той! - в испуге выкрикнул молодой Почиталин.
   - Митька!!  -  крикнул, кидаясь к нему же, Чика Зарубин, желая схватить
его  за  руку,  но  он  не  успел:  сам Пугачев шагнул и  выстрелил в  грудь
Лысова...
   Казак повалился, выронив свой пистолет.
   Чика Зарубин с двумя пистолетами в руках заслонил собой Пугачева.
   - Назад  все,  собаки!  -  крикнул  он,  поднимая  стволы  на  атаманов
коллегии. - Я что с правой, что с левой - без промаха бью... На колени!..
   Еще в  ушах у  всех стоял звон от  выстрела и  лиц не было видно сквозь
желтый пороховой дым, когда внезапно дверь распахнулась и в горницу ворвался
писарь Максимка Горшков.
   - Башкирцы валят! Башкирцы прорвались! - выкрикнул он.
   И  только тут  все  услышали шум,  крики,  топот многих копыт,  ржание,
раздавшиеся на улице.  Увлеченные схваткой в доме,  казаки не прислушивались
до этого к уличному шуму.
   Все  в  горнице оцепенели в  ожидании,  когда за  спиной Максима явился
Андрей Овчинников,  с  ним Салават,  а  за  ними Кинзя,  на  веревке ведущий
войскового судью Творогова.
   Атаманы военной коллегии переглянулись между собой и  все разом поняли:
Овчинников изменил им,  привел к Пугачеву башкир. Они не сообразили еще, что
означает связанный Творогов, но им стало ясно, что вся затея с уходом на Яик
не удалась...
   Яким  Давилин первым  нашелся и  кинул  тулуп  на  мертвое тело  Митьки
Лысова.
   Пугачев отступил шаг назад и опустился в кресло.
   - Кто таковы? Почему без докладу? - строго спросил Пугачев.
   - Победа,  ваше величество,  без доклада влазит, - сказал Овчинников. -
Генерал Кар  конфузию потерпел от  нас и  убег с  баталии.  А  сей батыр две
тысячи человек привел под руку твою.
   - Как звать, молодец? - спросил Пугачев Салавата. - Иди-ка поближе...
   Но тот обалдело глядел на царя, словно не понимал по-русски. Он стоял у
порога, не в силах сойти с места от удивления. Он узнал в царе чернобородого
знакомца-купца, которого встретил на постоялом дворе Ереминой Курицы.
   - Слышь,  государь зовет  ближе,  спрошает,  как  звать,  -  подтолкнув
Салавата, шепнул Овчинников.
   - Башкирского войска  начальник  я,  государ,  Салават  Юлай-углы,  две
тысячи человек я привел. Два дня нас к тебе не пускают...
   - Башкирцев ко мне привел? Башкирцев? - переспросил Пугачев.
   - Ты сам ведь звал, государ...
   Пугачев грозно повел глазами на атаманов.
   - Набрехали, собаки?! Пошто про башкирцев брехали?!
   Казаки потупились.
   - А как же ты мог,  богатыр,  судью моего войскового связать?  - строго
спросил Пугачев, указав на связанного Творогова.
   - Судья ведь изменку делал. Пушки домой таскал, на Яик бежал.
   - Проходной бумаги не кажет,  ваше величество,  а пушки тащит -  на Яик
собрался, и с бабой... Народ повязал его, государь, - сказал воротный казак,
пришедший вместе с башкирами.
   - Стало, будем судью, судить за измену, - заключил Пугачев.
   Творогов упал на колени.
   - Смилуйся,  государь-надежда!  С пьяных глаз я. И сам-то не помню, что
было! Совсем одурел от винища. Очнулся - глядь, связан!..
   - Так,  стало,  ты пушки пьяным из Берды волок?  -  нахмурясь,  спросил
Пугачев.  - Ведь как же так можно, Иваныч? Мы с тобой на войне. Я указ пишу,
что за пьянство казнить,  а ты,  войсковой судья, пьяным-пьян, да и душки из
крепости тащишь?!
   - Смилуйся,  государь-надежа!  -  плаксиво  повторил Творогов и  ударил
земным поклоном под ноги Пугачеву.
   - Сказываешь,  Андрей Афанасьич,  ты генерала Кара побил?  -  обратился
вдруг Пугачев к  Овчинникову,  словно забыл,  что  в  ногах у  него валяется
Творогов.
   - Оконфузили  мы  генерала,  -  усмехнулся  Овчинников.  -  Офицеров  и
гренадер в  плен забрали,  а  сам генерал лататы!  С Хлопушей вдвоем одолели
его.
   - А что ж вы его живьем не тащили сюда?
   - Да, вишь, государь, картузов не хватило. А без пороху что за баталия!
- ответил Овчинников.
   - Ну, коль так, спасибо, полковник. Утешил меня. Стало, Хлопуша жив, не
побит? - спросил Пугачев.
   - Хлопуша в заводы пошел - пушки лить, государь.
   - И тут набрехали!  -  значительно произнес Пугачев, взглянув в сторону
атаманов военной коллегии.
   И снова потупились казаки.
   Пугачев всех обвел живым и веселым взглядом.
   - Для  радости о  разбитии Кара  вставай-ка,  Иваныч,  милую.  Да  боле
хмельного не брать до указа, - произнес он.
   Давилин,  встав  на  одно  колено,  привычно подставил Пугачеву руку  в
желтой перчатке.
   Пугачев  торжественно положил  на  нее  свою  тяжелую  кисть.  Творогов
подполз на коленках и поцеловал руку Пугачева.
   - Развяжите судью войскового, - велел Пугачев.
   Он словно нашел вдруг предлог освободиться от всех.
   - Тебя,  Иван  Чика,  за  верность  и  смелость прощаю  я  в  том,  что
промахнулся ты с Корфом, - добавил Пугачев.
   Чика поцеловал его руку.
   - И  вы...  военной коллегии...  брехуны,  идите все...  до  утра...  -
заключил Емельян. - Салавату-батыру тайный наш ауденц дадим...
   Казаки растерянно переглянулись.  Коновалов подошел к  руке  Пугачева и
тяжело склонился.
   Овчинников и Почиталин один за другим поцеловали руку Пугачева.
   - Падаль  вон  из  избы!  -  скомандовал Пугачев,  кивнув на  прикрытый
тулупом труп.
   Горшков и Давилин подняли тело Лысова и понесли к выходу.
   Пугачев  устало  приподнял потускневшие глаза,  глубоко вдохнул воздух,
словно хотел что-то крикнуть,  и вдруг,  со вздохом,  без слов,  тихо махнул
рукой.
   Салават остался один с Пугачевым.

   Потрескивая,  мигали  длинные  коптящие пламешки двух  свечей.  Пугачев
сидел в кресле,  тяжело дыша,  потупив глаза в дорогую скатерть и положив на
стол  широкие  локти.  Желтый  огонь  тусклым  блеском отсвечивал в  золотой
бумаге, которой были обклеены стены горницы.
   Трушка  стоял,   прижавшись  к  стене,  затаясь,  стараясь  не  дышать.
Двойственность отца его раскрылась перед ним со всей полнотой,  и,  сбитый с
толку,  напуганный только  что  происшедшим,  он  исподлобья рассматривал на
стене за спиной отца две одинаковые тени его взлохмаченной головы. Две тени,
словно одна - тень головы царя, другая - голова казака Емельяна.
   Салават глядел в  лицо  Пугачева,  стараясь прочесть на  нем,  можно ли
верить  этому  человеку,  тайну  которого он  услыхал  случайно,  подойдя  с
Овчинниковым под  окно "дворца",  но  не  посмев идти дальше,  когда до  них
донеслись возбужденные голоса из горницы...  Можно ли верить этому человеку?
И вся только что происшедшая сцена встала перед взором Салавата...
   "Смелый он!  -  оценил  Салават.  -  Ишь,  сколько их  было  -  и  всех
сломил..."
   Сочувствие Салавата обратилось сразу на  сторону того,  кто был окружен
целой сворой врагов и не сдался...  Овчинников кинулся в избу,  когда грянул
выстрел, чтобы помешать расправе над самозванцем толпы заговорщиков. Салават
шагнул следом за ним с замиранием сердца,  но увидал,  что Пугачев справился
без посторонней помощи, и оттого еще больше почувствовал к нему уважение.
   Салават в  удивлении глядел  на  помрачневшего и  опустившегося "царя".
Юноше   Салавату  была   непонятна  усталость  после  победы,   упадок  сил,
безразличие,  которые  иногда  одолевают зрелого  и  уже  утомленного жизнью
человека. В нем самом победа вызывала всегда лишь больший подъем сил, веру в
себя,  в свою правоту и укрепляла упорство... Для Салавата было непостижимо,
чтобы такой герой,  смелый,  решительный человек, вдруг обессилел, когда уже
все  враги ему  подчинились и  целовали его  руку,  только что покаравшую их
вожака.
   Трушка вышел из оцепенения.  Только теперь ощутив, что опасности больше
нет,  он вдруг с  лязгом вложил в  ножны саблю и,  приподнявшись на цыпочки,
потянулся  повесить  ее  на  место.  Емельян  оглянулся на  него  и  ласково
усмехнулся.
   - Дай-кось, Трушка, - он потянул руку за саблей. Мальчик подал саблю, и
Пугачев сам привесил ее к его кушаку.  -  Носи,  казак.  Ты ее в трудный час
заслужил своею рукой.
   Трушка смутился и просиял. Емельян приветливо посмотрел на улыбающегося
Салавата.
   - Что ж стоишь-то? Садись, батыр, - сказал он, обратясь к Салавату.
   Но,  вместо того чтобы сесть,  Салават шагнул ближе к  царю и  страстно
сказал:
   - Казаки свое добро на возы сложили. Измену творят, государ!
   - В Яицкий город хотят идти, - подтвердил Пугачев.
   - Держать их надо, - сказал Салават.
   - Как удержишь! Их много, а я один, - устало и просто возразил Пугачев.
- Не всех пострелять,  -  слышь, воза заскрипели - идут... Их тыщи... Как их
держать одному!.. - с горькой усмешкой добавил "царь".
   Салават  решительным,  быстрым  движением  придвинул  скамью  к  креслу
Пугачева и зашептал.
   - Судар-государ,  ты один?! - страстно спросил он. - Нынче я к тебе две
тысячи  человек привел...  Айда,  идем  завтра  вместе...  Сто  тысяч  можно
башкирцев поднять...  Башкирский народ,  - с гордостью подчеркнул Салават, -
наш народ не быват изменщик.
   - Ваши пойдут?  -  спросил с  сомнением Пугачев.  -  Верят они,  что  я
государь точной?
   Этот вопрос для него был самым важным. Он решал. Пугачев и сам понимал,
что   вспышка  его  против  царского  имени  не   имеет  почвы.   Доверие  к
"царю-избавителю", справедливому мученику и бродяге-царю, исходившему землю,
изведавшему неправды,  знавшему все  несчастья своих  народов,  их  чаяния и
мечты,  почет его  имени был высок,  вера в  него была горяча.  Прекрасный и
поэтический образ его был согрет слезами и  вздохами миллионов,  и  сказка о
нем сложилась в сердцах самого народа... Что рядом с ним самозванец Емелька,
беглый казак с Зимовейской донской станицы!..
   Пугачев хорошо  помнил,  как  сам  он  вместе с  другими твердил тайную
сказку о  бродяге-царе,  разнося ее  по  земле от  литовских окраин до самой
Кубани,  от  Дона  до  Яика,  разглашая ее  по  тюрьмам,  уметам и  сборищам
голытьбы,  шепча в староверческих скитах и повторяя себе самому в утешение в
самые горькие дни своей беспокойной жизни...
   Емельян перешел черту и отдал себя во власть сказки...
   Сами собой зароились вокруг него люди,  как пчелы;  его одели, окружили
охраной,  знамена везли впереди него;  его встречали с  хлебом и солью,  ему
целовали руку... Кто узнавал в нем прежнего казака-бродягу - и те молчали об
этом. Он был тот самый царь, которого ждал народ!
   Уж  он-то  знал все  народные нужды!  Гарун аль-Рашид{274},  никогда не
видавший дворца,  рожденный в  казачьей землянке,  изведавший ратную  жизнь,
походы,  побеги,  плети, тюрьму и поденщину, исходивший и изъездивший многие
тысячи верст  по  родной стране,  он  знал,  чего  хочет казак,  чего  хочет
чувашин,  татарин,  русский мужик,  запряженный боярским ярмом,  чего  хочет
солдат, купец и чего хотят горожане...
   Но,  стиснутый тесным кругом яицкого кулачья, желавшего из царя сделать
только свое  орудие,  Емельян не  мог  развернуться во  всю  ширь.  Когда он
пытался делать  по-своему,  кое-кто  из  старых знакомцев ему  намекал,  что
помнят  его  издавна.  Старые  знакомцы возле  него  встали стеной,  которая
отделила его от народа.
   Они держали его в плену угрозой разоблачить его самозванство.  Сегодня,
когда дошло до открытой стычки,  он бросил свое самозванство и сам растоптал
его перед их глазами, чтобы стать независимым и свободным от них... Он видел
- они испугались его разоблачения.
   Но сам Пугачев все же понимал,  что народ идет не к нему, а к тому, чье
имя он  принял.  Он понимал,  что признание в  самозванстве отшатнет от него
простые и  преданные сердца  многих  тысяч  людей,  устремившихся на  призыв
гонимого  и  отверженного  царя,  чье  имя  вызывало  в  народе  надежды  на
облегчение жизни.
   Он знал,  что к  башкирам,  как и в другие края,  из Петербурга послано
увещание,  провозглашающее его  обманщиком своего народа.  Участник прусских
походов,  Пугачев знал башкир как отважный и  дерзкий народ.  Известие,  что
царица посылает их  против него,  встревожило Пугачева.  Прибытие Салавата в
его лагерь было победой, но все ли башкиры за ним?
   - Верят, что я точной царь? - спросил он.
   Салават торжественно встал  со  скамьи.  Он  поднял  палец  и  произнес
почтительно, с ударением на каждом слоге:
   - Ваше величество, Петра Федорыч, тощный Пугач-царь!..
   В  первый миг Пугачев прояснел,  но  тут же осунулся снова,  и  борозда
легла на его лоб.
   - Эх,  брат, не то! - сокрушенно качнув головой, пояснил он. - Пугач-то
не царь. Петра - царь!..
   Салават со страстной досадой встряхнул его за плечо.
   - Ай,  царь!  Нам твой царский пашпорт не  надо.  Ты письма писал!..  -
Салават вынул из шапки смятый и бережно расправленный манифест.  -  Чего я у
Ереминой Курицы говорил, ты все тут писал... Вот твой и пашпорт царский!.. -
решительно заключил он.
   - У Ереминой Курицы?! - удивленно переспросил Пугачев.
   Он не узнал Салавата.  Столько лиц и  имен перед глазами его протекло в
последнее  время,  что  он  потерял  им  счет,  хотя  отличался способностью
запоминать людей.
   - Хлопушу знаешь? Я с ним был... - напомнил Салават.
   - Ты был тогда?! - воскликнул обрадованный Пугачев, и Салават показался
ему ближе и больше заслуживающим доверия. - Вишь, так и писали в письме, как
ты говорил.  Чего народ хочет,  того царь дает...  Верно,  батыр... как бишь
звать-то тебя?..
   - Салават...
   - Ну  вот,  Салават...  Хлопуша-то нынче не дома.  Рад был бы...  Любит
тебя...  Ты садись, садись, - дружелюбно захлопотал Пугачев, - сказывай, как
там у вас, в башкирцах?..
   - Нельзя,  судар-государ,  казаков пускать в Яицкий городок. Тебя народ
ждет.  Ваше  величество народ звал?  Куда  теперь сам  уйдешь?  Нельзя народ
бросать...  - не отвечая на расспросы, горячо говорил Салават. - Казаки тебя
обижают - айда в нашу землю. Последний малайка ружье берет, воевать будет...
Старик воевать пойдет... Бабушка воевать будет...
   Осмелевший Трушка подошел к  Салавату.  Любопытно потрогал лук  за  его
плечом.
   - Жян,  - ласково пояснил ему Салават, - башкирский ружье такой, палкам
стрелят... Судар-государ башкирцам другое ружье даст... Нельзя на Яик ходит!
- заключил Салават, обратясь опять к Пугачеву. - Айда, едем держать казаков.
   Он почувствовал сам,  что говорит смело и хорошо. Понял, что теперь уже
не  в  шутку,  не по мальчишеской песне про зеленую шапку,  а  в  самом деле
становится батыром и вождем.
   Пугачев молчал.
   Он  не  мог ничего возразить.  Он понимал,  что не время бросать осаду,
когда  через  несколько  дней  в  Оренбургской крепости  будет  стеснение  в
провианте и голод. Но что мог он сделать?
   В наступившем молчании с улицы слышались крики большой толпы.  Мелькали
факелы, шла возня...
   - Слышишь,  батыр!  - сказал Пугачев. - Теперь не унять, не воротишь...
Поднялись все...
   - Нельзя уходить,  -  твердо сказал Салават.  -  Какая тебе вера будет?
Скажет народ: "Царица, царь - все равно плохо!.."
   В сенях пугачевской избы послышался крик, возня, словно кого-то били.
   Встревоженный,  вскочил Пугачев с  кресла,  торопливо заряжая пистолет.
Трушка глядел растерянно и робко.
   Салават шагнул к двери, распахнул ее, выглянул в сени.
   - Кто там? - громко окликнул он.
   - Государя видеть хочу, не пущают! - отозвался голос.
   - Семка! - радостно воскликнул, узнав его, Салават.
   - Дежурный, впустить! - громко и повелительно приказал Пугачев, и Семка
тотчас же бомбой влетел в дверь.
   - Измена,  ваше величество!  -  крикнул он,  падая на колени. - Атаманы
народ смущают,  сами на Яик идут,  а прочим по старым домам велят... Куда по
домам,  когда люди встали?!  По домам не ласка ждет - петля да плаха, а кому
бог помогает,  тому плети да кнут!.. - бойко заговорил Семка. - Неужто, ваше
величество...
   - Помолчи,  сорока,  -  остановил его Пугачев. - Яким! - властно позвал
он,  вдруг снова преобразившись. Усталости как не бывало. Он опять распрямил
плечи, глаза его сверкнули волей и твердостью.
   Давилин вошел в горницу, остановился у порога, не смея поднять глаз, по
голосу Пугачева почуяв приближение грозы.
   - Кто народу велит по домам идти?  -  строго спросил Пугачев.  - Ведь я
никому не велел до указа!
   Яицкие  главари так  легко  отступили и  сдались под  натиском Пугачева
только по  внешности.  Они рассчитывали на  то,  что страх,  посеянный ими в
массе казачества,  уже совершил свое дело, что, хочешь не хочешь, бегство на
Яик теперь не сдержать никакой силой.  Изъявив покорность "царю" и потеряв в
столкновении с  ним  Дмитрия  Лысова,  они  рассчитывали на  то,  что  через
три-четыре часа Пугачев им сдастся.  Не оставаться же ему в покинутой Берде!
Они посадят его в карету и увезут под своим надежным конвоем.
   Им не нужна была Русь, освобожденная от помещичьего ярма. Что им в том,
что крепостные пахари пухнут от голода, что им в том, что в заводах и шахтах
жизнь хуже каторги!..
   Забраться  на  Яик,   предъявить  Петербургу  свои  требования:  отдать
казачеству реку  Яик  с  верховьев  до  устья,  сохранить выборную  по  воле
казачества старшину,  отказаться от  присылки на Яик атаманов из Петербурга,
освободить казаков от службы в регулярных войсках...  За половину уступок со
стороны царицы они головою выдали б самозванца, уверив "матушку императрицу"
в том, что Емелька их обманул "воровством" по их неразумению и темноте...
   Оставшись один  после  ухода  атаманов военной  коллегии,  Емельян тоже
понял,  что весь его спор был бесполезен. По скрипу возов, по гулу на улицах
в непривычный ночной час он понял, что яицкие главари все-таки победили его,
хотя и ушли с видимым смирением и внешней покорностью...
   Он смотрел бы на все сквозь пальцы,  предоставив событиям совершаться и
отдавшись на  волю течения.  Но  настойчивые речи Салавата,  а  вслед за тем
требовательный голос "тайного государева поручика" Семки всколыхнули в  душе
Емельяна новый порыв к борьбе.
   - Народ уже потек,  надежа.  Ведь как его остановишь!  -  развел руками
Давилин.
   - Твоя голова в  ответе.  Созвать коллегию в  сей же  час,  -  приказал
Пугачев.
   Под окнами раздались громкие споры и крики.
   - Узнай, что там, доложи, - вдогонку "дежурному" крикнул Пугачев.
   - Я узнаю, - сказал Салават.
   Он вышел на высокое "дворцовое" крыльцо.
   Лавина народа текла по улице к "царскому" жилищу.
   Перед крыльцом суетливо метались казаки.
   Денис Шигаев,  Коновалов,  Овчинников торопливо вполголоса совещались с
Давилиным.
   - Скажи - башкирцы да тептяри бунтуют, грозятся на государя... - сказал
Коновалов Давилину, не заметив Салавата.
   Давилин стал ему что-то шептать.
   Пара  коней рысцой из-за  угла вывезла пушку,  поставила возле крыльца,
пушкарь  с  дымящимся  фитилем  совещался с  помощником.  Из  темноты  молча
пробежали  стеной  казаки,   в  соседнем  дворе  послышался  топот  коней...
команда...
   Салават понял все, что творится... Вбегающий на крыльцо Давилин грудь с
грудью столкнулся с ним.
   - Башкирцы бунтуют,  -  сказал он  на  ходу Салавату,  не  узнав его  в
темноте.
   Салават вместе с ним вошел к Пугачеву.
   - Государь,  измена!  Башкирцы бунтуют,  грозят на ваше величество... -
крикнул Давилин.
   - Судар-государ,  -  прервал его Салават,  - Коновалка велел из пушки в
башкирцев палить!  Коновалка измену делат!  Пушкарь у царского крыльца пушку
ладит... Айда, вместе идем, ты башкирским людям свое слово скажешь!
   - Идем,  -  решительно обронил Пугачев,  надевая шапку.  -  Трушко,  ты
останься дома. Сема, ты с ним, с Пугачонком...
   - Государь, головы своей пожалел бы, нужна народу! - воскликнул Давилин
с мольбой.
   - Идем,  Салават,  -  словно не слыша его,  сказал Пугачев. - Дежурный,
коня!
   Спокойствие овладело  им.  Он  умел  говорить с  толпой.  Терявшийся до
истерики перед кучкой людей, с которыми приходилось хитрить и искать лазеек,
Пучагев был твердо уверен в  себе,  когда выходил к  тысячным толпам народа.
Для них он был желанный и  жданный их государь,