, скудных обогатитель, самодержавный Петр Федорович Всероссийский и прочая
и  прочая" наконец явился к  народу,  волей которого поднят был  на  гребень
восстания не он первый в  истории,  и  стал повелителем и вождем из простого
беглого казака...
   Емельян Пугачев, названный Петром Третьим, осаждал Оренбург. Ставка его
была  в  Бердской крепости,  под  Оренбургом.  Сюда  со  всех четырех сторон
стекался народ... По Москва, а Берда в те дни стала сердцем России.
   Еще не зная,  что дальше делать, как быть и куда идти, только с верой в
свою правду и силы народа, повстанцы копили мощь. Каждый день подходили сюда
многосотенные подкрепления.
   Уже  тысячные толпы  вооруженных чем  попало людей сошлись под  знамена
восстания,  и  перед ними пали крепости и городки:  был взят Илецкий соляной
городок,  место каторги,  где выпущены были колодники, взяты Нижне-Озерная и
Сакмарская крепости,  терпели осаду твердыни Урала -  Оренбург, Губерлинск и
Уфа,  были  захвачены  медеплавильные  заводы,  редуты,  острожки  и  многое
множество сел, деревень и казачьих станиц...
   Смелый каторжник,  многократный беглец,  Афанасий Иванович Соколов,  по
прозванию Хлопуша,  был одним из немногих,  кто через сплоченный круг яицких
казаков,  окруживших "царя",  пробился к нему,  получил его доверие и по его
поручению теперь завоевал крепости и  заводы,  поднимал людей на  восстания.
Заводские  крепостные  рабочие  сотнями  переходили на  сторону  "государя",
стараясь помочь всеми средствами вооружению восставших.
   Петербург выслал войска против мужицкого царя.
   - Жена-то,  жена -  на мужа! - шептали в народе. - Ведь поп их венчал и
читал из святого писания: "Жена да боится мужа"... Ну, баба!
   Генерал-майор  Кар,   назначенный  главнокомандующим  правительственных
войск,  собрал все,  что мыслимо,  по редутам и городкам Самарской линии,  -
орудия,  ядра,  порох,  седых инвалидов,  но,  не  надеясь на слабое войско,
наскоро,  несерьезно  состряпанное без  настоящего внимания,  он  потребовал
подкреплений со всех сторон:  из Казани и из Москвы -  солдат,  казаков -  с
Дона и "инородцев" - с Урала...
   Весть о том,  что башкиры, собранные по приказу царицы, идут к генералу
Кару,  встревожила Пугачева.  Он,  человек,  бывалый в  боях,  видавший их в
битвах с  немцами,  умел оценить башкир как  отчаянный,  безудержный народ и
предпочел их иметь на своей стороне, а не против себя.
   Он  приказал  написать манифест к  башкирам на  татарском языке.  Когда
татарин Идорка{213} составил его и перевел Пугачеву, царь, подумав, добавил:
   - Пиши ты,  Идорка,  к  башкирцам еще  такие слова:  жалую вас землями,
травами и лесами,  реками и горами,  порохом и свинцом,  и живите, как звери
степные, как рыбы в воде, как птицы в небе - по всей вашей вольной воле...
   - Доброй слова сказал, бачка! - воскликнул Идорка.
   - Не я сказал - батыр один в Питербурхе, когда я еще на престоле сидел,
так мне молвил. Спросил я тогда его, чего ваш башкирский народ хочет, он мне
так сказал, - пояснил Пугачев.
   - Доброй слова! - одобрил еще раз Идорка и принялся строчить.
   Еще манифест к  башкирам не был размножен,  как в Берду примчался гонец
из башкирских земель и стал требовать государя.
   Когда привели его к  Пугачеву,  он рассказал,  что он беглый солдат,  а
сейчас бежал с  рудника,  скрывался в башкирах и ускакал,  когда по кочевкам
явились солдаты собирать народ, по указу царицы, против царя.
   - Слыхал, - сказал Пугачев.
   - Башкирцы,  тебе не  во  гнев,  государь,  не  любят твоей благоверной
супруги. Их можно к тебе привести. Пошли им письмо за своей рукою навстречу.
   - И приведешь? - Пугачев посмотрел испытующе.
   - Приведу! - подтвердил гонец. - Есть у меня там знакомцы.
   Наградив гонца сапогами,  чаркой вина из своих царских рук и  полтиной,
Пугачев  наутро  отправил  его  с  манифестом перехватить башкир,  высланных
властями Екатерины.
   Бывший беглец, а теперь личный царский посланец, Семка летел стремглав,
поспевая к Стерлитамакской пристани, прежде чем туда явятся отряды башкир.
   Но тептярский сотник Давлетев выдал его, поймав на раздаче пугачевского
манифеста башкирам и тептярам.
   Так Семка попал к Богданову в плен.
   После  беседы  с  Богдановым  и  неожиданно подслушанного разговора  на
берегу Ашкадара Салават плохо спал.  Он совсем не радовался тому, что офицер
обещал передать ему  еще  тысячу человек.  Огромная толпа чужих,  незнакомых
людей связывала Салавата.  Обмануть двоих труднее,  чем одного,  но обмануть
тысячу человек невозможно:  кто-то из них да знает же пути на Биккулову и на
Оренбург!
   Салават понял свою ошибку.
   - Дурак,  -  корил он себя.  - Ты хотел быть умнее всего парода - и вот
попался. Тысяча человек поведут тебя в войско царицы, и ты не сможешь от них
уйти.  Если бы ты не стал их начальником, ты бы мог скрыться один, а теперь,
у всех на виду, тебе никуда не суметь убежать...
   Салават больше всего жалел о  том,  что  не  поделился ни  с  кем своим
намерением идти к царю и заранее не сумел сложить вокруг себя кучку надежных
людей.
   Утром Кинзя подошел к другу.
   - Не знаю,  Салават. Все боятся. Никто ничего не знает... Кто говорит -
надо за  царя,  кто -  за царицу...  За царицу хотят из страха,  что жестоко
усмирять потом будут...
   Салават велел приготовиться в  дорогу,  а  сам зашел снова к Богданову.
Асессор только что  проснулся и  завтракал.  Напротив него  сидел за  столом
писарь в очках.  Салават заметил,  как он вложил в пакет пачку бумаг и среди
других -  манифест царя,  обращенный к башкирам, и потом запечатал сургучной
печатью.
   - А,  соловей!  - встретил Салавата асессор. - Входи, входи... Вот тебе
пакет.  Передашь в  собственные руки -  слышь,  в  собственные!  -  генералу
Кару...  Вот пакет...  - Асессор взял от писаря, осмотрел и зачем-то понюхал
сургучную печать. - С тобой же пошлю и вчерашнего мужичонку - не задуши его.
Живым генералу сдай. Теперь с богом!.. Кругом и марш!..
   Салават вышел за  ворота.  Вместе с  ним  вышел асессор.  Весь  отряд в
тысячу человек "инородцев" стоял на улице.
   - Одна сволочь!  - сказал асессор. - Как они драться будут! Давлетов! -
позвал он громко.  Тептярский старшина выехал к нему.  - Вот тебе начальник,
Салават Юлаев. Не гляди, что он молод, зато удал. Он вас поведет куда надо.
   - Латна,   вашескородье!  -  согласился  старшина,  исподлобья,  угрюмо
взглянув на Салавата, так нежданно ставшего выше его самого.
   - Ну, с богом, - отпустил асессор.
   Кинзя подвел Салавату лошадь.  Салават вскочил в  седло и  тронул коня.
Тысяча коней тронулись за ним,  по десяти в  ряд,  с  края каждого ряда ехал
десятник.  Сотня разделялась от сотни, впереди каждой скакал сотник. Рядом с
Салаватом ехал капрал, тот самый, что приезжал на кочевку для набора башкир.
Его солдаты держались с боков и позади отряда.
   Проехали мимо пристани.
   Развернулась степь.  Салават дернул поводья и  поскакал быстрее.  Он не
подал  никакого другого знака,  но  за  ним  быстрее зацокали копыта  тысячи
коней.
   Следом  за  Салаватом,  передней сотней,  скакали его  башкиры.  Приняв
начальствование над  всем  отрядом,  Салават  назначил  сотником над  своими
Кинзю{215}.  Он слышал ропот среди своих: "Сын старшины сына муллы поставил!
Другим не верит..." "Боится измены, собака!" - ворчали втихомолку башкиры.
   Рядом  с  Кинзей,   под  надежной  охраной  двоих  башкир,  назначенных
Салаватом, трясся на лошади без седла связанный Семка.
   Салават напряженно думал о  том,  как  выбраться из  своего почетного и
тяжелого плена.  Еще полсуток пути - и все будет кончено, тогда уже не уйти.
Надо было спешить. Но как?
   Незаметно Салават удержал своего коня и  сравнялся с  Кинзей и  Семкой,
когда капрал отъехал покурить со своими солдатами.  Пользуясь тем, что никто
из  окружающих Семку не  понимает по-русски,  Салават вполголоса обратился к
нему:
   - Ты, Семка, где письмо государское взял?
   - За  его  рукой государевой припись -  такое письмо где взять,  как ты
мыслишь? Сам государь мне дал, - сказал Семка.
   - Так, стало, ты сам его видел?!
   - Сам видел, - признался пленник.
   - Чего же  государь тебе наказал?  Зачем он тебе башкирско письмо дал??
Ведь ты не башкирец!
   - Вас,  башкирцев,  приводить к  его  царской руке  послал...  -  Семка
осекся, заметив, что капрал их нагоняет.
   Капрал и  сам давно уже порывался заговорить с  пленником,  но опасался
того, что Салават понимает по-русски. Семку он знал еще год назад, до побега
его из солдатской службы,  как знали и помнили Семку и все солдаты.  Если бы
Семка пал на глаза не Богданову и не вновь присланному в тот год поручику, а
попался бы  кому-нибудь из старых офицеров полка,  то его бы разом признали,
но Семке, что называется, повезло. Только что, дымя табачком, капрал говорил
с  солдатами именно о  нем.  Они узнали его и  вместе с  тем еще не  узнали.
Капрал догнал Салавата и Семку.
   - Семка, хошь табачку? - внезапно спросил он.
   - Милость твоя, Листратыч, то дай потянуть, - отозвался Семка, не таясь
от капрала.
   - Ты,  сказывают,  затем  и  бумагу  поднял  с  дороги,  чтобы  табачку
покурить, - усмехнулся тот.
   - За тем-то и поднял, - подтвердил пленник.
   - А что в ней писано было? - спросил капрал.
   - Ты башкирца спроси,  Салаватку.  Ему давал барин читать - по-татарски
ведь писана, - притворился незнайкой пленник.
   - Слышь,  Салаватка,  про что бумага?  -  обратился капрал к  Салавату,
свертывая цигарку для Семки.
   - Царь Петра письмо написал к башкирцам.  Землю,  волю дает, реку, лес,
начальников убивать велит царь.
   - Какой же  он  царь,  коль  велит начальников побивать?!  -  усомнился
капрал.
   - Они его тоже ведь не жалели, значит! - сказал Салават.
   - Точно,  что не  жалели,  -  признал и  капрал.  -  А  что же он одним
башкирцам письмо прислал? Царь-то русский, а письмо башкирцам?!
   - Видать,  он  ко всем народам писал.  У  народов ведь разные нужды,  -
вмешался Семка. - Кому чего надо, того тем и жалует.
   - А сказывает начальство -  не царь он, Пугач, беглый каторжник, рваные
ноздри! - сказал капрал.
   - Тьфу,  брехня-то! - не выдержал Семка. - Каки таки рваные ноздри?! Да
я  его,  как  тебя,  видал!  Образом благолепен,  бородка,  усы  черноваты с
русинкой. Очи кари, обычаем прост, аж до слез...
   - И грозен? - спросил капрал, уже поддаваясь искреннему тону пленника.
   - Кому-то и грозен, а кому-то и милостив. Люди разны, и милость и грозы
под стать человекам!
   - Стало,  письмо-то... Не на дороге нашел! - качнул головой капрал. - И
говорил он с тобою, с солдатом беглым?!
   - Не  токмо что говорил -  из  царских рук чарку я  принял,  -  увлекся
Семка, - за ручку с царем витался и лобызал его ручку, манифесты своею рукой
он мне дал,  а  как в  дорогу послал,  то сам государь меня обнял и  в  уста
целовал.
   - Мать честна! - удивился капрал. - Чай, медом пахнет, как целовал?
   - Водкой да луком.  Дух чистый русский!  - сказал Семка. - Поручика чин
на мне нынче.
   - Ну, брешешь, Семен! Каков уж ты, братец, поручик?! Из беглых солдат -
во поручики!.. Бога побойся, собака! - рассердился капрал.
   - Искали бумаг  у  меня  господа,  а  заветную разыскать не  сумели,  -
признался пленник.  -  На привале ты сам прочитай,  покажу,  то не скажешь -
брешу!..
   Капрал замолчал.  Как ведь знать -  не накликать бы лиха! Вдруг вправду
был беглый солдат, а теперь офицер... благородие!
   - Хоша  б  посмотреть своими глазами на  царский подпис...  Эх  ты!  Не
сберег такую бумагу - поручик взялся! - укорил капрал.
   - А  бумага в  бакете у  Салаватки лежит,  печатью ее  припечатали да в
бакет заложили, - утешил Семка.
   - Неужто вправду? - спросил капрал.
   Салават молча вынул пакет, показал капралу и спрятал обратно в шапку.
   - Мать честна-то! А что, кабы нам почитать? - заикнулся капрал.
   - По-татарски ведь писана -  как ты читаешь!  -  со злостью откликнулся
Салават,  которого самого замучило желание открыть пакет и дочитать до конца
запретную грамоту.
   - Ведь ты почитаешь,  а мне-то по-русски скажешь,  -  с усмешкой сказал
капрал.
   Салават не  понял,  притворно он  так  говорит или  в  самом деле хочет
узнать, что в бумаге. А может, поймает на слове да и свяжет, как Семку.
   - А  ты  сам  печать ломать будешь,  с  орлом,  на  бакете?  -  так  же
насмешливо спросил Салават, чтобы не понять, нарочно он говорит или вправду.
   - Дурак  ты,  я  смехом  сказал!  Береги  бакет,  коли  начальство тебе
вручило! - поучающе заключил капрал и отъехал в сторону от Салавата и Семки.
   - В каком месте держать поворот на царску стоянку? - спросил вполголоса
Салават у Семки.
   - За рекой Казлаир, - так же вполголоса буркнул и пленник.
   - Далеко еще?
   - Так ехать, то завтра в полдни доедем.
   Салават прояснел:  впереди оставалась еще  ночевка и  ночная  беседа со
своей сотней.  Если не согласятся с ним свои, то он рассчитывал бежать ночью
к царю, захватив в провожатые Семку.
   Они остановились в селе при переправе через речку Мелеус.
   Избегая преждевременной встречи с  войсками,  под предлогом опасения от
казаков,  Салават запретил разжигать в  поле костры,  и  вся  тысяча человек
разместилась у жителей,  кроме тех, у кого были с собой для похода захвачены
коши.  Их  было  немного,  почти у  одних лишь  башкир Салавата,  оседлые же
тептяри и  мещеряки не везли при себе кочевого добра и устроились на ночь по
избам,  клетям,  сеновалам и  по овечьим закутам.  Капрал и  солдаты держали
караул вокруг лагеря.
   Кинзя привел ночевать к  Салавату в  кош самых верных и молодых из тех,
что прискакали к его кошу по первой вести о приходе солдат на кочевку. В кош
Салавата поместили и Семку, и в темноте, под свист осеннего ветра и щелканье
капель дождя по кошам, Салават открыл свой замысел кучке товарищей.
   - Жягеты,  я был как тот листок, который хотел странствовать и призывал
бурю на весь лес.  Я  думал,  что дуб не сможет расти без меня и  полетит по
ветру за мной,  и я чуть не сгубил вас всех,  -  сказал Салават. - Я задумал
обманом вас увезти к казакам, к царю и чуть не выдал всех головой царице...
   - Зачем обманом? - спросил Салах.
   И Салават узнал голос того, кто в первый ночлег поутру шептался в коше.
   - Ты же нам рассказал про царя.  Мы считали теперь, что ты ему изменил,
и сами собрались уйти к царю.
   - Если б  ты  стал нас  держать,  тебе не  уберечь бы  своей головы,  -
поддержал Салаха Кильмяк.
   Тогда сказал Мустай:
   - Зачем нам  царь!  Пусть царь  дерется с  царицей.  Выберем хана,  как
указал султан. Прогоним русских и станем жить, как отцы.
   Начался спор.
   Выставленные в  дозор двое юношей бродили всю  ночь под дождем у  коша,
чтобы не услышал никто из чужих этого спора.
   И до утра шел говор.
   Изредка Салават говорил с Семкой по-русски и переводил всем его рассказ
о царе и о том,  что в его войсках немало калмыков,  татар, киргиз и башкир,
сбежавшихся поодиночке...
   Сафар уговаривал тут же, ночью, бежать к царю, покинув отряд тептярей и
мещеряков. Салават обратился к Семке: как думает он?
   - Чудак,  -  сказал Семка,  -  царю чем больше людей, тем лучше. Ты вот
своих боялся,  ан они все как надо решили и без тебя. Теперь вы все тептярей
страшитесь,  а тептяри,  я чай,  -  вас!.. Как до реки Казлаир доскочем, тут
надобе все порешить между всеми, а до того тептярей пытать - как они мыслят.
   Снова поднялся спор,  и его прекратил только рассвет, когда поздно было
бежать - их все равно могла бы настигнуть погоня.
   Дождь утих.  Выглянуло серебряное осеннее солнце.  В  нем  уже не  было
тепла, но всем казалось, что оно согревает, и ему улыбались...
   Тысяча всадников снова тронулась в путь.
   Сотня шайтан-кудейских башкир держалась теснее,  шла менее стройно, чем
все другие: среди башкир шелестел шепот, слышался тихий говор, словно глухое
гудение весеннего улья.
   Салават был доволен и счастлив тем,  что открыл свою тайну башкирам. Он
перестал быть одиноким.  Часто оглядываясь на свою сотню,  он видел с каждым
мгновением все  больше  и  больше  дружелюбных,  сочувственных и  понимающих
взглядов.  Он чувствовал,  что его оберегают свои,  близкие люди,  что около
сотни людей вступятся за него, если кто-нибудь посмеет поднять на него руку.
   Капрал подъехал к нему.
   - Слышь,  Салаватка,  Семка тебе показал заветну бумагу свою? - спросил
он, стараясь, чтобы никто не услышал его слов.
   - Казал-то казал ведь,  да я чего понимаю.  По-русски бумага,  - так же
тихонько ответил ему Салават.
   - Ты возьми у него, я ее почитаю.
   - Сам возьми, - сказал Салават.
   Он  поскакал  стороной,   оставив  Семку  наедине  с  капралом,  а  тот
приблизился к пленнику.  Салават наблюдал, как капрал взял у Семки бумагу и,
читая ее, отъехал к солдатам. Держась настороже, Салават посматривал искоса,
как капрал читает Семкину грамоту то с одним, то с другим из русских солдат.
Вот он  помчался рысью вперед,  обгоняя всю тысячу воинов,  вот он  подъехал
опять к Салавату.
   - Слышь,  брат Салаватка,  не шутки! В бумаге-то, знать, чего писано? -
таинственно спросил он.
   Салават притворился, что он ничего не знает.
   - Ведь точно Семен-то Сергеич,  поручик царской,  его благородие -  вон
как!  -  Капрал ткнул в  бумагу:  -  "Его  величества тайному поручику".  От
царской руки,  с  печатью писано жаловать его  и  любить,  корма  и  подводы
давать,  на постой пускать, от царских недругов и злодеев, бояр и генералов,
его укрывать -  вон чего!  А заставам казацким, разъездам, пикетам, постам и
секретам ему  мешкоты  не  чинить,  пароль  и  отзыв  не  спрашивать,  всюду
пускать!.. А мы-то с тобою в веревках его волочим!..
   - Начальство велело  ведь!  -  сказал Салават,  еще  но  вполне доверяя
капралу.
   - То  ведь какое начальство!  А  то  -  государь!  Ты в  мысли возьми -
го-су-да-арь!  Ты гляди-ко, гляди - вот тут писано: "собственную руку к сему
приложил..." Вон ведь как!
   - А что делать? - спросил Салават.
   - Веревки бы,  перво,  срезать, а то ведь сра-ам! В каторгу нас с тобою
зашлют, в Сибирь загонят!
   - Бумага по-русски ведь писана,  значит. Я ничего не знаю, а ты читал -
тебе и веревки резать!
   - Эх, мать расчестна! - жарко воскликнул капрал.
   Он  сам  поравнялся с  Семкой,  склонился с  седла  и  ножом  перерезал
веревки,  которыми были связаны Семкины ноги под брюхом у лошади. Он обрезал
также веревки у пленника на руках,  отдал ему заветную бумагу,  и Семка так,
не сходя с седла, расцеловался со старым своим сослуживцем.
   До реки Казлаир оставалось уже проехать недолго.
   В  голове Салавата не  сложилось еще  плана,  что  делать,  когда отряд
достигнет Казлаира.  Вместо трезвого плана в мыслях его, как обычно, роились
туманные мечты.
   Он  принуждал себя что-то  решить,  что-то  обдумать.  Стягивал в  узел
непослушную мысль, но, как легкий дым, снова она расплывалась, превращаясь в
мечту.
   Салават опомнился,  услыхав в стороне в лесу выстрел. Как знать, что за
выстрел?  Может быть,  это знак, может быть, окружают? Салават сунул руку за
пазуху и  сжал пистолет.  Он  был встревожен,  но  своей тревоги не  передал
другим. Выстрел оказался случайным и не повторился. "Может быть, это охотник
с одного из русских хуторов", - решил Салават.
   Но  этот же  безопасный выстрел заставил его  подумать о  той встрече с
войсками,  которая предстоит, может быть, всего через час. Он удержал лошадь
и, повернув поперек дороги, высоко поднял руку.
   - Стойте, жягеты! - крикнул он.
   Ряды  смешались,  кони  сгрудились,  положа морды  на  крупы  передних.
Заржали сошедшиеся мордами жеребцы, загремело разноголосое отпрукивание.
   - Тише! Я вам скажу... - выкрикнул Салават, но на последнем слове голос
его сорвался и сердце забилось сильнее. Решено! Теперь уже некуда отступать.
Он начал,  а как примут его слова мещеряки, тептяри?.. Совсем недавно, в го