ся за обиду в застольной беседе.
   После дождя зелень дышала свежестью.
   И вот настало время забавы для женщин.  Важный разодетый жених встал от
еды, поклонился хозяину и сказал, что солнце уже село, пора ему ехать домой.
Он потребовал выдать ему невесту.
   - Ты калым заплатил без обиды - невеста твоя, - ответил ему, по обычаю,
Рысабай. - Иди и возьми.
   Юнус направился к женскому кошу.
   - Нету,  нету  невесты!  Не  знаем,  куда убежала!  -  заявили женщины,
веселой толпой обступив жениха.
   - Она у вас как коза быстроногая - ускочила куда-то!
   - Не видали ли, сестрицы, куда она убежала, негодница?! - так же весело
спрашивал их жених.
   - Не видели,  дядюшка.  Мы тут работали, бишбармак варили, кобыл доили,
овец стригли, шерсть пряли, а она, бездельница, убежала куда-то!
   - Да  на  что тебе такую бездельницу?!  Из нее все равно доброй жены не
будет! - бранили невесту свахи.
   - А  я  ее плеточкой выучу!  -  отсмеивался жених.  -  Ну,  сказывайте,
сестрицы, куда ее спрятали?
   - Выкуп! Выкуп плати! - по обычаю, кричала женщины.
   - Я калым весь сполна привез.  Какой еще выкуп!  -  для виду торговался
жених.
   - Подарка давай нам, подарки! - шумели женщины.
   - А ну, кунаки, давайте им выкуп. Нечего делать! - сдался жених.
   И  двое  товарищей жениха  стали  раздавать подружкам и  мамкам невесты
подарки - платки, колечки, сережки, бусы...
   Старшая жена  Рысабая молча  взяла  жениха за  плечо и  показала ему  в
сторону леса.
   - Вон там поищи,  - сказала она, довольная вязаной шалью, полученной от
жениха.
   Жених,  как  велел обычай,  направился к  лесу  в  сопровождении шумной
веселой толпы женщин, которые шутливо поддразнивали и подзадоривали его.
   - Ну и охотник, споткнулся! - кричали ему. - На куст наткнулся!
   - Глаз сучком выколол!
   - Куда же тебе, кривому, жениться?!
   - Подружки,  сестрицы,  да  он  слепой,  ничего  не  видит  -  на  пень
наскочил!.. Эй, ноги сломаешь!
   - Не найдешь,  не найдешь!  Куда тебе за молоденькой козочкой гнаться -
поезжай-ка домой к старухе!..
   Они закидали его в насмешку еловыми и сосновыми шишками,  подняв визг и
хохот в темном ночном лесу.
   - Должно, Юнус-бай, ты выкупа мало давал. Прибавь им подарков, - сказал
один из  его  кунаков,  которые сзади вели двух богато заседланных лошадей -
для жениха и для невесты.
   - Он от жадности лопнет, а не прибавит!
   - Лучше голову сломит, а не прибавит! - поддразнивали женщины.
   Жених уже  устал спотыкаться в  темном и  влажной лесу.  Отяжелевший от
угощения, он хотел поскорее закончить обряд поисков.
   - Прибавьте им,  кунаки,  -  сказал он,  пыхтя,  отдуваясь и  обливаясь
потом.
   Товарищи  жениха  из  кожаных  мешочков  раздавали женщинам и  девушкам
припасенные для этого деньги.
   - Мало! Жадный! - кричали женщины.
   - Все раздайте им сразу! - велел жених. - Теперь говорите, сороки: куда
запрятали девку? - потребовал он.
   - Мимо! Мимо прошел! Кривой! Слепой! Не увидел, не заметил! - закричали
женщины.
   Юнус вспомнил,  что  он  обошел стороной колючие заросли боярышника,  -
значит,  подружки и мамки для потехи спрятали невесту в колючках!  Эх,  злые
насмешницы, будут еще забавляться, когда он исколется весь, издерется в этих
кустах...
   Он решительно повернул к кустарнику, поросшему по краю оврага, злясь на
женщин, которые не посчитались с его полнотою и возрастом. Но он молодился и
не хотел показать досады.
   В  лесу потемнело.  Кусты и стволы деревьев сливались в сплошную стену,
сплетаясь с ночною тьмой.
   - Подружки,  он  весь обдерется!  Пожалей себя,  Юнус-бай,  заплати еще
выкуп,  мы тебе сами ее приведем!  - кричали женщины. - Ой, сестрицы, пропал
Юнус-бай!
   - Ага!  Вот она!  -  торжествующе крикнул Юнус,  заметив белое пятно во
мраке между кустарников.
   Он ринулся на него,  не жалея своей одежды,  рук и  лица,  но "невеста"
испуганно метнулась в  кусты,  забилась  и  закричала,  как  показалось ему,
ужасающе диким голосом.
   Жених отшатнулся, поняв, что схватил привязанную в боярышнике козу...
   Непритворный хохот молоденьких женщин огласил весь окрестный лес. Юнус,
уже не скрывая злости,  бранился с  женщинами.  Свахи постарше,  принимавшие
участие в  забавном обряде,  спохватились,  что зашли далеко в своих шутках.
Они  уже  сами решили помочь незадачливому охотнику и  привести его "дичь" к
нему в руки,  но вдруг оказалось, что сами они не могут найти Амины. Невеста
пропала.
   Первые догадавшиеся об этом подружки невесты,  пользуясь темнотою ночи,
ускользнули в  кусты  и  поспешили поодиночке добраться к  кочевкам,  другие
аукались  по  лесу.  Третьи  еще  оставались возле  гневного жениха  и  хотя
продолжали поддерживать шутливую перебранку,  но  уже шептались между собою,
что  неспроста оказалась в  кустах  привязанная коза.  Кто-то  болтнул,  что
колдун превратил невесту в козу,  и вдруг всем сделалось жутковато, и, когда
оставленная в  лесном одиночестве коза  снова  жалобно закричала,  женщины с
воплями страха толпою бросились из лесу к человеческому жилью...

   Когда  солнце  озолотило вершины  соседних гор,  Салават  разбудил свою
похищенную у Юнуса-бая жену,  Амина застыдилась и спрятала покрасневшее лицо
у него на груди...
   Потом они оба смеялись.
   Чтобы позабавить.  Амину, Салават представлял перед нею в лицах все то,
чего оба они не слышали и не видали,  но что неминуемо должно было произойти
после  того,  как  Салават из-под  носа  жениха  выкрал ее,  оставив в  лесу
привязанную козу.
   - Ты рада, что не осталась там? - в тысячный раз допрашивал ее Салават,
глядя на маленькую жену как на чудо, упавшее с неба.
   И в тысячный раз Амина повторяла ему, что рада.
   В коше,  куда привез ее Салават,  она нашла женское платье.  Возле коша
паслось с  десяток овец,  бродила кобыла -  все  было как  нужно.  Маленький
очажок перед кошем курился дымком:  Амина и  Салават натаскали в  него сухих
сучьев. Салават застрелил какую-то синеперую птицу. Амина пекла лепешки.
   Кругом нигде не было ни единой живой души.  С горы, на которой стоял их
кош,  были видны леса,  и вершины гор,  и леса без конца и края,  и змеистая
речка, но не было видно ни табунов, ни кошей.
   Почти каждый день к  ним наезжали в гости Хамит или Кинзя.  Хамит бывал
неизменно весел  и  без  умолку  трещал обо  всех  новостях,  представляя то
Рысабая,  то  его стартую жену,  то  рассказывал о  том,  как Юнус со злости
послал уже сватов на кочевки соседнего аула и там получил отказ,  потому что
невесту успели просватать кому-то.
   Кинзя  привозил каждый  раз  с  собой  полный  тургек  кумыса  или  еще
что-нибудь из съестного, чего Салават не мог бы добыть в лесу на охоте.
   Вести,  привозимые Хамитом,  были все спокойнее. Наконец, как-то раз он
сказал,  что  поутру  кочевка уходит намного дальше и  будет  уже  трудно им
приезжать, чтобы навещать молодоженов.
   - Перекочуйте и вы к нам поближе,  - сказал он. - Выберем новое место в
лесу, в стороне ото всех, и живите, а то вам совсем-то одним будет скучно.
   - Ласточка, скучно тебе со мной? - спросил Салават.
   И  Амина  весело  рассмеялась в  ответ,  словно ее  спросили в  палящий
полдень, не дать ли ей шубу.
   Как раз в эту пору приехал Кинзя.  С сопением слез он с седла,  уселся,
выпил половину привезенного с собой кумыса и крякнул.
   - Старшина приходил, - сказал он.
   - Куда? - в один голос спросили все трое.
   - К отцу,  конечно.  Спрашивал,  как с вами быть.  На тебя сердился,  -
сказал он Салавату.
   Салават знал,  что  Юлаю  приходится поневоле перед  муллою  изображать
гнев. Но вслух он спросил с притворной тревогой:
   - Что же сказал мулла?
   - Велел  простить тебя  и  отдать  Рысабаю калым  за  Амину,  а  жениху
заплатить убыток...
   Салават вскочил, снял уздечку с гвоздя и пошел седлать лошадь.
   В  первый  раз  за  три  недели Салават выезжал из  своего убежища.  Он
радовался тому,  что  наконец попросту сможет жить  вместе со  всеми.  Но  в
первый раз он хотел приехать в  кош Юлая не замеченным чужими людьми,  а  уж
если встретится с  кем-нибудь преждевременно,  то  не дать понять,  с  какой
стороны он приехал;  поэтому Салават и  Кинзя сделали крюк и  проехали через
родную деревню,  где  в  эту  пору не  было никого,  потому что  все жили на
кочевке.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Из  просторных владений Шайтан-Кудейского рода  еще  отец старшины Юлая
продал  часть  леса  с  землей  русским купцам  Твердышову и  Мясникову.  На
купленных русскими землях гибли леса:  ненасытные рудоплавные печи  пожирали
березу, столетние сосны и ель.
   Богатства уральских недр -  железо и медь -  влекли на башкирские земли
все новых купцов.  Заводские приказчики приезжали снова и  снова к башкирам,
каждый раз  уговаривая и  понуждая их  продать то  участок леса,  то  полосу
степи, годную под пашню или сенные угодья.
   Владельцы рудников и заводов целыми селами пригоняли сюда крепостных из
центральных губерний.
   Заводы росли,  при  них разрастались деревни,  кругом деревень ложились
полосатые пашни,  и по степям,  уставленным стогами заводского сена,  уже не
бродили табуны башкирских коней.  Прежним хозяевам здешних мест приходилось,
кочуя,  переходить через чужие владения и - чего не бывало раньше - думать о
том, где можно поставить свои коши, а где - нельзя.
   В  горах  и  степях  оставалось  еще  довольно  простора,  но  старики,
испытывая впервые стеснение своих  желаний,  вселяли в  свой  народ  страх и
тоску:  они  пугали всех,  что  заводы,  как  злые драконы дедовских сказок,
сожрут Урал,  захватят все земли,  опустошат леса и  некуда будет выгнать ни
табуна коней, ни овечьего гурта...
   К  Юлаю  снова приехал приказчик Твердышова.  На  этот раз  купец хотел
купить у Юлая участок земли на берегу реки, возле самой деревни.
   Татарин-приказчик,  удобный  владельцу заводов,  потому  что  он  легко
говорил по-башкирски,  сидя  в  коше Юлая,  звонко хлопал широкой ладонью по
крышке узорной шкатулки, предлагая немедленно заплатить хорошие деньги.
   Деньги были Юлаю нужны,  а похищение Салаватом дочери Рысабая заставило
старшину пойти на  большие расходы:  надо  было платить калым за  невесту и,
кроме  того,  за  бесчестье,  нанесенное Салаватом  жениху.  Между  тем  сын
Рысабая,  писарь Бухаир,  тотчас решил жениться на  самой богатой невесте из
всей округи,  а Рысабай заявил,  что помирится с Юлаем лишь после того,  как
старшина заплатит калым и  за  Бухаира;  в  расчете же на деньги Юлая он был
несказанно щедр и обещал неслыханный выкуп отцу Бухаировой невесты.
   Старшина взвешивал про себя,  какая из  двух невзгод больше:  попасть в
немилость к богатым заводчикам или заслужить озлобление единоплеменников?
   Земли,  которых так добивался владелец заводов, принадлежали лично ему,
Юлаю,  но в  его руках это были башкирские земли,  в руках же заводчиков они
становились чужими.
   Юлай созвал самых почтенных старейшин рода на совет к  себе в  кош.  Он
зарезал барашка,  сварил бишбармак,  он  не жалел кумыса.  Настелив ковров и
паласов,  он  навалил  подушек  и  под  конец  сказал  сытым  и  благодушным
односельчанам, в чем дело и для чего приехал его важный гость.
   Но  богатое,  сытное угощение не усыпило аксакалов,  когда зашла речь о
продаже земли. Особенно всех встревожило то, что заводчик зарится на полосу,
лежащую возле самой деревни.
   - Курице некуда будет пойти погулять!
   - Овечка сошла со двора -  и  тотчас на чужую землю.  Штрафы да раздоры
пойдут.
   - На что то похоже, чтобы у самой деревни чужая земля была!
   - Нет нашей воли!  Продашь -  во  старшинах не  будешь!  -  расшумелись
старики.
   Лучник Бурнаш одиноко сидел в стороне.  Когда все шумели и спорили,  он
молчал,  и вдруг из горла его словно сама полилась грустная песнь,  которую,
по преданию,  сложил славный батыр Мурадым.  Все споры умолкли.  Все слушали
песню.

   Гяуры отнимут землю твою,
   Понемногу порубят леса для заводов,
   А мужи, хозяева темных лесов,
   Где возьмете тогда вы желтого меду?
   А-ай!..

   - Не продавай земли, старшина!
   - Отцовских могил нельзя продавать неверным.
   - Польстишься на золото - станешь врагом народу.
   - Не продавай! - возбужденно кричали старейшины, еще больше распаленные
песней Бурнаша.
   Юлай обернулся к приказчику.
   - Слышишь, гость, народ не велит. Не продам.
   - Да  что там -  народ не  велит!  Чья земля?  Или ты уж своей земле не
хозяин? - раздраженно воскликнул приказчик, вскочив с места.
   Юлай не успел ничего ответить ему,  когда в  кош ворвался возбужденный,
пылающий гневом и возмущением Салават.
   - Они рубят лес! Рубят лес! - закричал Салават.
   Эта весть оглушила всех будто внезапным громом.
   Никто не  спросил Салавата,  кто  рубит лес,  но  все дружно вскочили с
подушек и крикнули разом одно:
   - Где рубят?!
   Русские  хозяйничали у  самой  деревни,  оставленной жителями на  время
кочевья.  Все  поняли,  что  приказчик  от  имени  заводовладельцев  приехал
добиваться согласия на то, что было уже захвачено...
   В  коше поднялся шум и крик.  Лучник Бурнаш схватил за грудь заводского
приказчика и кричал ему что-то,  брызжа слюной, прямо в лицо. Другие дергали
его за рукава и  полы кафтана,  тыкали в  грудь и  в  бока кулаками,  совали
костлявые старческие кулаки ему под нос...
   Часа  через два  старшина Юлай  во  главе старейшин уже  стоял в  толпе
крепостных заводских рабочих на берегу реки,  возле своей деревни.  Старшина
дознавался у  рабочих,  кто  из  них самый главный.  Рабочие забавлялись его
неправильной речью и кажущейся наивностью вопросов.
   - Мы все тут главные!  Все господа!  -  зубоскалил один из лесорубов. -
Глянь сам - кафтаны парчовы, сапожки Козловы!
   Он повертывался перед Юлаем,  выставляя всем на посмешище свои лохмотья
и босые, израненные и запыленные ноги. Рабочие хохотали над его шутками.
   Башкиры  не  улыбались.  Они  стояли,  мрачно  потупясь,  и  исподлобья
смотрели на  страшное разорение.  Весь  берег реки  за  деревней был  сплошь
завален срубленными стволами.  Опушка леса ушла от берега вглубь.  По самому
берегу  десятки  людей  рыли  землю  и  таскали носилками на  одно  место  и
сваливали ее в кучу. Кипела какая-то стройка.
   Балагур-лесоруб внезапно прервал свои  шутки,  взглянул на  дорогу.  По
выражению лица его догадались и остальные работные люди,  что он увидал. Они
бросились врассыпную, а вслед за тем раздался и резкий голос того, кто своим
прибытием так смутил шутников.
   - An die Arbeit machen Ihr euch!  За работ! - крикнул немец - плотинный
мастер,  осаживая  аккуратную маленькую  лошадку,  запряженную в  одноколку.
Вместе с мастером подъехало несколько вооруженных всадников.
   Толпа башкирских старейшин осталась лицом к  лицу с мастером.  Надменно
взглянув на  толпу азиатов,  которых не  ждал,  считая,  что  они  далеко на
кочевке, немец вдруг обратился к ним по-хозяйски и даже строго, словно не он
пришел к ним, а сами они вторглись в его владения.
   - Ви чего хочет? - сурово спросил он, не сходя с повозки.
   Юлай выступил из толпы вперед.
   - Зачем гулял на наш сторона? Чего работать будешь? - спросил он в свою
очередь.
   - До  нынешний день мой хозяин пыл каспадин купец Твердышов,  -  сказал
мастер с  издевкой.  -  Мошет быть,  ты есть новый хозяин на место купец?  Я
долшон тебе отвешать? Ты кто есть?
   Юлай приосанился, выставив грудь, украшенную медалью, надетой по поводу
торжественности случая.
   - Юртовой старшина Юлай Азналла-углы, - с достоинством сказал он.
   - Я на тебе сказать,  старшина:  каспадин купец приказаль работать... -
мастер потерял нужное слово, - di damm... Как называй по-русски?
   - Ферштай,  ферштай! Их ферштай*, - неожиданно с живостью перебил Юлай.
- Работать плотину?!  Тал койма,  -  перевел он башкирам. - Ты наша земля не
купил -  кауфта никс!  -  обратился он снова к немцу.  -  Майна земля, дайна
никс!  Ди дам - работать тут нельзя... Ду ферштай сам! - все более горячился
Юлай,  наступая на немца.  -  Копфа ду,  копфа хабен!** - Он хлопнул себя по
лбу.
   ______________
   * Искаженное немецкое: "Понимаю".
   ** Искаженное немецкое: "Голова, голова у тебя есть?!"

   Внезапно услышав целую кучу немецких слов от азиата,  мастер осклабился
и подобрел.
   - Веселый старик, - засмеявшись, сказал он. - Как ты научил наш язык?
   - Пять лет  ведь гулял на  ваш  сторона!  На  Берлин маршир,  ваша царь
Фридка гонял, - простодушно похвастался старшина, видя перемену в обращении.
- Царица медаль нам давал!  -  Юлай с гордостью ткнул себе в грудь. - Ди дам
нельзя. Я в Питербурх генерал напишу на тебя бумагу...
   - Болфан!  -  оборвал вдруг взбесившийся немец.  -  Пиши на генерал!  Я
плевать нахотелся!
   - Моя земля!  -  наступал Юлай.  Он размахивал под носом немца руками и
громко  кричал:  -  Ваша  кауфта  никс!  Плотин тут  ставишь?!  Лес  рубишь,
собака...
   Немец  вскочил  в  тарантасе и  поднял  длинный ременный бич.  Невольно
отхлынули прочь башкиры, и это придало ему храбрости.
   - Азиатски сволошь!  Паш-шоль домой!  -  выкрикнул он в  лицо старшине,
остававшемуся впереди.
   - Шайтан! - крикнул немцу один из башкир.
   - Иблис! Кагар хуккан!* - разноголосо закричали башкиры.
   ______________
   * Черт! Сатана! Будь ты проклят!

   - Ду бист швайна!* К царице самой на тебя напишу! - крикнул Юлай.
   ______________
   * Искаженное немецкое: "Ты свинья".

   Бич взвился в  руках немца со свистом и  неожиданно острой болью резнул
старшину по плечу и по шее...
   Конная стража управителя угрожающе взялась за оружие.
   Юлай бессильно в обиде и гневе сжал кулаки.  Но что мог он сделать? Что
могли сделать башкиры?!
   ...Юлай ехал понурый, и никто из спутников не утешал его. Все понимали,
что это - поражение не одного старшины; понимали, что если построят плотину,
то,  вслед за  плотиной,  здесь вырастет новый завод,  что вслед за  заводом
начнет  разрастаться поселок и  судьбы  соседних земель решатся сами  собой,
точь-в-точь так, как пел старинный певец Мурадым...
   По  совету  старейшин Юлай  решил  тотчас отправиться в  провинциальную
канцелярию. Он собрался, не откладывая, и на рассвете следующего дня уже был
готов к выезду в сопровождении старших своих сыновей Ракая и Сулеймана.
   - Вот тебе юртовая печать,  Салават,  -  сказал Юлай.  -  Ты ее береги.
Печать старшины -  большое дело!  Мало ли что без меня случится, писарю надо
будет какую бумагу писать -  он  ничего без печати сделать не может,  в  ней
сила. Тогда ты печать сам поставишь на ту бумагу. Писарю в руки ее не давай.
Сам поставишь.  Только сначала муллу спроси,  что за бумага, надо ли ставить
печать... Да, может, я лучше мулле отдам... - спохватился Юлай.
   - Что я - малайка? - с обидой воскликнул юноша.
   - Ну, береги ее сам, - согласился отец. - Хош, сынок! - попрощался он и
уехал.
   На другое утро после отъезда Юлая в  Исецкую провинциальную канцелярию,
когда  Салават предавался любимому занятию -  вырезал из  камыша себе  новый
курай, - мать вбежала в его кош, встревоженная и напуганная.
   - Русские едут! - выкрикнула она.
   Это случалось редко,  что русские приезжали на кочевье.  Женщины обычно
при  этом  прятались,  мужчины  суровели.  Все  ожидали  каких-нибудь  новых
налогов,   поборов,  вестей  о  войне,  повинностей...  Принимать  посланцев
начальства  приходилось  обыкновенно  старшине.   Он  выходил  к   приезжим,
облаченный в старшинское платье: в богатом халате, в высокой бобровой шапке,
с саблей и посохом,  выпятив грудь, украшенную елизаветинской медалью, потом
приглашал к себе муллу и стариков,  вызывал писаря, угощал приезжих и только
после угощения вел разговор о делах.
   Что было делать теперь?
   - Скачи за муллой,  Салават.  Пока он займет их беседой, я стану варить
мясо,  а ты тогда съездишь за писарем, - несколько растерянная, сказала мать
Салавата.
   Салават приложил камышовую дудк