повелитель и  вождь.  Перед
народом он не лукавил ни в чем,  сердцем был с ним,  и голос его был тверд и
спокоен, когда говорил он с народом.
   Салават восхищенно взглянул на высокую грудь царя, на уверенно поднятую
голову в казачьей шапке,  сдвинутой набекрень,  на тяжелую, твердую поступь.
Давилин накинул ему на  широкие плечи богатую,  крытую темно-вишневым сукном
шубу. Трофим подал саблю...
   - Пушку убрать!  - громко скомандовал Пугачев с крыльца. - Изменник ты,
Коновалов, в кого хошь налить?!
   И, обратясь к Давилину, резко напомнил:
   - Сказано - дать коня!
   Пушка, стуча колесами, мгновенно скрылась за поворотом.
   Из темноты подвели под уздцы двух коней.
   Пугачеву  всегда  подавали двух  лошадей  под  седлом.  Ширококостный и
мускулистый,  хотя и не отличавшийся полнотой, он быстро утомлял лошадей. На
этот раз не предстояло дальней езды, и Пугачев кивнул Салавату.
   - Садись.
   - Царский ведь жеребец, - почтительно возразил Салават.
   - Садись! - настойчиво произнес Пугачев.
   Четверо казаков с  оружием в руках окружили их,  пятым вскочил на седло
"дежурный" Давилин.  У  двоих  казаков в  руках закачались зажженные фонари.
Отблеск огней  сверкнул на  лезвиях сабель,  на  стволах ружей,  на  бляшках
сбруи.
   В  конце улицы стоял глухой гул:  казаки оттесняли толпу в темноту ночи
между  двумя  рядами домов  и  длинных заборов.  Толпа волновалась.  Пугачев
услыхал гортанные звуки невнятной и чужеродной речи.
   - Ваши? - спросил он, склоняясь к Салавату.
   - Наши.
   Они  подскакали вплотную к  толпе.  Здесь шла молчаливая давка.  Казаки
древками пик преградили улицу поперек.  Толпа рвалась,  но  не могла сломить
крепкой  казачьей  стены.  Озлобление  толпы  накалялось задорными  криками,
долетавшими из далеких задних рядов. Вот-вот заварится жаркая свара...
   - Кто не пущает народ к своему государю?! - выкрикнул Пугачев, подъехав
к толпе.
   - Бунтуют башкирцы,  ваше величество,  - четко отрапортовал хорунжий. -
На вашу персону грозятся...
   - Врешь,  собачий ты  сын,  не  одни  башкирцы -  и  заводские на  вас,
изменников. Ты царю не клепи! - откликнулись из толпы.
   - Пики убрать! - приказал Пугачев.
   - Яшагин* царь Петра Федорыч! - выкрикнул Салават. - Яшагин!
   ______________
   * Яшагин! - Да живет! Да здравствует!

   - Яшагин!  -  подхватила толпа и  хлынула в улицу,  заливая ее и смешав
ряды казаков, по приказу царя убравших свои пики.
   Салават выхватил горящий фонарь из  рук  казака и  поднял его,  освещая
лицо Пугачева.
   - Жягетляр!  -  крикнул он и  обратился к толпе по-башкирски:  -  Здесь
перед вами великий царь, знающий все сердца, славный, милостивый и отважный.
Я,  Салават,  начальник башкирских войск,  говорю вам: слушать во всем царя.
Он, как отец, хочет для всех народов мира и счастья.
   - Яшагин цар Петра! - крикнул рядом толстый Кинзя.
   Толпа подхватила его клич.
   - Многие лета царю Петру Федорычу!  - раздался из толпы голос того, кто
кричал о заводских рабочих.
   - Ур-ра-а! - подхватили русские.
   - Ур-ра-а! - закричали и казаки, и простой этот клич передался башкирам
и тептярям и прокатился по всей толпе.
   Пугачев снял шапку перед народом.
   - С чем пришли, дети? - спросил он толпу.
   - Наста киряк, балалар'м? - перевел Салават вопрос.
   И  тогда  прорвалась разом из  всех  грудей тысячеустая,  пестроголосая
жалоба:
   - Измену затеяли казаки.
   - Пошто на Яик собираются? Нас покинуть!..
   - Сами звали вставать, да пятки подмазали салом!
   - Негоже тебе так,  Петра Федорыч,  наш ты  царь,  не боярский -  пошто
допущаешь измен  от  казаков?!  -  внятно сказал длиннобородый седой старик,
вытолкнутый толпою вперед.
   - Ты кто, батюшка? - спросил Пугачев.
   - Рудоплавщик,  надежа-царь. Ходоком от заводу прислан к тебе. В поклон
пушку да  десять ядер  привез.  Заводские мужики повелели тебе сказать,  что
животы за тебя положат. Иди, хочешь, к нам - не дадим в обиду. Пушки сольем,
сабли скуем,  пики... Ан ты от нас на казачью сторону хошь уходить! А нас на
расправу бросить.
   Пугачев осмотрел толпу.
   Высокие остроконечные шапки,  ушастые шлемы с  меховыми назатыльниками,
падающими на плечи,  доспехи из лошадиных шкур,  с  гривами,  развевающимися
вдоль всей спины воина, гнутые луки за плечами, боевые топоры...
   Молодой башкирин приблизился к  Салавату и  горячо говорил ему на своем
языке.
   Толпа башкир и татар одобрительно рокотала в поддержку его слов.
   - Чего говорит? - спросил Пугачев Салавата.
   - Сказыват -  лучше ты, государь, вели казакам нас насмерть побить, чем
бросить башкирский народ...  Когда  в  Яицкий  городок пойдешь -  на  дороге
ляжем...  топчи лошадьми -  нам хуже не  будет...  Нам как без тебя воевать?
Вешать, казнить будут нас, деревни пожгут, детей убьют, женщин...
   Пугачев махнул шапкой - и все утихли.
   - Слушайте, дети! - громко сказал он. - Я, ваш государь, словом своим и
именем  божьим  вам  обещаю:  никто  не  пойдет  в  Яицкий городок.  Казаки,
развязывай ваши возы!  Тут будем стоять. Ладно ли, дети, указал? - обратился
Пугачев к толпе башкир и татар.
   - Ярар! Ладно! - ответил за всех Салават.
   - Многие лета живи!  - крикнул Давилин, делая вид, что казаки рады, как
все, царскому повелению.
   - Здравствуй, наш государь! - подхватил Овчинников.
   И  толпа работных людей и  крестьян,  десятитысячная толпа откликнулась
кличем восторга и торжества. Народ победил-таки яицких вожаков...


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Целую ночь просидел Салават с царем.
   В  соседнем покое посапывал молодой Пугачонок.  Давилин спал у  порога,
загородив  своим  телом  вход  в  "дворцовую"  горницу.  Единственная  свеча
оплывала с треском, и сало с нее стекало на скатерть.
   Перед Пугачевым стояла старинная серебряная чаша, наполненная вином, но
он не пил,  увлеченный беседой о  вольном народе,  который сегодня помог ему
покорить казаков.
   Царское слово,  сказанное перед  многочисленной толпой,  не  могло быть
нарушено.  Царь не мог стать обманщиком, - это было ясно и казачьим вожакам,
которым оставалось молча досадовать, что народ раздавил их заговор.
   Бродяжная жизнь  Пугачева много кидала его  по  России,  но  никогда не
приходилось ему добредать до башкирских кочевий,  побывать на горных заводах
Урала.  Вот почему,  отправляя к  башкирам свой манифест,  он  держался слов
Салавата,  сказанных в  доме  Ереминой Курицы,  и  потому же  во  всем,  что
касалось  жизни  заводов  и  заводских  крепостных людей,  положился  он  на
Хлопушу.
   В те дни,  когда Салават прибыл в Берду,  Хлопуша,  переходя по заводам
Урала,  приводил  их  в  покорность царю.  Заводское  население  охотно  его
принимало.
   Петр  Третий  в  короткое  царствование издал  указ,  который  прельщал
крепостных рабочих. Смысл его заключался в том, что заводчики не имеют права
покупать крепостных крестьян,  а  должны "довольствоваться вольными наемными
но паспортам за договоренную плату людьми". Этот указ, подсунутый дворянами,
желавшими защититься от  растущего засилья купцов,  был  подписан Петром без
мысли о  том,  что от него получат сами рабочие.  Но,  как и другие законы и
указы,  этот указ заводчики не выполняли,  и  заводской работный народ много
лет нетерпеливо ждал возвращения царя, который накажет хозяев за ослушание.
   В  беседе с  Салаватом Пугачев подробно расспрашивал о  жизни и  нуждах
башкир, о земельных спорах с заводами, о захватах земель и лесов.
   - Тебя,  батыр,  за  твою заслугу -  что первый войско ко  мне привел -
жалую я покуда полковником, а там время придет, побьем супостатов и по-иному
поладим -  тогда уж своим, башкирским домком заживете и чин тебе будет иной:
князь,  что ль, мурза али хан - как по-вашему лучше. Ну, нынче такого званья
нельзя давать: на войне все в военных чинах, вот и ты военный - полковник, -
повторил Пугачев.
   - Латна,  полковник  будем,  -  скромно  согласился  Салават.  Название
военного чина ему не говорило ничего.
   - Поедешь ты,  Салават,  в башкирские земли -  и всех подымай, - указал
Емельян. - Зови башкирцев ко мне на службу. Вы меня сговорили под Оренбурхом
остаться - стало, подмогу давайте: крепости брать и жечь, форпосты, редуты -
все жечь, солдат подымать с собой. Коней для войны мне гоните. Конь на войне
опора.  А еще -  упаси тебя боже русских людей обижать, церкви их грабить...
Коли люди приклонны, волос чтоб не упал с их голов, а кто враг - поп, мулла,
офицер,  воевода, заводчик, помещик - казнить лютой казнью без страха. Я сам
указал... Слышь?!
   Салават молча кивнул.
   - А  добрых  и  верных  обидишь  -   тебя  повешу,   не  посмотрю,  что
полковник... Уразумел? Таков на войне закон...
   Они сидели до петухов.
   Наутро  без  спутников выехал Салават обратно в  родные края  поднимать
башкир в помощь царю.
   Салават  получил  от  военной  коллегии  полковничий  знак  -  золотого
широкого позумента на шапку,  мисюрку с  булатным назатыльником и кольчужною
сеткой, с царского плеча сам Емельян подарил ему на дорогу кольчугу, саблю с
соколом,  чеканенным золотом на рукояти,  и пистолет.  Лук и колчан,  полный
стрел,  дополняли убранство.  Кинзя,  оставшийся при Пугачеве, прощаясь, дал
Салавату тяжелый дубовый сукмар.
   Салават скакал  снова  к  родным селениям.  Навстречу ему  летела зима.
Дороги запорашивало снегом, снегом залепляло лицо, слепило глаза, но на душе
у  Салавата было  радостно.  Он  представлялся себе  самому  похожим на  тех
воинов, о которых народ рассказывал сказки и пел песни...
   Дороги Урала были безлюдны.  Вечерами за  путником раздавался протяжный
звериный  вой,   мелькали  злобные  огоньки  волчьих  глаз.   Тогда  Салават
нахлестывал пуще  коня  и  спешил к  какому-нибудь аулу,  чтобы  пристать на
ночлег...
   Дня через два подъехал он к Стерлитамакской пристани, где издали увидал
сожженную канцелярию, виселицу с печальными останками казни, много покинутых
жителями домов...  Здесь  могли  спрашивать бумаги,  могла быть  и  воинская
застава,  и  Салават  круто  свернул вправо,  через  лед  Ак-Идели  объезжая
пристанский городок.
   Лес  и  горы  обступили его.  Поднялась непогода,  снег залеплял глаза,
заносил  едва   видимые  горные  тропы.   Кони  всхрапывали,   скользили  по
заснеженным камням, спотыкались... Впору хоть возвращайся назад!.. Если ночь
застанет в лесу среди гор,  вдалеке от людского жилища,  стаи волков нападут
на  одинокого всадника,  я  никто  никогда  не  узнает  о  бесславной смерти
молодого певца...
   Вдруг  в  стороне от  дороги услыхал он  возгласы и  топот сотни коней.
Салават выехал  наперерез отряду.  Молодой командир подъехал ему  навстречу.
Богатство сбруи Салавата, видимо, поразило его.
   - Стой! Останови людей!
   Сердце  Салавата  сильно  забилось:  если  бы  воины  оказались верными
царице, ему грозила бы гибель. Он был один.
   - А  ты  кто  таков?   -   воскликнул  запальчиво  юноша.   -  Юлбасар*
несчастный...  Мы  не  купцы,  а  воины.  Как бы  не  растерять тебе подков,
удирая!..
   ______________
   * Юлбасар - разбойник.

   - Я тот, кому повелено встретить тебя, - ответил с важностью Салават. -
Останови воинов. - Он старался держаться спокойнее и уверенней.
   - Стой! - крикнул всадник отряду.
   Башкиры остановились. Всадник подъехал к Салавату.
   - Как тебя зовут? - спросил Салават.
   - Сотник Акжягет,  сын старшины Клыч-Мурзы Алакаева из Катайского рода.
А ты кто таков?
   - Я  Салават,  сын  старшины Юлая  Азналихова из  рода  шайтан-кудеев и
царский полковник.  Куда ты ведешь отряд?  На Стерлитамакскую пристань? Царь
указал не ездить туда,  а ехать к нему против царицы.  Вот бумага. - Салават
вынул из-за пазухи пугачевский манифест.  - Я прочту воинам. Вот, гляди, мое
царское письмо.
   Он  протянул Акжягету написанную Кинзей грамоту Пугачева о  пожаловании
Салавату за верную службу чина полковника.
   Акжягет  внимательно читал  лист.  Потом  приложил бумагу  к  сердцу  и
передал ее Салавату.
   - Прости,  туря*.  Я не ждал,  чтобы полковник,  как разбойник, ездил в
одиночку в  лесу.  Жягетляр,  -  крикнул  он  воинам,  -  слушайте!  Царский
полковник прочтет вам письмо государя.
   ______________
   * Туря - начальник.

   Салават подъехал к отряду и стал читать.
   Горячие слова о  звериной воле,  о степях,  лесах и водах взволновали и
зажгли башкир.  Кличем восторга встретили они письмо. Видя успех, просиявший
радостью Салават передал Акжягету еще два листа, чтобы он читал встречным, и
приказал ехать к Оренбургу, в Бердскую слободу, минуя Стерлитамак.
   Он попрощался с отрядом и двинулся дальше.
   Непогода крепчала,  снег заносил дороги и тропы. Сгущалась ночная тьма,
и   в  горах  уже  послышалось  завывание  волчицы,   когда  Салават  увидал
мелькнувшие огоньки.  Что за селение,  он не мог разобрать в темноте, но это
было человеческое жилье, тепло и ночлег для себя и коней...
   Салават решительно повернул на огни.
   Он постучался в окошко у крайней избы селения.
   - Кто стучит?! - окликнул хриплый суровый голос.
   - Прохожий!  -  сказал Салават давно позабытое слово, которое много раз
говорил Хлопуша, просясь на ночлег.
   - Прохо-ожий!  -  осветив его  фонарем,  протянул хозяин.  -  Каков  же
"прохожий" о двух конях! Прохожий, кто пеше ходит!
   - Проезжий, что ли, сказать! - поправился Салават.
   - Проезжий?   Ну   ладно,   входи.   А   ведаешь,   малый,   что   ныне
прохожих-проезжих пускать по домам не велели?.. - сказал хозяин. - Да ладно,
не стой,  входи, - поощрил он гостя, когда заметил его колебание. - Мало кто
там чего не велел - не пропасть человеку в эку погоду!
   Гостеприимный хозяин был табынский кузнец Иван Кузнецов{285}. По обычаю
городов и селений,  поставив кузницу на краю, чтобы от огненного ремесла его
не случилось людям пожара, он жил и сам на краю Табынского соляного городка.
   - Ишь, снегу-то сколь! - приговаривал он, пока Салават вытряхивал шубу.
- Постой, я коней под навес, а сам-то ты в избу иди, обогрейся.
   - Аксютка!  Бог  гостя  послал.  Собирай вечерять,  -  окликнул хозяин,
подтолкнув гостя в дом.
   Салават вошел в теплую избу,  освещенную фитильком,  плававшем в воске.
Молодая девушка встала ему навстречу.
   - Здравствуй, хозяйка! - сказал Салават.
   - Здравствуй,   гость!   Чай,  прозяб,  непогода  какая!  -  приветливо
отозвалась она. - Шубу скидывай, да к огоньку, погреться!
   Поставив коней и  задав им  корму,  хозяин вошел в  избу  и  только тут
увидал, что гость его - воинский человек.
   - Э-э,  тебе,  господин, явиться бы к коменданту, - сказал он. - Небось
ты на Стерлинску пристань едешь!
   Салават утвердительно кивнул.
   - А  слышал  я  -  Стерлинску пристань сожгли непокорные люди  да  весь
канцеляр погромили, - несмело сказал кузнец.
   - И я ведь слыхал, - подтвердил Салават.
   - А куда же ты поедешь? - удивился кузнец.
   - Поеду другой канцеляр искать...  -  неопределенно ответил Салават.  -
Ведь чуть не  пропал!  -  постарался он отвести разговор от опасной темы.  -
Такая погода, беда! Дороги не видно, лошадь устал... Едва огонек увидал...
   - Тут  сотня  башкирцев недавно проехала,  к  Стерлинской пристани тоже
дорогу пытали, - вставила дочь кузнеца, ставя на стол еду.
   - Сотник такой молодой,  сын старшины Акжягет,  -  подхватил Салават, -
жеребец его белый, сам в белой шубе...
   - Его догоняешь, что ли? - спросил кузнец.
   - Ага, догоняю, значит, - кивнул Салават.
   - Садись-ка к горячей похлебке с мясцом,  посогрейся, - позвала молодая
хозяйка.
   Все взялись за ложки, ели в молчании.
   - А все же тебе к коменданту бы надо явиться,  - сказал вдруг кузнец. -
Тут ночью,  бывает,  разъезды наедут,  смотрят прохожих.  Узнают, что сам по
себе на  ночлег поставил,  в  тюрьме загноят...  Обогреешься -  я  провожу к
коменданту.
   Салават промолчал.
   Кончив есть, кузнец встал от стола.
   - Собирайся, - позвал он Салавата.
   - Я деньги даю за постой, - возразил Салават. - Рано утром поеду. Зачем
комендант беспокоить? Чай, спит!
   - Не беда -  и  разбудим!  А  то у ворот городка,  на заставе у солдат,
заночуешь. Не бойся, у них там тепло! - успокоил кузнец.
   - Ну ладно,  хозяин.  Ты дома сиди.  Я  сам к  коменданту поеду.  Сиди,
сиди... - сказал Салават, но голос его чуть дрогнул.
   Он решил обмануть кузнеца и выехать в снежное поле, несмотря на буран.
   - Ведь вона как лепит!  Ты так-то собьешься с  пути.  Я  тебя с фонарем
провожу, - настойчиво предлагал хозяин.
   - Да, батюшка, я и сама! Ведь путь недалекий, - готовно сказала Оксана,
- а я посижу у Машутки, оттоле меня проводят.
   - Ну, сойди, что ли, ты, - согласился кузнец.
   Девушка мигом оделась,  взяла фонарь. Во дворе под навесом она отвязала
коней Салавата, вышла за ворота.
   - Ну,  ты, девка, прощай! Не ходи провожать-то. Я сам, - сказал Салават
и, живо взлетев на седло, круто поворотил коня в поле.
   - Стой!  Стой!  Не  туды!  Скуломордый,  куды ты поперся?!  -  отчаянно
закричала Оксана,  схватив под уздцы заводную лошадь.  -  Постой, я словечко
скажу.
   Салават задержался.
   - Нельзя тебе, что ли, к коменданту? - тихо спросила она.
   - Значит, нельзя, - так же вполголоса признался ей Салават.
   - Куды же ты поедешь-то,  глупый?.. Слезай с седла. Я батюшке ничего не
скажу, заночуешь. Слезай, говорю!
   Салават подчинился.
   - Иди за мной, - позвала хозяйка.
   И  они  повели лошадей через двор в  небольшую калитку,  которой кузнец
проходил прямо из дома в кузню.
   - Коней мы привяжем тут, а сам ты на сеновале поспишь. Не простынешь, я
чаю? - лукаво спросила она.
   - Согреть приходи! - отозвался он дерзкою шуткой.
   - Вот  я  те  согрею!  -  Оксана  внезапно  толкнула его  в  сугроб.  -
Согрелся?! Тепло?! Горячо?! - приговаривала она, вмиг залепив его снежками и
пустившись бежать через двор.
   Салават побежал за  ней,  она  скользнула за  столб навеса.  Салават не
отстал,   девушка  обежала  вокруг   столба.   Салават  поскользнулся.   Она
засмеялась.
   - Упадешь - держись за земь!
   - Ничего, не падам! - смеясь, отозвался он, продолжая ее преследовать.
   Девушка увлеклась.  Она бегала от  него,  хоронилась за  столбы,  но не
убегала в избу - ей нравилась игра.
   Внезапно она опять залепила ему лицо снежком.
   Он,   присев  на  корточки,  черпнул  пригоршню  снега.  Она  набежала,
столкнула его в сугроб,  но не устояла сама.  Шуба ее распахнулась, теплом и
запахом трав пахнуло на Салавата.
   Чувство верности женщине было ему чуждо.  По законам ислама можно иметь
семь жен.
   Эта  была иная,  чем  башкирские девушки.  Те  были свои,  в  привычных
нарядах,  с привычным родным языком. Скромность, предписанная пророком, хотя
не  закрыла  чадрами башкирских женщин,  но  заставляла их  быть  покорными,
тихими, молчаливыми... Эта была как огонь. И Салават зажегся...
   Она запахнула шубу, вскочила, рванулась бежать.
   Салават изловчился, схватил ее и понес.
   - Пусти, скуломордый, пусти, - зашептала Оксана. - Пусти, медведь.
   - Медведь не пускат ведь девку!.. - шепнул Салават.
   Он поднялся с нею на сеновал.  Дыхание его прерывалось,  сердце билось,
как будто в сражении.
   Она отталкивала его,  стараясь не зашуметь, не зная сама, всерьез или в
шутку, рвалась от него и тем еще больше дразнила.
   - Пусти меня, батыр, пусти - закричу...
   - Кричи! - громко сказал Салават, позабывшись.
   Она закрыла ему ладонью рот.
   - Тише, тятька услышит, - шепнула она с лукавством.
   Он зажал ей рот поцелуем. Они забыли, что на дворе мороз.
   Прошло  уже  много  времени,  когда  испуганная чем-то  лошадь кузнеца,
шарахнувшись по конюшне, вывела обоих из забытья.
   - Пусти, пусти, батыр... Ой, горе мое! - забормотала девушка, отрезвев.
- Как тебя звать - Абдулка? Пусти, Абдулка...
   - Меня зовут Салават,  я полковник царя Петра,  - отвечал он. - Едем со
мной.
   - Куда я поеду?.. Ты меня завезешь да бросишь.
   - Зачем бросать?! Айда