авило и пальцы срывали и
комкали осеннюю бурую траву...
   - Я скажу ему сам о твоих слезах.  Нет никакой русской бабы,  кыз...  И
Салаватово сердце не камень, он любит тебя, он придет к тебе сам...
   - Сам?!  Ко  мне?!  -  закричала она,  с  благодарностью обхватив  ногу
пасечника и припав щекою к его сапогу.
   - Кишкерма. Не кричи, девчонка!.. Придет твой муж... Я уже стар. Не мне
растить его  сына.  Его матери нет в  живых,  ее  убили солдаты.  Ты  будешь
единственной матерью  Салаватова сына,  возьмешь  его.  Он  сам  принесет  к
тебе...  Молчи,  к'зым...  - остановил старик, заметив, что она хочет что-то
сказать, - сиди дома, ночью не зажигай огня. Он придет.
   Она  шла обратно в  деревню счастливая.  Тихо улыбалась она самой себе.
Только углы  ее  губ  едва тронуло счастье,  веки были опущены,  но  если бы
вскинула она вверх ресницы,  теплая радость лучами брызнула бы  из ее глаз и
озарила все...
   Амина ждала Салавата, как жениха... Она побежала к соседям, чтобы сосед
пришел к  ней  зарезать барашка,  сделала тесто для бишбармака,  раскатывала
быстро и  гладко трясущимися от  волнения руками...  Терла  сыр  для  шурпы,
месила крутое тесто, бросала в кипящее сало с медом, готовя чекчак.
   Соседки заглядывали в ее окно.  Вдруг понадобилось каждой из них что-то
взаймы.  Одной -  соли, другой - муки, третьей - большой тухтак, четвертой -
корыто...
   Самой Амине понадобилось занять чаю.  Она зашла в  один,  в  другой,  в
третий дом... Чаю не было ни у кого.
   - У муллы или у писаря есть -  попроси,  - посоветовали соседки. - Твой
брат всегда пьет чай. У него стоит русский начальник - наверно, есть чай.
   Амина решила лучше остаться без чая,  чем зайти к  Бухаиру.  Но  Зейнаб
поймала ее на улице.
   - Ищешь чаю,  а не зайдешь ко мне,  -  сказала она.  - Идем, я тебе дам
чаю. Дождалась? - шепотом значительно спросила она Амину.
   - Кого?  Что ты!..  Кого?  -  сделав вид,  что не  понимает,  в  испуге
воскликнула Амина.
   Зейнаб ничего не ответила и хитро, понимающе засмеялась.
   - Просто соскучилась,  чаю давно не пила.  Знаешь сама - все дома сижу,
все дома, - залепетала Амина, испугавшись, что сама себя выдала.
   На огне в избе Бухаира кипела вода. Чай был заварен.
   - Садись, - предложила жена Бухаира, - куда спешишь?
   Чтобы не  выдать себя,  Амина села  пить  чай.  Как  отказаться,  когда
сказала,  что хочет чаю... Зейнаб догадается!.. Жена Бухаира была щедра. Она
наливала одну за другой полные чашки.
   - Пей,  пей,  сестра, - угощала она, подставляя сливки и подвигая мед и
чекчак.
   - Битты,  джатяр...  Исьме*, - отнекивалась Амина, но жена Бухаира была
все ласковей с каждой минутой.
   ______________
   * Хватит, не пью больше.

   Вырвавшись  наконец,  Амина  вернулась  домой  с  драгоценной  щепоткой
зеленого душистого чая. Все было готово к встрече желанного гостя...
   Но вдруг ей стало тревожно.  В избе скреблась мышь или крыса, все время
казалось, что кто-то глядит за ней, кто-то ходит вокруг избы, кто-то дышит с
ней рядом...  В сомнении она даже переложила подушки,  ковры и паласы, чтобы
увериться в том, что никто не забрался в избу, пока ее не было дома.
   Смешно! Кому было забраться?!
   Она  насурьмила брови.  Румянить щеки?  Она поглядела в  зеркало.  Щеки
пылали огнем -  сама кипучая кровь нарумянила их. Глаза сияли, как звезды...
Амина еще  никогда но  видала себя такой красивой,  как  в  этот вечер.  Она
надела старинное монисто.  В  нем  были персидские тамуны,  индийские рупии,
турецкие и арабские серебряные и золотые деньги. Они поблескивали и тихонько
звенели при каждом дыхании.  Серьги из любимой Салаватом бирюзы, какие носит
всегда Гульбазир, украсили ее маленькие уши... Она подразнила себя языком...
   Старик сказал - ожидать без огня. Нет, это немыслимо! Как угасить огонь
и  укрыть от  любимого всю  свою  красоту?!  Разве может быть русская,  дочь
Пугача, так красива?!
   Занавесить окна!
   Два плотных паласа она повесила, чтобы никто не увидел из окон света.
   Бишбармак клокотал на очаге, наполняя избу душистым и вкусным паром.
   Салавата все не было.
   Уже наступила глубокая ночь. Амина не раз выглядывала на улицу. В окнах
соседей повсюду меркли огни пучины.  Наконец погас и  последний свет в  окне
Бухаира...
   Салават не пришел. Старик обманул ее...
   Она схватила полный кувшин воды и плеснула в очаг -  дрова зашипели,  и
свет погас в очаге,  она погасила трескучий сальный светец,  сорвала с груди
алмизю...  Золотые кружочки старинных монет  покатились со  звоном  по  всем
углам.
   Старик обманул...  Русская увезла Салавата, и она больше уж никогда его
не увидит.  Амина упала на урн'дык и заплакала молча, без вздоха, без крика.
Она лежала, и слезы лились и лились на подушку...
   Вдруг,  без шороха,  без звука чьих-либо шагов, без стука, дверь словно
сама собой распахнулась. Она вскочила. Мертвая тьма стояла в избе.
   - Салават! - вскричала она, в темноте бросаясь к нему на грудь.
   Он обнял ее. Она повисла на шее.
   - Ты мой,  Салават... Салават!.. Салават... Ты не уйдешь от меня? Зачем
железная грудь?  Убери...  -  Она  помогла в  темноте снять  кольчугу.  Сама
отложила в сторону пистолет.  Сняла с него саблю, лаская его. Он, поддаваясь
ласке,  позволил убрать оружие.  -  Окна закрыты,  -  шепнула она. - Я зажгу
только маленький огонек. Я хочу видеть твое лицо...
   - Ласточка, белогрудка моя, радость моя, - шептал он, лаская ее...
   Они  зажгли  огонек.  Крошечный огонек,  который позволял только видеть
отблеск их глаз...
   - Что же ты так долго не шел? Она не пускала тебя?
   - Старик мне сказал... Откуда взяла ты басню про Пугачиху?
   - От Бухаира... Он...
   Вдруг с  грохотом разлетелись доски урн'дыка.  Восемь человек казаков и
солдат, толкаясь и тискаясь, вскочили в избу. Салават бросился к двери, но в
двери с ружьем появился еще солдат.
   Амина только теперь поняла,  зачем жена Бухаира держала ее  так долго в
гостях...
   Она закрыла собой Салавата,  но с криком:  "Изменница!" -  он ударил ее
кинжалом.  Амина  упала  и  осталась лежать неподвижной.  Салават бросился в
схватку.  Вылезшие из-под урн'дыка враги, как щенята вокруг медведя, повисли
на  нем,  однако,  ухватив одного под мышки,  Салават ударил наотмашь его же
ногами,  свалил сразу троих,  размахнулся и бросил его в открытую дверь, где
стоял солдат.  Грянул выстрел, вскрикнул невольно раненный солдатом казак, и
сам солдат упал в сени.  Четверо оставшихся наступали на Салавата с саблями.
Тогда Салават схватил в одну руку седло,  лежавшее с краю урн'дыка, в другую
- перину,  перину бросил на  саблю  одного казака,  седлом швырнул в  голову
другого,  и  тот без стона свалился,  а  Салават выскочил вон.  Двое казаков
помчались за ним.  Салават кинулся к берегу,  и бурливая ночная река открыла
ему  свои  воды.  Сзади,  словно издалека,  услыхал он  выстрел...  Никто не
решился пуститься за ним в ледяную воду.
   Беглец выбрался на  противоположный берег  и  залег в  кустах.  Там  он
лежал,  дрожа,  пока все не утихло в деревне. С рассветом он подошел к чужой
деревне и постучался у крайней избы.
   Заспанный голос окликнул:
   - Кто там?
   - Я, батыр Салават Юлаев-углы.
   - Что тебе? - испуганно спросил хозяин.
   - Я  бежал от  врагов раздетым,  дай  мне  во  что одеться,  дай лук со
стрелами и коня.
   Хозяин открыл дверь.
   - Входи скорее,  одевайся,  вот мое платье.  Бери коня тут налево.  Вот
узда,  вот лук и стрелы,  седло,  -  торопился хозяин. - Теперь свяжи меня и
заткни мне рот: я скажу, что ты ограбил меня.
   Салават засмеялся.
   - Не  смейся.  У  меня десять ртов и  ни одного помощника.  Как стану я
бунтовать?
   Салават связал хозяина полотенцем и в рот ему заткнул тюбетейку.
   - Рахмат.  Пусть  хранит аллах  все  десять ртов  и  скорее пошлет тебе
одиннадцатый. Хош!
   Салават вышел. В табуне он поймал жеребца. Жеребец взвился на дыбы.
   - Тор,  сукры!* - крикнул ему Салават. - Будешь товарищем батыру... Мне
не надо твоих кобыл - даже на лучшую женщину нельзя положиться.
   ______________
   * Стой, проклятый!

   Приарканив к  дереву,  Салават с  трудом оседлал коня.  Айгир не  хотел
стать невольником, много потребовалось труда взнуздать его, но когда железо,
пенясь, захрустело в его зубах, Салават засмеялся.
   - Ну теперь-то мы будем друзьями.
   Он вскочил в  седло и  натянул поводья.  Айгир взлетел в воздух и хотел
упасть на спину, но Салават ударил его рукоятью лука меж глаз.
   - Поборемся, - проговорил он и пустил жеребца скакать без дороги.
   Едва  рассвело,  над  водой  еще  ползал туман,  когда  запененный конь
остановился на берегу.
   По ту сторону реки лежала деревня, там был дом Салавата.
   И он запел:

   Кто родился в месяц рамазан{460},
   Тот будет большим батыром, -
   Так говорят старики.
   Аллах дает ему силу.
   Кто родился в месяц рамазан,
   Будет одинок всегда,
   И его любимая жена
   Предаст его в руки врагов.
   Чтобы был он вереи войне,
   Аллах посылает ему неверную любовь,
   А батыр всегда в ответ на измену
   Изменнице посылает верную смерть.

   Салават молча смотрел на деревню,  на дом,  где лежала убитая им Амина.
Он въехал в реку и на виду всей деревни напоил коня. Повернув обратно в лес,
он  помчался рысью.  Проехав так,  пока жеребец устал и  покрылся пеной,  он
опустил повод и снова запел:

   Самая горячая любовь
   Всегда приносит измену.
   Больше всех девушек, желающих меня,
   Я любил ту, которую предал смерти...

   Салават  прискакал к  старику  на  пасеку.  Избитый солдатами пасечник,
казалось,  постарел еще больше,  но глаза его радостно сияли.  Он только что
покормил мальчишку козьим парным молоком и  разговаривал с  ним,  словно тот
мог что-то понять:
   - Глядишь,  Салават-углы, смотришь на старого деда?! Атай придет скоро.
Новую мамку даст.  Погоди,  придет.  Что моргаешь? Молчишь? А когда не нужно
было  -  кричал,  на  отца накликал беду,  на  старого деда беду...  Эй  ты,
воробейка! Чего засопел? Сыт, значит, спать захотел?.. Ну, спи, коли так...

   Напасите, пчелки, меду,
   Меду полную колоду,
   Я вам дыму напущу,
   Внука медом угощу...

   - Поешь, бабай? - окликнул его Салават.
   Мысль об  изменнице Амине терзала его,  но  при  виде сына он  все-таки
улыбнулся.
   - Тише, спит! - остерег старик.
   И  оба  они,  старый  и  молодой,  молча  стояли над  спящим младенцем,
сдерживая дыхание,  словно самый слабый вздох мог нарушить безмятежность его
сна.
   - Твоя жена примет его,  Салават? - чуть слышным шепотом спросил старый
пасечник.
   - Она хотела меня предать в руки врагов. Я убил ее, - сказал Салават, и
в голосе его послышалась скорбь...
   Старик только тут увидел мрачную тень на его лице.
   - Велик аллах! Изменник всегда получает возмездие. Не сокрушайся о ней.
Твоею рукой покарал ее бог. Куда же ты денешь сына?
   - Я отвезу его к другу Клыч-Нуру, к урман-кудейцам, - сказал Салават.
   Старик промышлял на горностаев и  соболей.  Из собольих и  горностаевых
шкурок  он  сам  сшил  теплое одеяло и  завернул в  него  мальчика.  Салават
пустился с ним в путь...
   - Воспитай его башкирином,  -  сказал Салават Клыч-Нуру.  - Пусть будет
батыром не хуже отца.
   - Моя жена кормит сына грудью.  Хватит у нее молока на двух братьев,  -
сказал Клыч-Нур,  -  а все то,  что нужно,  чтобы сын твой вырос батыром, ты
вложил в него сам... А ты куда же? - спросил Клыч-Нур.
   - Мне не стало здесь места. Надену лыжи - да в степи. Летом приду назад
и кликну к народу клич...
   - Опять на войну?  Народ устал от войны,  -  возразил Клыч-Нур. - Разве
мало мы пролили крови?!
   - Кровь, пролитая бесплодно, заливает меня. Я захлебнусь в ней, и после
смерти душа моя будет вечно захлебываться в крови,  если я не завоюю свободы
для всех.  Наш народ будет вольным, - уверенно сказал Салават. - Я вернусь и
снова всех призову к оружию...
   Простившись с другом и с маленьким сыном,  Салават возвращался в родные
края.  Здесь ждали его в  камнях пятьдесят жягетов.  Кто знает,  кем и когда
были сложены в круг громадные камни,  которых не сдвинула бы с места и сотня
людей.   В   незапамятные  времена  сама  природа  построила  эту  крепость.
Салаватовы воины  вырыли  здесь  землянки  и  отсюда  выезжали в  набеги  на
солдатские команды.  Здесь было у них довольно пороху и свинца, здесь было у
них вдоволь мяса,  муки и сыру. Можно было бы тут зимовать, но выпавший снег
мог  выдать  врагам следы  воинов.  Салават совсем не  вернулся бы  к  своим
удальцам,  он ушел бы в степь через земли бурзян и катайцев,  но он не хотел
оставить в тревоге Кинзю.
   Снег лежал всюду белою пеленой. Каждого всадника было издалека видно до
поздних  сумерек,  и  Салават  возвращался  медленно,  таясь  от  солдатских
разъездов и от случайных встречных, которые могли предать его в руки врагов.
Теперь,  когда  не  стало царя  и  война утихла,  когда солдаты,  врываясь в
деревни,  хватали и  виноватых и  невиновных,  -  мало ли было слабых людей,
которые выдачей Салавата захотели бы заслужить прощение себе и избавление от
наказания своим ближним.
   "Верные" баи,  купцы, которые и раньше не хотели войны, давно бы выдали
всех  пугачевцев.  Они  боялись  лишь  Салавата,  потому  что  он  карал  за
предательство смертью. Но кто покарает их, если будет схвачен по их указанию
сам Салават?!
   Кинзя радостно встретил возвратившегося друга.
   - Я боялся,  что ты попал на команду.  Всюду вокруг солдаты!  -  сказал
Кинзя.  -  Пора менять место. Я знаю в горах пещеру, мы там сможем держаться
всю зиму. Давай уходить, пока сюда не пришли солдаты.
   Салават в это время смотрел меж камней.
   - Поздно идти в горы,  Кинзя,  -  ответил он.  -  Бухаирка проведал. Он
купит свободу ценой нашей жизни.
   Острый взор Салавата узнал Бухаира в едва заметном вдали всаднике.
   - Убьем его, - предложил Кинзя.
   - Прежде нужно узнать, с чем он едет, - возразил Салават.
   Всадник приблизился к крепости Салавата.
   - Гей!  -  крикнул издалека Бухаир.  -  Кто там,  люди! Слушайте доброе
слово!
   - Я здесь.  Что тебе надо?  -  откликнулся Салават,  выйдя к нему из-за
камня.
   - Тебя-то и нужно.  Офицер-поручик велел сказать,  чтобы ты пришел сам,
подобру.  А если ты сам побоишься,  то жягетам твоим приказал связать тебя и
выдать начальству.  Не то он вас всех перебьет и  нашу деревню сожжет.  Меня
старики прислали к тебе.  Говорят,  что ты храбрый жягет, не захочешь губить
деревню и сам к офицеру придешь.
   - Старики из ума,  что ли,  выжили?  -  спросил Салават.  - В какой это
сказке батыры сами  ходили в  руки  врагов?  Пусть твой  офицер меня  прежде
поймает.
   - Я так и сказал старикам,  что тебе своя шкура дороже деревни.  Они не
поверили мне! Я сам не хотел к тебе ехать, - откликнулся Бухаир. - Все равно
не уйдешь - повсюду вокруг солдаты!
   - Ты за смертью приехал!  - крикнул Кинзя. Он вскинул ружье и выстрелил
в Бухаира.
   Бухаир  хлестнул свою  лошадь и  бросился прочь.  Лошадь его  завязла в
глубоком снегу.  Бухаир соскочил с  нее  и  пустился бегом.  Кинзя  еще  раз
зарядил ружье, приложился и выстрелил снова.
   Весь отряд Салавата выскочил из  камней.  Вслед Бухаиру летели стрелы и
пули.  Лошадь его теперь упала,  раненная,  в сугроб и била ногами,  вздымая
снежную пыль,  но писарь,  то на четвереньках,  то просто катясь под уклон с
боку на  бок,  то  снова вскочив и  пускаясь бегом,  каким-то  чудом ушел от
выстрелов. И стрелы и пули его уже не могли достать.
   - Догнать его,  Салават?  -  спросил юный Мурат, брат Гульбазир. - Я на
лыжах...
   - Не нужно,  Мурат. Пусть изменник уходит. Воину нет славы в том, чтобы
убить беглеца и труса.
   Салават оставил дозорных и  спустился в  землянку,  чтобы заснуть после
долгой дороги.
   Грустная песня слагалась и звучала в его мыслях:

   Поскакал бы я вперед, да вокруг болото,
   Я стрелял бы, да в колчане стрел осталось мало,
   Окружила мой аул солдатская рота,
   Кликнул клич я, да друзей надежных не стало...

   И с этой печальной песней в душе Салават заснул.
   Его разбудил Кинзя.
   - Салават, измена родит измену: слова Бухаира запали в сердце Айтугану.
Он сговаривает жягетов,  чтобы выдать тебя солдатам.  Он хочет тебя связать,
как казаки связали царя Пугача. Айтуган говорит - пусть лучше один погибнет,
чем все. Он говорит, что нам все равно не прорваться - вокруг солдаты...
   - Что ты думаешь делать? - спросил Салават.
   - Я убью Айтугана, - ответил Кинзя решительно.
   - Зачем убивать? Он прав.
   - Как прав?
   - Разве можно губить деревню и воинов за одного Салавата?
   - Ты говоришь,  будто тебе не в привычку война, - гневно обрезал Кинзя.
- Сколько человек ты  убил?  Сколько человек ты  послал  на  смерть?  Неужто
отдашься солдатам?! Сам на смерть пойдешь, как баран?!
   - Чудак ты,  мешок.  Разве на войне были битвы за Салавата? За свободу,
за Башкирию я убью еще тысячу,  а за Салавата даже ты,  даже лучший друг, не
должен  пропасть...  Война  кончена,  дорогой тургек.  Понимаешь ты,  пузырь
бычий, прошла война... Брось оружие и спасайся...
   - А ты? - в голосе Кинзи была тревога.
   - Я тоже бегу...  Я побегу к киргизам...  У меня много денег, ты знаешь
где.  Ты бери,  когда надо. Я захвачу только из крайней борти. Киргизы любят
деньги.
   - Один побежишь?
   - Не знаю... Один... Прощай.
   - Ты когда же бежишь? Жеребец не кормлен. Надо дать ему овса.
   - Дай овса...  Я  сейчас схожу в  лес за  деньгами на лыжах,  к  вечеру
вернусь, а ночью поедем в разные стороны. Пока покорми коней.
   Салават в темноте стал искать ружье.

   Когда меткие стрелы сразят самку и  неокрепшего теленка,  от охотничьей
своры в глубь снегов,  в глубь лесов уходит сохатый.  Остановится с сердцем,
готовым к  битве,  услышав хруст сучьев,  -  нет,  то  не  люди,  это вороны
передрались и  обрушили сверху сухой морозный хворост или рысь промчалась по
деревьям, играя с самцом.
   Так уходил в леса Салават.  Лыжи ходко скользили. Он был разбит и бежал
в  изгнание.  В  тишине леса за  шорохом лыж  ему послышался хруст сучьев...
Человек или зверь?.. Прервав свой бег, он удержал дыхание... Сучья затрещали
громче... Послышалась досадливая русская брань, фыркнул конь...
   "Врешь,  верхом не догонишь!" -  усмехнулся Салават, и лыжи его быстрей
заскользили.
   Преследующие не видали Салавата.  Салават не видал их.  В  молчаливой и
оттого еще более страшной тревоге велась погоня.
   "Только бы добраться до спуска,  -  думал Салават,  - там я полечу, как
птица. Шалишь, солдат, там тебе не догнать Салавата: конь увязнет в снегу, а
лыжи все так же гладко будут скользить".
   Молча перебирая палками,  мчал Салават,  но  сзади уже  слышен был храп
коня,  и вдруг невдалеке от спуска треск сучьев послышался с другой стороны,
как бы навстречу.  Салават остановился. Гладкие следы лыж выдавали его. Будь
лето,  скрылся бы Салават в  зелени,  на дереве или просто в  кустарнике,  а
теперь  не  спасут ни  зеленые штаны,  ни  ловкость.  Он  решил  прикинуться
охотником.  Старое ружьишко при  нем,  а  пистолеты запрятал он  под платье,
чтобы не выдали, и снова помчался.
   - Эй, куда спешишь? Знаком, стой... Слышь, приятель!
   Салават остановился.
   - Меня, что ли?
   Солдат подъехал к  нему вплотную.  Вороная кобыла жарко дышала Салавату
прямо в лицо.
   - Постой-ка... Седельников! - крикнул казак. - Айда, поспешай сюда! Тут
он...
   - Ага! - откликнулся голос с другой стороны.
   "Только двое, - подумал Салават. - Ну, посмотрим еще, кто возьмет".
   Он быстро сунул руку за пазуху, куда перед тем положил пистолеты.
   - Ты куда спешишь? - обратился к нему казак.
   - Мала-мала  сакарить  гулял,  -  сказал  Салават,  притворно  коверкая
русскую речь.
   - Врешь, - покачал головой солдат. - На кого же ты охотничаешь?
   - На  кого  придется,  ведь  как  знать?  Кого  аллах  посылат.  Разный
маленький зв