ерь, питищка...
   - Врешь,  -  снова убежденно сказал солдат. - Ты и на следы не смотрел,
тут тебе и мелкий и крупный зверь попадал, а ты все мимо да мимо!
   - Какой зверь - скажи скорей? - прикинулся заинтересованным Салават.
   - А ты не бреши, не тот зверь тебе нужен... Седельников!
   - Стой, кони завязли, - откликнулся голос.
   - А ребята где?
   - В обход идут...
   "Бежать!" - мелькнуло в голове Салавата.
   Он  нащупал  рукоять  пистолета  за  пазухой.  Но  в  это  время  из-за
кустарников раздался крик нескольких голосов:
   - Э-гей!..
   - Айда сюда! Тут мы... - отозвался солдат, - Стой смирно! - приказал он
Салавату. - Стой!
   Салават махнул рукой.
   - Стою, чего тебе!
   Он  сказал спокойно,  но  в  жесте было  столько отчаяния,  что  солдат
сочувственно пробормотал:
   - Не бойсь, авось обойдется...
   Треск  сучьев приближался.  На  виду  из-за  деревьев показалось еще  с
десяток солдат.
   Салават стоял,  опустив голову.  Из-за пазухи он вынул вместо пистолета
кусок хлеба и, стараясь казаться равнодушным, стал лениво его жевать.
   Солдаты в овраге медлили. Салават обдумывал план.
   Выйдя на Юрузень,  оставив Кинзю кормить жеребца,  он обманул всех -  и
Кинзю,  и  Айтугана.  Они  все  ждали его  возвращения,  но  Салават заранее
подумал,  что  по  снегу будет трудно проехать верхом,  тем  более что ехать
пришлось бы в сторону от дороги,  потому что по всем дорогам рыскали солдаты
Фреймана.  Он  решился бежать на лыжах.  Салават досадовал,  что приходилось
бежать обходной дорогой и терять драгоценное время.
   И вот все кончено.
   "Не выпустят,  свяжут,  нет,  не уйти!.." -  вспыхнуло в мыслях. Сердце
сжалось и загудело. Салават взмахнул палками, торопясь попасть к спуску, где
конным за ним не угнаться.
   - Стой, знаком!.. Стой, дьявол, стой! - послышались сзади крики солдат.
- Братцы, живее!
   Ветер  тонко  свистнул  в  ушах  Салавата.  Салават  оглянулся.  Лошадь
переднего солдата увязла по брюхо в  снегу.  Салават снова взмахнул палками.
Слева от него появилось еще с десяток всадников,  преградивших путь. Ударили
выстрелы, и сучки посыпались, сбитые пулями с деревьев.
   Салават вскинул ружье и выстрелил в сторону солдат, поспешно второй раз
зарядил ружье,  и  снова  грянул его  выстрел.  Один  солдат и  лошадь упали
ранеными.  Салават хотел перезарядить ружье,  но  какой-то солдат бесстрашно
бросился на него.  Тогда Салават выхватил пистолет и твердой рукой, уверенно
пустил  еще  пулю  в  грудь  преследователя.  Он  схватил второй  пистолет и
выстрелил еще раз.  Лес огласился треской перестрелки.  Солдаты прятались за
стволы деревьев. Салават успел зарядить ружье в выстрелил, зарядил пистолеты
и  выпустил еще по  выстрелу.  Он  тоже старался прятаться за  стволы сосен,
поспешно отступая. Солдаты пытались настигнуть его, подъезжая и перебегая от
ствола к стволу между каждыми его двумя выстрелами. На стороне Салавата было
то  преимущество,  что он  скользил на лыжах,  тогда как солдаты,  перебегая
пешком и переезжая на лошадях, вязли в снегу.
   Так,  отступая  все  ближе  к  спасительному  спуску  с  горы,  Салават
отстреливался около получаса.  Ловкий и меткий в стрельбе из лука, он не был
таким метким стрелком из ружья и пистолетов.  Правда,  деревья уберегали его
от солдатских выстрелов, но у него кончились запасы пороха и свинца. Салават
забил последний заряд и  выпустил его в  череп солдату,  рискнувшему подойти
ближе всех.
   Пистолеты были пусты. В пороховнице не осталось ни крошки.
   Он огляделся. Его преследователей, солдат, было еще человек двадцать.
   Салават взял ружье за ствол, поднял, как палицу, над головой и изо всей
силы ударил прикладом по стволу сосны. Ружье сломалось.
   - Имай теперь! - крикнул Салават, пускаясь бежать на лыжах.
   В то же мгновение он упал от удара по голове: один из солдат метнул ему
в голову фляжку с водой.
   Подоспевшие товарищи удачника били Салавата по голове и спине сапогами.
   Он потерял сознание{467}.

   Салават очнулся в  избе,  переполненной народом.  Здесь  был  начальник
отряда поручик Лесковский и несколько человек солдат.
   - Очнулся,  - сказал Лесковский. - Эка вы, ребята, неаккуратно как. Он,
должно, важный вор и живым представлен быть долженствует...
   - И так уж,  ваше благородие,  надо бы с ним легче, да нельзя: он ведь,
как бешеная тигра, кидался - восемь человек поранено да трое смертью побито.
Нам бы его тут и кончить, да еще и в живых его же, злодея, оставили.
   - Кабы  этого вора на  воле оставить,  он  бы  народу и  более погубил,
может, толпу набрав таких же воров.
   - Я,  чай,  таких и не бывает.  Нешто это человек,  я мекаю,  - несмело
выговорил маленький солдатик. - Сатана!
   - Сатана -  так бы его крестом одолеть можно, либо "да воскреснет бог",
а ежели флягой - какой он сатана? - презрительно отозвался другой.
   - Хватит трепать языками,  ребята.  Писарь пришел?  - прервал разговоры
Лесковский.
   - Пошли, ваше благородие, за ним.
   - И  ладно,  ступайте все.  Возле дома  караулы поставить.  Надо строго
беречь, коли вправду он Салаватка - награда всем будет.
   Солдаты вышли. Лесковский и Салават остались вдвоем.
   - Как тебя звать? - спросил Лесковский.
   Салават молчал.  Он лежал,  связанный,  на лавке.  В  голове,  разбитой
солдатскими сапогами,  с  каждым ударом сердца отзывалась боль,  как  бы  от
новых ударов.  Мысли мешались.  Он все еще не мог осознать, что пришел конец
его жизни,  что петля уже накинута на шею, что он в руках человека, которому
он должен отвечать.
   Когда  это  дошло  до  сознания  его,  Салават  еще  упорней  замкнулся
молчанием.
   - Как зовут, говорю, скуломордый? - повторил поручик.
   Салават ничего не ответил, закрыв глаза.
   "Черт его знает,  может,  ему язык отшибли",  -  подумал офицер и молча
стал прохаживаться по избе.
   В сенях застучали сапоги. В избу поспешно вошел Бухаир.
   - Салават, арума! - громко и радостно приветствовал он.
   Салават не двинул ни мускулом, не открыл глаз.
   - Зови людей. Бурнашку зови, - обратился Бухаир к офицеру.
   - Давай Бурнашку, - приказал офицер солдату.
   - Бурнашка, гляди злодея, - сказал офицер, обратясь к вошедшему.
   Приведенный солдатами башкирин равнодушно взглянул в лицо Салавата.
   - Ты бунтовал? Бунтовал?! - наступал на него офицер.
   - У меня ярлык ведь!  Кончал бунтовать -  ярлык дали, велели жить дома,
сказали -  никто не  обидит,  а  твои солдаты схватили меня...  Я  ведь дома
живу...
   - Салаватку знаешь? - перебил офицер.
   - Кого, кого? - словно не поняв офицера, переспросил пленник.
   - Кто  твой  атаман  был  в  разбойниках?  Главный  вор  -  Салават?  -
допрашивал офицер, досадуя на непонятливость пленника.
   - Ага-ага, Салават был начальник, - признался тот.
   - Смотри лучше, гляди. Признаешь?!
   - Кого признаешь,  господин благородье?  -  спросил башкирин, изображая
недоумение.
   - Что дурака валяешь?! Кнута захотел? Повешу, собака! Гляди - признаешь
башкирца?  -  добивался поручик,  указывая на Салавата.  - Признаешь? Знаешь
этого человека?
   - Это как,  значит,  знаю?  Нам как знать?  Мало какой есть башкирец на
свете... Всех ведь не знаешь, конечно...
   - Это  вор  Салават?  Правду,  смотри,  говори,  а  не  то  велю тотчас
повесить! - угрожал офицер.
   - За что нас весить?! Ты Салавата спрошал? Салавата знаю, а его никогда
не видал...
   - Врет он,  врет! Знает он Салаватку. С ним вместе, злодей, бунтовал! -
закричал Бухаир.
   Офицер подступил к Бухаиру:
   - Ты кого,  сукин сын,  указал ловить?!  Кого уследил?!  Пятьсот рублей
захотел получить,  вор,  бродяга?!  Старшиной хочешь быть?!  Награду тебе за
обман?! Я тебя награжу!..
   Бухаир оробел.
   - Господин  благородье!  Башкирец брешет!  Он  думает,  грех  Салаватку
назвать. Там русский у тебя. Позови его - он признает! - посоветовал Бухаир.
   - Эй,  Седельников!  -  позвал офицер.  -  Приведи-ка того мужичонку, а
этого под замок.  А ты,  -  обернулся он к Бухаиру,  - смотри, я три шкуры с
тебя слуплю, коль узнаю, что не Салавата поймали...
   - Погоди серчать,  ваше благородье.  Мой зять Салаватка, а мне ведь как
зятя не знать! - успокоил поручика Бухаир.
   Солдат втолкнул в  избу связанного и  избитого Семку.  Тот  вмиг окинул
горенку взглядом и сразу все понял.
   - Ты вор, бунтовал? - спросил офицер.
   - Спаси бог!  На заводе работал.  Пошто бога гневить,  бунтовать!  Жили
сытно. Хоть хлебушка досыта не было, зато воды в реке много. Хочешь, допьяну
пей! А плетей да палок и боле того - ну, прямо, скажи, как в раю!..
   - Во-он  ты  что  за  птица!  -  грозно нахмурился офицер.  -  В  петлю
просишься сам?!
   - Я, барин, птица бугай, ты меня не пугай! - отозвался Семка.
   - Пугать не стану, а дурь повыбью! - сказал поручик.
   - У нас,  барин,  смолоду выбили дурь. Один ум остался, а ума из нашего
брата ничем не выбить,  от самой от самой от колыбельки вколачивать стали! -
огрызнулся бесстрашный Семка.
   Поручик еще не  видал такого смелого арестанта.  Его наглое балагурство
озадачило офицера.
   - Послушай-ка подобру, скоморох. Ты слышал, что Пугач ваш попался?
   - Был слух,  -  сказал Семка, - кричал на крыше петух, три дня орал, на
четвертый протух.  Пугача, говорят, схватили, а государь Петра Федорыч снова
спасен!
   - Молча-ать!  -  закричал поручик.  Он подскочил и  ударил Семку в лицо
кулаком. - Я тебе покажу государя!.. Знал Салаватку, пес? Отвечай!
   Семка  стоял,  не  имея  возможности вытереть кровь,  которая капала из
разбитого носа.
   - Так бы сразу спрошал подобру меня,  сударь,  - сказал он. - Господина
бригадира государева Салавата Юлаича? Кто ж его, сударь, не знает?!
   - Так, стало быть, знал? Говорил с ним?! - добивался поручик.
   - Он и  с  тобой говорить не стал бы,  не то что с  нами!  Богатый ведь
господин.  Сказывали -  кафтан на нем бархат.  Шапка бобровая с  позументом,
борода до пупа, черна с сединой, - разошелся пленник.
   - Постой, - перебил офицер. - Что ты брешешь?! Отколь борода с сединой?
Ты сам его видел?
   - Хоть сам не видал,  да народ говорил,  -  сказал со всем простодушием
Семка.
   - Пошел вон отсюда!.. - с досадой зыкнул поручик. Семка мигнул солдату.
   - Слыхал, что барин велел?! Сымай-ка с меня веревки.
   - Дать  ему  двадцать плетей за  храбрость да  в  колодки руки  и  ноги
сковать! - приказал поручик.
   - Покорнейше благодарю,  дай те  бог сдохнуть скорее!  -  не  сдавшись,
сказал на  прощание Семка,  когда солдат стал прикладом толкать его  вон  из
избы.
   Офицер приказал ввести следующего из тех, кто сидел в соседней избе под
караулом,  но  в  это  время в  избу  вошел сгорбленный старый лесной кузнец
Ахтамьян, отец убитого Салаватом юноши Абдрахмана.
   - Куда, старик? - остановил его у входа солдат.
   - Писарь велел. Говорил, что начальник зовет, - сказал Ахтамьян.
   - Я звал старика, ваш благородье. Я звал! - радостно подтвердил Бухаир.
Не ожидая разрешения поручика, он сам обратился к кузнецу: - Ахтамьян-бабай,
если бы ты Салавата встретил, что бы ты сделал?
   - Аллах дал бы силу слабой руке старика. Аллах указал бы, что делать, -
ответил кузнец. - Я Салавата всегда ношу в сердце! Друга не видишь - можно о
нем не думать,  а враг неотмщенный всегда с тобой. Кровь Абдрахмана скулит у
меня в ушах день и ночь...
   - Господин благородье поручик,  вот тот старик, у которого Салават убил
сына, - сказал Бухаир с торжеством.
   - Сына убил? - спросил офицер старика.
   - Один сын был, - ответил старик. - Красивый был мальчик, правду любил,
смелый был:  с  одним ножом ходил на медведя...  Коран читал в  четырнадцать
лет...
   Услышав голос  проклявшего его  кузнеца,  Салават в  первый раз  поднял
веки. Глаза их встретились.
   - Вот тебе Салаватка, бабай. Признаешь? - спросил офицер.
   - Бельмей, - ответил старик.
   - Отвечай что надо. Узнал Салавата? - спросил Бухаир.
   - Аллах поможет ответить что надо, - сказал Ахтамьян. И, глядя на него,
Салават увидал в  лице  старика напряжение всего  существа.  Старик побелел,
шагнул ближе,  пристально уставился на лицо Салавата,  потом опустил глаза и
молчал.
   - Бу Салават-ма? - нетерпеливо повторил Бухаир.
   Ахтамьян глотнул воздуха,  словно он задыхался,  и  громко,  неожиданно
молодо, твердо сказал:
   - Не знаю этого человека. Это не Салават.
   - Ума ты лишился?!  О смерти сына забыл?! Сына предал ты, старый кабан,
и на могилу его нагадил! Аллах тебя не простит! - закричал Бухаир.
   - Аллах видит все. Ты обманщик. Здесь нет Салавата! - еще тверже сказал
старик.
   Бухаир схватил его за ворот и в злобе начал трясти.
   - Признавай!  Признавай!  Признавай Салаватку!..  - исступленно твердил
Бухаир.
   - Убрать старика!  -  скомандовал офицер.  Он сам,  распаленный гневом,
схватил писаря,  встряхнул его и стал колотить головой об стену.  - Ты так?!
Пятьсот рублей  тебе?!  Деньги  не  малы  пятьсот рублей!  Пятьсот рублей  -
деньги!  Я  за  пятьсот рублей  сам!..  Старшиной хочешь быть?!  Старшиной?!
Старшиной, пес поганый?!
   - Господин  офицер...   Господин  офицер,   благородье!   Вели  старика
пытать... Все врут, воры... Я правду сказал... - бормотал Бухаир.
   - Ты мне нарочно другого подсунул! По ложному следу солдат повел, идол!
Ты хотел Салаватке дать время подальше бежать?! - кричал поручик.
   - Вели бить плетьми старика, уши резать! - твердил Бухаир.
   - Самому тебе уши срежу! Признавайся сейчас, зачем меня обманул! Палача
сюда, живо! - распорядился поручик.
   Бухаир упал на колени.
   - Господин благородье,  послушай.  Всю правду скажу. Я солдат посылал к
нему в дом. Он думал - жена пустила солдат. Он кинжалом ударил мою сестру...
Она в моем доме лежит.  Вели сюда принести ее.  Пусть она скажет сама... Как
увидит его, так заплачет и скажет...
   - Жива! Амина! Жива?! Я ее не убил?! - в радостном возбуждении вскричал
Салават, вскочив со скамьи.
   Бухаир отпрянул от Салавата.
   Писарь и  офицер оба  остолбенело,  непонимающе поглядели друг  другу в
глаза,  и  вдруг Бухаир разразился злобным и  торжествующим смехом и вытянул
палец, указывая в лицо Салавата и пятясь к дверям.
   - Сам выдал себя, Салаватка! Сам сказал! Сам сказал!.. - вопил Бухаир в
радостном исступлении.
   Солдат в  это  время ввел связанного Мурата,  брата Гульбазир.  Мальчик
глядел бесстрашно и гордо.
   Офицер,  не  поняв  произнесенных по-башкирски слов  Салавата,  еще  не
вполне убедился в  том,  что  Бухаир оказался прав.  Он  хотел  достоверного
подтверждения и накинулся на Мурата.
   - Признаешь Салавата, мальчишка?! - спросил он.
   Мурат презрительно вздернул голову и отвернулся.
   В то же время вошел вызванный офицером палач.
   - Звали, ваше благородье? - спросил он.
   - Возьми  мальчишку пытать,  -  приказал поручик.  Салават ожидал,  что
станут пытать его самого,  что станут пытать Бухаира.  При этом нашел бы  он
радость и  в самых муках.  Но он не мог им позволить пытать отважного юношу,
брата красивой и любящей Гульбазир.
   - Стой,  поручик!  Не надо пытать.  Я сам скажу тебе. Ты ищешь царского
бригадира. Я бригадир Салават, - твердо сказал он.
   Офицер повернулся к  солдатам,  словно в  боязни,  что  признание может
рассеяться, что все окажется сном.
   - Колодки! - выкрикнул он визгливым и тонким голосом.
   Солдат распахнул дверь и  выскочил в сени.  Там слышался громкий голос,
какие-то препирательства.
   - Что там, Седельников? - громко спросил поручик.
   - Мать Салаватки рвется. Пустите-де, слышала - сына ее изловили.
   - Впусти, - приказал офицер, в жажде нового, последнего подтверждения.
   Высокая женщина,  по  обычаю  прикрывая лицо  платком,  вошла  в  избу.
Салават взглянул на  нее.  Слишком тонок и  прям был ее  стан -  это была не
мать. Салават замер. Крик удивления застыл у него в горле... Женщина шагнула
не к  Салавату,  а к Бухаиру.  Писарь попятился от нее,  трусливо прижался к
стене,  и никто не успел понять, что случилось, когда Бухаир с глухим стоном
сел на пол, свалился на бок и захрипел.
   - Зарезала! - выкрикнул первым палач. - Ай да баба!
   Все были изумлены,  и  никто не схватил Гульбазир,  которая не скрывала
больше лица за платком.
   - Хош! Салават! - выкрикнула она и бросилась вон.
   - Хош! - крикнул ей Салават.
   Офицер ринулся за  ней,  но связанный Мурат бросился под ноги офицеру и
сбил его с ног.
   - Бабу держи! - закричал поручик.
   На улице слышались крики погони...

   ...Когда на Салавата уже надевали колодки, вошел солдат.
   - В пролубь мырнула, ваше благородье, - сказал он.
   - Аллах экбер!* - твердо произнес Салават.
   ______________
   * Велик аллах!

   - Аллах экбер! - повторил Мурат трясущимися губами.
   Покончив с ногами, солдат вложил в колодки Салаватовы руки.
   - Старшиной быть хотел,  пятьсот рублей получить хотел... Р-раз - и нет
человека! - философски произнес поручик, глядя на неубранный труп Бухаира.
   - Тебе лучше,  ваш благородье поручик,  - с насмешкой сказал Салават. -
Ты сам получишь пятьсот рублей: ты поймал Салавата.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   Салавату было всего двадцать лет{476},  а он прожил целую жизнь.  И вот
большая жизнь его, высокая, как полет орла, оборвалась...
   Скорченный,  с руками и ногами, закованными в колодки, лежал он в санях
на сене.  Его везли с  перевала на перевал по снежным дорогам.  По сторонам,
впереди и  сзади скакали десятки вооруженных всадников,  и офицер красовался
как победитель.  Снег вился вьюгой и заметал дороги,  а Салавата все везли и
везли... На ночных стоянках, сняв ручные колодки, в его затекшие руки совали
солдатскую деревянную ложку, солдатский сухарь и миску о едой. Он ел, ничего
не слыша, не видя...
   В  деревнях,  через которые везли Салавата,  никто не  знал,  что везут
прославленного батыра. В рот ему был забит деревянный чурбак и весь низ лица
накрепко замотан платком...  Кто бы так узнал его,  да еще и с надвинутой на
глаза шапкой!
   В Уфе его не допрашивали.  Здесь только приходили смотреть на него, как
на диковинку,  как на пойманного редкого зверя,  подходили опасливо,  словно
даже в  колодках и  с  кляпом во  рту  он  был страшен этой толпе любопытных
врагов.
   И снова дорога...
   По пути на Казань ему встречались длинные вереницы людей,  закованных в
цепи.  Их  не  везли  на  конях,  а  гнали  пешком.  Зимний ветер со  снегом
пронизывал их  одежонку.  Они шли,  сгорбившись от  холода и  от  солдатских
ударов прикладами в спины...
   Царица,   чиновники,  генералы,  дворяне  расправлялись  с  народом  за
разоренные города и заводы,  за разгромленные крепости, за поджоги поместий,
за пережитый дворянами и вельможами страх,  за позорное бегство их генералов
от гнева народа,  за кровь погибших в  этой войне палачей и  их ближних,  за
дерзкие битвы, за жажду свободы и человеческой жизни...
   Салават  всюду   видел  искаженную  злобой  звериную  морду  дворянской
расправы.  Кровь  на  лохмотьях закованных арестантов,  пожары  опустошенных
селений,  кнуты и  помосты на площадях,  возле тех самых церквей,  в которых
пелись молебны за избавление от мятежа... На перекрестках дорог виселицы, на
которых  качались  обледенелые  и  расклеванные  вороньем  трупы  казненных.
Вырванные ноздри,  отрезанные уши  и  клейменные каленым железом лбы и  щеки
гонимых по дорогам колодников...
   Если бы  не  были скованы руки и  ноги,  он  бы  бросился один на любые
великие полчища,  пусть его растоптали бы,  растерзали в  клочья,  но  он не
стерпел бы позора и унижения...  Если бы не был забит его рот,  он кричал бы
слова проклятий так,  что мертвые встали бы  из  гробов и  заново взялись за
оружие...
   В Казани Салавата поставили перед генерал-поручиком Потемкиным, который
писал ему последнее увещевание о покорности.
   - Письмо мое получил? - спросил генерал.
   - Получил, - глухо сказал Салават.
   - Вот видишь,  сам себя погубил.  Я тебе обещал,  что будешь помилован,
вор. Такой