ча,  как запросто называл
Михельсона Белобородов,  знавший его еще в чине поручика,  - белобородовские
войска должны были занять южные части Аджигардака,  взяв под  обстрел проход
между гор по долине реки Ук.
   Возбужденный близостью боя,  Салават горел нетерпением.  Знавший окрест
все горы,  лощины, речки, в которых купался еще ребенком и на которых не раз
стояли коши его  отца,  Салават чертил на  песке перед Белобородовым подобие
карты.
   - Тут  место тесное.  Сюда солдат подождем.  Назад им  дороги не  дать,
вперед дороги не дать.  Тут всех и кончим!  - указал Салават на ущелье вдоль
безыменной речки.
   - Он сюда не пойдет, - качнув седою головою, сказал Белобородов.
   - Ему как знать, что тут тесное место? - возразил Салават.
   - Иван Иваныч?  Он  хитрый.  Он,  брат,  не  хуже тебя напишет всю нашу
местность. Он топографию знает, все планы может читать. Его на один крючочек
поддеть только можно.
   - Какой, какой?!
   - Бежать от него. Горяч! Ты от него - и он за тобой, ты от него - он за
тобой.  Ты в  воду -  он в воду...  Он,  молодой был,  с гусарами грянул раз
нагонять пруссаков да  в  крепость к  ним прямо влетел с  эскадроном.  Они и
ворота закрыли... Ну, думаем, тут и пропал...
   - В плен попал? - спросил Салават.
   - Не тут-то было.  Такую поднял пальбу в стенах.  Глядим, над крепостью
русский флаг через час,  а там и ворота открыли -  мое вам почтенье!..  Вот,
брат, Иван Иваныч! С таким не бахвалься... - Белобородов говорил так, словно
Михельсон был не враг, а его приятель.
   - К нам в завод придет? - спросил Салават с опаской.
   - В завод не пустим,  -  спокойно сказал Белобородов, - я не к тому, а,
мол,  ты  не бахвалься!..  Нас вчетверо больше,  и  пушек у  нас вдвое...  А
заманить захочешь -  беги.  Как кошка за мышью припустится, все позабудет...
Ты малый толковый. Знай: неприятель - он не дурак, как его дураком почтешь -
тут тебе и пропасть!..
   Белобородову предстоял более дальний путь,  и  он выступил с  вечера на
свои  позиция,  оставив  Салавата  полным  хозяином  завода  и  преподав ему
несколько деловых советов о  способах перевозки пушек и  об  их  установке в
горах.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Салават закипел...
   Ему  казалось,  что  он  должен поспеть всюду сам,  что без него что-то
забудут или не смогут сделать. Прискакав в башкирский табор вместе с Кинзей,
он  отправил разъезды за  Сюм  и  в  горы  Аджигардак,  приказав каждый  час
высылать по одному гонцу обратно в завод.  Ему нравилась лихорадка,  которой
он  заражал других.  Он старался говорить коротко и  отрывисто,  решительно,
быстро двигаться,  как -  он читал в  старинной турецкой книге -  двигался и
говорил "Железный хромец"*.
   ______________
   * "Железный хромец", или Аксак-Темир, - Тамерлан.

   Больше  всего  ему  нравилось назначать начальников и  подчинять одного
человека другому, в этом особенно ощущалась им сила власти.
   Он любовался,  как,  быстро вскочив по коням, исчезли в вечернем тумане
разъезды; стройность движения их, быстрота исполнения приказа вселяли в него
радость.
   - Кинзя, ложись спать, - сказал Салават, прыгнув в седло. - Аксак-Темир
говорил, что перед боем главное - крепкий сон.
   Кинзя приложил руку к сердцу и с почтительным комизмом поклонился.
   - Прости,  туря,  у меня еще есть летучий баран. Батыр Искандер сказал,
что лучше всего перед боем поесть летучего барашка.
   - Летучий баран?  -  Салават припомнил детскую охоту за орлами и весело
засмеялся.
   - Закусим? - спросил, подмигнув, Кинзя.
   - Мне надо в завод, - возразил Салават. - Как там без меня.
   - Ну, постой, я дам тебе только ляжку.
   Кинзя разбросал костер и  копнул золу вместе с землей.  Жирный душистый
пар вырвался из земли.  Кинзя возился с ножом, кряхтел и сопел, обжигаясь, и
наконец протянул сидевшему в седле Салавату дымящийся окорочек.
   - Теперь поезжай хоть за гору Нарс, - шутливо сказал он.
   - А все остальное сожрешь один?  -  шутя спросил Салават, уже набив рот
жирным и нежным горячим мясом.
   - Накормлю твоего Абдрахмана,  -  тихо ответил Кинзя. - Ходит унылый...
Пора бы его простить.  Молод...  Да он и прав: из-за паршивой телки позорить
людей плетьми! Я сам как-то раз упер у соседа овечку.
   - Не на войне, - сказал Салават.
   - А на войне то и вовсе! - возразил Кинзя. - Накормлю молодца барашком,
скажу, что велел ты...
   - Хош! - крикнул ему Салават и, подхлестнув коня, поскакал к заводу. Он
не  хотел говорить про Абдрахмана,  с  которым не разговаривал уже несколько
дней,  желая его наказать за  самовольство.  Он  видел уныние и  одиночество
юноши  и  хотел сломить его  упорство,  заставить его  раскаяться и  подойти
первым для примирения.
   Табор  утих.  Догорали и  тлели  костры.  Мягкий запах дымка стелился в
вечерней прохладе,  напоминая мирную жизнь на  кочевках.  Майские жуки то  и
дело  пронзали внезапным гудением теплые сумерки...  Салават на  скаку  рвал
крепкими зубами горячее мясо и радовался жизни и ощущению бодрости...
   Впереди оставалась одна неполная ночь.
   Салават поскакал осмотреть пушки, напомнил, чтобы за два часа до похода
накормили крутозадых тяжелых артиллерийских коней овсом;  он  потрепал их по
крупам и  осмотрел их ноги:  им предстоял трудный путь с пушками и ядрами по
горам.
   Проверив еще запасы пороха в картечи,  однажды уже проверенные, Салават
назначил охрану обоза и поскакал в завод. Ему хотелось еще какого-то дела.
   Здесь,  несмотря  на  ночную  пору,  кипела  работа.  Волнение,  всегда
приходящее в  сердце бойца перед первой битвой,  лишило заводских людей сна,
наполнило их энергией.
   Работа при  красном отблеске горнов и  свете  факелов,  в  ночную пору,
придавала заводу сумрачный и  торжественный вид.  Люди тоже были напряжены и
суровы,  но  возбужденный,  сияющий  вид  Салавата вызывал  повсюду в  ответ
радостные улыбки.  Многие из рабочих, оставив свои дела, весело перекинулись
с ним приветствием.
   Салават увидел у дверей кудрявого кузнеца.  С ним рядом стояла женщина.
Молодая жена хотела увидеть еще  раз  своего друга,  прежде чем  он,  сменив
молот на саблю,  пойдет в  бой.  Придя на завод из поселка,  она притащила с
собой ребенка. Большеглазый, оглушенный и оробевший в грохоте кузни, ребенок
держался за юбку матери...
   - Твой малайка? - кивнув кузнецу, спросил Салават.
   - Дочка, - поправил кузнец.
   - Спать пора, - наклонившись к девочке, сказал Салават.
   Она кокетливо скрылась за мать.
   - Матур кыз,  -  сказал Салават.  - Красивый девщонка будет... глаза...
точный мамка...
   Женщина вдруг смутилась.
   - Пошли мы, Андрюша, - сказала она.
   Муж торопливо обнял ее. Она закрестила его, и Салават отвернулся.
   Несмотря на жару, стоявшую в кузнице, за эти полночи было сделано много
оружия.
   Подумав  о  том,   какому  отряду  нужнее  всего  вооружение,   Салават
спохватился,   что  упустил  еще  одно  дело:   в  последние  дни  к  отряду
присоединилась молодежь,  вышедшая на кочевья из аулов Дуванского юрта.  Это
были  зеленые  юноши,  плохо  вооруженные,  но  горевшие смелостью и  жаждой
сражений. Их было около сотни. Как раз им-то и было оружие нужнее всех...
   Салават припомнил также и то,  что у них еще нет начальника. Ему пришла
счастливая мысль - поручить начальство над ними такому же, как они, молодому
и смелому Абдрахману.
   Обходя завод, осматривая оружие, пробуя пальцем лезвия сабель, кинжалов
и  топоров,  Салават увидал блестящие латы под молотком одного кузнеца.  Ему
оставалось еще десяток ударов, чтобы закончить работу.
   - Кому? - спросил Салават.
   - Кому надо, сударь, - ответил тот. - Хочешь - вам поднесу.
   Салават взглянул на железный нагрудник.
   - Узко  будет  вам!  -  с  сожалением заметил кузнец,  в  свою  очередь
смеривший взглядом грудь Салавата.
   - Мне не надо. Сотнику надо подарок давать, - сказал Салават.
   Кузнец ловко доделывал панцирь.
   За  грохотом молотов,  визгом сверл  и  яростным скрежетом подпилков не
было слышно человеческих голосов,  и даже ближайшему собеседнику приходилось
кричать на ухо.
   Увлекшись работой кузнеца и  стоя  спиной ко  всей кузнице,  Салават не
видел,  как  в  цех  ввалилась толпа  народу,  и  не  слыхал беспорядочных и
взволнованных выкриков за спиной.  Только тогда, когда смолк железный грохот
вокруг и кузнец,  делавший латы,  бросив свой молоток, в удивлении уставился
на середину кузницы, Салават оглянулся.
   Толпа заполнила кузню.  Впереди два старика,  отставленных за  отказ от
присяги,  несли  на  руках  мертвое  тело  и  опустили его  на  землю  среди
наковален.  Салават кинулся первым  вперед,  ожидая увидеть убитым одного из
разведчиков.  Но  убитой оказалась молодая женщина,  только что,  час назад,
приходившая с дочкой к мужу в завод. Кровь запеклась у нее на лице и платье.
   Кузнецы окружили ее молчаливым, тесным и мрачным кругом.
   - Маша!  -  беспомощно,  тихо  сказал одинокий голос,  и  Салават узнал
молодого кудрявого парня. Он стоял, не прикасаясь к трупу.
   - Кто? - с усилием спросил молодой кузнец.
   - Башкирцы, - громко ответил старик при общем молчании.
   - Русских в  сражению отослали,  а  сами  народ убивать,  -  подтвердил
второй.
   - Какие башкирцы? - громко спросил Салават.
   - Твои,  проклятый,  твои! - крикнула женщина в задних рядах. - Деревню
хотели поджечь, добра пограбили, бабу убили!..
   - Мы вам сабли да пики готовь,  мы за вас воевать,  а вы и на нас же! -
подхватила другая женщина, наступая на Салавата.
   - Иван Наумыч ушел - вы и русский народ губить!
   - Сдадимся все Михельсону!
   - Мы не враги государыне!
   - Бить  вас  самих!  -  кричали со  всех сторон заводчане,  наступая на
Салавата. Отдельных голосов уже не было слышно, все слилось в дикий рев.
   Заполнив кузницу, толпа, как перелившаяся через край, теснилась и за ее
дверьми. Салават растерялся.
   - Какие башкирцы, какие? - еще раз громко, в отчаянии, повторил он.
   Но  его никто не слыхал и  не слушал...  Словно звериный вой раздавался
кругом...  И  вдруг сквозь расступившуюся толпу литейщик -  начальник обоза,
широкоплечий рыжий силач -  втащил за  шиворот молодого башкирина и  швырнул
его на землю, в ноги толпе.
   - Вот он! - громко воскликнул литейщик.
   Пленник вскочил на ноги. Это был Абдрахман... Он стоял, дерзко глядя на
всю толпу.  Глаза бесстрашно и злобно горели. Будь в руках у него оружие, он
бросился бы на всех сразу.
   - Абдрахман?!  -  в смятении произнес Салават. И через силу он громко и
внятно спросил: - С кем был?
   - С ханом, - твердо сказал Абдрахман, смело взглянув в лицо Салавата.
   - Изменник!..  - шагнув вперед, сказал Салават, и голос его пресекся от
гнева.
   - Я  не  изменник хану,  -  ответил юноша.  -  Он  послан богом,  чтобы
избавить башкир  от  русских...  Я  первый его  наиб.  -  Абдрахман заключил
дерзко: - Хан не станет кнутом бить башкир для забавы русских...
   - Ты убил женщину? - перебил его Салават.
   - Я, - так же смело и прямо признался Абдрахман.
   Толпа заводчан замолкла,  следя за допросом,  в  котором не понимала ни
слова.
   Салават молча выдернул из-за пояса пистолет.
   - Тохта!  Тор,  тор,  Салават!* - вдруг закричал старик, протолкавшийся
сквозь толпу.  Это был лесной кузнец, отец Абдрахмана. Он хотел закрыть сына
своим телом.
   ______________
   * Погоди! Стой, стой, Салават!

   - Я  спас  тебе  жизнь,  -  торопливо сказал  Абдрахман,  и  голос  его
сорвался, но глаза глядели все так же без страха в лицо Салавата.
   Старик не успел заслонить собой Абдрахмана от пули.
   - Абдрахман'м! - отчаянно закричал старик и упал на труп сына.
   Чтобы скрыть лицо от  людей,  Салават отвернулся и  отошел к  одному из
пылающих горнов.
   Молча  стояла  над  трупами заводская толпа.  В  тишине слышался только
старческий крик отца Абдрахмана.
   - Сын мой, сын! Абдрахман! - кричал он со старческим хрипом. - Бей, бей
и меня,  ты, грязный отступник! - Он разодрал одежду и обнажил темную грудь.
- Режь ножом,  бей,  стреляй!  -  кричал он.  Лежа в ногах убитого сына,  он
поднял вверх руку.  -  Будь проклят!  -  воскликнул он.  -  Будь ты хромым и
слепым! Пусть сын твой будет горбатым и глухонемым!
   Салават не слыхал ничего.  Он не слышал ни плача осиротелой девочки, ни
проклятий старика, ни самой тишины за своей спиной...
   Он сам не боялся смерти и потому всегда убивал спокойно.  Он никогда не
задумывался над убитым. Солдат, офицер, дворянский холоп, защищавший жизнь и
жилище своего господина,  -  много их  погибло от  выстрелов и  ударов юного
батыра, и Салават, убивая, не вспоминал их лиц.
   Но  смерть Абдрахмана была необычна.  Смерть от руки того,  кому сам он
спас жизнь.  Казнь за  чужую вину...  Как  мог этот мальчик принять на  веру
новую проповедь единения с русским народом?  Привыкший с рождения ненавидеть
русских,  окруженный людьми, источавшими ненависть в каждом слове и взгляде,
как мог он стать вдруг иным,  чем Бухаир,  Айтуган и Аллагуват?  Сам Салават
три  года бродил по  земле,  скитался и  жил среди русских,  прежде чем стал
вполне верить в дружбу Хлопуши и принял его правду.  Салават стоял у жаркого
горна,  но тело его обдавал холод. Кругом шла война! Юноше трудно быть дома,
когда старшие взялись за оружие. Он не выбирал - народ привел его под власть
Пугачева,  призвавшего их  словами,  сказанными Салаватом безвестному купцу.
Эти слова башкирского воина и  певца дошли до башкирских сердец,  и народ им
поверил...  Бухаир подчинил и  сломил Абдрахмана хитростью.  Оставив с собой
мальчишку,   Салават  думал  его  подчинить  лаской  и  дружбой.   Но  дикая
непокорность и  вольнолюбие не  могли  примирить горячего юношу с  воинскими
порядками,  царящими в  стане пугачевцев.  Чувство племенной чести и гордое,
пылкое  самолюбие  не  могли  допустить  позорного  унижения  сородичей.  Он
взбунтовался.  Куда  ему  было  идти?  Пятеро  воинов,  освобожденных им  от
наказания, убежали в шайку поборников исламизма с игрушечным ханом, царившим
над ними. Следом за ними бежал через несколько дней и сам Абдрахман...
   "Он мог бы быть преданным,  верным другом,  любимым братом, этот горный
орленок,  этот красивый мальчик со смелым взглядом и вздернутой головой",  -
думал о нем Салават.
   В  ушах  его  глухо  ухала кровь,  словно мгновения,  летя,  взмахивали
легкими крыльями.
   "Время уходит!"  -  мелькнуло в уме Салавата.  -  Еще немного -  и враг
перегонит нас, и страшная смерть Абдрахмана станет тогда бесплодной..."
   Салават повернулся от  горна  внезапно,  шагнул  к  наковальне,  поднял
кувалду и тяжело,  со всего размаху,  ударил. Звон всколыхнул толпу. Взгляды
всех устремились к Салавату.
   Тяжелый,  упругий рывок  от  удара  стали  о  сталь встряхнул все  тело
Салавата и сразу собрал словно в узел все нужные мысли.
   Салават вдохнул полной грудью воздух,  и  голос  его  прозвучал гулко и
внятно.
   - Русский народ!  - негромко, но твердо сказал он, обращаясь ко всем. -
У нас один царь,  одна воля,  одна кровь...  Час время терять нельзя. Черная
птица летит на наше гнездо.
   Салават опустил голову, словно ища слов, и вдруг громко, беспрекословно
добавил:
   - Айда все, на коней садиться!
   Заводские рабочие поняли,  что  было в  душе Салавата.  Быстро пошли во
двор.  Салават  взглянул на  ненужные новые  латы,  в  которые  думал  одеть
Абдрахмана, и вышел вслед за толпой.
   Во дворе его встретил гонец из дозора.  Он сообщил,  что у реки Уйтеляк
Михельсон остановился ночлегом.
   Предрассветный холод,  фырканье лошадей,  неясные очертания вооруженной
толпы,  сдержанный  разноголосый  говор,  скупые  движения  -  все  отвлекло
Салавата от  Абдрахмана.  Он  стал  опять  начальником войска и  понял,  что
Абдрахман должен был умереть для восстановления единства башкир и русских.
   Перед  лицом  опасности вспышка вражды  рассеялась.  Смерть  Абдрахмана
словно бы искупила его вину и вновь привлекла доверие русских к башкирам.
   Они вышли с  завода без криков,  без шума и  направились к  башкирскому
табору. Они сознавали, что надо спешить, и двигались быстро.
   Уверенность возвратилась к  Салавату,  когда он  увидел Кинзю во  главе
готового к  бою войска.  Башкиры сидели уже в седлах.  Коши их были сложены.
Стада и обозы с поклажей готовились тронуться за реку Сюм.
   Кинзя подал знак  башкирам,  и  весь огромный отряд широкой живой рекой
потек вперед.

   Военные учения  Белобородова не  прошли  даром:  все  войско  двигалось
стройно, уверенно и спокойно. Позади на сильных, сытых заводских конях везли
пушки.  Салават любовался отрядом.  Припустив коня, он обогнал весь отряд и,
став во главе его,  ловким движением выдернул саблю из ножен. Он снова верил
в свою удачу и хотел передать эту веру своим воинам.
   Высланные вперед разъезды то и  дело присылали людей с  вестями о  том,
что дорога свободна.
   И вдруг брат Салавата Сулейман, ехавший рядом с Кинзей, заметил впереди
группу  всадников,  поспешно скакавших навстречу.  Это  был  дозорный отряд,
которому удалось  захватить разъезд Михельсона.  Их  вести  были  нежданны и
ошеломляющи:   оказалось,   что  хитрый  "Иван  Иваныч"  провел  пугачевцев:
уверенный в  том,  что  за  ним следят,  он  сделал вид,  что остановился на
ночлег,  велел  разжигать костры и  варить пищу,  а  через час,  как  только
стемнело,  покинув стоянку,  он бешеным маршем бросил отряд вперед.  За ночь
прошел он целый дневной переход и поднимался теперь по склонам Аджигардака.
   Пленные рассказали,  что у  него в  отряде меньше тысячи гусар и  всего
только  три  пушки.  И  хотя  отряд  его  по  числу  ничтожен в  сравнении с
пугачевцами, все же идти напролом было бы не умно.
   Салават  остановил свой  отряд.  Приходилось все  перестраивать наново.
Оставив мысль о занятии Аджигардака, надо было спешить на перевалы ближайших
Ильмовых  гор,  господствовавших над  переправами  через  реку.  Наполненная
бурным потоком холодной мути, река могла стать хорошей защитой.
   Со  своим новым планом послал Салават гонца к  Белобородову на реку Ук,
призывая спешить на помощь и ударить во фланг Михельсону.
   Кони,  задыхаясь, храпели, когда поспешно тащили по горным тропам пушки
и  груз ядер.  И  вот наконец взгромоздились на перевал.  Теперь пригодилась
белобородовская военная муштра:  именно  здесь,  с  перевала,  упражнялись в
пальбе из пушек.  Из-за дождливой, туманной мути сейчас не было видно ничего
впереди,  но пушки поставили так,  как ставил их Белобородов,  когда учились
стрелять: это были как раз места, наиболее удобные для прохода войск.
   "Хитрый,  - подумал о Белобородове Салават, - знал, для чего здесь учит
палить из пушек".
   Небо  было  густо  облеплено тучами.  Рассвет  наступал медленней,  чем
всегда.
   Разведчики сообщили,  что  Михельсон не  ждет и,  перевалив Аджигардак,
ломится дальше вперед.
   Однако за серой сырой мглой ничего еще увидеть было нельзя.
   - Пятеро охотников в разъезд! - громко вызвал Салават.
   Никто не ответил.
   - Сотников сюда!  - позвал Салават. - Каждый выделит по одному человеку
в опасное дело, - приказал он.
   Кинзя подъехал к нему.
   - Я поеду, - сказал он. - Куда надо?
   Салават обрадованно взглянул на него.
   - Ты лучший друг, Кинзя... Храбрый воин... Ты настоящий башкирин!
   Кинзя просиял от радости, что заслужил похвалу друга.
   - Что делать? - спросил он, радостно смущенный.
   - За туманом мы не увидим солдат,  -  объяснил Салават,  - но пушки уже
наведены на  переправу,  им  негде больше идти.  Ни правее,  ни левее они не
пойдут.  Поезжай вниз,  скачи к  переправе.  Спрячься и  жди.  Когда с тобой
поравняются солдаты -  стреляй, - это будет знак. Если тебя не убьют солдаты
и минует наша картечь,  скачи вперед них и не стреляй до самого осокоря, что
над белым камнем. Стреляй, когда туда подойдут солдаты, - туда тоже наведены
наши пушки... или не стреляй, а кричи громче.
   Сотники привели десятерых башкир.