Он  вынул  со  дна  сундука кольчугу и  мигом ее  натянул на  себя.  Он
приготовил сукмар и кинжал, лук, и стрелы, и боевой топор.
   Амина, войдя, увидела приготовления к бою.
   - Война?! - в страхе вскричала она.
   - Садись на  коня.  Кинзя проводит тебя к  матери!  -  коротко приказал
Салават.
   - А ты?
   - Скорей! - вместо ответа заторопил Салават. - Если солдаты узнают, что
ты мне жена, они обидят тебя.
   Салават  взглянул в  сторону кошей.  Оттуда  вздымалась пыль  -  мчался
всадник.
   - Проедете тут,  - указал Салават в сторону, противоположную кочевью, -
тут лесом никто вас не встретит.
   - Я мигом вернусь, Салават, - шепнул, уезжая, Кинзя.
   Салават остался в  коше один.  Он осмотрел еще раз оружие и взглянул на
спешившего к его кошу скакуна, но не мог узнать всадника.
   На всякий случай он приготовил стрелу и вдруг разглядел женщину...  Еще
миг - он узнал Гульбазир. Она мчалась к нему во всю мочь; конь ее не скакал,
а словно стлался по воздуху.
   Она удержала коня, подскакав вплотную, и Салават подхватил ее и спустил
с седла.
   - Ты ко мне?!  -  не скрывая радости и восхищения, воскликнул он, держа
ее за плечи, глядя в ее лицо.
   - Где твой русский? Солдаты пришли на кочевку, - торопливо сказала она.
   - Я готов их встречать, - ответил Салават.
   - Спасайся скорей! - крикнула девушка.
   - От тебя? - со смехом спросил Салават. - Я не вижу других врагов.
   - Смотри! - указала она.
   И Салават увидал десяток всадников, мчавшихся от кочевки старшины.
   - Спасайся туда,  -  указал Салават девушке ту  же  тропу,  что Амине с
Кинзей.
   - А  ты?  -  спросила Гульбазир тем же тоном,  как Амина,  и столько же
тревоги было в ее голосе.
   - Гости ко мне. Надо ждать, - с усмешкой сказал Салават.
   Она поняла его.
   - Твоя  жена  ускакала.  Я  буду  прислуживать за  столом  и  подносить
угощение,  -  ответила Гульбазир, складным движением выдернув из его колчана
стрелу и подавая ему.
   - Рустамбай не простит тебя,  девушка,  -  сказал Салават.  - Твой отец
тебя проклянет. Уезжай обратно - никто тебя не увидит.
   - Я буду с тобой до смертного часа, - сказала она, глядя восторженно на
Салавата.  -  Когда на  Кильмяка-батыра напали киргизы,  его сестра всю ночь
подавала ему стрелы, пока они оба не пали в бою.
   Всадники стремительно приближались к Салаватову кошу.  Стрелы уже могли
их достичь, но вдруг Салават узнал в них башкир.
   - Свои, - прошептал он в испуге. - Спрячься скорее!..
   И Гульбазир,  не страшившаяся солдат, как испуганная лисица, скользнула
за  кош,  вскочила на  своего конька,  и  Салават услыхал только удаляющийся
хруст под конскими копытами...
   Десяток всадников,  примчавшихся от  кочевки Юлая,  были  старые друзья
Салавата.  Они поняли писаря и  вернулись к  другу.  Писарь их  уверял,  что
Салават  крестился и  стал  русским,  но  вот  появились солдаты,  и  Бухаир
подскочил к их начальнику,  что-то нашептывает ему,  Бухаир угодливо вытащил
из-за  пазухи цепь,  чтобы  предать Салавата русским солдатам...  Они  мигом
поняли,  что Салавату грозит опасность. Не писарь ведь - Салават натянул лук
Ш'гали-Ш'кмана,  это  он  не  хотел давать лошадей на  заводы.  Салават стал
первый звать в горы весь юрт...  И юнцы,  не дождавшись, когда станут читать
"бакет", вскочили по седлам, чтобы оружием защитить Салавата.
   - Не дадим в обиду тебя, Салават! - закричал Абдрахман.
   - Мы все за тебя! - зашумели Вахаб и Юнус.
   - Веди на солдат!.. - возбужденно требовали юнцы.
   Кинзя тоже примчался обратно. У всех у них в руках были луки, сукмары и
топоры. Они считали, что час восстания пробил. Все были готовы к битве, и не
хватало только врага.  Они  не  знали того,  что  возле коша Юлая уже  мирно
варится бишбармак,  что солдаты спокойно беседуют со  старшиной,  что там же
сидят мулла, и Рустам, и Бурнаш, ожидая старшинского угощения...
   Салават растерялся,  еще не решившись,  что делать с "войском", которое
вдруг явилось само,  без призыва,  в  жажде сражения,  как вдруг со  стороны
кочевья вместо отряда солдат появился еще одинокий всадник, и все признали в
нем старшину.
   - Вы приготовились на войну, жягеты? - спросил, подъехав, Юлай. - Скоро
собрались.  А  ты  за начальника,  Салават?!  Война ждет вас,  дети.  Завтра
поедете все на войну.
   - А где солдаты? - спросил Салават.
   - Солдаты сидят у  меня,  угощенья ждут.  Бумага пришла:  кто пойдет на
войну, с того лошадей не берут, слава богу...
   - Против кого воевать? - спросил молодой Абдрахман.
   - Беглый казак  Пугач  назвался царем и  бунтует против царицы.  Царица
зовет на него башкир. Поезжайте все по своим кочевкам, зовите ко мне отцов и
сами - назад ко мне, - приказал старшина молодежи.
   Юнцы присвистнули и поскакали...
   Когда Салават и Юлай остались наедине, старшина обратился к сыну:
   - В  бумаге написано -  мне самому вести вас на  войну,  а  на Бухаирку
оставить мое старшинство, - сказал Юлай.
   - Вот рад небось писарь? - с усмешкой спросил Салават.
   - Не  видеть  мне  больше старшинства,  сожрет ведь  меня  Бухаирка,  -
говорил сокрушенный Юлай. - Я стар, Салават, а ты удалец и батыр, ты бывалый
- веди удальцов!.. Пойдешь, а? - несмело спросил он.
   - Воевать за царицу?! - вспыхнув, переспросил Салават. - Не нам воевать
за все.  Другие цари с нас брали мех соболей, лисиц, горностаев, а все же не
разоряли дотла,  другие цари требовали копей -  мы  давали,  а  кто из царей
кабалил башкир в крепостные,  кто, кроме этой царицы, людей отдавал аулами в
рабство заводам?! Не нам, атай, воевать за царицу!..
   - Войско -  не рабство,  сын,  - возразил старшина. - Война ведь всегда
призывает башкир{194}. Я сам воевал в чужих землях, начальником был. Бабушка
Лизавет-царица дала мне медаль,  деньгами дарила, велела забыть, что я был в
мятеже,  а теперь я в почете - сам знаешь. Так и ты: хорошо повоюешь - никто
не  потребует с  тебя лошадей,  никто не  потащит тебя на  заводы,  никто не
вспомнит набег на плотину...
   Они подъехали к кочевью Юлая, сошли с лошадей позади старшинского коша.
   - А если царь победит царицу?! - понизив голос, сказал Салават. - Тогда
меня царь наградит за то, что я вел башкир против него?
   - Не  царь,  Салават!  -  убежденно воскликнул Юлай.  -  Он ведь беглый
казак, самозванец.
   - А если он победит? - настойчиво продолжал Салават.
   - Царицу нельзя победить.  Ты не знаешь,  какая сила войско царицы, а я
видал, Салават, я знаю, я войско видал на войне...
   - Атам,  я слыхал,  царь обещает волю для всех народов, - проникновенно
сказал Салават.  - Все народы пойдут за такого царя. У него будет войско еще
сильнее.  Он  велит показнить всех,  кто  против него...  Я  встречал людей,
которые сами с ним говорили...
   Старик удивленно взглянул на сына.
   - Когда волю всем обещает,  то, может, не самозванец, как ведь знать!..
Давно уже бумагу писали,  что царь-то помер,  а может,  ведь жив!.. Пока нам
нынче царица велит сто жягетов набрать,  а там видно ведь будет - кто из них
царь настоящий!..
   - Ладно, атам, я за тебя поеду, - согласился вдруг Салават.
   - Юлай-агай,  - внезапно вмешался оказавшийся тут же за кошем писарь, -
я читал ведь бумагу,  которую привезли солдаты.  Там сказано,  что ты должен
сам повести жягетов.
   - Я стар стал уж,  писарь, - со всем простодушием возразил Юлай. - Куда
старику на войну. Сын Салават поведет жягетов.
   Писарь побагровел от злости. Мысленно он уже стал юртовым старшиной.
   - Начальник велел ведь! Написано, чтобы вел старшина!.. С меня спросят:
скажут, что писарь не так прочитал бумагу!.. - выходя из себя, закричал он.
   - Ты так прочитал,  Бухаир,  -  твердо сказал Юлай.  - Ты такой уж ведь
грамотный,  значит.  Всегда все бумаги читаешь верно.  Там писано,  чтобы ты
старшиной остался, пока я в поход пойду, а я в поход не пойду. Сын пойдет, а
я дома останусь, и ты старшиной не будешь. Вот то-то!..
   - Салават какой сотник?  Какой он  начальник?!  Он  беглых держит!..  -
взбешенный,  кричал Бухаир.  - Если ты, старшина, сам идти на войну боишься,
уж лучше я сотником стану.
   - Мое слово твердо, парень, - отрезал Юлай. - Когда Салават захочет, он
может тебя переводчиком взять под начало. Я тебя отпущу, Бухаир...
   Юлай, не слушая больше писаря, подошел к солдатам. Вокруг них собралась
большая толпа башкир.  Бишбармак был  готов,  и  женщины начали раскладывать
мясо в широкие деревянные чашки.
   Башкир,  понимавших по-русски,  было немного,  и  солдаты разговаривали
знаками,  объясняя свое семейное положение столпившимся возле них  башкирам.
Тут были и молодые парни, которым завтра предстояло идти в поход, и старики,
их отцы.
   Встревоженные слухами о предстоящем военном походе,  жены и матери тоже
собрались со всего кочевья в  женский кош старшинской кочевки;  самые важные
из них были приняты в особом коше белого войлока, принадлежавшем первой жене
Юлая, матери Салавата.
   Видя,  что все уже собрались по его приглашению,  старшина,  прежде чем
приступить к трапезе, обратился ко всем гостям.
   - Аксакалы,  жягеты!  -  сказал он. - На государыню мать-царицу - беда:
беглый казак Пугач ее  обижает -  царем себя объявил.  Царица-мать призывает
башкир на помощь. Когда мать помогать зовет, дети сами всякое дело бросают -
на  помощь бегут.  Нас мать зовет,  дети.  Сам я  стар.  Сын Салават за меня
поведет. Удалец удальцов поведет. Только весть услыхал - кольчугу надел, лук
и стрелы взял,  сукмар у седла,  пика у стремени.  Иди сюда, сын, - подозвал
старшина.
   Салават подошел, не зная еще, что хочет сделать отец.
   - Вот тебе моя сабля,  - сказал Юлай и, сняв с себя саблю, прикрепил ее
к поясу Салавата.  -  Вот плетка моя, с ней я в прусской войне воевал, много
чужой  земли на  коне  проехал,  -  сказал Юлай,  прицепив к  поясу Салавата
плетку.  -  А вот медаль моя. Мне ее бабушка Лизавет-царица дала, - заключил
старик,  отколов и  медаль со своей груди.  -  Не осрами ее,  парень:  смело
сражайся.
   Салават вынул саблю из ножен, поцеловал клинок.
   - Твоя сабля, атай, всегда будет рубиться только за правду, - сказал он
торжественно.

   Ночь проскользнула быстро.  Уже  на  рассвете Салават чистил сбрую,  он
ходил одетым в кольчугу, и ему нравилось чувствовать ее тяжесть.
   - Вот  уже и  чужой Салават,  -  говорила Амина.  -  Голову приложишь к
груди, а грудь чужая - железная.
   - Железо лучше сохранит твоего Салавата, - успокаивал он ее.
   Салават ласково болтал с Аминой, пока у коша не раздался топот коней.
   - Кинзя приехал.  Прощай,  Амина.  Прощай,  не плачь,  Амина! - Салават
обнял ее.
   Быстро  он  доехал  вместе с  Кинзей до  коша  Юлая.  Перед  кошем  уже
толпились всадники.
   Салават пришпорил аргамака и  выехал вперед.  Зеленая шапка,  опушенная
соболем,  красовалась на его голове, чуть сдвинутая на затылок. Юлай стоял у
входа.   Многие  женщины,  пришедшие  провожать  сыновей,  плакали.  Сыновья
старались быть веселей.
   - Все  как  один.  Вот  каких солдат дали  царице шайтан-кудеи,  гляди,
капрал! - говорил Юлай.
   Писарь стал выкликать отправляющихся в  поход,  и те,  кого называл он,
громче, чем нужно, отзывались.
   - Салах Рамазан-углы! - кричал писарь.
   - Бар!* - отвечали из толпы.
   ______________
   * Бар - есть.

   - Сафар Зайнулла-углы!
   - Бар!
   - Ахмет Магометзян-углы!
   - Шунда!*
   ______________
   * Шунда - тут, здесь.

   Когда все были перечтены и  оказались налицо,  писарь доложил,  что все
собрались.
   Юлай сказал:
   - С богом!
   - Аллах сохранит вас! - громко произнес мулла.
   - Хош! - крикнул Салават.
   - Хош! Хош! - стали перекликаться всадники с толпой.
   Послышался плач в толпе женщин.
   Салават выпрямился в седле и натянул удила.
   - Айда! - лихо воскликнул он и тронул коня.
   - Айда!  - грянула вся ватага, и сотня коней пустилась вперед не спеша,
потому что сзади гнали гурт молодых баранов, взятых с собой в пищу.
   Солнце скрылось уже за горами,  и  сумерки выступали из-за камней и  из
травы, а отряд неустанно ехал вперед.
   Поднималась луна и  сзади бросала тени под  ноги коней.  Впереди встала
темная туча, закрывшая половину горизонта.
   - Под дождь едем. Пора ночевать! - крикнул кто-то сзади.
   Салават поглядел на небо.
   - Пристанем у Сюмских пещер, - сказал он. - Теперь близко.
   Вдруг он заметил белую полосу в небе, белый столб справа от себя, почти
у  самого края тучи,  и  такой же белый светящийся столб слева.  "Что бы это
такое было?"  -  подумал он  и  снова взглянул -  и  уже два столба выросли,
соединились, срослись в дугу желтоватого и синеватого цветов. Радуга!
   Салават обернулся назад, к воинам.
   - Радуга!  - крикнул он. - Радуга - мост к победе! - И он протянул руку
по направлению к "мосту".
   Он знал, к какой победе ведет этот мост, знал, что делать и куда ехать,
но эта сотня юнцов, посланных с ним на помощь царице, - что знала она?!
   Всадники изумленно глядели на радугу.  Ночная радуга!  Как-то никому из
них за  восемнадцать и  двадцать лет жизни не пришлось видеть ее никогда,  и
все они приняли ее за предзнаменование,  доброе или злое - кто знает! Первым
назвал ее добрым знамением Салават,  и все поверили,  хотя никто не знал,  о
какой победе он думал...
   Сборы,  отправка -  все было стремительно. За горестями расставания, за
неожиданностью далекого похода некогда было подумать о том,  куда и зачем их
послали...  Салават,  их герой,  певец,  бунтовщик,  скиталец, вел их, скача
впереди других на  голубом арабском коне,  и  этого было  достаточно,  чтобы
спокойно скакать к славе и подвигам. Самое слово "война" было овеяно сладкой
мечтой юности.  Ехать  на  настоящую войну казалось им  сбывшейся грезой,  и
потому   все   были   немногословны  и   молчаливо  возбуждены  собственными
переживаниями без размышлений. Их призывали драться с казаками. Что были для
них казаки?  Русские,  неверные,  христиане... Отцы, деды и прадеды бились с
"неверными",  и песни и сказки о дедах передает народ - значит, битвы с ними
послужат к славе. Это были даже не мысли, а смутные обрывки их, перепутанные
с мечтами о девушках, о почете возвращения, о подвигах, храбрости...
   Только отдых и  ночлег,  охлаждающий пыл,  возбужденный походом,  могли
окончательно  разбудить  мысли,   вопросы  и  призвать  к  ответу  спокойную
рассудительность.
   Из  всех  лишь один Салават с  самого начала сознавал,  что  каждый шаг
приближает его не только к войскам царицы,  но и к войскам восставших яицких
казаков,  против которых послали башкир.  Лишь  он,  бродяга,  изъездивший и
исходивший казачьи места, знал скрещения дорог и троп и заранее думал о том,
на каком перекрестке вернее и безопасней свернуть с назначенного пути. Но он
решил,  что никому не  откроет своих замыслов до того самого часа,  когда не
станет уже  дороги назад.  Тогда  на  последнем ночлеге он  скажет им  всем:
"Башкиры,  я не веду вас против царя.  Мы пойдем вместе с ним против царицы,
против заводчиков и бояр..."
   Бодро ехала сотня всадников.
   Под луной впереди заструилась серебром река Сюм.  Взяв на седло по овце
из стада, захваченного с собою в путь, башкиры приготовились к переправе.
   Они растянулись в  цепь,  в кони,  войдя в воду,  жадно тянули студеную
влагу. Когда же они напились, снова Салават громко крикнул:
   - Айда-а!
   И, борясь с течением, широкими и сильными грудями бросились кони резать
быструю струю.  Несколько минут  только всплескивала вода  в  ночи,  фыркали
лошади да жалобно кричали испуганные ягнята и взрослые овцы,  лежа на спинах
коней,  впереди седел.  Но  вот первый аргамак вышел на  берег,  а  за ним и
другие.
   - Гей-на!  -  выкрикнул Салават  и  помчал  впереди  отряда  бодрого от
студеной сентябрьской воды вопя.
   - Гей, гей! Айда-а! - И сотня всадников, не снимая живой клади с седел,
помчалась вскачь,  чтобы согреть коней, и ночная радуга вставала впереди них
за горами,  как светлые ворота в ночь будущего -  мост к победе.  Сзади луна
освещала их путь.
   Они  ехали не  один,  не  два  дня.  С  перерывами,  с  передышками,  с
остановками,  они подвигались медленно.  Казалось,  по мере приближения цель
теряла  свою  притягательную силу;  война  перестала  так  безотчетно манить
юношей.  Размышления и  беседы родили сомнения в  головах и сердцах жаждущих
славы...


ГЛАВА ПЯТАЯ

   Стерлитамакская пристань  была  построена  горными  воинскими командами
всего десять лет назад для вывоза меди и  железа с  горных заводов и  соли с
Илецкой Защиты в Казань, Симбирск и в Москву.
   На  берегу богатой рыбою реки  Белой раскинулся небольшой городок.  Как
всякое  селение,  возведенное воинскими командами,  пристанский городок  был
выстроен "по линейке" - улицы его образовывали точные квадраты. Единственным
выделявшимся из  общего порядка был  двухэтажный дом  с  резными балконами и
высоким шпилем, на котором развевался российский флаг, - это было управление
пристани,  за  которым,  вплотную  спускаясь  к  реке,  простирался  широкий
пристанский двор  с  каменными лабазами  и  длинными деревянными навесами по
сторонам.  Он  был  обнесен высоким бревенчатым тыном,  обрыт  рвом,  словно
крепость,  и по углам его возвышались деревянные вышки,  на которых ночами и
днями стоял воинский караул.
   Вокруг  городка разрастались густые леса,  липа,  дуб,  береза шумели в
долине реки возле пристани,  и только много выше ее по течению Белой темнели
ели и качались высокие сосны.
   Часть товаров -  железа,  меди  и  соли -  приходила к  пристани уже  в
коломенках по воде,  другую же часть свозили на пристань зимою санным путем,
хранили на пристанском дворе, а по весне грузили в коломенки.
   Коломенки  никогда  уже  не  возвращались  обратно  на  Стерлитамакскую
пристань,  почему каждый год  их  тут строили заново.  Для этого в  городке,
возле пристани,  жило  около сотни плотников -  русских и  татар,  а  повыше
пристани  стояла  вододействующая  пильная  мельница,   которая  "терла"  из
круглого леса доски для построения этих судов.
   В Кормщицкой слободке,  как назывался один из кварталов селения, стояло
с десяток домов бельских лоцманов, знавших все мели и стрежени Белой и Камы.
Иные  из  кормщиков сдавали  суда  в  Бельском устье,  иные  из  них  водили
коломенки до Симбирска.
   Частью  в  домишках обывателей,  частью  в  длинной бревенчатой казарме
размещалась рота  солдат,  охранявшая  пристань,  торговый  ряд  и  казенные
постройки.
   В соседних с пристанью домах,  выкрашенных яркими красками и обсаженных
цветами,  жили чиновники и офицеры,  приказчики пристанского двора, инженер,
наблюдавший постройку  коломенок,  и  причт  небольшой  деревянной церковки,
выросшей на бугре.
   Весь город был  выстроен из  сосны и  толстого дуба.  Дома стояли,  как
крепости. Дубы и липы, не вырубленные в самом городке, давали широкую тень в
знойные дни  лета.  Во  время цветения лип  над  городом разливалось медовое
благоухание и  миллионы  пчел  наполняли гудением  воздух.  На  задах  почти
каждого дома стояли колоды с пчелами.
   Возле пристани вечно искало себе  пропитания множество всякого сброда -
"работных людишек" -  бурлаков и  грузчиков,  многие из  которых оказывались
крепостными беглецами с  заводов  и  рудников,  и  случалось,  нагрянувшие с
заводов облавою воинские команды хватали тех из  них,  кто не успел проворно
скрыться,  их тут же заковывали в  колодки и  в  цепи и  увозили в горы,  по
прежним местам.
   В  пристанском городке не  было ни  коменданта,  ни городничего.  Самым
большим  начальником  тут  стоял  отставной  гусарский  поручик,  а  ныне  в
гражданской  службе  -   асессор  Богданов.   Ему   подчинялись  пристанские
приказчики,  писаря,  переводчики, плотники, грузчики, лоцманы. Даже офицеры
воинской команды считали его своим начальником, хотя и в штатском звании.
   На  Богданова-то и  возложил губернатор в  первые же тревожные дни сбор
"ясашных инор