ующих с  надменной и  глупой  осанкой,
скрипящий  конный  обоз  или  одинокого всадника,  двигавшихся от  хутора  к
хутору, от умета к умету.
   Яик  меняет  картину  степи.  Возле  его  берегов выжженный бурый  цвет
сменяется зеленью. Ивы склоняются над водой, дубовые рощи окружают заливы. В
камышистых  заводях  крякают  утки,   порою  хрюкнет  кабан,  блаженствуя  в
разогретой воде на тенистой отмели.
   Рыбачьи челны  чернеют кое-где  в  камышах.  По  берегу  курятся редкие
одинокие костры...
   Над хуторами меж ив и  дубов высятся журавли колодцев,  в  августовский
полдень под зноем на хуторах лениво движутся люди.
   На уметы заедет редкий проезжий, и хозяин рад ему уже не ради дохода, а
просто от скуки,  видючи свежего человека.  И  вот сидят они,  коротая часы,
покуда покормятся в  тени под  навесом и  отдохнут кони от  проклятых мух  и
слепней, покуда спадет жара...
   Одинокий гость сидел на  умете Дениса Кузнецова,  по  прозванию Еремина
Курица{139},  в  ожидании,  когда хозяин вернется со штофом вина с соседнего
хутора.  Гость сидел,  расстегнув от жары ворот белой рубахи, кинув на лавку
шапку.  Сидел в  глубокой задумчивости,  облокотясь на  стол  и  теребя свою
преждевременно начинавшую седеть густую темно-русую бороду. Он видел в окно,
как  молоденькая,  стройная  и  красивая казачка  прошла  на  зады  умета  с
подойником,  как воротилась,  слышал, как она потопталась в сенях, загремела
ведрами, и видел, как снова прошла через двор. Он видел и не видал и двор, и
широкие крупы пары своих коней,  лениво кормившихся под тенистым навесом,  и
девушку. Погруженный в свои думы, он не замечал и течения времени...
   - Задумался,  гостек?!  Я девку хотел спосылать за вином,  ан,  еремина
курица,  опять она ускочила куда-то! - входя в избу и ставя на стол глиняный
штоф,  произнес хозяин,  небольшого роста,  коренастый светловолосый казак с
широкою бородой.
   - Напрасно коришь  девицу.  Вот  только что  проходила с  подойником по
двору и снова с ведром пошла.  Все хлопочет,  -  ответил гость.  - Красавица
дочка-то! - похвалил он, желая сказать приятное слово хозяину.
   - Да,  удалась и лицом,  и всей выходкой,  и по хозяйству в мать... - с
радостной гордостью подхватил хозяин.  - Каков ни случись жених, а всю жизнь
на  нее не  нарадуется.  Кабы по  старому казацкому житью,  то моей бы Насте
только песни петь да  рядиться,  а  тут на  ней,  еремина курица,  заботы да
хозяйство.  Умет на большой дороге.  В иную пору гостей человек по десять, а
то и больше случится.
   Говоря,  хозяин доставал с  широкой полки  и  ставил на  стол  закуску:
огурцы,  лук,  яйца,  вареную солонину,  с  которой с гудением взлетела туча
тяжелых, разъевшихся мух.
   - А ты бы женился, - сказал гость.
   Хозяин остановился на полпути к  столу посреди избы с оловянной кружкой
в руке.
   - Еремина курица, мачеху в дом?! Ну, не-ет, - отрезал он. - Дочь выдам,
тогда без хозяйки мне не управиться будет -  обокрадут в неделю... Прохожего
люда бывает по стольку!  И отколе берется?  Едут,  идут,  бредут...  Еремина
курица, не сидится им дома! Кажись, вот вся Россия вышла на дорогу...
   Гость принял кружку,  налил вино,  пошарил глазами по  комнате и  своею
рукой, достав еще такую же кружку с полки, налил вина во вторую.
   - Ну что же, не одному ведь мне пить, - сказал он. - Стукнемся, что ли,
хозяин!  Пей,  казак,  -  пригласил он,  придвинув кружку хозяину и поднимая
свою, - со встречей!
   - Дай бог не последнюю! - отозвался тот.
   Гость покрутил головой,  понюхал хлеб после выпитого стакана и  отрезал
кусок солонины.
   - От сладкого житья не кидают люди домов! - произнес со вздохом. - Доли
ищут люди,  за тем и бродят. Мне по купечеству довелось всю Россию изъездить
за разным товаром,  а легкой жизни нигде я не видел.  Ну,  скажи ты, кому на
Руси хорошо? Дворянам, откупщикам да попам...
   - Чиновникам  тоже!   -  подхватил  и  хозяин.  -  А  прочие  бегут:  и
ремесленный люд,  и купчишки помельче,  крестьяне, заводчина и солдаты - кто
хошь...
   - А казаков слыхал? - спросил гость, прищурив карие глаза из-под мягких
собольих бровей.
   - Да  что же  тут дивного!  И  казаки,  бывает,  бегут.  У  нас на Яике
казацкая жизнь такая стала...
   - Пей да закусывай! - перебил гость, наливая сызнова чарки.
   Они снова стукнулись.
   - Да-а...  Под женской рукой все во скудость пришло,  все в  шатость...
Корыстники рвут на куски Россию, - задумчиво говорил гость.
   - И то ведь,  еремина курица, чтобы Российское царство держать, женская
рука слабовата.  У государыни,  сказывают,  личико белое, ручки-то - бархат,
еремина курица...
   В это время раздался стук в ворота.
   - Вот и еще бог гостей посылает! - сказал хозяин, идя во двор отпирать.
   Гость остался один.
   "Да,  ручки - ба-архат! - подумал он и усмехнулся. - В глотку вцепится,
так запищишь чижом от этих ручек...  Вон царь-то пискнул - да и душу богу! С
того и  воцарилась...  и  пошло-о!  Душно,  душно в твоей державе,  сударыня
матушка! Боярам простор, а народу куды как тесно! Оттого-то народ и надумал,
что жив государь да  ходит повсюду!..  Народ,  мол,  в  бегах,  и  царь тоже
беглый!.. Хе-хе! Он, мол, все видит! И панихиды-то, вишь ты, не помогают: ты
ему "вечну память",  а народ - "добра здоровьица"! Дескать, время придет - и
объявится в  силе и  славе...  А  и вправду придет ведь!  -  подумал гость с
уверенностью и радостью. - Придет... боярам рвать хвосты, бобровые, собольи,
лисьи хвосты трепать...  Эх, будет шерти! Эх, пух-то полети-ит!.. А мы-то уж
не  оплошаем  вступиться  за  законного  царя  -  пух-то  рвать  из  хвостов
пособи-им! Только бы поскорей объявился..."
   Вся Россия верила в  бродячего царя-правдолюбца,  в царя-страстотерпца,
который изведал сам все народные беды, невзгоды, все горе...
   Народ не хранил бумажных свитков с печатями, народ не писал истории, но
свято передавал от  дедов ко внукам в  изустных сказаниях все трудные были и
память о всех невзгодах и радостях.  Народ вел точный счет бесконечно щедрым
обидам и бедам и невеликому числу скупых, сирых просветов своей многотрудной
судьбы и сознавал их порою невидимые и тонкие связи.
   Так сознание народа хранило память о том,  что крепостное помещичье иго
легло на крестьянские плечи с тех пор,  как цари обязали дворян нести ратную
службу  "для  блага  родной  земли".   Когда  временами  крестьяне  пытались
стряхнуть тяжелую ношу -  их усмиряли огней и железом,  после увещевая,  для
верности,  что восстания их  неправедны:  служилые люди,  дворяне несут свою
долю кровавых ратных тягот,  а  вы,  мужики,  несите свою долю,  в поте лица
трудясь на дворян.
   И  вот пришел царь,  объявивший вольность дворянству{142},  сложивший с
дворян тяготу государственной службы.  Народ всколыхнулся и зашептал, что не
нынче-завтра выйдет другой манифест - о вольности для крестьян...
   И  вышел такой манифест,  но  он давал волю не всем крестьянам{142},  а
только одним  монастырским да  церковным крестьянам,  которые из  крепостных
становились вольными и  платили оброк лишь  в  казну государя.  Этим  указом
недовольны были одни попы да  монахи.  Крестьяне роптали,  что  воля дана не
всем, но были и утешители среди них, которые говорили, что сразу все сделать
не можно,  что вскоре выйдет другой закон, в котором помещичьим мужикам тоже
будет объявлена воля...
   И вдруг царя,  от которого ждали крестьяне свободы,  свергла с престола
царица,  его жена{142},  и  провозгласила себя императрицей.  А вслед за тем
пролетела весть о таинственной смерти государя.
   Словно померкло солнце, погибла едва рожденная надежда. "Злодеи-дворяне
убили царя за  то,  что  хотел дать волю крестьянам",  -  упорно зашептали в
народе.
   Но  нельзя угасить без  следа  надежды и  чаяния миллионов людей -  нет
такой  силы!  И,  недолго спустя после  смерти царя,  из  затаенных народных
глубин вышел слух о спасении от убийц "вольнолюбца" - царя Петра Третьего...
   Народ ничего не знал о настоящем лице этого царя-полунемца, деревянного
солдатика,  просидевшего на престоле без году неделю,  ни о  его презрении к
своим подданным,  ни о слепом преклонении его перед всем немецким,  ни о его
шпионской измене  России,  ни  о  грубой  жестокости,  тупости,  трусости  и
себялюбии.  Народ от него ждал освобождения и  добра.  И  вот он все более в
мыслях народа превращался из года в  год в  справедливого мученика,  который
ходит  по  всей  земле,  изведывая  неправды  и  беды  народа,  чтобы  потом
"объявиться".
   Народ  создает поэтические образы  своих  героев из  лучших народных же
черт.  И сказочный царь был создан в народном предании великодушным, прямым,
справедливым, самоотверженным, терпящим беды за весь народ.
   Толпами  убегал  народ  от  невыносимых  обид  и  притеснений корыстных
чиновников и дворянства. Народ бежал из дворянской усадьбы, из солдатчины, с
рудников, заводов и фабрик...
   О  страданиях царя-правдолюбца и скором его пришествии обездоленный люд
шептался везде: по тюрьмам, уметам и сборищам голытьбы на волжских плесах, в
лесных  притонах,  по  староверским скитам,  на  базарах  и  богомольях,  по
задворкам поместий и в заводских деревеньках.
   Народ  -  беглец  и  бродяга -  создал  образ  царя-беглеца...  А  если
бездомный бродяга впадал в  отчаяние и  тоску,  то в утешение себе в тяжелый
час жизни он повторял сам себе эту светлую сказку...
   Беглый  донской казак  Емельян Пугачев был  одним  из  тех  беспокойных
людей,  которые не  находили по сердцу пристанища нигде на широких просторах
России.
   Судьба бросала его из родной Зимовейской станицы в Турцию - на войну, в
Приазовье -  в бега,  на Кубань и на Терек,  к польской границе,  в Саратов,
Казань, на Иргиз и на Яик...
   Он испытал военную службу, тюрьму, колодки и бегство, тяжесть батрацкой
жизни,  болезни,  холод и  голод,  и  в  бродяжной тяжкой недоле его не  раз
утешало предание о царе,  который явится из безвестности и поднимет народ на
своих ненавистников...
   Емельян натворил довольно, чтобы ему самому угрожали кнуты, и каторжное
клеймо,  и тяжкий труд в рудниках,  с руками и ногами, закованными в железо.
Устав  от  скитаний,  как  загнанный  вепрь,  несколько дней  скрывавшийся в
береговых камышах,  он думал о том,  что если бы долгожданный царь появился,
то он служил бы ему,  не жалея сил,  крови,  жизни - по всей правде. Недаром
неграмотный и незнатный,  простой казак, за отвагу и удаль он был произведен
в хорунжие{144}! Отвага и сметливость в битвах дали ему офицерский чин, а за
своего государя,  который несет  избавление всем  замученным,  сирым  людям,
Емельян постарался бы так, что стал бы не меньше чем полковником!..
   Сказавшись хозяину купцом,  он сидел на степном умете, пробравшись сюда
черт знает как  -  из  Казани да  через Вятку,  через Челябу,  мимо Троицкой
крепости, Орска и Оренбурха.
   "Как  заяц,  мечешь обманные петли  по  всей  Руси,  и  места не  стало
укрыться!  -  раздумывал он.  -  От польской границы - аж за Урал, и тут нет
покоя!.. Только бы поскорей государь объявился... Какой-никакой!.. - добавил
про себя Емельян. - Только бы поднял скорее народ!.."
   - Житья не стало!  -  возвращаясь в избу, воскликнул хозяин. - Хоть сам
беги из дому!..
   - А что стряслось? - с сочувствием спросил Емельян.
   - Да  ведаешь ты,  купец,  что  к  нам на  казацкий Яик в  старое время
никогда царский сыск не лез. Кто там чего натворил на царской земле, еремина
курица,  дело не наше!  Пришел, сел на Яицких землях. Приняли? Стало, ты уже
казак и старые вины с тебя сняты. А ныне ведь сыски да розыски извели! Вишь,
ищут какого-то Емельку Пугачева,  донского казака. Сбежал, мол, из Казани из
тюрьмы.
   - В избу придут?! - вскочив, в тревоге воскликнул гость.
   - Да нет!  Сиди,  еремина курица, сиди да пей! - не придав значения его
испугу,  успокоил хозяин.  - Я сам их не люблю. Казак приехал с упреждением,
чтобы хозяевам уметов у  заезжих настрого смотреть бумаги,  а из прохожих да
проезжих половина... - Хозяин свистнул и выразительно подмигнул.
   - Длинны у Петербурха руки стали,  -  согласился гость, стараясь скрыть
свое волнение, - ведь вон куды - на Яик добрались!
   - Некуда податься!  -  подтвердил хозяин. - А было бы куда - снялись бы
целым казацким войском и  потекли бы  на новые места...  Да нынче,  вишь,  и
места уже такого нигде не осталось...
   - Дела-а!  - протянул по-прежнему гость. Он снова налил по чарке и чуть
дрожащей рукой отрезал себе кусок солонины.  -  А велика земля,  - заговорил
он. - И ныне ведь поискать, так есть еще такие места, что приходи хоть целым
казацким войском, и хватит простору... - Емельян увлекся, черные живые глаза
его  разгорелись.  -  Слыхал ты,  есть вольная Терек-река?  Там тебе осетры,
белорыбица -  ну, как лоси матерые, да сами так в сети и скачут. Птица фазан
- с барана, кабаны - как медведи. Винограды несеяны по лесу вьются, яблоков,
груш -  аж  деревья стелются до  земли,  кавунищи -  как  бочки,  по  дуплам
ме-еду-у!..
   - Еремина курица! - в восхищении воскликнул простодушный хозяин.
   Пылкое воображение гостя разыгралось еще пуще.
   - Там  по  горам  золотые пески,  серебряные жилы  аж  наверх из  камня
прыщут!  -  выкрикивал он  в  азарте,  как удачливый карточный игрок,  щедро
мечущий козыри перед противником.  Вначале на  вид  ему было под сорок лет -
теперь он помолодел на добрый десяток.
   - Ну,  еремина курица!  -  захлебнулся восторгом хозяин.  -  А  дорогу,
дорогу кто знает туды?  Дорогу кто знает?  -  Торговый человек,  он не любил
мечтаний без твердой почвы.
   Емельян подмигнул.
   - Кто бывал,  тот уж,  видно,  знает дорогу,  как мыслишь?  - Он заново
налил  кружки.  -  За  вольное житье!  -  сказал  он,  стукнувшись кружкой с
хозяином.
   - За  вашу  добрую  торговлю,  за  прибытки!  -  приветствовал  хозяин,
стукаясь кружкой.  Он разгорелся.  Новые сказочные земли манили его. Осетры,
белорыбица, птицы ростом с барана, золотые пески - все эти богатства кружили
его голову,  но ему нужна была уверенность,  основанная на точном расчете. -
Ну,  скажем,  хотя ты,  купец,  доведешь нас до  тех привольных краев,  куда
Петербурх не достанет.  Да людей-то, подумай, ведь цело казацкое войско - не
шутка!.. Нас ведь целое племя!
   - Не шутка! - согласился с ним гость.
   - Ведь деньги нужны, - продолжал хозяин умета, откладывая на пальцах, -
на хлеб,  на пропитанье, избы ставить, на порох, свинец, на то да на се - на
всякое Дело.
   - Невеликое дело деньги! - небрежно махнул рукой Емельян, словно владел
несметной силы богатством. - Было бы войсковое согласье, а деньги найдутся!
   Хозяин умета качнул головой.
   - Нет,  ты постой,  -  упрямо сказал он.  - Ведь на экое дело деньги-то
нужны большие, еремина курица... Войсковое согласие будет, а де-еньги...
   Но  Емельян вдохновился.  Его  уже было не  удержать.  Море было ему по
колено.
   - Да что за большие?!  -  ответил он,  убежденный и сам в этот миг, что
деньги откуда-нибудь да возьмутся.  -  Ну,  скажем,  так: для начала сыскать
тысяч двести деньгами?  Найдем!  На  Тереке хлебных товаров да всяких других
еще на  семьдесят тысяч лежит,  а  как избы поставим да  пашню вздымем,  так
сразу...  -  Емельян перешел на едва слышный шепот:  - Турецкий паша обещает
взаймы милиен... Конечно, за рост он, нехристь, сдерет...
   Хозяин  глядел  обалдело на  гостя,  который  ворочал такими  деньгами.
Наконец он  не выдержал и  при последних словах Емельяна вскочил со скамьи и
начал креститься.
   - Еремина курица!.. Боже помилуй!.. Да господи!.. Да отколь же такие-то
деньги?  Да кто же ты таков?.. Ведь такие-то деньги... - растерянно бормотал
хозяин.  Он схватил Емельяна за руку и,  весь трепеща, зашептал: - Ты скажи,
ты скажи,  ваша милость, не в шутку мне молвил? Да господи боже! Да как тому
быть?!
   Емельян посмотрел ему прямо в глаза и таинственно усмехнулся.
   - А  так вот и  быть!  -  значительно сказал он.  -  Да ты не страшись,
казак, - начал он, но в этот миг застучали в двери.
   - Окаянная девка,  пришла не ко времю! - выбранился хозяин и выскочил в
сени.
   Пугачев остался один.
   - Оробела Еремина Курица от милиена,  -  презрительно усмехнулся он.  -
"Да кто же ты таков?!" -  передразнил он растерянного казака. - А вдруг да я
сам  государь!..  -  Емельян прислушался,  словно  ждал  царского голоса  из
глубины своего существа.  И, не дождавшись, печально махнул рукою. - Куды-ы!
Нелегко на себя такое-то имя принять.  Здоровенный ведь нужен хребет,  чтобы
такое взвалить да нести.
   Будто примериваясь к этой тяжести, Емельян встал со скамьи.
   - И плечи надо во какие! Осанку! Царский взгляд!..
   Хозяин вошел в этот миг назад в избу и замер у порога.
   Прежнего купца как не бывало в избе.  Вместо него у стола стоял человек
величавого вида. Повелительность, воля и сила словно бы излучались изо всего
его  существа:  гордо  откинутая голова,  орлиные сверкающие глаза,  могучие
плечи и властная стать.
   - Сударь,  да кто же ты подлинно?..  - робко пробормотал хозяин. - Коль
не во гнев тебе... помыслить - и то ведь страшно...
   И  Пугачев  почувствовал,  что  "чудо"  свершилось:  сказочный  призрак
царя-правдолюбца,  созданный в  сердце народа,  явился его глазам и  в  одно
мгновение облекся во плоть его самого.
   - Что?  Признаешь?  -  грозно спросил он хозяина. - А?! Признаешь?! Ну!
Спро-ша-ю!..
   И тот растерялся.
   - Да как тому... господи... как тому быть?! Ведь писали... писали ведь,
- едва слышным шепотом залепетал уметчик, - что государь... что, царство вам
небесное, изволили...
   Хозяин, весь дрожа, в волнении крестился мелким, частым крестом.
   - Что ты врешь,  дурак!  Да как ты смеешь?.. Пьян ты, что ли?! - грянул
грозный голос над растерявшимся от страха казаком.
   Тот рухнул на колени.
   - Простите,  государь-надежа! Ваше величество, смилуйся, прости дурака!
- молил он со слезами,  захлебываясь от восторга.  - Ведь глазам-то легко ли
поверить!..  За что же мне радость такая, что вот у меня же в дому... Ах ты,
господи!..
   Но тяжелая рука Емельяна легла на его плечо.
   - Ты, казак, не шуми, - остановил Пугачев излияния хозяина, - не спеши,
поразмысли,  со стариками совет поведи казацким урядом.  Может,  яицкие ваши
устрашатся петербурхских "напастей",  не посмеют принять своего государя.  Я
тогда дальше пойду простым человеком -  солдатом,  купцом али  попом.  Сколь
образов я уж сменил за эти года!  - душевно и с грустью говорил Емельян, сам
уже  веря всему,  что  сходило с  его языка.  -  Наша царская вотчина -  вся
мать-Россия.  Доберусь и  до  верных подданных наших:  кто  помнит добро  да
святую присягу, тот нас примет...
   - Да что вы! Что вы! Ваше величество! Мы сколько лет уж вас ждали... Да
как же нам не принять! - проникновенно, со слезами умиления на глазах уверял
хозяин. - Что ты! Смилуйся! Куда тебе дальше идти! Не скрой от нас лик свой!
Нешто мы позабыли присягу?!
   - Ты говори за себя, Денис Петрович. Тебя мы милостью нашей за верность
пожалуем.  А за других не спеши уверять.  Прежде времени ты ваше царское имя
не  разглашай по народу.  Великий грех падет тебе на душу,  коли ты погубишь
меня...
   Казак отшатнулся в испуге от этих слов и опять закрестился.
   - Господи!   Да   как   совершиться   экой   напасти!   Как   можно-то,
государь-надежа! - перебил он речь Емельяна.
   - Ведь ты,  казак, разумей, - продолжал Пугачев. - Все народы в тяготах
и  болезнях ждут нашего явленья.  И  мы  пообещались богу,  за чудесное наше
спасение от недругов,  избавить народ от господской неволи и жесточи. А наша
царская присяга -  священная скрижаль! Ты можешь уразуметь премудрость нашу,
простой казак?
   - Уж  постараюсь,  государь.  Хотя разум ваш -  мужицкий,  темный...  -
смиренно начал хозяин.
   В это время снова раздался стук у ворот.
   Пугачев в испуге схватил хозяина за плечи.
   - Кто там?  Кому ты сказал про м