что  у  них уже подрастают
птенцы,