зять,  - твердо сказал Рысабай. - Вон у тебя сколько воинов: и
русские есть,  и татары,  и чуваши...  Ты их забирай,  уводи. Так лучше ведь
будет...
   - Так лучше все-таки будет, - повторил Юлай.
   - Лучше так, - отозвался мулла.
   И  Салават понял,  что они не  верят в  победу царя.  Он  подумал,  что
старики заговорят по-другому,  когда  узнают,  что  войско  царя  побеждает.
Хитрые и осторожные, они сами тогда поймут, что им с царем по дороге...
   Не задерживаясь больше в родном ауле,  Салават на рассвете собрал своих
воинов и вышел в поход на север.

   Салават пошел вниз по Аю, собирая в отряд людей...
   У реки Биргаджа,  что впадает в Ай, Салавата настиг Кинзя. Толстяк едва
отпросился у  Пугачева.  Он говорил,  что Салават пропадет без него,  что он
горяч головой и погубит себя, если его не удержать в узде. Пугачев не сдался
бы:  Кинзя показал себя  славным воином и  грамотеем и  был  полезен ему  на
месте,  но подоспевший с  заводов Хлопуша,  узнав,  что Кинзя друг Салавата,
понял его тоску и сочувственно попросил царя уважить просьбу башкирца.
   Пугачев отпустил Кинзю.
   Когда  Кинзя  услыхал  по  пути  рассказ башкир  о  царском полковнике,
который,  внезапно явясь на  базар,  поднял народ к  восстанию,  Кинзя сразу
узнал в полковнике Салавата.
   Рассказ о песне его разогнал окончательно все сомнения.
   Кинзя сообщил Салавату,  что  под Уфой стоят уже полковники Пугай-падши
Губанов и Чика Зарубин.
   Кинзя передал Салавату царский указ подымать башкир по всем дорогам,  и
Салават помчался от аула к аулу, подымая знамя восстания.
   Всюду, куда приходил, громко выкрикивал он слова манифеста, призывавшие
на великую войну:
   - "Пусть знают и  верят -  это высшее письмо дано от собственной руки и
языка..."
   - Шулай,  шулай...  Казак-падша писал...  Сам писал... - гудели голоса,
приглушенные в  знак  почтения  перед  Казак-падшой,  как  авали  Пугачева в
Башкирии.
   - "Жалую вас землей,  водой,  рыбой, пашней, лесом, хлебом и солью... -
читал Салават.  -  Кто не подчинится и будет противиться -  боярин, генерал,
майор,  капитан и другие, - голову того рубите и имущество грабьте... Против
таких стойте".
   - Кись! Кись! Башларын балта блян кись!..* - кричали слушавшие.
   ______________
   * Бей! Бей! Руби топорами башки!..

   - "Даю слово:  кто раб помещика и попал в руки крестьянских тиранов - с
сего дня свободен...  Кто в тюрьме - тоже освобождается. Кто не подчинится -
будет казнен".
   Слова  эти  подхватывали десятки и  сотни  языков,  слова эти  разносил
ветер,  слова летели на стрелах,  мчались на конях,  кружились, подхваченные
бураном, скользили на лыжах и грохотали в звуках выстрелов.
   Десятки и  сотни буйных отрядов родились в аулах,  и отважные жягеты на
борзых конях, натянув поводья, мчались, перекинув через плечи луки, колчаны,
с кинжалами и саблями на поясах, с копьями у стремян.
   Салават прошел вниз по Аю до самого устья.  Всюду встречал он радостный
прием, сотни жягетов присоединялись к нему.
   Стоял  декабрь.  Последние быстрые речушки замерзали,  окутанные инеем,
как облаками. Мчались отряды во главе с десятниками и сотниками. Серебристым
от  инея  мехом опушены были их  шапки,  серебристыми гривами щеголяли кони,
поседели в морозной красе ресницы и черные брови на юных лицах.
   - За волю!.. За степь!.. За соль!..
   И за волю,  за степь,  за дешевую соль,  за свинец, за порох, обещанные
царским манифестом, подымались аулы, юрты и целые дороги.
   В первый раз было это,  что башкиры вместе с русскими встали за волю, и
сотни  атамана Ивана  Басова  радостными криками встречали башкир-воинов,  и
царский  полковник Салават  Юлай-углы  стремя  к  стремени  ехал  с  царским
атаманом, так же, как он, подымавшим народные полчища.
   - За волю, за хлеб, за соль, за воду!
   Вместе двигались они, призывая всех в царское войско:
   - "От собственной руки и языка... Тех, кто меня признает, кто навстречу
мне выйдет со службой,  -  не трогайте...  Кто не подчиняется -  мой приказ:
вешать их и рубить".
   Попы звонили в колокола,  и народ присягал государю Петру Третьему. Кто
не подчинялся - вешали и рубили тех, и черные тела их качались на деревьях.
   Каму сковал ледяной панцирь,  и за Камой, у Сарапуля, впервые встретили
пугачевцы  упрямый  отпор.  Целый  день  бились.  Выстрелами отражали  их  с
высокого берега  верные  царице  сарапульцы,  засевши в  остатках деревянной
крепости,  не  раз  уже противившейся бунтовщикам.  Два раза высылали к  ним
посланца с письмом Пугачева, и в первый раз они прогнали его криком:
   - Скажи своим ворам, что сарапульские кожемяки верны государыне!
   Во  второй раз  погиб  казак от  пули,  посланной старшиной кожевников.
Тогда ринулись все на  приступ на  Сарапульскую гору,  но  новыми выстрелами
отвечали упорные горожане -  им  нечего было  вставать за  волю:  город  их,
стоявший на перекрестке торговых дорог, вел торговлю и был богатым.
   Возле Сарапуля пристала к повстанцам тысяча черемис. Много лет их здесь
обращали в православную веру, заставляли молиться чужим, христианским богам,
и теперь поднялись они:
   - За волю,  за реку, за соль, за старых богов, живущих на вольной воле,
в лесу, а не в церкви.
   В белых сермягах своих черемисы были не видны на синевато-белом снегу в
сумерках,  и  когда  отважились  на  вылазку  сарапульцы,  они  прошли  мимо
черемисов.  Салаватовы башкиры  с  кинжалами  в  зубах  и  поднятыми саблями
ударили на горожан,  и  многие из них были побиты и  многие попали в  плен к
белохалатным черемисам.
   Допросив пленных,  их отправили под Уфу к графу Чернышову, как именовал
себя Чика, командовавший войском, которое осаждало Уфу.
   Слава Салавата летела по горам Урала,  по долинам уральских рек.  Слава
Салавата звенела в его песнях,  которые подхватывали сотни певцов и несли по
сельским базарам,  по  деревенским избам.  Песни  звали народ на  борьбу,  и
тысячи всадников скакали к  Салавату.  Одни  из  них  приезжали во  главе со
старшинами и сотниками, другие - мелкими кучками, по десятку человек, иные -
просто в одиночку.
   Из-под  Уфы  от  графа Чернышова пришло письмо о  том,  что на  выручку
осажденной крепости  движется  войско  царицы.  Чернышов просил  помощи  для
отбития войск.
   Салават собрал тысячу конников и  двинулся во  главе их  к  Уфе,  чтобы
встретиться с удалым полководцем.
   "Граф  Чернышов"  выехал  сам  в  сопровождении свиты  навстречу полку,
приведенному Салаватом.
   Когда Салават увидал его -  вспомнилась сцена во  "дворце" государя,  в
тот  миг,  когда  Салават,  после выстрела Емельяна в  Лысова,  шагнул через
порог.  Лица  всех  атаманов  из  военной  коллегии  пугачевцев  повернулись
враждебно к  Овчинникову и  Салавату,  только этот,  которого звали тогда не
"графом",  а просто Ванькой Зарубиным,  радостно улыбнулся Овчинникову - это
был  настоящий друг  государя,  друг  Андрея Овчинникова,  а  Андрей -  друг
Хлопуши.  Он был моложе и удалее всех из яицких атаманов, недаром его послал
царь осаждать Уфу, несмотря на его молодость.
   Чика -  граф Чернышов -  был опытный воин.  В  его полках был порядок и
чин, и Салавату захотелось стать его другом.
   Чика принял его почетно и  доброжелательно,  угощал его,  показал,  как
держит осаду,  как обстреливает из пушек Уфу, тот самый злосчастный город, в
котором сидят жадные до коней и денег чиновники, обещавшие Юлаю помочь в его
тяжбе с заводчиками,  забравшие сотни коней,  соболиных, бобровых и беличьих
шкурок, бочки меду, стада баранов и не сделавшие ничего для отца...
   От  Чики узнал Салават,  что  Афанасий Иваныч Хлопуша на  заводах Урала
льет новые пушки для государя, готовит сабли и пики и всего дня четыре назад
он прислал под Уфу четыре новые пушки с чугунными ядрами.
   Салават не раз видал заводы,  где выплавляли чугун,  где ковали железо.
Огромные полные  жара  печи,  над  которыми по  ночам,  как  над  пожарищем,
поднималось зарево,  казались ему  похожими на  злобных огнедышащих чудовищ,
которые пожирают башкирские леса и приносят горе народу.
   Салават по дороге в родную деревню из Берды проезжал мимо такого завода
со  своим отрядом башкир,  но ему и  в  голову не пришло,  что заводом можно
овладеть,  как городом или крепостью.  Огнедышащий завод казался загадочным,
неприступным,  могучим...  Оказывается,  Хлопуша не  только им  овладел,  он
смирил чудовище и  заставил его  нести  добрую службу,  полезную людям.  Так
волшебники в сказках смиряли злых духов,  заставляя их делать добрые дела...
Пушки,  вылитые Хлопушею на заводе,  стреляли в злобных чиновников,  которые
дрожали от страха, сидя в Уфе, осажденной Чикою.
   Салават загорелся желанием овладеть заводом,  но  царский указ  посылал
его снова на север.
   Всего лишь с  десятком товарищей выехал Салават к  своему войску.  Но с
ним была песня, и песня звала народ к бою. Снова в каждом селении приставали
к нему мужчины. Молодые и старые, покидая свои дома, оставляя семьи, брались
за оружие.
   Салават сулил свободу и  славу,  звал за  собою тех,  кто  любит родной
Урал, кто ненавидит рабство, и каждая песня множила число его спутников.
   Под Сарапуль он снова вернулся с тысячей воинов.
   В  деревнях и  селах  к  нему  приставали певцы,  которые  учились  его
призывающим к  битвам песням,  и  Салават посылал их в  леса и горы -  звать
народ на войну за волю...
   В  этой  поездке почерпнул Салават немало доброго;  глядя  на  порядки,
заведенные Чикой, отдал он приказ по своим войскам:
   "За воровство у  покорных жителей -  смерть.  За убийство между собой -
смерть. За отказ идти в войско - великий штраф".
   Когда,  вслед  за  этим  приказом,  пришли из  одной  деревни башкиры с
жалобой,  что  у  них вся молодежь ушла к  графу Чернышову -  на  осаду Уфы,
остались одни старики да женщины с  детьми,  а в это время напали Салаватовы
воины и пограбили много домов,  -  Салават созвал все свое войско. Он выехал
вперед в полном вооружении.
   - Кто обижал деревню? - спросил он. - Выезжай.
   Несколько  мгновений  стояла  тишина,   потом  среди  тихого  ропота  и
подталкивания соседей выехало четверо всадников.
   - Слышали вы приказ? - спросил Салават.
   - Слышали!  -  вызывающе выкрикнул молодой бурлак. - Чего хочешь, чтобы
мы бабами стали?
   - А ты,  жягет,  стал хуже бабы,  -  перебил его Салават.  -  Нам нужны
воины, а не разбойники. Мы воюем с солдатами, а не детишек бьем. Вешать его,
- обратился Салават к воинам.
   Но никто не шевельнулся.
   - Я говорю: взять их и вешать! - повторил Салават.
   Ропот прошел по войску:
   - Ишь, ловок ты русских вешать!
   - Своих небось не повесишь!
   - Неладно  говоришь,  полковник!  -  отчетливо выкрикнул атаман  Басов,
казачий  отряд  которого  действовал совместно  с  Салаватом.  -  Надо  круг
спросить.  Ты с графа уклад хочешь взять. У нас без суда не вешают. Пусть их
круг судит...
   - И  верно,  народ пусть судит...  Ты  что за  хан такой!  -  выкрикнул
мародер. - Правь круг, Басов!
   Тогда Басов выехал вперед.
   - Эй,  атаманы! - крикнул он. - Храбрые атаманы! Вот четверо мошенников
и воров...  Они детей и старых обидели, как боярские командиры обижают... Вы
на  службу государю Петру Федоровичу пошли,  а  они на  ваших детей напали и
ваше  добро грабили...  У  кого  из  вас  дома хозяйки с  робятами остались,
атаманы-молодцы?  Эти  четверо воров ваши  домы  пограбят,  всех детей ваших
побьют и хозяек изблудят силой.  Любы ли вам такие дела? Что делать с такими
волками?
   - Вешать их! - закричали теперь из толпы.
   - Одних повесим,  а  других помилуем,  коли деревни грабить будут,  али
всех повесим, кто деревни покорные обижать станет?
   Четверо грабителей,  побелевшие и растерянные, стояли перед толпой. Они
не ожидали,  что Басов поможет Салавату,  думали, что казак за них вступится
перед башкирами, и ошиблись...
   - Всех, всех вешать! - кричали из толпы.
   - Верно, атаманы, всех вешать. С нынешнего дня всех повесим таких, а из
сих для страху лишь главного. Кто у вас за старшого был? - обратился Басов к
грабителям.
   - Что ты за судья?! - выкрикнул тот же бурлак.
   - Не я сужу - круг судит, - ответил ему атаман.
   - Говорите, кобели, а то всех повесим! - загудела толпа.
   - Вот он,  Петрушка,  был,  -  показали трое остальных грабителей. - Он
звал...
   - Вешать Петрушку, вешать его!..
   - Бей! - закричали из толпы.
   Молодой  бурлак,  дерзко  отвечавший Салавату,  -  Петрушка -  подобрал
поводья. Он решился спастись бегством.
   Его сосед, один из четверых грабителей, схватил его под уздцы.
   Петрушка выхватил нож и ударил по руке товарища.  Тот выпустил поводья,
но  тут  же  схватил топор  из-за  пояса,  и  в  одно  мгновение грабитель с
расколотой головой медленно сполз с седла.
   - Вешать всех, - спросил Салават, - али пустить других?
   - Вешать всех! - выкрикнул одинокий голос.
   - Пустить,   пустить  остальных.  Главный  вор  был  Петрушка.  Пустить
остальных, - рассудила толпа.
   - Быть так,  -  поддержал Салават.  -  А Петрушку, не глядя, что помер,
весить на дерево и письмо написать: "Вор, царских людей грабил".
   Через  несколько минут труп  грабителя уже  был  повешен на  дерево,  и
записки на двух языках рассказывали народу, за что и кем он казнен.

   В  эти  дни к  Сарапулю прибыл с  отрядами башкир,  казаков и  крестьян
Канзафар  Усаев{305},  тот  самый  татарский  писарь,  который  составил  по
указанию Пугачева первый манифест,  обращенный к башкирам, и с ним же пришел
со своим полком казацкий полковник Овчинников.
   Канзафар привез Салавату письмо Пугачева.  "Царь" хвалил его за  верную
службу, за набор многих конных и пеших людей и высказывал уверенность в том,
что  Салават еще  больше  прославит башкирский народ  войною  против больших
крепостей.
   Он  рассказал о  том,  что со всех сторон надвигаются вражеские команды
генералов  и  полковников царицы  Екатерины.  Государь  повелел,  и  военная
коллегия  указала  захватывать всюду  крепости и  города,  не  давая  врагам
занимать их и делать своею опорой против народа. Военная коллегия указала на
всех  дорогах  поставить  заслоны,  поставить острожки,  форпосты,  по  всем
дорогам постоянно держать конные разъезды для вестей о приближении врага.
   Опытные в  боевых делах люди,  не раз бывавшие на войне,  Пугачев и его
соратники объединяли народные силы.  Для  этого  нужно было,  может быть,  в
десять  раз  увеличить  войско.  Если  до  сих  пор  народное  войско  могло
довольствоваться приходом тех,  кто  шел добровольно,  -  теперь становилось
этого мало:  надо было собрать великую армию.  По  лесным и  горным селениям
башкир,  живших зимой не на кочевьях,  а в оседлых аулах, можно было набрать
довольно пригодных к воинской службе людей.
   Посовещавшись между собой, начальники ратных сил порешили, что здесь, в
Башкирии,  в  царское войско лучше  всего набирать народ славным в  Башкирии
именем Салавата.
   Отныне не  вдохновенная песня  героя-певца должна была  звать народ,  а
суровый приказ. Герой-певец превращался в начальника и вождя своего народа.
   "По  указу  его  величества государя  императора Петра  Федоровича,  я,
полковник Салават,  сын  Юлая,  повелеваю тебе,  сотнику  Илятбаю Илимбаеву,
чтобы  для  усердного стояния  своею  командой противу воров  и  противников
государя и  для сражения с  врагами государя из  каждого дома взять конных и
пеших людей в государеву службу.  Годных к службе не оставлять, отговорок не
принимать,  упорных поймать и  прислать к  нам при рапорте.  В чем полковник
Салават и приложил руку".
   "Я,  полковник Салават,  сын Юлая, повелеваю тебе, подполковнику Ахмету
Типееву,  для  усердного стояния своею командой противу воров и  противников
государя..."
   "Я,  полковник Салават,  сын  Юлая,  повелеваю тебе,  юртовому старшине
Седяшу Юхнину, для усердного стояния..."
   Десятки таких приказов,  подписанных рукой Салавата, развозили гонцы по
селениям вдоль Белой,  по берегам рек Уфы,  Ая,  Таныпа,  Юрузени,  Сима, до
самых Инзера и Зилима...
   Первой крепостью,  под которую по указу царя двинулись отряды Канзафара
Усаева,  Овчинникова и  Салавата,  была Красноуфимская крепость.  Если бы ее
захватили войска царицы,  они могли бы отсюда действовать на большую округу.
Красноуфимская крепость должна была стать опорой народа.
   Во  главе трехтысячного отряда Салават с  Канзафаром Усаевым и  Андреем
Овчинниковым вышли из Сарапуля по направлению к Красноуфимску.
   Они  шли  трое суток.  Чтобы быть сильнее,  не  утомляли походом пеших,
делали по небольшому переходу каждые сутки.
   К концу третьего дня подошли к самому городу.  В вечернем сумраке перед
ними  встали башни крепости.  Они  расставили заставы вокруг и  притаились в
соседних деревнях. Когда сумерки сменились ночью, темная лава человеческих и
конских тел повалила на ветхие деревянные стены крепости.  В крепости грянул
и растерянно заметался набат.  С крепостного больверка, с палисада, грохнули
пушки,  с  башен прогремели выстрелы,  и тысячеголосый визг и свист огласили
ночь.
   Салават с  отрядом башкир человек в двести прорвался в город с северной
стороны,  зайдя в обход.  Неузнанные в ночи,  как буран, как бешеная снежная
вьюга,  промчались башкиры по темным улицам и  с визгом и криками ударили на
больверк,  в  тыл  артиллерии.  Уже,  смятые первым залпом пушек,  бросились
отступать от стен пугачевцы и капитан скомандовал приказ о втором залпе, уже
канонирские ученики  подавали канонирам новое  страшное угощение,  когда  по
бревенчатым  помостам  башкирские  кони  взлетели  на  гребень  больверка  и
капитан, командовавший артиллерией, упал с пулей Салавата в голове.
   - Стой,  канониры!  -  крикнул Салават.  -  Я  полковник государя Петра
Федоровича.
   Канониры остановились.
   - Не  слушать  его,  ребята!  Помни  присягу  государыне!  -  выкрикнул
прапорщик и выстрелил из пистолета.
   Пуля попала в  кольчугу Салавата и  не  пробила ее.  В  то же мгновение
молодой канонирский ученик пырнул прапорщика штыком в спину, и, только успев
ахнуть, тот упал. Салават усмехнулся.
   - Государь приказал пушкам палить по крепости, - сказал он.
   Канониры стояли потупясь...
   - У них там бабы, - шепнул Кинзя Салавату.
   Салават досадливо отмахнулся.
   - Слушай приказ государя!  -  повторил он повелительно,  но, прежде чем
канониры  успели   проявить  покорность  или   непокорность,   снизу   взвыл
торжествующий клич  наступавших  пугачевцев,  застрекотала  редкая  ружейная
пальба,  и  через  больверк устремились в  городок  тучи  башкир,  тептярей,
казаков и восставших крепостных из заводов. Все смешалось.
   Гарнизон уже не противился...
   Богатая  добыча  -  четырнадцать пушек  с  ядрами  и  порохом -  давала
повстанцам возможность без  труда захватить еще  ряд  мелких крепостей,  тем
более что при пушках же были захвачены люди, искусные в своем деле.
   После падения Красноуфимска башкирские отряды двинулись по окрестностям
от селения к селению, всюду зажигая восстание.
   К Красноуфимску с разных сторон уже скакали гонцы от сотников,  старшин
и полковников,  посланных для набора войска и для разведывания о врагах. Они
привозили вести о  повсеместных восстаниях и  победах народа:  за  Камой был
занят повстанцами Ижевский завод,  атаман Арапов взял город Самару на Волге,
сам  государь занимал  одну  за  другою  крепости,  ближайшие к  осажденному
Оренбургу.
   Всюду  поднимались восстания:  чуваши в  Белебее подняли бунт,  выгнали
попов,  сожгли  церковь после  того,  как  посланный Салавата прочитал им  в
базарный день на площади манифест Пугачева.
   - Царь-патюшка досфолил свою веру дершать,  нашим богам верить хотим! -
кричали они в лицо своему попу и объявили себя язычниками.
   Под Мензелинском татары, чуваши и башкиры во главе с татарином Сянфином
подняли деревни и  угрожали крепости.  Даже попы кое-где  поднялись.  Поп из
прика