мского села Николо-Березовки, Игнашка Иванов, как прозвали его царицыны
начальники, стал атаманом и приводил Прикамье в верность Пугачеву.
   Надо было двигаться дальше,  по  указу царя захватывать новые крепости,
оставив Красноуфимск позади.
   Салават призвал к  себе назначенного атаманом крепости казака Иванова и
есаула Матвея Чигвинцева.
   - Силы довольно у  вас,  народ с  вами,  -  сказал Салават им обоим.  -
Государь указал до самой смерти стоять,  крепость держать,  разъезды по всем
сторонам высылать. Какая весть будет - сейчас ко мне посылать гонца.
   - Не тревожься,  полковник Юлаич, мы ведь народ-то бывалый. Не слыхать,
чтобы знатные силы какие под эти места собирались, - сказал Иванов.
   - Ну,  смотри,  чего плохо будет,  вино пьешь, проспишь - на себя пеняй
богу, смертью казню!.. А станешь народ обижать, подарки тащить, деньги брать
от народа -  и тоже повешу... Чтобы жалобы не было на тебя никакой! Государь
ведь за правду идет, и мы будем за правду...
   Перед выходом из  Красноуфимска Салават,  по казацким обычаям,  призвал
горожан на круг.
   - Вот вам, народ, государевы верные слуги - атаман Иван Иванов да есаул
Чигвинцев Матвей. Они для добра во всем промышляют. Ослушности им никакой ни
в чем не чинить, а на того, кто их слушать не станет, великий штраф будет от
государя,  -  сказал Салават,  обращаясь к кругу.  - А ежели они в чем народ
обидят, то к нам отпишите. Государь никому не простит, кто народ обижает!
   - А  где нам тебя отыскать,  господин полковник?  -  выкрикнул из толпы
одинокий голос.
   - Не соломинка в поле - как-нибудь сыщешь! - с усмешкой сказал Салават.
   Араслан Бурангулов был  храбрым сотником.  Одним  из  первых на  призыв
Салавата взялся  он  за  оружие  в  погоне  за  провиантским отрядом в  селе
Камышлы.  С  того дня  Араслан сам набрал довольно народу,  храбро бился при
взятии Сарапуля и одним из первых ворвался в Красноуфимск.  Несколько мелких
редутов было захвачено им,  не один гусарский разъезд был им побит и  взят в
плен.
   Салават, уходя в поход, оставил его защищать Красноуфимскую крепость.
   - Верно стой,  Араслан-подполковник, - сказал ему Салават. - Ни в какую
сторону сердце свое не  пускай отклоняться.  Если воры возьмут город,  то  с
тылу на нас ударят.  Стены,  дороги, реку держать велю тебе именем государя.
Окопы и засеки я твои осмотрел - все построено ладно. Держись, Араслан.
   Канзафар  Усаев  вышел  в  направлении  Екатеринбургской  крепости,   а
Салават,  расставшись с ним,  отправился под Кунгур,  под которым недели две
уже  стояли  войска пугачевцев:  командир башкир Батыркай,  заводской атаман
Петр  Лохотин и  казачий яицкий  атаман  Михайла Мальцев обложили Кунгурскую
крепость со всех сторон.
   Несколько приступов на крепостные стены уже было отбито.
   Десять из четырнадцати пушек,  взятых в Красноуфимске,  шли с Салаватом
на помощь войскам, осаждавшим Кунгур. За ними везли подводами порох, картечь
и ядра.
   С самим Салаватом ехало всего сотни три молодых всадников, но имя героя
и  пушки,  которые  вез  он,  должны  были  впятеро  увеличить  силы  войск,
осаждающих крепость.
   Конный разъезд по пути прискакал к Салавату сказать,  что вдоль по реке
Уфе нагоняет их тысячный конный полк. Тотчас заняв вершину горы, Салават сам
расставил на  ней  пушки,  заслоняя дорогу  к  Кунгуру,  и  выслал разъезды,
надеясь разбить с горы пушками любого врага.
   К вечеру,  возвратясь,  разъезды сказали,  что это идет им же на помощь
войско царя,  набранное по горным заводам и из крестьян-хлебопашцев. Салават
решил дождаться его.
   Только утром  другого дня  показалось войско вдали  на  белизне снегов.
Салават выехал навстречу начальнику.
   Крепкий,  рослый,  широкоплечий атаман,  ехавший впереди приближавшейся
рати  повстанцев,  показался Салавату знакомым,  но  он  не  сразу признал в
грозном военачальнике с  широкой черной бородой,  как  сединой,  покрывшейся
инеем,  перепоясанном саблей, с ружьем за плечами и с бригадирским знаком на
лихо   заломленной  мохнатой  казацкой  папахе   табынского  кузнеца   Ивана
Степановича Кузнецова, с дочкой которого, черноглазой пылкой Оксаной, провел
Салават любовную ночь...
   Бригадир Кузнецов тоже  не  сразу узнал Салавата.  Лишь  повитавшись за
руки и поглядев друг другу в глаза, оба они улыбнулись, как старые знакомцы.
   - Здоров, господин Салават-полковник! - приветствовал табынский кузнец.
   - Здоров, господин бригадир! Иван Степаныч, кажись...
   - Верно вспомнил -  Иван  Степаныч!  К  тебе  я,  полковник,  -  сказал
Кузнецов.  -  Государь  указал  мне  тебе  пособить.  Ведь  ныне  я  главный
российских и азиятских войск предводитель.
   Соединив отряды и  не сходя с лошадей,  они продолжали вместе поход под
Кунгур, обмениваясь новостями и совещаясь о планах дальнейших действий.
   Салавату  не  раз  хотелось  спросить Кузнецова об  Оксане,  но  он  не
решался, а сам Кузнецов ни словом не помянул о дочери.
   Была середина января. Стояли морозы...
   Недалеко уже оставалось до  Кунгура,  когда в  лесу разъезд,  высланный
Батыркаем, встретил отряд Кузнецова и Салавата.
   - Не дело вам,  атаманы,  вести свое войско при белом дне. Ночи выждали
бы в лесу,  чтобы не знатко в Кунгуре было, что войско пришло. То бы мы, как
зверя в  берлоге,  их там обложили,  -  сказал Петр Лохотин,  встретивший их
около полудня.
   Только ночью без шума вошли воины в ближние деревеньки под самый Кунгур
и стали в них по дворам,  потеснив команды,  стоявшие раньше,  и не разбивая
своих таборов.
   Ярким морозным утром Салават с  Кузнецовым и  Батыркаем пустились,  под
видом простых воинов, осматривать крепость со всех сторон.
   В  противоположность Красноуфимской крепости и  ряду  мелких острожков,
сдавшихся после взятия Красноуфимска,  эта крепость -  Кунгурская -  не была
обветшалой и разоренной прежними восстаниями:  новые башни,  новый,  крепкий
острог,  недавно возведенные новые высокие бастионы -  все  делало ее  более
грозной и неприступной, чем окружающие острожки.

   Осаждающие войска не  стояли в  непосредственной близости от кунгурских
стен.  Мороз  загнал  их  по  соседним деревенькам вблизи дорог,  ведущих из
города,  и  гарнизон крепости то и дело производил вылазки.  Когда Салават и
Кузнецов были  вблизи крепости,  к  ее  стенам под  военным конвоем как  раз
подходил обоз  в  полсотни возов,  груженных хлебом  и  сеном:  высланные из
города  фурьеры разжились продовольствием и  фуражом и  решили  прорваться в
город.
   Наблюдая издали  приближение обоза  к  крепости,  Кузнецов и  Салават с
досадой  подумали о  том,  что  командиры осадных войск  прозевали обоз,  но
Батыркай,  бывший с ними,  лишь рассмеялся,  услышав такое предположение,  и
указал на  лощину,  где  вдруг  вдоль  реки  замелькали откуда-то  взявшиеся
башкирские лыжники  с  луками  и  колчанами за  плечами.  Каждый  из  них  в
отдельности был похож на обычного лесного охотника,  но, собранные в отряд в
три сотни человек, они стали воинской силой.
   Собирая по деревням людей в войско,  Салават несколько раз встречался с
тем,  что бедняки пастухи не могли выйти на царскую службу, потому что у них
не было лошадей.  Это он сам,  Салават, собрал их в отряды лыжников. Первому
из этих отрядов он сам поставил начальником и  предводителем горного пастуха
Сары-Байсара, дав ему чин поручика.
   Лыжники Сары-Байсара в  полку Батыркая,  посланного первым под  Кунгур,
стяжали почет и славу бесстрашных бойцов.
   В  белых  сермяжных шубах,  привычные укрываться в  снегах  от  зоркого
зверя,  они незаметно подкрадывались к  врагу,  внезапно обрушивались дождем
метких  стрел  и,   обнажив  медвежьи  ножи,  смело  мчались  в  смертельную
рукопашную схватку... В быстроте они состязались с конницей, а там, где снег
был  глубоким,  опережали коней,  мчась  как  ветер...  Опытные  дозорные  и
разведчики,  быстроногие вестники,  не знающие страха в рукопашном бою,  они
были незаменимы в зимнее время.
   Лыжники давно уже выследили обоз, приближавшийся к крепости.
   Перед самым городом лыжные дозоры обогнали обоз  и  предупредили о  нем
свой отряд, и вот по лощине вдоль Сылвы охотники выбежали на добычу.
   Предводитель лыжников Сары-Байсар,  заслонив рукой глаза, вглядывался в
крепость,  переводил узкие,  раскосые глаза на  обоз  и  снова на  крепость,
определяя расстояние и взвешивая собственные силы и время.
   Обоз ехал в сопровождении драгунского взвода. Сары-Байсар колебался.
   - Можно поспеть теперь,  -  как бы отвечая на его мысль,  сказал за его
спиной юркий,  малорослый,  похожий на  мальчика воин.  -  Наши лыжи не хуже
аргамаков и уж, конечно, быстрей этих кляч.
   - Ружья у них, - опасливо заметил Сары-Байсар, почесывая скулу.
   - Они из ружей будут мимо бить,  а наши луки без обмана,  -  запальчиво
возразил малыш.  -  Ты забыл, Сары-Байсар, мы привыкли бить зверя на бегу. Я
ни разу еще не промахнулся ни по лосю,  ни по козе, а в позапрошлом году мне
случилось перегнать оленя,  да так, что он, прыгнув, увяз в снегу от прыжка,
а я перепрыгнул через него с обрыва и тут же его убил.
   Воины, слушавшие разговор, захохотали.
   - Вахабка всегда так: и бегает быстрее оленя, и летает выше орла, даром
что ростом с лапоть.
   - Чем  разговаривать,  мы  бы  уже  захватили  обоз,  -  неодобрительно
обернулся ко всем маленький Вахаб.
   - И захватим, - поддержали из толпы.
   - Опоздали.   Из   крепости  помощь  выйдет,   -   возразил  осторожный
Сары-Байсар.
   - Успеем, агай, уйдем! - подбодрило несколько голосов.
   - Ну, айда, коли так.
   - Айда! - подхватили лыжники, и легкий ветерок, дувший им в спины, стал
отставать.
   Снег  скрипел,  лыжи свистели,  люди ровно и  часто дышали,  выбрасывая
палки.  В  обозе их  заметили и,  повернув задами возы,  прикрывшись сеном и
мешками хлеба, приготовились к бою.
   На выстрел из лука лыжники остановились и спустили стрелы.  Люди тотчас
попрятались за сено. Не видно было, попала ли хоть одна стрела.
   В ответ им грянул ружейный залп.
   - Алла! - крикнул Сары-Байсар, и снова заскрипели лыжи, и еще не успели
драгуны приготовиться ко второму залпу, как лыжники были под возами сена.
   Драгуны заняли еще полдесятка возов,  превратив их в бастион, и, сверху
прикрытые сами  от  стрел сеном,  били  по  нападавшим.  Лыжники под  пулями
бросились обрубать постромки.
   Завязалась свалка  с  возчиками,  обывателями городка:  дрались  просто
кулаками,  обрубленными оглоблями,  топорами,  и  вдруг среди шума сражения,
треска и грома выстрелов послышался крик драгун:
   - Держись, братцы! Из крепости помощь!
   Из  крепости действительно вышел драгунский отряд на  помощь обозу.  Но
вдруг с заднего воза поднялся столб пламени с дымом. Как живой, покатился по
снежному полю пламенный ком, мечась между возами и зажигая их. Столб пламени
поднимался уже от  пятого или шестого воза с  краю и  дальше.  По ряду возов
помчался огненный живой зверь,  дико визжа и зажигая новые возы. Испуганные,
опаленные кони рванулись к  крепости,  неся под ее новые стены свой пылающий
груз.  Драгуны,  залегшие на возах, в ужасе прыгали из огня и рассыпались по
полю.  Лошади  под  драгунским отрядом,  выехавшим  из  крепости,  дыбились,
испуганные и  смятые бешеным огненным поездом.  Они  шарахались в  стороны с
дороги и вязли в снегу. На дороге пешими оставались хозяева обозных лошадей,
человек сорок.  Их лыжники захватили в  плен и погнали обратно к реке.  Тех,
кто не хотел идти, убивали, иных связывали и волочили за собой по снегу, как
салазки.
   Маленького охотника Вахаба везли двое товарищей.  Это  он,  вместо того
чтобы тянуть бесплодную перестрелку из лука, засел под задним возом и упорно
высекал огонь,  пока не зажег воз.  Это он,  как огненный зверь,  метался от
воза к возу с охапками горящего сена. Несмотря на страшные ожоги, он одержал
победу и лишил крепость продовольствия и фуража.
   Одежда на  нем  была  вся  сожжена.  Грудь обожжена,  лицо  в  багровых
волдырях,   брови  и  ресницы  исчезли,   вместо  них  были  красные  пятна,
окаймлявшие воспаленные узкие глазки; он стонал:
   - Снегу!.. Пить!..
   Ему дали снегу.
   - Улям...  Хазер улям...*  -  простонал он.  -  Положите меня  здесь...
Умру...
   ______________
   * Умираю... Сейчас умру...

   Но его не положили. Его несли дальше.
   - Сары-Байсар, - позвал умирающий.
   - Я  ведь  правда тогда  перегнал оленя...  -  прошептал умирающий юный
герой.
   - Знаю...  вижу...  -  ответил Сары-Байсар и подумал: "Верно, ты уже не
перегонишь сегодняшнего заката".
   Пленники рассказали,  что  гарнизон в  крепости сильный,  пушки  новые,
солдат много  и,  кроме гарнизона,  все  кожевники города вооружены и  будут
сражаться.
   Ни  Салават,  ни  Кузнецов не  приуныли,  услыхав это.  Они не поверили
пленникам,  подумали, что те обманывают, и даже хотели было повесить их всех
за обман,  однако рассудили,  что лучше привлекут горожан,  если обойдутся с
пленниками добром.
   Их  накормили,  отвели для них две избы и  оставили под охраной,  кроме
двоих, которым вручили пугачевские манифесты и пустили в город.
   Вместе с  бывшими ранее под Кунгуром силами пугачевцев их собралось тут
теперь четыре тысячи воинов.
   Батыркай уже испытал сильные и слабые стороны крепости.
   Объехав  и   осмотрев  ее  вместе,   все  начальники  взялись  готовить
решительный приступ на кунгурские стены. Его готовили ночью.
   В  тишине  подвезли и  поставили пушки  против  крепостных батарей.  Но
только что их расположили,  как крепость грянула пушечным залпом и несколько
бомб  ударилось возле самой артиллерийской площадки повстанцев.  Пролетевшим
ядром убило одного канонира.
   В  то же время послышались крики и стрельба с противоположной стороны -
это начал приступ отряд Сары-Байсара.
   Сары-Байсар мстил за умершего от ожогов маленького Вахаба.
   - Пора, - сказал Салават, и фитили задымили, загрохотали удары пушек.
   Пушки зарядили снова, когда часть отряда под командой Батыркая пошла на
приступ.  Почти одновременно выстрелы и крики послышались слева, где с пятью
сотнями башкир были сотник Акжягет и Петр Лохотин.
   - Зажигай! - крикнул Салават и тотчас вслед за новым залпом пушек вынул
саблю и помчался впереди своего отряда.
   И когда они уже спешивались,  чтобы лезть на стены, в городе разгорелся
пожар:  одно  из  ядер,  пущенных  Салаватом,  зажгло  какую-то  постройку в
крепости,  и яркое пламя плескало в небе, озаряя все кругом красным блеском.
Этот-то  свет и  погубил приступ:  крепостные капониры при нем вернее навели
пушки,  грянул  короткий картечный залп,  раненые лошади  взвились на  дыбы,
закричали люди,  кое-кто  повернул  назад.  Из  крепости  вылетели  драгуны.
Салават увидел,  что он остался один,  повернул коня и поскакал за бегущими,
чтобы удержать их от бегства.
   Это  были  юнцы,  в  первый раз  покинувшие родные деревни.  Ранее  они
выезжали из  родных аулов лишь на кочевья.  Многие из них никогда не слыхали
порохового выстрела.  Удары пушек,  заряженных картечью, ядра, гром ружейной
пальбы привели в ужас коней и заставили дрогнуть сердца всадников...
   Окрики Салавата остановили их. Пересилив свой ужас перед огненным боем,
они удержали коней и  кто с  чем попало -  с саблями,  пиками,  топорами,  -
остановясь перед стремительным напором драгун,  снова вступили в бой.  Но со
стороны защитников крепости это  был  лишь  хитрый маневр:  завязавшийся бой
преградил натоптанную,  ровную дорогу на подходе к крепости и отрезал первую
волну  шедших  на  приступ  людей  от  подкреплений,  которые,  поспешая под
крепостные стены, теперь тонули в сугробах.
   Защитники крепости расправлялись с  теми немногочисленными повстанцами,
которые  успели  прорваться  под  ее  стены.  Они  обливали  их  кипятком  и
растопленною смолой,  сбрасывали им на головы камни и  били в упор из ружей,
пока те не отступили и не начали отходить, обессиленные потерями.
   Казаки атамана Михаилы Мальцева рванулись к крепости в обход дороги, по
целине, завязли в сугробах, бросили в снегу лошадей и пустились пешком, но и
пешком  было  трудно одолевать снежную целину и  наметенные сугробы.  Казаки
тонули по грудь и  по пояс в  снегу,  и  тут-то удар за ударом стали их бить
картечные выстрелы с крепости...
   После  упорной схватки отряд  Салавата стал  теснить драгун  к  городу.
Разгоряченные битвой юнцы с победными криками стремились за ними.
   Как раз в  это время должен был из  засады подойти на помощь штурмующим
Кузнецов. Салават оглянулся и увидал бурно мчавшихся конников, вот они почти
подошли вплотную...  и вдруг...  залп за залпом ружейными выстрелами конница
начала  осыпать  башкир.   Защитники  крепости,   ободренные  помощью,   еще
ожесточеннее сбрасывали камни на головы идущих на приступ пугачевцев. В тылу
Салавата,  вместо  Кузнецова,  оказался отряд  драгун,  которые  перехитрили
повстанцев, выехав через северные ворота города.
   По дороге они захватили обоз Кузнецова, а часть их, завязав перестрелку
с Кузнецовым из леса, отвлекла его главные силы.
   Сары-Байсар, также отбитый от стен крепости, со своими лыжниками мчался
на помощь Салавату.
   Поредевший отряд Салавата бился из последних сил,  сжатый с двух сторон
городской вылазкой.
   Сам  Салават криком бодрил товарищей,  поспевая везде,  где люди падали
духом,  где враг начинал осиливать.  Вдруг Салават выронил саблю, пошатнулся
и, бросив поводья, пополз с седла.
   Толстый,  грузный всадник, все время как тень следовавший за Салаватом,
подхватил его и перекинул, уже бесчувственного, к себе на седло. Схватив его
коня под уздцы,  отбиваясь ударами топора от драгун,  он промчался сквозь их
цепь.  Драгуны погнались за ним,  окружили, но в это время подоспели лыжники
Сары-Байсара.  Они подкатывались под самые ноги драгунских коней,  хватались
за холки,  за стремена,  за луки, короткими ножами сбивали с седла всадников
и,  превратившись в конников, топтали повергнутого врага. Они защищали Кинзю
с безжизненным Салаватом на седле,  но не могли уже сдержать бегства башкир,
лишенных своего командира.
   Еще один штурм был отбит.


ГЛАВА ПЯТАЯ

   Раненого Салавата бригадир Кузнецов,  как старший чином,  велел отвезти
на родину для лечения.
   В  сопровождении сотни башкир везли его к родному аулу.  За эти месяцы,
что он провел,  не сходя с седла,  в битвах,  Салават много передумал.  Даже
обычная спутница в  прежнее время -  песня -  реже навещала его;  она любила
тишину и задумчивость, а где было взять теперь тишины, когда каждый шаг надо
обдумывать, когда каждый миг надо ожидать выстрела не в лоб, так в спину?
   Лежа в  санях,  на  подушках,  Салават думал теперь не о  нападении или
защите,  не о  сегодняшней неудаче.  Он думал о  всем большом деле,  которое
начал.  Надо  было  неустанно  раздувать пламя.  Надо  было  всюду  поспеть,
подхватить каждую искру и  разжечь ею  горы  и  степи.  Теперь,  когда народ
решился  восстать,   когда  сотни  русских,  башкирских,  татарских  селений
восстали,  нельзя уже было терять времени,  нельзя бездействовать,  чтобы не
ослаб жар, - и как раз в это время Салават выбыл из строя...
   - Кинзя, сколько дней я лежу? - спросил Салават.
   - Пятый день,  агакай,  -  ответил Кинзя.  -  Лежи,  лежи,  не  подымай
головы...
   - Чудак ты!  Как же  лежать?!  Ты считай:  если каждый день подымать по
одной деревне, и то было бы пять деревень. Ай-ма?
   - Верно, - нехотя пробурчал Кинзя.
   - Ну,  так вот,  а  я тут лежу...  А ты,  как баба,  возле меня ходишь,
башкиры спят... и огонь войны так потухнет... Раздувай огонь!..
   - Тише ты,  Салават,  -  уговаривал его  друг.  -  Народ ведь и  сам не
отступится, что ты! Народ сам горит, а ты береги свои силы...
   - Раздувай огонь! - не слушая, выкрикнул Салават и внезапно запел:

   Люди, надуйте волосатые щеки,
   Помогайте дуть холодному ветру.
   Пусть пляшет по крышам боярским