л,  когда поправился после раны, то
он у меня в дому за работника оставался. Потом я в посольство уехал, потом -
война с крымцами...  Так я в станице и не бывал,  сюда подался, и вестей мне
из дому не писали. Прислала Алена с попутными казаками гостинцев, поклон, да
и все.  Я все сам собирался изведать,  -  говорил Степан, удивленный, откуда
знает Иван о его московском знакомце.
     - А ныне того человека в твоем курене нет, казак, - твердо сказал Иван,
словно он  сам только что побывал на Дону.  -  А  вышел тот человек по своей
нужде на рассвете,  как тут же его,  у тебя на базу, и схопили - в рот кляп,
локти за спину,  на башку тулуп,  через плетень -  да и в сани; сверху сеном
заклали и повезли.  А привезли к воронежску воеводе в дом тайно,  да после в
тюрьме он  месяц  был  на  цепи  прикован к  дубовому стулу [Дубовый стул  -
комлевый пень дуба, весом в несколько пудов], потом на Москву повезли...
     - Да кто ж  то содеял?  -  поразился Степан.  Он уже забыл о  схватке с
Иваном. Рассказ Ивана ошеломил его.
     - Кто содеял,  тот нам не сказался, - ответил Иван. - Срам на весь Дон,
а пуще всего -  на семью Тимофея Рази...  А ты сам посуди: кому надо наш род
осрамить между казаками!  Казаки говорят: "Как войну с панами прикончим, так
разом пойдем в  Черкасск с ружьем трясти старшину войсковую".  Слух такой до
Корнилы  дошел.   Меня  он  страшится.  Вот  и  надумал  тебя  подманить  да
приблизить,  чтобы все выпытывать про меня.  У Корнилы лазутчики всюду,  так
мало ему:  еще хочет брата на брата поднять,  а ты поддаешься, а он за твоею
спиной и брата погубит, и дому позор принесет!
     - Так я же не знал,  Иван! Не Корней - ты брат мне. Я тебе покоряюсь во
всем! - от души ответил Степан.
     - Покоряешься ты? - Иван усмешливо поглядел на кулаки брата.
     - Ворочусь сейчас на Дон, убью Корнилу! - воскликнул Степан.
     - Горячишься!  - сказал Иван спокойно. - Нам с ними исподволь, без шума
управиться надо; бить не хитро, а надо умом одолеть - в том и сила!


     За казацкую правду

     Боярин Ордын-Нащокин ошибся,  когда полагал,  что  польские сенаторы не
поверят подсыльной грамотке шведского посла де Родеса. Льстивые, лживые речи
шведского проходимца,  который,  по  сговору с  турками,  сеял  вражду между
Россией и Польшей, соблазнили-таки панов: они стали упорнее в переговорах и,
грозя,  кричали русским послам,  что  если  Москва не  хочет мириться на  их
статьях,  то  они  и  совсем ничего не  уступят,  а  будут отстаивать старые
рубежи.
     Услышав об  этом,  царь  приказал придвинуть свежее  войско к  польским
границам.
     Свежие ратные силы шли к  рубежу из Новгорода Великого,  из Вязьмы,  из
Тулы, из Курска и с казачьего Дона.
     Особенно много войск проходило на самом виду у  панов,  через те места,
где велись посольские съезды.  Алмаз Иванов в  беседе с  поляками намекнул о
великом множестве русских полков,  стянутых к  рубежам:  старый  дьяк  хотел
предотвратить  ненужное  кровопролитие.  Но,  как  назло,  в  это  время  от
крымского хана  примчался гонец с  извещением,  что  он  вышлет десять тысяч
ногайцев панам в подмогу. Паны сенаторы снова прервали переговоры...
     Стояла зима.  Русские воеводы спорили и препирались: одни хотели начать
наступленье немедля,  другие  думали  дожидаться весны.  Но  именно только к
весне  могли появиться ногайцы из  Крыма.  Воевода князь Долгорукий настоял,
чтобы двинуть полки немедля по зимним дорогам.
     В  зимнюю  стужу,  в  метель  и  буран  все  заранее  стянутые русскими
воеводами  свежие  ратные  силы  обрушились  на  польское  войско.  Польские
полководцы от внезапности растерялись,  стали сдавать один за другим города,
утопая в снегах,  отходить на запад. В первые же дни они проиграли несколько
сражений,  и  хотя  они  были  искусные,  храбрые воины,  это  выбило их  из
равновесия. Им обещали поддержку крымцев, но крымцы не шли. Им говорили, что
русское войско истощено и ослабло, но повсюду на них валились свежие русские
полки на сытых конях, с добрым оружием, с твердой уверенностью в победе...
     Донские станицы Ивана Разина тоже незадолго до конца перемирия получили
подкрепление, которое приняли поначалу за смену. Они уже собирались к домам,
когда Польша прервала переговоры. Потому они были особенно злы и беспощадны.
Не добром - значит, силою надо кончать войну, разорявшую и Россию и Польшу.
     Казаки наконец словно бы  дорвались до  удачи и  мстили за все досадные
поражения и  утраты  последних лет.  Они  твердо  сказали  себе,  что  будут
двигаться только вперед и не дадут врагу передышки.
     Так же смотрели на эту новую схватку с противником и воеводы. Зная, что
прошлогодние набеги  на  ногайцев  только  отсрочили присылку  помощи  Крыма
панам,   но  все  же  ногайцы  прибудут,   они  посылали  еще  и  еще  новые
подкрепления.
     Миновала весенняя слякоть, зазеленели поля и леса, а удачи не оставляли
русских воинов.
     Ненадолго останавливались казацкие станицы по местечкам и деревням,  по
панским маенткам и городишкам и снова рвались вперед.
     И  снова,  как  в  прошлую войну,  на  одной из  стоянок зазвенела всем
знакомая казацкая песня  в  четыре  тысячи голосов,  и  радостно встретились
казаки  Ивана  с  новоприбывшими под  водительством самого  Корнилы  Ходнева
понизовскими донскими казаками.
     - Здорово,  наказной!  - радушно крикнул Ивану Корнила Яковлевич. В его
восклицании было столько привета, радости и тепла, что никто не назвал бы их
ни соперниками, ни врагами.
     Не  меньше привета и  радости выразил и  Иван при  встрече с  войсковым
атаманом. И Степан удивлялся, глядя на брата, как может он кривить душою.
     "Плюнул бы  я  в  глаза ему,  да опять же Иван не велит!"  -  досадливо
подумал Степан,  видя,  как Корнила,  спрянув с седла,  дружески обнимался с
Иваном.
     - Казачка твоя гостинцев прислала. Заезжай ко мне. Воз развяжут - и там
для тебя целый куль. Где Степанка? - радостно и громко спросил Корнила.
     Степан подошел.
     - Сынку крестный,  здоров!  Что же  ты  на Дон не воротился?  Знать,  с
саблей-то веселее в  седле,  чем в  атаманских справах путлякаться?  Вот и я
так-то  мыслю,  что  веселей.  Тоже саблей махаться приехал.  Повоюемо вкупе
теперь с панами!  Давно уже я им задолжался,  латинцам проклятым,  -  весело
приговаривал войсковой атаман,  обнимая Степана и  будто бы не замечая в нем
никакой перемены к  себе.  -  И  для  тебя  есть подарки,  Стенька,  казачка
прислала.
     - Здорово!  Здорово,  дети!  - весело приветствовал Корнила подходивших
казаков.
     От атамана так и  несло радушием и  теплотою родного Дона.  Он привез с
собой воза три  подарков для  казаков,  и  многие от  души ему  кланялись за
заботу...
     Не было стремительней и  бесшабашней в  боях войска,  чем казаки,  и во
многом казачьим станицам были  обязаны русские воеводы за  то,  что  панское
войско, неся большие потери, дрогнуло и неудержимо покатилось к Варшаве.
     Видя, что никакой союз уже не в силах помочь разбитым польским войскам,
коварные крымцы,  пришедшие им  на  помощь,  как  десять  тысяч  разбойников
ринулись по польским же селам и городам,  зажигая дома,  угоняя скот,  увозя
пожитки несчастных жителей и  захватывая в неволю крестьян вместе с женами и
детьми...
     Только тогда паны сенаторы и комиссары сейма поняли,  что они оказались
жертвой  шведско-турецкого сговора,  что  они  попались  в  ловушку.  И  они
предложили России снова начать мирные посольские съезды.
     Ратные трубы с обеих сторон опять затрубили отбой.
     Битвы меча опять уступили место "битвам мудрости".

     После  начала переговоров,  когда войска обеих сторон остановились там,
где застало их перемирие, Корнила заехал в гости к Ивану.
     Иван,  погрозившись бровями брату, принял войскового атамана с почетом,
поставил вина, польского стоялого меда.
     - Ну, как там послы? Небось ныне поляки отступятся ото всей Украины?! -
спросил за чаркой Иван.
     - А  я,  Тимофеич,  так  мыслю,  что  наши  послы правый берег им  сами
уступят,  -  ответил Корнила.  - Хлопот с Украиной много. Народ беспокойный:
повсюду вокруг мятежи,  беснованье. Все хлопы в казацтво полезли, взялись за
ружье и к волам не хотят ворочаться... И хлеба уже некому стало пахать!..
     - Побивают шляхетство? - сказал Иван.
     - Расходились! - качнув головою, с неодобрением подтвердил Корнила. - У
них  и  казацкая шляхта большая.  Я  слышал,  казацкая шляхта сама страшится
большого повстанья да хочет под польского короля.
     - За  что  же  мы  кровь  проливали,  когда бояре опять отдадут Украину
панам?! - воскликнул Степан. - Измена в боярах!
     - Стенько, язычок пришил бы! Не дома! На войне такие-то речи невместны!
- одернул Корнила.
     - Больше бояр вы боярщики, значные казаки, - поддержал захмелевший Иван
Степана.  -  Вы  бы  не  то что пол-Украины -  вы бы и  всю Россию испродали
начисто ляхам,  лишь бы боярский обычай не нарушать. Он вас кормит, боярский
обычай! Не вы ли, страшась Ивана Болотникова да его мужиков, за Владислава и
Сигизмунда вместо с Заруцким бились?!  Вот на Дон воротимся - потолкуем, чей
верх!..
     Иван  спохватился  и   прикусил  язык,   но   Корнила  уже  поймал  его
неосторожное слово и спрятал свой взгляд, заставив себя смириться.
     - Брось,  друг Иван Тимофеевич, - спокойно и рассудительно сказал он. -
Не к месту нам свариться здесь.  Дома встретимся -  спорить станем,  хошь за
чаркой, хошь на кругу. А тут нам негоже!..
     Атаман уехал,  а  Иван Тимофеевич не  мог простить себе,  что во  хмелю
распустил язык и так откровенно высказал свои тайные мысли перед Корнилой...

     Вплоть до самого перемирия станицам Ивана Разина давалась удача в боях.
Они бились с войсками польского коронного гетмана Потоцкого.
     Свои особые расчеты были с коронным гетманом у семейства Рази: это люди
Потоцкого захватили тогда  старого  полковника Тимофея  Разю  и  нанесли ему
множество ран, от которых казак захирел да так уже и не оправился больше.
     Не зная врагов по именам, казаки замечали приметы самых искусных и злых
противников, давая им свои клички и прозвища.
     - Вон  в  дозоре  красуется тот  длинный,  оглобля,  что  зарубил Петра
Плошку.  Добрался бы  я  до  него!  -  ворчал Степан,  наблюдая с  холма  за
польскими разъездами, маячившими на опушке небольшого лесочка. - В последнем
бою я чуть было не срубил его, - досадовал он, - ан снова из рук ускочил...
     - Вот ведь лихо казацкое - воеводы! - бранились донцы. - Еще бы не боле
двух недель - и пировали бы мы в Варшаве!

     - А  вон скачет мой на  рыжей кобыле!  -  с  сожаленьем вздыхал Сережка
Кривой. - Саблю я вышиб из рук у него, а сам, проклятый, ушел!
     - С пером?
     - Он.  Хитрющий!  Саблей не смеет драться,  а из мушкета - ловок. Сколь
казаков сгубил:  Муху  его  пуля достигла,  Головня от  него пропал,  Еропка
Костяник застрелен...
     - А  мне бы  гетмана в  руки добыть,  так иных бы  всех вам покинул,  -
замечал Иван Черноярец.
     Так  переговаривались они,  лежа  за  холмом возле  отбитого у  поляков
хуторка.
     - Ныне уж не достать ни панов, ни гетманов. Как стала наша удача, так и
войне конец.

     Казаки стояли там,  где застало их перемирие, и держали только дозы. Им
было приказано быть наготове к бою, чтобы избегнуть вражеского коварства, но
в битвы самим не вступать.
     И вдруг однажды за лесом, впереди хуторка, началась перепалка из ружей.
Казаки встрепенулись и  повскакали на ноги,  силясь увидеть с пригорка,  что
там творится, но лес скрывал происшествие.
     Есаул головного дозора Степан не мог допустить мысли о том, что где-то,
совсем недалеко, происходит стычка, а он и не знает, что там такое.
     Степан мигом вскочил в седло и выехал за околицу.  С ним помчались Иван
Черноярец, Сергей Кривой, Еремеев да еще с десяток ближайших товарищей.
     С  хуторского пригорка  они  пустились к  недалекому лесу,  за  которым
стояли поляки.  И  вдруг навстречу им замелькали красные запорожские шапки и
засвистали польские пули.  Степан узнал своих запорожских друзей -  Григория
Наливайку и Бобу.
     Около  сотни конных поляков выскакало из-за  леса,  преследуя полусотню
запорожцев. Но, увидев донских казаков, поляки вдруг задержались, поворотили
коней и скрылись в лесу...
     - Здоровы бувайте, донские! Здоров, Стенько, - крикнул Наливайко.
     - Чего вы поцапались,  дядько Ондрию?  - спросил Степан Бобу, когда они
съехались. - У нас ныне с ляхами мирно. Послы наши с ними сидят.
     - Боярские послы нам не заступа!  -  возразил седой запорожец.  - Послы
вражьим ляхам хотят продать Украину. К бисовой матке ваших послов, нехай они
сдохнут вкупе с панами, черти!
     - Чей хутор? - спросил Наливайко.
     - Хутор наш. Там донские.
     - Едемо к вам, там расскажем, - пообещал Боба.
     И пока запорожцам перевязывали на хуторе свежие раны,  Боба и Наливайко
рассказывали,  как украинские казаки, собранные под рукою отважного кошевого
атамана  Сирка,  прослышав о  польских съездах,  выбрали  полковника Бобу  с
товарищами,  чтобы  донести до  панов и  бояр  голос украинского казачества.
Вначале паны  не  хотели допустить запорожцев к  беседе послов,  а  когда их
все-таки впустили в посольскую избу,  казаки услыхали такое,  чему не верили
уши:  паны и  бояре сговаривались разделить Украину по Днепр между Россией и
Польшей.
     В  гневе,  с  шумом повскакивали казаки со  своих мест и  тут же  самым
крепким казацким словом поклялись,  что  не  дадут хозяйничать над  собою ни
толстозадым панам, ни бородастым продажникам - царским боярам.
     Запорожские посланцы возмутили и бояр и панов.  На следующее посольское
сидение запорожцев не  позвали,  но они все же пришли туда сами.  Поляки при
виде их  встали и  заявили,  что  возвратятся к  беседе только тогда,  когда
казацкое "быдло" покинет посольскую избу. С этим поляки ушли.
     Думный дьяк предложил запорожцам остаться в  посольском стане,  обещая,
что русские послы будут рассказывать им обо всем, что творится на съездах, и
держать с  ними совет.  Но  Боба и  Наливайко отрезали,  что  не  хотят даже
косвенно быть сообщниками в таком неслыханно постыдном торге.
     - Ты сам суди,  думный дьяче, да как же совет держать с вами, когда ваш
собачий съезд к тому,  чтобы нашу родную мать за хвосты двух коней привязать
ногами да  надвое разодрать ее,  бедную Украину нашу!  О  чем же тут с  нами
совет?!  Не будет тут ни казацкой руки, ни единого казацкого слова приложено
к вашей языческой справе. Вернемся к своим и всех призовем на коней, как при
батьке Богдане. Хай горит до скончания века война, хай льется невинная кровь
наших жен и детей,  хай забудут нас белый царь и весь русский народ,  - а мы
не дозволим, чтобы наш батька Днипр рассек нашу мать надвое, будто саблей.
     Запорожцы вскочили по  седлам и  пустились назад к  своему войску.  Но,
должно быть,  польские послы успели шепнуть своим воеводам,  и  те по дороге
выставили засаду, чтобы истребить до единого запорожских послов и не дать им
посеять возмущение на  Украине.  Вот  тут  за  лесочком поляки и  грянули из
засады на запорожцев, возвращавшихся в войско Сирка...
     - Все загнием, а все-таки не покоримся! - говорили донским казакам Боба
и Наливайко,  а за ними и прочие казаки.  -  Не стало Богдана,  да все же не
сирота Украина. Мы сами ее бороним от боярской и панской неправды!
     - Мы подобру пришли к  царю в  подданство,  а не хочет он крепкой рукою
отстаивать нас от врагов,  то станем войною и на царя, и на бояр, и на ляхов
с  их проклятым крулем!  -  со слезами обиды в  голосе говорил донцам старый
Боба. - Турецкий султан нас хочет забрать под себя - и он не осилит! С самим
Вельзевулом в сабли ударимся за единую мать -  Украину! Одни будем биться со
всеми врагами - с панами и с Крымом!..
     - Айда, поколотим панов, атаманы! - горячо воскликнул Степан. - Поможем
полковнику Бобе  с  товарищами пробиться к  своим!  Не  дадим им  загинуть в
панских засадах!
     Степан сказал то, что думали все, и на его призыв что было донцов возле
хутора - около трехсот человек - все повскакали в седла...
     Поляки не ждали такого отпора.  Они были готовы напасть лишь на горстку
запорожских послов с их охраной, а нарвались на целую донскую станицу.
     Прогнав поляков за  дальний лес,  донские казаки  далеко еще  проводили
своих гостей, обнимались, крепко жали им руки и долго стояли у дороги, махая
запорожцам мохнатыми бараньими шапками.
     А когда донские возвращались назад на свой хутор,  навстречу им из лесу
выехали  два  польских полковника,  думный  дьяк  Посольского приказа  Алмаз
Иванов и окольничий князь Дмитрий Долгорукий, брат воеводы.
     - Отколь скачете, казаки? Где гостевали? - строго спросил Долгорукий.
     - Гостевать не гостевали, князь, а гостей провожали. Хоть белый день, а
разбойники своеволят, на добрых людей нападают, - ответил Степан Тимофеевич.
     - Пшепрашем слухачь,  Панове  комиссары,  как  бранят казаки крулевское
войско.  Крулевски жолнеры -  то для них есть разбойники, а запорожски быдла
есть  добры люди!  -  гневно сказал надутый и  важный польский полковник.  -
Гонор шляхетский не может того терпеть, чтоб нас поносили таким словом.
     - Пошто вы напали на польских гусар? - спросил старый дьяк Степана. - И
вы ли, казаки, напали вперед или на вас напали?
     Алмаз хотел помочь казакам,  чтобы они могли оправдаться,  но Степан не
стерпел.
     - Не на нас,  так на братьев наших ляхи напали,  - ответил Степан. - Не
может донской казак смотреть,  как  братьев его  запорожцев паны  катуют.  А
когда доведется еще увидеть - и снова дадим свою помощь!
     Мрачно  усмехнулись  в  усы  польские  комиссары.  Московские  посланцы
нахмурились.  Сказав казакам,  что послы не могут вершить посольство,  когда
казаки  нарушают мир,  и  пригрозив нарушителям наказанием,  они  отъехали с
хутора.
     Поутру на другой день с большой свитой, в которой был и Корнила Ходнев,
прискакал на  хутор  сам  воевода князь Юрий  Алексеевич Долгорукий.  Черные
брови низко сползли на круглые,  немигающие глаза, рука крепко сжимала плеть
и била концом ее по отвороту высокого сапога.  Казаков собрали пешими. Пешим
вышел к боярину и походный донской атаман Иван Тимофеевич,  которого не было
накануне на хуторе.
     - Что же ты, атаман, почитаешь себя выше всех в государстве российском?
- грозно спросил,  не сходя с коня, Долгорукий. - Послы государевы за мирное
докончанье хлопочут,  а  ты со своими шарпальниками войну раздуваешь.  Между
державами - свару?! Комар ничтожный, худой мужичишка!..
     Ивану было легко оправдаться, но он не хотел.
     - Князь Юрий Олексич!  Ты  не  гневись,  ты  наше казацкое сердце своим
воеводским сердцем  почуй.  Запорожцы  нам  братья  родные,  а  их  побивают
латинцы.  Как  стерпишь?  -  с  жаром воскликнул Иван.  -  Ведь мы  и  они -
православные люди!
     - Терпи,   -  раздраженно  остановил  Юрий,  -  ныне  братьев  нашел  -
мятежников,  а  завтра скажешь -  крымцы тебе кумовья,  а  там -  турки тебе
сваты... Родни многовато!
     - Вот ты нас, казаков, шарпальниками назвал, князь-боярин! - настойчиво
продолжал Иван.  - Мы разумеем, что во гневе сказал, не возьмем твое слово в
обиду.  И ты не возьми в обиду моего противного слова: как ты хочешь, а мы с
запорожцами братья!  Не  можем глядеть на  их беды молча.  Спроси у  каждого
казака, хоть Корнилу Яковлевича спроси.
     - Так, князь-боярин! Верно сказал атаман! - закричали казаки.
     Но Корнила смолчал.
     Долгорукий,  натянув узду,  сжал кулаки и метнул на казаков ненавидящий
взгляд.  Конь заплясал под боярином,  и  с удил на сапог Ивана капнула белая
пена.  Но  Иван не  сдвинулся с  места.  Он встретился взглядом с  братом и,
заметив волнение Степана, неприметно и молча погрозил бровями, остерегая его
от вмешательства.
     - И еще,  уж