ив Минаева.
     Его  лихорадило от  нетерпенья...  Минаев  угадывал все  его  затаенные
мысли: завести "большой разговор с запорожцами", то есть поднять Запорожское
войско в союзе с Донским, сойдясь где-нибудь под Маяцким, у Бахмута, а не то
и в самом Чугуеве, было заветной мечтой Степана.
     Рана еще не  позволяла ему подняться,  а  то  бы и  часа не стал ждать,
чтобы ехать к  Минаеву,  поглядеть его  войско,  договориться как  следует о
покупке коней для похода, о ратных запасах...
     Однако пока  приходилось еще  терпеливо лежать,  ожидая,  когда  голова
позабудет проклятый драгунский удар.
     Люди шли в городок по зимним дорогам под вьюгами и метелями, шли что ни
день.  Шли,  несмотря на заставы,  не глядя на пытки и казни, грозившие всем
перебежчикам из московских краев; несмотря на мороз, на голод.
     Степан указал допускать к  нему всех,  кто  просился,  и  сам опрашивал
прибылых из чужих краев.
     - Из Ряжска?  -  допрашивал он.  -  А  в  Туле бывал?  В Епифани?  И то
недалече от Тулы. Как с хлебушком в той стороне? - дознавался Разин.
     - Из Калуги?  С Оки?  Как там -  рыбно?  Ладьи оснащать, знать, умеешь,
коли рыбак?  Ну,  живи в  городу,  пособляй управляться с ладьями.  А в Туле
бывал?
     Он был рад,  как дитя, когда оказалось, что беглый калужский крестьянин
бежал через Тулу, скрывался у кузнецов.
     - Ну, как они люди?
     - Да добрые люди-то, батька Степан Тимофеич! Укрыли, согрели, и сыт был
у них.
     - Богато живут?
     - Как богато...  Работные люди, ведь не дворяне!.. Когда с утра до ночи
молотом машешь у горна, как в пекле, то с голоду не помрешь...
     - Довольны житьем?
     - Куды им деваться! Доволен ли, нет ли - живи! Они ведь невольные люди.
Какой-то  из  Тулы сошел,  не  схотел кузнечить,  в  грудях у  него от  жару
теснило. Поймали, на площади на козле засекли плетями...
     - Стрельцами там людно?
     - Ку-уды-ы! Как плюнешь - в стрельца попадешь.
     - А злые стрельцы?
     - Стрелец -  он и  есть стрелец!  Стрельцы меня вывезли к Дону,  велели
поклон тебе сказывать...
     Степан недоверчиво покачал головой.
     - Ты не брешешь? Отколь им узнать?
     - Да что ты, Степан Тимофеич! - от сердца воскликнул беглец. - Да кто ж
тебя по  Руси не  знает?!  И  то  ведь всем ведомо ныне,  что  в  битве тебя
посекли.  Как  станут попу  поминанье давать,  так  пишут "о  здравии боляща
Степана". У нас в селе поп-то смутился: да что, мол, у всех у народа "болящи
Степаны" пошли?  На Степанов поветрие, что ли, какое?! Не стану, мол, я бога
молить за Степанов!..  Наутро-то,  глядь, все Степаны в селе лежат и с печек
не  слезут:  у  того  поясницу,  мол,  ломит,  тот,  дескать,  животом,  тот
головой-де неможет!..  Хозяйки к попу: "Да, батюшка, песий ты сын, ты чего ж
с  мужиками творишь,  что хворью всех портишь?!  Да  мы к  самому ко владыке
дойдем на тебя!"  Поп и  сам всполошился от экой напасти,  бает:  "Пишите не
токмо Степанов, хоть всех Степанид!"
     Иных из перебежчиков Степан оставлял в  городке,  иных отправлял назад,
откуда пришли.
     - Скажи:  оправляется атаман.  По  весне  пойдет снова в  поход,  пусть
держатся, ждут, в леса пусть покуда уходят...
     Однажды Прокоп зашел к нему поздно, когда уже все спали.
     - Свечку я,  батька,  увидел в окошке, ты, стало, не спишь - и залез на
огонь.
     - Что доброго скажешь?
     - Я тульского,  батька,  среди прибылых разыскал -  из самой из Тулы, -
шепнул Прокоп.
     Степан загорелся радостью,  но  сдержал себя  и  с  деланным удивлением
спросил:
     - На что мне надобен тульский? Когда я велел сыскать?
     - Да ты не велел...  Я сам,  думал тебе угодить.  Народ говорит: ты про
Тулу у всех дознаешься.
     - Ты мне владимирского приведи, а тульских я видел! - сказал равнодушно
Разин.
     Он   разослал  казаков  по  верховым  станицам  сбирать  своих  прежних
соратников,  кто  жил по  домам.  Велел привозить с  собой топоры,  скобеля,
лопаты, холстину на паруса.
     На острове,  кроме двух бывших ранее,  поставили заново еще две кузни -
чинить оружие.
     Разин пока еще больше лежал, но стал ласков с женой и с детьми, шутил и
смеялся с  Гришкой,  деду Панасу,  который на  время его болезни ушел жить к
Наумову, снова велел перейти к себе.
     - Без дида на двори неладно,  як без собакы!  -  смеялся старик. - Ну и
хай дид живе в атаманьской хате.  Годуй,  дида, Стенько! Як пийдешь у поход,
певно [Певно - верно (укр.)] я знов на меня казачку спокинешь!
     Алена темнела при слове "поход",  но  знала,  что не  избегнуть Степану
походов, покуда он дышит.


     Иудина совесть

     Для Разина все уже было решенным: в верховых городках на Дону будет шум
и  движенье.  Можно послать ватажки по  Иловле на  Камышин,  чтобы лазутчики
довели воеводам,  что Разин вышел на  Волгу,  да  тем часом быстро сойтись с
запорожцами, грянуть на Новый Оскол и оттуда на Тулу.
     Сидеть в  седле Степан Тимофеевич еще  не  мог,  но  ему  не  терпелось
приняться за дело.  Он опасался только того,  что рядом стоит Черкасск.  Это
гнездо  домовитых тут,  под  боком,  могло  повредить.  Нужно  было  получше
разведать их силы, и если надо, то прежде большого похода снова их придавить
покрепче да посадить в Черкасске своих атаманов.  Выступить в дальний поход,
оставив  позади  себя  окрепший  враждебный Черкасск,  Степан  Тимофеевич не
решался...
     Степан был сердит на  Лысова за то,  что он дал домовитым взять в  руки
волю.
     После  симбирской битвы,  когда  Разина  привезли в  Кагальник,  Лысов,
сидевший все лето в Черкасске, вызвал к себе в войсковую избу Корнилу.
     - Корнила Яковлич,  -  дружелюбно сказал он,  -  ты-ко  за старое дело:
садись в войсковую, а мы к себе в городок на зимовье уходим.
     - Что  ж,  мне укажешь всем войском править?  -  воровато,  с  покорной
усмешкой спросил Корнила, который уже знал от казаков о поражении Разина под
Симбирском, слышал от Мирохи о том, что Степан лежит между жизнью и смертью,
и  ожидал  вторжения воеводской рати  на  Дон.  Выслушав предложение Лысова,
Корнила принял его решенье уйти из Черкасска как признак слабости разинцев и
от радости боялся себе поверить. - Отвык я сидеть в войсковой избе... Может,
иной кто сядет... - лукаво поигрывая глазами, заикнулся он.
     И вдруг все дружелюбие разом слетело с Лысова.
     - Степан Тимофеич тебе указал,  так ты и владай своим войском! - сурово
одернул Лысов.  -  Сиди себе в понизовье, в азовскую сторону высылай дозоры;
если неладно будет,  то к нам вести шли. А как выше Кагальницкого городка по
Дону полезешь и с боярами станешь ссылаться, то так и ведай - побьем!
     Но  Корнила уже  смирился,  поняв,  что  главное дело -  остаться опять
атаманом в  Черкасске,  где  уже скопилось достаточно казаков,  отставших от
Разина.  Теперь,  опасаясь боярской расправы, они не селились в верховьях, а
жались в  низа.  Привлечь только их -  и  тогда Кагальник не посмеет пикнуть
перед Черкасском...
     Корнила смиренно принял ключи войсковой избы  и  часть войсковой казны,
которую оставил ему Лысов. Печать Великого Войска Донского и городские ключи
Черкасска Лысов удержал у себя.
     Тотчас, услышав, что снова сидит в атаманах Корнила, в Черкасск явились
послы от азовцев.  Они хлопотали устроить мир с Донским Войском.  Корнила их
принял, как когда-то прежде, со всей атаманской пышностью: с брусем в руках,
с есаулами, под войсковым бунчуком, с важностью выслушал их и отказал.
     - Воры покуда еще сильны,  - тайно, через своих ближних, - сказал он. -
Мы докончанье напишем,  а  воры его порушат.  Вы тогда скажете,  что Корнила
Ходнев своей  клятвы не  держит.  Постойте,  вот  скоро время настанет...  -
значительно обещал он, словно уже заранее знал, когда придет это время.
     Уже через месяц черкасские перестали впускать на  торга больше полсотни
кагальницких казаков зараз.  По  ночам совсем никого не  впускали в  ворота,
сидели,  точно в осаде.  Но, не впуская к себе кагальницких, они не отгоняли
людей, приходивших из верховых станиц, хотя у самих было голодно.
     Сделалось людно.  Голодные шли  в  войсковую избу проситься в  набег на
татар. Корнила их отклонял от войны; если видел, что кто-то из казаков может
влиять на других,  того приручал:  давал ему хлеба, которого было довольно у
старого атамана по тайным ямам в степях, где паслись овцы, давал и овец.
     - Казак  казака выручай.  Сыто  станет -  вы  мне  отдадите.  Весь  Дон
накормить не смогу,  а доброго атамана в беде не покину,  -  ласково говорил
Корнила.
     До Разина дошел слух,  что между понизовой старшиной идут раздоры,  что
Самаренин и  Семенов требуют созыва  круга  для  выборов нового атамана,  но
Корнила  не  хочет  уступить  атаманства.  Говорили,  что  в  Черкасске  уже
достраивают вместо сгоревшей новую церковь, раздобыли где-то попа и хотят ее
к рождеству освятить.
     Разин призвал и себе Прокопа. С тех пор как Наумов признался, что рыбак
его   уговаривал  не   оставлять  под   Симбирском  крестьянское  войско  на
растерзание боярам,  Степан стал ему особенно доверяться. Прокоп казался ему
умным,  хитрым и  преданным человеком.  К  тому же он мог в  Черкасске найти
приют у казаков, близких к Корниле...
     - В Черкасск не страшишься, рыбак? - спросил его Разин.
     - А что мне страшиться!
     - Значные силу там взяли.  Наши все тут.  Домовитым в  Черкасске теперь
раздолье, с легкой руки Семена Лысова...
     - А я, братка, всем домовитым своек. У них дворы да хоромы, а у меня ни
кола. Чего им со мною делить! - удало сказал Прокоп.
     - А ну схватят тебя?
     - Устрашаться,  Степан Тимофеевич,  не  посмеют!  -  возразил убежденно
рыбак. - А пошто мне в Черкасск? - удивленно спросил он.
     - Разведай, чем пахнет у них. Погостишь, знакомцев былых повидаешь... В
новой церкви помолишься богу...
     - Ничего ведь они не откроют мне. Что тайно, то кто же мне скажет!
     - Пес с  ним,  с  тайным!  Нам хоть явное ведать!  -  сказал Степан.  -
Ступай-ка на праздник туда, поживи да послушай, о чем там народ говорит.
     Прокоп поехал.

     Астрахань наконец прислала к  Степану посланца -  деда  Ивана  Красулю.
Белоголовый старик в  сопровождении сотни  астраханских стрельцов и  казаков
приехал в  Кагальник.  Они навезли балыков,  икры,  семги,  соленых арбузов,
калмыцкого сыру да, помня, что любит Степан, дикого вепря...
     Старик  Красуля смотрел на  атамана по-мальчишески задорными,  молодыми
глазами.
     - Всю жизнь хотел попасть на казачий Дон, - говорил он. - Раз из Москвы
убежал из стрельцов.  Поймали,  плетьми отлупили, на Олонец за побег послали
служить.  Я год послужил да опять дал тягу...  Опять поймали,  еще того пуще
драли,  да и в Яицкий город упекли...  В Яицком городке я оженился. Хозяйку,
робят не кинешь, надо кормить, поить. Стал я примерным стрельцом. Десятником
сделали,  в  Астрахань отослали за добрую службу.  А думка про Дон все жива.
Вот и  любо мне ваши казацкие земли видеть!  -  весело говорил он.  -  Жизнь
прожил, а Дону не пил!
     Разин приветил старого.  Алена Никитична захлопоталась, принимая гостя:
пекла пироги, варила, жарила - не посрамить казачек перед стрельчихами. Иван
Красуля рассказывал об  астраханском житье:  рыба ловилась не хуже,  чем при
воеводах, татары кочевали вокруг города, пригоняли скот, привозили плоды.
     Старый Красуля отечески сетовал Разину:
     - Как тебя угораздило!  Не воеводское дело стрять в  сечу.  И  без тебя
хватило бы ратных людей - неразумно дитя-то нашелся!
     - Да пушки отбить, вишь, хотел! - объяснил просто Разин.
     - А  на что тебе пушки без головы!  Воеводское дело:  выбрал пригорочек
али курган,  забрался повыше да посылай вестовых казаков к есаулам: тот туды
подавайся,  тот тут заходи,  ты  тому пособи,  на право крыло навались,  тот
пехоту веди из засады... А самому-то пошто!..
     - Ладно,  дед Иван, за науку спасибо! - весело подмигнул ему Разин. - Я
более уж так не стану!
     Красуля расхохотался.
     - И то,  я,  старый дурак-то,  учу! Кого научаю?! Да, может, в том сила
твоя,  что горяч... Воеводы-то все ладом-чередом, а покуда в седле ты сидел,
устоять на  тебя не умели!  И  то слава богу,  что ныне цела голова,  а  там
бейся, как праведно сердце твое повелело, от великой души атаманской!
     Потом  сели  за  стол,  Алена  поднесла старику  чарку,  пригубив сама.
Красуля поцеловал ее в губы, выпил чарку и низенько поклонился.
     - Мне бы эку жену -  никуда бы в поход не ходил!  -  сказал он,  утирая
ширинкой свою белую бороду.
     Степану не терпелось поговорить по-настоящему о делах, но старик упорно
отстранялся от разговора.
     - Не  люблю я  терпеть,  когда в  чарку чего  не  надо  мешают!  Вино -
благодать господня: в нем радость и смех. А градские да ратные дела смеху не
любят.
     Когда уже кончилось угощенье,  дед Иван начал плести чепуху,  опьянел и
стал клевать носом.  Званные к столу есаулы поразошлись, остались Разин, дед
Черевик и Красуля. Разин сказал деду Панасу устроить Красулю на ночь, но тот
протрезвевшими, молодыми глазами со смехом взглянул на него.
     - Неужто ты мыслил,  Степан Тимофеич, я вправду упился? Да что ты! Куды
же такой срам!  Али я  к  тебе не послом приехал?!  Не знаю я твоих есаулов,
Степан Тимофеич.  Кому ты верою веришь,  тому сам после скажешь,  я  -  лишь
тебе, с глазу на глаз.
     - А дед Панас? - кивком указал Разин на Черевика.
     - Сей человек -  видать:  человек!  -  ответил Красуля. - Я его вижу до
самого сердца.  Он весь на куски был порублен в  битвах,  да сызнова сросся.
Жизнь у него прожита. Ему кривда к чему бы?
     И Красуля трезво и просто повел рассказ обо всех астраханских делах:
     - Дворянское семя мы  под  корень порубили.  Дружку твоему князю Семену
пришлося усечь-таки  голову:  тайные письма писал  на  Москву да  к  донским
домовитым.
     - Корниле? - спросил Степан.
     - Михайле Самаренину да Логинке Семенову -  атаманам.  А велел им своих
казаков собрать да прислать будто в помощь нам, а с ними хотел ночью напасть
и побить астраханску старшину.  Хошь ты не велел его трогать, а после такого
письма усекли ему голову.
     - Ну что ж, коли сам напросился! - сказал Степан.
     - И  старец  митрополит Иосиф  народу  грешил,  -  сообщил  Красуля,  -
боярские письма к  народу читал.  Как  слух прошел,  что тебя под Синбирском
побили, так они и взялись с двух сторон.
     - Митрополита казнили? - спросил Разин.
     - Казнили же. Не устрашились и сана.
     - Туды и дорога.
     - Ну, что же сказать еще? Хлеб ведется. Голодными не сидели, благо рыба
в  сей год далася.  Народу из-под Синбирска к  нам добре сошлось.  Ныне всех
языков на  торгу:  мордовцы,  чуваши и  черемисы...  Полки наряжаем из них к
походу.
     - А есть ли добрые атаманы у вас,  чтобы самим,  без меня, под Синбирск
ударить,  кабы я войско надумал вести с другой стороны?  - осторожно спросил
Разин.
     - Ить как не найтись,  Тимофеич!  Время нынче такое: кому народ повелит
атаманом быть,  тот поведет.  Когда укажешь, то атаманов найдем... - Красуля
задумчиво замолчал.  -  А  я,  старый,  тебе скажу:  не  споловинить бы  сил
понапрасну!  -  предостерег он.  - Ведь воеводам так легче побить нас, когда
будем врозь! Чего ты надумал, коли не в тайну?!
     - Неверно ты судишь, Иван, - возразил Степан, пропустив вопрос старика,
- ведь  народ лишь опоры ждет в  казаках.  Покуда мы  на  Тамбов не  пришли,
дотоле тамбовский мужик не встанет; мы от Тулы далече - Тула ждет да молчит.
А  пришлем туда,  в  город,  хоть  сотню лихих казаков -  глядишь,  и  народ
поднялся, из сотни и тысяча стала!.. С двух сторон подниматься в поход - тем
нам силу не половинить, выходит - двоить...
     Красуля качнул головой, еще не сдаваясь.
     - Семь раз  примерь,  Тимофеич!  Время еще у  нас до  весны осталось...
Подумай еще...  Я мыслю,  и Федор-то Шелудяк смутится,  когда ему экую весть
привезу...
     - Пусть Федор наедет сам ко мне, потолкуем, - сказал Разин.
     - Не ждали, Степан Тимофеич, таких твоих мыслей, а то бы собрался Федя,
приехал бы сам,  -  задумчиво произнес старик.  - А мой тебе все-таки добрый
совет:  по весне к нам сбирайся.  Покуда мы Астрахань держим, Царицын от нас
никуды не уйдет -  значит,  низовье все наше...  По Волге ходить нам бывалое
дело, а знамый путь - полпути, Тимофеич. Казански татары к нам слали гонцов:
обещают навстречу идти к Синбирску, а там и на Нижний вместе.
     - Знаю, были и у меня из Казани, - подтвердил Степан.
     - Пушек у нас маловато. Ну, не в первый раз - с бою возьмем... Вот еще,
Тимофеич,  селитру нашли мы на Ахтубе.  Копаем да тайно возим. Серу татары в
степи нашли,  продают нам -  знать,  с  порохом будем...  К  тебе у  нас все
приклонны... Василий Лавреич-то помер в покров...
     - В покров?! - перебил Степан.
     Он впервые слышал о смерти Василия Уса и вдруг устыдился,  что сам даже
и  не спросил о  нем,  о его здоровье,  но в то же время словно почувствовал
облегченье:  ему  все  время было горько сознание,  что  Василий считает его
нарушителем клятвы, данной при первой их встрече в лесу.
     Значит,  Василий скончался,  еще не  зная о  позорном и  страшном конце
симбирских событий.
     - Помер в  покров,  -  подтвердил старик.  -  Перед смертью он  есаулов
собрал,  всю старшину,  велел держаться тебя теснее,  не  отступать от тебя.
Шелудяк и  мы,  все  иные,  клятвой ему поклялись и  крест целовали,  что не
отступим...  Лишь знака ждем твоего. Ну что ж, Тимофеич, - со вздохом сказал
старик, - придешь ты к нам с казаками - у нас тогда добрая сила станет, а не
придешь - и все равно нам на Волгу идти: народы зовут!..
     - Не только на Волге зовут,  Иван! - сказал Разин. - В иных местах тоже
зовут.  Вам на Волгу ударить,  а мне иной будет путь, не время еще говорить,
как пойду Только бы нам в одно время двинуть...
     - Гонцов пришлешь, скажешь тогда?
     - Пришлю.  А вы мне обратно гонцов:  в какой день идете, чтобы уж верно
было...
     - Ну, смотри, атаман! Голова у тебя ясна. Ты летишь высоко, тебе сверху
всю Русскую землю видно,  а  все же скажу:  гляди-ка ты лучше.  Подсыльщиков
спосылай в  города  да  в  уезды,  проведай,  как  примут,  -  наставительно
предостерег Красуля.
     - Посылали, Иван, - тихо сказал Разин.
     - Стало,  примут?..  Ну,  в  добрый час!  А  мы  станем сами  к  походу
сбираться. Народу до времени я ничего говорить не стану и Федору не велю...
     - Ни  словечка,  Иван!  Надо,  чтоб  не  было даже малого слуху.  Пусть
воеводы нас ждут только с Волги...
     - Мыслю я,  кроме меня да Феди,  и  в Астрахани никто бы не ведал...  и
есаулам заранее ни к чему, - подтвердил Красуля.
     - Есаулам поклон от меня.  Пусть готовят к весне поход. Мол, поправлюсь
и тоже своих казаков подыму...
     На   прощанье  Разин   вышел  к   астраханским  стрельцам  и   казакам,
сопровождавшим Красулю,  ласково разговаривал с  ними,  велел отвезти поклон
всем  астраханцам,   одарил  их  деньгами  и,  посулив  им  скорую  встречу,
простился...

     Шли святки. Уж три недели прошло, а Прокоп не возвращался. В эти дни из
Черкасска прибыл  Никита  Петух,  которого там  не  раз  видели  казаки.  Он
попросился видеть Степана по тайному делу.
     - Батька,  -  сказал  он,  -  наш  рыбак-то  в  Черкасске  хлеб-соль  с
домовитыми водит.  У самого атамана сидел на пиру. Все значные принимают его
как свойка.  Да,  слышно,  гонца наряжают куда-то...  Повелеть бы дозорам по
Дону глядеть!
     - А  тебе какая корысть,  рыжий?  Что ты ко мне пришел?  -  спросил его
Разин.  -  Войско ты кинул,  сам к  домовитым в низовье подался да смуту тут
сеешь?!
     Никита смутился.
     Он не сумел одолеть своих мук.  Приехав с  лекарем и встретив Степана в
пути к Кагальницкому городку, Никита не смог остаться в Кагальнике. Он уехал
в Черкасск, где было уже немало разинских казаков; иные из