ве мертвое, созданное человеком,
может плодиться?
   Масалян,  только язычники, нечистые, не знающие аллаха, в безумии своем
возмечтали о браке сабана с землею.
   Идола создали они себе из  земли,  которая сама создана аллахом,  и  по
единому слову его распадется в прах.
   Жягани, масалян*, правоверные, не празднуйте нечистого праздника!
   ______________
   * Жягани,  масалян -  арабские слова "итак",  "например", которые муллы
любят повторять, показывая свою ученость.

   Так  поутру  говорил  мулла  Сакья  собравшимся  к  празднику  башкирам
Шайтан-Кудейского юрта.  Мужчины  толпою  слушали  его,  и  те,  кто  стояли
впереди,  опускали глаза и молчали,  а те, кто были позади, дальше от муллы,
усмехались;  когда  же  мулла  обращал  свое  лицо  на  одного  из  стоящих,
замеченный им тотчас кивал головой и бормотал: "Шулай, шулай!"
   Мулла окончил поучение, отъехал в свой кош, и все разошлись.
   Старшина Юлай подошел к кружку детворы, сидевшей невдалеке от его коша.
   - Я  завтра яйцо понесу зубами и  не  выроню.  Сегодня целые сто  шагов
пронес! - говорил один из мальчиков.
   - Я тоже понесу!
   - Ахметка вас всех победит,  он  ложку не  выронит.  У  него зубы такие
крепкие,  что он самые толстые бараньи мослы разгрызает!  - поддразнил ребят
сидевший тут же Салават, который строгал и отглаживал стрелу.
   - Никто никого не победит,  - сказал Юлай детям. - Мулла Сакья не велит
сабантуй играть. Говорит: аллах запретил, большой грех будет...
   - Вот старый ишак!  -  брякнул, не подумавши, Салават, и тут же крепкие
пальцы отца словно капканом сжали ему кончик уха.  -  Атам,  я  не  буду!  -
закричал мальчик. - Правда, не буду! Ухо не виновато - язык!
   - А ты знаешь, что русские начальники делают с такими языками? - строго
спросил отец. - Не знаешь? Постой, как отрежут - узнаешь!
   Юлай отпустил ухо.  Салават,  как ни в чем не бывало, принялся вновь за
стрелу.
   - Время придет, мы русским начальникам вырежем языки! - буркнул он.
   - Ну, ну! - сурово и угрожающе цыкнул Юлай. - Потрещи мне, сорока!
   Старшина пошел в кош.
   - А  как  же  награда?  Как  же  подарки?  Кому  же  теперь полотенца и
тюбетейки?  -  встревоженно загалдели  ребята,  потому  что  каждый  из  них
рассчитывал на состязаниях получить награду из вещей,  собранных нарочно для
этого к празднику со всего юрта.
   - А может быть, старшина пошутил?
   - Или мулла посмеялся над всеми? - выразил надежду кто-то из мальчиков.
   - Можно узнать у Кинзи. Он все у муллы разузнает.
   - Салават, съезди к Кинзе! - стали просить ребята.
   Салавату и  самому  хотелось завтра принять участие в  состязаниях.  Он
рассчитывал,  что его допустят к  скачке со взрослыми.  Он был высок ростом,
ловок,  силен,  и, хотя ему было только четырнадцать лет, он был во всем как
девятнадцатилетний парень.
   Он знал,  что победит подростков в любом состязании, и поэтому оно было
ему почти неинтересно.  Принять участие в состязаниях взрослых он еще не мог
по возрасту, но все же надеялся на особое разрешение старейшин праздника.
   "Вот если бы быть женатым, то не смотрели бы на года! - думал он. - Раз
женат, то, значит, и взрослый!
   А сколько женатых парней не полезут со мной тягаться! Байбулата женили,
а выглядит он и сейчас моложе, чем я. Посмотреть на женатых - нисколько я не
моложе!.."
   Салават спрятал в  колчан стрелу и  уже вскочил было на  лошадь,  чтобы
поехать к кошу муллы и повидаться с Кинзей, когда его окликнул отец:
   - Поезжай-ка к соседям, к мулле, к Бурнашу, потом к Рысабаю. Скажи, что
приехал мой брат с сыновьями и я варю бишбармак, пусть едут на угощение.
   Салават тронул коня.
   - Постой,  -  остановил отец. - Если спросит мулла, то скажи, что вовсе
не к сабантую зову, а потому, что приехали гости...
   Салават поскакал.
   Широкая степь  была  залита  солнцем,  еще  не  успевшим опалить сочную
зелень и  нарядные весенние цветы.  Облитые солнцем,  стояли вершины гор  на
краю степи. Воздух дрожал за невидимой дымкой прозрачных утренних испарений,
и каждая капля росы в траве так сияла,  словно хотела в блеске своем спорить
с самим солнцем.
   Грудь  дышала  легко.  Радостной иноходью  бежал  рыженький жеребчик по
степи, и Салавату весело было ехать по ней и без смысла петь, просто ласково
называя предметы -  синий воздух,  серебряную речку, зеленую степь и высокие
золотые горы...
   У  ближнего коша  он  крикнул привет и  сошел  с  лошади,  поклонился и
попросил соседа приехать к  отцу.  Он  обратился по-ученому,  вежливо умоляя
соседа доставить отцу радость и  осветить его кош светом своего присутствия.
Получив согласие, Салават снова вскочил на лошадь и тронулся дальше.
   У  коша муллы Салават столкнулся с Кинзей.  Толстяк был занят тем,  что
быстро пятился раком на четвереньках, неся в зубах ложку с яйцом.
   "Значит, мулла все же позволит праздновать сабантуй", - мелькнуло в уме
Салавата.
   Но в  тот же миг Кинзя с  таинственным видом прижал пальцы к  губам.  И
Салават узнал  от  него,  что  мулла  запрещает сыну  языческие игры,  и  он
упражняется потихоньку, пользуясь тем, что отец отдыхает после еды.
   Передав через  друга  посланное отцом  приглашение,  не  тревожа муллу,
Салават тронулся дальше.
   Он  пригласил старика  Бурнаша  вместе  с  Хамитом  в  пустился к  кошу
Рысабая.
   Рысабай был человек такой же богатый, как сам старшина Юлай. Он никогда
не был замешан ни в  каком мятеже,  никогда не подавал повода к недовольству
со  стороны русских начальников.  Дед Рысабая спорил за  первенство в  своем
роду с  дедом Юлая Шиганаем,  который был  старшиною Шайтан-Кудейского юрта.
Оба  были  тарханы,  у  обоих  были  жалованные грамоты  на  право  владения
покосами,  рыбными ловлями,  лесами,  звериными промыслами и на сбор ясака с
простых башкир.  Но дед Юлая,  старшина Шиганай, попал в немилость к властям
после  большого  кровавого  восстания  башкир{68},  когда  царский  комиссар
Сергеев отнимал у  башкир тарханные грамоты.  И  хотя потом царь Петр указал
казнить самого Сергеева за  жестокость и  жадность,  но  тарханная грамота к
Шиганаю уже  никогда не  вернулась.  Дед  Рысабая,  оставшийся в  стороне от
восстания в числе "верных" башкир,  сделался тогда старшиной вместо Шиганая.
Отец Рысабая стал старшиною после своего отца.  Отец Юлая, хоть был богачом,
равным  по  знатности с  отцом  Рысабая,  так  и  не  получил  в  свои  руки
старшинства и власти. Юлай возвратился с войны, награжденный медалью. Вскоре
после его возвращения умер отец Рысабая. Рысабай рассчитывал стать старшиной
после смерти отца,  но  шайтан-кудейские башкиры устали от насилий Рысабаева
рода и не захотели избрать Рысабая. Русские начальники тоже подумали, что от
наследственного   старшинства   может   оказаться   недалеко   до    ханских
притязаний{68}. Поэтому награжденный медалью за удаль в боях Юлай был охотно
избран  башкирами  и  утвержден  провинциальным  начальством{69}.   Позволив
башкирам  Шайтан-Кудейского юрта  избрать  старшиной Юлая,  исецкий  воевода
назначил Рысабаева сына Бухаира писарем при  Юлае.  Русскому начальству было
выгодно это,  потому  что  писарь всегда мог  следить за  всем,  что  делает
старшина,  а  по  вражде между их  семьями и  донес бы  начальству о  каждом
опасном шаге соперника.
   Юлай был  достаточно проницателен,  чтобы понять,  что писарь поставлен
при нем соглядатаем. Он разумел, что Рысабай его враг, но ни одно угощение в
доме Юлая не могло обойтись без Рысабая и его сына.  Ни один праздник в доме
Рысабая не  обходился без  старшины.  Враги были вежливы и  приветливы между
собой,  и  если смотреть со  стороны,  то  их  можно было принять за близких
друзей.
   Салават проскакал по степи,  перевалил через небольшую гору и с вершины
ее  над  рекой близ опушки леса увидел кочевье в  несколько кошей из  белого
войлока,   бродивший  вблизи  табун  лошадей,  пасущихся  невдалеке  овец  и
множество войлочных и камышовых кочевок. Это был стан Рысабая с его огромным
семейством, с его пастухами, слугами и богатствами...
   Спустившись с горы,  Салават подъехал к богатому кошу хозяина,  сошел с
конька и  задержался у  входа,  чтобы приготовить торжественные,  витиеватые
слова,  не  хуже  тех,  какие мог  произнести Бухаир,  если  бы  был  послан
пригласить Юлая в кош своего отца.
   Полог коша был чуть откинут и  позволял видеть,  что происходит внутри.
Ровесница Салавата,  сестра писаря Амина, стояла среди коша, закрыв ладонями
лицо,  и  с  плачем причитала,  шевеля большим пальцем босой  ноги,  который
сиротливо выглядывал из-под длинного,  до земли,  платья,  и  косясь на отца
сквозь щелку между ладоней.
   - Не  отдавай меня за  Юнуса.  Не хочу я  за старика.  Такой пузатый...
Какой он мне муж!.. Не отдавай за Юнуса! - твердила отцу Амина.
   "Девчонкам везет!  И не просится замуж,  а ее отдают! А я попрошу, чтоб
женили, - отец раскричится, что рано", - подумал, слушая Амину, Салават.
   Рысабай сидел на  подушке с  чашкою кумыса в  руках.  Его  нисколько не
трогал плач  дочери.  Судьба ее  была для  него решена.  Ей  давно пора идти
замуж.  Он  слушал ее  причитания,  как нудный писк комара.  Но  для порядка
покачал головой.
   - Ай-бай! Девчонка совсем позабыла, с кем говорит!.. Отцу говорит такие
слова!.. Не ты ли учишь ее непокорности, жена Золиха?!
   Золиха была старшей женой Рысабая.  Она держала в  руках весь дом,  все
хозяйство,  детей, младших жен и даже старшего сына, писаря Бухаира. Салават
не видал ее, но услышал ее раздраженный голос:
   - Сам вырастил,  набаловал своевольную девку!..  Меня за тебя выдавали,
так я не скулила -  "пузатый",  а ведь был еще хуже Юнуса...  По мне,  ее за
косы оттаскать - вот тогда и не станет реветь!.. "Не хочу, не пойду!" Да кто
ты такая, что можешь хотеть - не хотеть?! - прикрикнула она на девчонку.
   Салават шагнул в кош.
   - Салам-алейкум! - приветствовал он.
   - Алейкум-салам!  -  отозвался отец писаря.  -  Что скажешь,  жягет? Не
невесту ли сватать приехал? - с насмешкой спросил он.
   Все   заранее  приготовленные  торжественные  слова  от   его  насмешки
выскочили вдруг  из  головы Салавата,  как  будто  старик угадал его  тайные
мысли... Но, чтобы не выдать смущения, Салават приосанился и молодецки обвел
взглядом кош. "Невеста" ему показала при этом язык.
   - Ну, с чем же приехал? - спросил Рысабай.
   - Мой отец просил тебя приехать к  нему на  угощение.  Он  варит сейчас
бешбармак.  К  нему  прибыли гости  с  дальних кочевий,  -  сказал Салават с
поклоном.
   - Мулла не велел ведь играть сабантуй! - возразил Рысабай.
   - Мулла Сакья сам поехал сейчас к отцу, - возразил Салават.
   - Ну, рахмат. Скажи, я приеду, - ответил важный Рыса.
   Салават вышел из коша.
   - Может,  тебе  такого  сопливого  мужа  найти,  как  этот  малайка?  -
обратился к дочери Рысабай,  не стесняясь того,  что Салават за пологом коша
услышит его слова.
   - Небось и  сама постыдилась бы стать женою такого слепого крысенка!  -
подхватила жена Рысабая.
   Салават вскочил на своего жеребчика,  взмахнул плетью и помчался домой.
Он не замечал уже больше сверкающего и  радостного знойного дня,  украшенной
цветами богатой степи,  не соблазнился прохладой реки, чтобы искупаться в ее
холодных струях.
   - Сопливый малайка!  -  с обидою повторял Салават. - Слепой крысенок!..
Возьму ли еще я от вас невесту!..
   Салават решительно вошел в кош отца.  Кроме Юлая,  его старшего брата с
двумя  сыновьями и  старших братьев Салавата в  коше  сидело  еще  несколько
человек,  съехавшихся с  соседних  кочевок.  Оказалось,  что  весь  юрт  был
встревожен:  ко  многим к  празднику приехали кунаки из  соседних и  дальних
юртов,  к  иным  даже  с  других дорог,  и  вдруг  мулла обрушился со  своим
запрещением.
   Башкиры  жаловались.  Один  из  них,  жирный,  как  выхолощенный баран,
Муртаза, говорил тонким, плаксивым голосом:
   - Я  барашков резал,  кобылу резал,  мед  варил,  гостей звал...  Как я
теперь гостей буду гнать?
   Юлай качал головой, разводил руками.
   - А я что знаю!  Мое дело -  сказать,  что русский начальник велел, мое
дело -  чтобы ясак все  исправно платили,  мое  дело -  закон знать,  а  что
повелел аллах, мулла знает лучше меня...
   Салават улучил  мгновение,  шагнул вперед и  обратил на  себя  внимание
отца.
   - Позвал? - спросил сына Юлай.
   - Позвал...
   - Погодите. Мулла приедет ко мне, тогда его вместе уговорим, - пообещал
Юлай.
   Он  взглянул на Салавата,  заметил,  что тот не уходит и  хочет,  но не
решается что-то сказать.
   - Ты что? - спросил старшина.
   Салават колебался еще мгновение и вдруг словно ринулся в омут:
   - Атай,  дай мне десять коров,  табун лошадей,  триста овец и  бобровую
шапку, - выпалил он и почувствовал, как будто огнем обожгло его щеки.
   - Уж не жениться ли хочешь? - спросил старшина.
   Салават стоял  среди коша,  потупясь.  Взоры всех  обратились теперь на
него.  Он не решился вслед за отцом повторить это слово и вместо ответа лишь
мрачно кивнул головою.
   Общую тишину разорвало как  громом.  Смеялись все:  сам  старшина,  его
брат,  сыновья Юлаева брата,  пришедшие в гости соседи, а пуще всех - родные
братья  Салавата.  Салават мог  простить еще  старшему брату  Ракаю,  но  не
Сулейману,  бывшему всего на два года старше его самого.  Тонкий,  визгливый
хохот брата взметнул в  душе  Салавата бурю вражды.  Кровь отхлынула от  его
щек. Он подскочил к Сулейману, поднял его и бросил о землю, как рысь скакнул
опять на него и вцепился,  словно клещами, ему в горло. Сулейман покраснел и
беспомощно дергал ногами. Руками старался он оторвать руки брата.
   Салават  ослаблял свои  крепкие пальцы  настолько,  чтобы  не  задушить
брата,  но  как только тот силился вырваться,  он снова сжимал его горло,  и
Сулейман хрипел.
   Видя,  что драка пошла не в шутку,  Юлай попробовал оттащить Салавата и
решительно приказал:
   - Отпусти Сулеймана!
   - Не пущу! - прошипел Салават, снизу взглянув на отца сузившимися злыми
глазами.
   Возмущенный непослушанием и  дерзостью сына,  старшина  ударил  его  по
голове.
   В  Салавате вскипела лишь пуще обида и  злоба.  С  визгом вскочил он на
ноги и, нагнувшись, ткнул отца головою в живот. Старшина пошатнулся и тяжело
плюхнулся наземь.
   Не  помня  себя,  Салават  пустился бежать  к  табуну,  взнуздал своего
жеребчика  и   стремглав  поскакал  в   горы,   словно   спасаясь  от   стаи
рассвирепевших волков...
   Он промчался мимо каких-то чужих кочевий,  мимо чужих табунов и овечьих
стад,  переехал вброд десяток ручьев и горных речушек,  а сердце его все еще
продолжало гореть обидой, стыдом и злостью...

   Салават давно  уже  потерял знакомые тропы.  Лес  вокруг становился все
дичее и глуше.  Усталый конь несколько раз останавливался, и Салават, больше
не  подгоняя его,  ехал медленно по лесу без дороги.  Только тут он подумал,
что, кроме ножа на поясе, при нем нет никакого оружия.
   "Хоть бы попалась какая-нибудь кочевка!" - подумалось Салавату.
   Сквозь густые ветви мелькнул тонкий серп луны.  Над  головою зажег огни
Едыган.  Салават устал, и гнев, распаливший его, притих. Он въезжал на горы,
спускался в  лощины,  переезжал ручьи,  расщелины и  уже не  знал,  в  какой
стороне лежит кош Юлая...
   Он спустился с  горы в  долину какой-то реки и отпустил повод.  Жеребец
остановился, пощипывая траву и фыркая.
   Сам Салават тоже давно чувствовал голод,  но  у  него не  было с  собой
ничего. Дремалось. Салават клюнул носом в седле и очнулся. Надо было выбрать
место ночлега,  но  стояла темень.  С  трудом он  нашел наконец приземистый,
склонившийся набок дуб и  в  развилине двух широких сучьев лег,  сжавшись от
холода, как щенок.
   Сначала Салавату стало жалко себя.
   Что делать дальше?  После того как ударил отца,  он  теперь не  посмеет
вернуться домой, на свою кочевку. Не жить же так вечно в лесу, одному!..
   Но  мало-помалу в  дремоте самые  завидные мечты охватили Салавата.  Он
вообразил,  как, став большим, славным батыром, он приезжает к своим и все с
почетом встречают его.
   "А как же с  Аминой?  -  подумал беглец.  -  Неужели так и  оставить ее
старику  в  жены?"  Салавату не  столько хотелось жениться на  ней,  сколько
прельщала его мечта доказать,  что он  не  "сопливый малайка",  сделать так,
чтобы все пожалели о том, что над ним смеялись.
   Вырвать молоденькую жену  из-под  носа  у  богатого,  знатного человека
казалось  Салавату блестящей победой.  Потому,  на  время  оставив  мечты  о
подвигах, он снова обратился мыслями к женитьбе. С этими мыслями он и уснул.
   Проснулся он  на рассвете от испуганного храпа и  ржания жеребца.  Конь
метался,  рвался  на  дыбы,  бил  задом  и  всячески силился оборвать довод,
которым он был привязан невдалеке к дереву.
   Салават спросонок не  сразу сообразил,  что  случилось,  в  даже тогда,
когда услыхал с другой стороны хруст сучьев и увидал,  что на поляну выходит
из  речного тумана  какое-то  черное  чудище,  юноша  принял его  сначала за
колдуна и  шайтана и  только в последний миг понял,  что это просто медведь.
"Пропал жеребец!"
   Не думая о себе,  Салават спрыгнул с дуба и метнулся к жеребчику, чтобы
обрезать его привязь.  Но было поздно:  медведь поднялся на задние лапы и  с
ревом пошел на него самого.
   Сжав нож в  руке,  Салават даже не  попытался бежать от  опасности,  он
замер на месте и  ждал,  не видя ни жеребца,  ни поляны,  ни самого медведя,
уставившись взором только в  левую  сторону груди  врага,  куда  он  наметил
ударить ножом...
   Острый кинжал погрузился в  тело  медведя с  неожиданной легкостью,  но
Салавату уже  пахнуло в  лицо дыхание зверя,  грудь его  была сжата,  спина,
казалось, переломлена пополам, и железные когти с нее обдирали кожу...
   ...Когда Салават очнулся, над его головой были листья дуба и сквозь них
сияло синее-синее небо.  Он лежал несколько мгновений,  не думая,  ничего не
вспоминая,  не пытаясь пошевелиться и испытывая радость от самого созерцания
листьев  и  неба.  Лишь  постепенно к  нему  возвратилась память,  и  только
пошевелившись,  почувствовал он ломоту во всем теле и  острую боль в  спине.
Рядом  с  ним  неподвижной лохматою грудой лежал мертвый зверь.  Привязанный
конь стоял смирно, кося испуганным глазом.
   Салават осмотрел побежденного врага  и  себя  самого.  Вся  одежда  его
оказалась в крови, запятнавшей также траву на месте битвы.
   Было яркое утро.  Прохлада, росная, влажная свежесть леса, пение птиц -
все рождало бодрость и радость, но главное было - сознание победы. Победы!..
Все,  что случилось вчера на кочевке,  вдруг показалось далеким, неважным...
Вот он, Салават, еще только вчера был малайкой. Забавы и детские игры - все,
что  он  знал,  а  теперь он  встретился ночью один  на  один  с  казавшейся
неизбежною смертью -  и  он победил.  Лохматая черная смерть,  с  оскаленной
пастью,   с  железными  когтями,  лежит  недвижной  горой  мертвого  мяса  и
окровавленной шерсти,  а он,  Салават,  живой,  сильный,  бодрый,  стоит над
убитой смертью,  как победитель на празднике...  Пусть Сулейман так с  ножом
выйдет на зверя! Небось побоится!..
   Салават припомнил, что нынче день сабантуя.
   - Первая награда моя. Я победил! - сказал он.
   Он,  наклонясь,  осмотрел рану  зверя и  вытащил из  нее  свой  глубоко
засаженный окровавленный нож. В этот миг Салавату казалось, что он всю жизнь
будет бесстрашно колоть медведей. Ему казалось, что он хоть сегодня с охотой
пойдет в поединок на зверя.  Да вовсе не так уж и страшно...  "Медведь?  Что
такое медведь? Он мертвый, а я живой!" - размышлял Салават.
   Жеребец недоверчиво фыркал,  взволнованно косил глазами, прядал ушами и
тревожно дергал повод, которым был крепко привязан к дереву.
   Салават погладил его по вздрагивающей коже спины,  отвязал от дерева и,
не выпуская из рук повода,  повел к реке.  Пока жеребец пил, Салават сбросил
одежду и  вошел  в  хо