иной, во всем нужен
лад и порядок державный.  Вот как, Иван Петрович! Ты и поедешь. Кому же, как
не тебе,  и  сесть на Дону воеводой!  Ты там помногу бывал,  казацкий обычай
весь знаешь - тебе и сидеть...
     И Евдокимов поехал на Дон,  твердо зная, чего он хочет. Он понимал, что
придется хитрить и с домовитыми, и с самим войсковым атаманом Корнилой, и со
всею донской старшиной,  которая испугается воеводской власти и силы. Однако
в  силах своих будущий воевода Дона  был  твердо уверен и  знал,  что  будет
делать,  Михайла Самаренин первый пошел на  то,  чтобы призвать стрельцов на
Дон.  С  ним было бы  легче поладить,  но Евдокимов решил пока держать его в
стороне от  дел,  "про  запас".  Если бы  сделать Самаренина атаманом вместо
Корнилы,  а вслед за тем тотчас явится воевода, придут стрельцы, то, держась
за свою власть и первенство,  Корнила Ходнев может пойти против Самаренина и
разделить  домовитое Понизовье на  два  враждебных стана.  А  для  борьбы  с
голытьбой надо было всех понизовых держать в единстве. Евдокимов считал, что
для этого нужно сохранять на атаманстве Корнилу.
     Корнила знал,  что Михайла Самаренин против него плетет козни.  Он  был
готов  пойти  на  сговор  с  боярством или  с  донской голытьбой,  чтобы  не
допустить торжества Самаренина.
     "Кабы Стенька схватил войсковой бунчук,  то  знали бы  все,  что  ворье
одолело, а когда свой брат Самаренин брусь отнимет, - знать, то Корнила стал
стар и негоден!  -  раздумывал атаман. - А мне уже обрыдло - на старости лет
ото всякого пса терпеть!  Хлопочи за весь Дон,  старайся, а спасибо никто не
скажет, еще и стараются ушибить побольнее! Вот Стеньке есть за что крестного
бить,  тут счеты заправские,  насмерть:  либо он, либо я! А я вот схочу да и
сяду сейчас в  челнок да сам поплыву ко Стеньке.  Небось не удавит и  голову
сечь не велит,  коли сам приеду добром;  небось и  вина укажет поставить,  и
примет почетно!..  "Стречай,  скажу,  крестник!  Покоя хочу, а с Мишкой да с
Логинкой мне не поладить:  не дам я им власти над Доном! Прими-ка ты брусь и
бунчук...  На силу новая сила взросла. Нет сокола краше тебя. Береги от бояр
наш казацкий обычай!" И чарку с ним выпьем да подобру потолкуем.  Скажу ему:
"Ты мне брата Ивана простить не хочешь, а без крови державы не могут стоять.
Ныне  ты  сам  испытал.  Небось тоже  казнил казаков,  -  таково атаманство,
Степан!"
     Корнила  в  задумчивости  мысленно  перенесся  в  Кагальницкий городок,
беседуя со Степаном:
     "Возьми бунчук, Стенька, а мне лишь богатства мои нажитые оставь. Стану
в  лавках смотреть на майдане,  как торг идет,  с  рыбаками на ловлю ездить,
доходы сбирать.  А  там еще,  смотришь,  и я,  как твой батька под старость,
заступ в  руки возьму да  яблони стану садить...  Не  дрожат еще руки заступ
держать.  Бог  даст,  еще  с  двадцать  годков  поживу.  Приедешь к  старому
крестному в  гости,  еще  и  вместе с  тобой рассудим,  как Доном править...
Хитрое дело донское правление:  тут волю казацкую поломать страшишься, а там
тебя царь и  бояре бьют по башке...  Башка нужна,  Стенька,  хитрость нужна!
Ого,  знаешь, какая великая хитрость! Колоти боярам поклон, а в пазухе кукиш
держи...  С казаками собакой лайся да помни,  что тебя казаки обрали, а коли
не будет тебе почета от казаков, то каков же ты войсковой атаман!..
     Бывало, я проскочу по улице к бую аль за ворота, в станицу отъехать, не
то  и  попросту на  майдан,  -  услыхал,  что  ковры хороши али  добрый конь
продается...  По  улицам еду,  и  все  казаки без  шапок стречают:  "Поклон,
кричат,  атаману!",  "Батька,  как здоров?",  "Заезжай во  станицу,  кричат,
пирогов напекли!"  С  седла соскочил,  подходишь к коню.  Народ расступился.
Шапки все скинут: сам атаман покупает! Кто приторговывал - замолчит, отойдет
к сторонке. Продавец тоже шапку скинет: "Да ты, мол, батька, пошто трудился?
Тебе бы лишь свистнуть -  и  конь стоял бы перед тобой!.." Ныне уж чую -  не
то.  Небось я  на улицу выйду -  никто не глядит,  а кто мимо идет,  норовит
отвернуться.  Кричит на всю улицу:  "Куме, эй, ку-ум! Погоди, кажу, куме!" А
кума и нет никакого,  - кричит, как собака, чтобы меня не видеть, а то башка
ему от поклона отмотается напрочь!..  Небось тебе, Стенька, шапку скидают, -
ты, стало, и атаман! Все равно ты меня пересилишь..."
     Корнила вздрогнул от стука в дверь.
     - Корнила Яковлич, там дворянин из Москвы.
     - Какой дворянин? - непонимающе переспросил атаман. - Какой дворянин? -
Корнила словно свалился откуда-то с крыши в свою горенку.  -  Дворянин...  -
повторил он,  придя в  себя  и  торопливо схватив со  скамьи брошенный рядом
кармазинный кафтан. - Баня топлена нынче?
     - Горячая банька,  ты сам хотел париться нынче,  -  сказал казак.  -  А
дворянин длинноносый, какой не по разу бывал.
     - Готовь дворянину баню  да  стол там  вели накрывать получше:  вина да
всего... а я выйду тотчас...
     Корнила вскочил,  напяливая кафтан;  словно помолодев, весь подтянулся.
Московские послы в  эту зиму его позабыли.  Приезд Евдокимова не в войсковую
избу, а прямо к нему в дом давал Корниле уверенность в том, что, несмотря на
все происки,  он не вышел из доверия государя и ближних его бояр.  И, в один
миг  позабыв  свою  воображаемую  беседу  с   Разиным,   Корнила  готов  был
по-прежнему крепко держать атаманский брусь...
     Дворянин отказался от бани и от стола.  Он захотел немедля беседовать с
атаманом по тайному делу...
     - Указал государь тебе,  атаману,  сказать,  что стар ты и  глуп и  его
велений не разумеешь! - резко сказал всегда вежливый и сдержанный Евдокимов.
Это значило,  что он говорит точные слова самого государя, которых нельзя ни
смягчить, ни исказить...
     - Спасибо на добром слове!  -  с обидой,  моргнув, ответил Корнила. - А
чем же не угодил я его величеству государю?
     - Прошлый год  вор  Стенька на  Дон  пришел  всего  в  полутора тысячах
казаков,  а за зиму у него пять тысяч скопилось!  -  сказал дворянин. - И ты
тому скопу расти не мешал, давал ему волю.
     - Перво -  у вора всего три тысячи,  а не пять!  - возразил атаман. - А
другое дело -  надо было его на Дон оружным не допускать,  как в государевой
грамоте писано было.  Ан  вор  из  Астрахани домой пришел,  как Мамай ордой:
тысячу  казаков привел да  с  полтысячи беглых стрельцов с  пищальми;  пушки
выставил боем,  грозит...  Да и то бы его я давил тогда,  ан при нем царская
грамота: "...на Дон идти и селиться вольно".
     - Не всякое слово в строку! - возразил дворянин.
     - А  теперь вор окреп и собою гордится:  "Брусь и бунчук,  похваляется,
отыму у Корнилы. Пусть, говорит, Корней яблоки садит либо свиней пасет". Вот
он что нынче,  вор Стенька,  толкует,  сударь!  - с разгоревшейся ненавистью
сказал Корнила,  уверенный,  что не  сам он только что выдумал эти слова,  а
действительно говорил Степан...
     - А ты? - спросил дворянин.
     - Я  старый волк.  Я  не  то  что  слово -  каждую думку его  ведаю,  -
похвастался атаман.  -  Держит еще Корнила и брусь и бунчук.  Я его близко к
черкасским стенам не пущу, злодея!..
     - "К черкасским стенам"!  - передразнил дворянин. - Не ждать надо вора,
а самим на него выходить!  А ты его в масленицу из кабака в атаманский дом к
себе кликал!  Ты блины пекчи к ночи собрался, полный стол угощения наставил,
бочонок вина из подвала велел откопать...
     - Заманивал я  его в  гости к  себе,  а  там -  и управился б с ним!  -
неуверенно оправдался Корнила,  пораженный тем,  что  московскому гостю  так
много известно.
     - На пасху ворье приехало в  церковь молиться!  Нашлись богомолы!  И вы
ворота отворяете им. А что они в городе вызнали? С кем говорили?! Да, может,
ты сам с "богомолами" грамоты слал?! Может, вести какие любезному крестничку
подавал из Черкасска!
     - Помилуй господь!  -  испугался Корнила.  -  Да  ты  меня,  что ли,  в
измене?! - От неожиданности и волнения у старого атамана перехватило дыхание
и сперло грудь...
     "Вот тебе и приехал в дом,  минуя войсковую избу! Вот, Корней, принимай
дорогого гостя!  Порадуйся милостью царской и  верой тебе за твою службу!" -
подумал Корнила.
     - А что же ты сам не пошел на его воровской городок?  -  строго спросил
дворянин.  -  На красную горку опять дожидаешь в  Черкасск воровских гостей?
Свадьбы станешь играть да  на  свадьбах плясать с  ворьем?!  Посаженым отцом
тебя, может, позвали на свадьбу?!
     - Я  в  толк не возьму,  про что ты толкуешь,  сударь Иван Петрович!  -
сказал Корнила.
     - Про  то,  что ворье,  знать,  и  вправду тебя не  спрошает и  ездит в
Черкасск,  когда схочет!  А  ты  или  сам-то  не  знаешь того,  что  к  тебе
кагальницкие казаки приедут венчаться?
     - Не слышал про то ничего!.. - признался Корнила.
     - Стало,  я  из  Москвы к  тебе должен возить эки  вести?!  Да  что ты,
сбесился,  Корней,  али вправду изменщик?!  - вспылил дворянин. - Ну, слушай
меня:  ворота городские закрыть,  никого из  воров  ни  ногой не  впускать в
Черкасск - ни к богомолью, ни к свадьбам - да войско скликать на воров!
     - Казаков на него чем поднять-то нам,  сударь Иван Петрович?  Страшусь,
не сберешь на него казаков, - возразил Корнила.
     - Знать, Михайла Самаренин правду писал, что Дону не справиться с вором
и надобно царское войско послать!  - сказал дворянин, и Корнила почувствовал
в его голосе насмешку.  -  Ан государь стрельцов посылать не велел, а указал
государь послать свою  милостивую похвальную грамоту донским казакам за  то,
что к Стенькину Разина воровству не пристали, да еще указал государь послать
свое царское хлебное жалованье, - продолжал дворянин. - Слышал он, что у вас
на Дону хлебом скудно...  -  заметив удивление Корнилы, добавил Евдокимов. -
Послал государь то хлебное жалованье со мною, да я его на Дон везти поопасся
от вора Стеньки. В Воронеже я его придержал... Ведь как караван мимо Стеньки
пойдет,  то воры его пограбят. Всем Доном без хлеба тогда насидитесь! Мыслю,
что хлебушка своего понизовые казаки не захотят уступить злодею?..
     - Да что ты, сударь, кто же хлеб уступит?! - согласился Корнила, тотчас
сообразив,  что  для раздора между казаками не  может быть лучшего предлога,
чем царский хлеб.
     - Тогда созывай-ка круг, - сказал дворянин. - Пусть круг оберет станицы
в охрану царского хлеба.  Да круг же пошлет их стать станом по берегам возле
Стенькина острова.  А  где  два  войска стоят оружны,  там  быть  и  бою!  -
Евдокимов говорил твердо,  уверенно,  словно он  уже  имел право приказывать
войсковому казацкому кругу.  -  Да  как станицы пойдут на охрану,  то казаки
пусть  всем  Войском у  государя молят  прислать стрельцов,  чтобы хлеб  они
проводили до Стенькина острова.  И  государь моления ваши услышит,  велит из
Воронежа выслать приказов пять московских стрельцов.
     "Ишь,  черт  длинноносый,  чего ведь надумал!"  -  про  себя воскликнул
Корнила,  чувствуя, что попался в ловушку и что у него не осталось предлога,
чтобы отказаться от впуска московской рати.
     - И мы тогда Стеньку в гнезде задавим...  Да ты поспешай, атаман, не то
вор на Волгу кинется,  как прознает,  уйдет на Медведицу, на Хопер, - его не
догонишь, а и догонишь - не сразу побьешь? - заключил Евдокимов.
     Но,  увидев  смятение,  написанное на  лице  атамана,  будущий  донской
воевода его успокоил:
     - Коли сам круг призовет стрельцов, то никто в тебя камнем не кинет, не
скажет, что ты "продаешь казацкую волю", как любят у вас говорить. И я к вам
не силой стрельцов приведу, а по прошению круга...
     - Смятение пойдет оттого.  Не  любят стрельцов донские,  Стеньке то  на
руку будет, - сказал Корнила.
     - Запамятовал было  я  еще  государево  слово,  -  значительно намекнул
Евдокимов.  -  Еще государь повелел тебе сказать:  "Кабы сам ты, Корнила, не
вор,  тогда бы уразумел,  что с ворами делать, а вор тебе крестник, и ты ему
во всем норовишь!"
     - Ты сам на Дону we нов человек,  сударь,  ведаешь,  что творишь. После
пасхи мы тотчас и круг созовем, - окончательно сдался Корнила.
     "Мыслишь, что тут твоя вотчинка, на Дону?! - про себя подумал войсковой
атаман.  -  С войсковым атаманом ты так говоришь?!  Нет,  я не подьячий! Ну,
постой!  Нам твоими руками лишь сладить со Стенькой,  а  там мы и сами умеем
стоять за казацкую волю!  Понизовья донские и  сами бояр-то не больно любят!
Закаешься лезть на Дон в воеводы!"
     - Пойдем,  сударь Иван Петрович,  по чарочке выпьем на добром умысле за
лад в нашем деле, - пригласил атаман.
     Тимошка  Кошачьи  Усы,  хранитель челнов  в  городке,  заметил,  как  в
камышовые заросли  около  острова  проскочил рыбацкий  челнок.  Из  челна  в
молодой ивнячок выбрался старый рыбак,  покинув свои рыбацкие сети, и побрел
налегке глубже в лес,  уходя от кагальницких ворот. Рыбаки из ближних станиц
почти каждый день заходили в  челнах на  берег,  и  никто не  мешал им.  Они
никого не  таились,  держались хозяевами,  а  этот старик все  время кого-то
страшился. Кроме того, зоркий глаз Тимошки заметил его уже час назад, как он
подбирался с низовьев.
     - Эй, деду! - окликнул казак. - Стой, дед! Ты куда?
     - На кудыкину гору! - огрызнулся старик.
     - Не  туда  прилез:  кудыкину гору  ищи  в  войсковой избе!  -  отрезал
Тимошка.
     - Ты  бойкий,  сынок!  Я  оттоль,  куды  ты  посылаешь.  Сведи  меня  к
атаману... по тайному делу...
     - А как тебя звать-то?
     - Еремою Клином, - ответил старик.
     - В  зюнгорско посольство ты  с  батькою ездил?  -  усмехнулся Тимошка,
вспомнив рассказ Степана о посольстве.
     - Тебя я такого в посольстве не помню.  Чай,  матчину титьку сосал в ту
пору? - сказал с насмешкой Ерема.
     - Ну что ж, и сосал! А ныне лазутчиков, вишь, научился ловить.
     - И доброе дело!  Веди ко Степану,  да тихо, чтобы никто меня больше не
ведал, - строго сказал старик.
     Тимошка оставил челны на Никиту,  который ему был помощником,  и  повел
старика...
     - Здорово,  старик!  Давно бы пожаловал!  Ждал я тебя!  - сказал Разин,
обнявшись с Еремой.
     - Не с тобой я,  Степан.  Нам с тобой не стоять за одно,  Тимофеич!  Да
сердце не  терпит,  чего в  Черкасске творится:  всем дворянин,  длинноносый
черт, завладал. С голытьбою твоей мне не знаться. Я казак, мужиков не люблю.
А ныне,  Степан,  я к тебе,  -  говорил Ерема, усевшись с Разиным наедине. -
Нет,  ты мне вина не вели наливать, я тайно к тебе и назад в Черкасск съеду,
чтобы не ведал никто...  Слушай,  Стенька:  старшина зовет воевод на донскую
землю.  Как казаки ни раздорься,  а с воеводами нам не ладить, Степан. Хотят
воевод призвать кругом.  Чают,  что ты  верховых не станешь на круг пускать,
что круг из  одних понизовых сойдется;  что хотят домовитые,  то  на кругу и
решат.  А  я  от  сердца тебя умоляю:  ты лучше с  верховьев пусти казаков к
войсковому  кругу.  Верховые  лучше  бояр  не  любят.  Длинноносому  воеводе
покажут,  как казацкий Дон за боярской властью скучает. Глядеть ведь тошнит,
как  наша  старшина во  всем  дворянину покорна!  Корнила сгинается вдвое  в
поклоне, а Мишка Самаренин под ноги стелется прямо... Ну, я пойду, Тимофеич.
Я больше тебе ничего не скажу, ты далее сам сдогадайся...
     Степан не пошел провожать старика за ворота.
     Когда рыбак возвращался на берег к своему челноку, Тимошка опять к нему
подошел.
     - Прощай, дозорный, - сказал старик, садясь в челн.
     Тимошка махнул рукой на прощание.
     В  тот  же  день Степан указал -  не  держать посыльных войсковой избы,
которые скачут в верховья для созыва круга...


     Красная горка

     Первый  день  после  пасхальной  недели  -   красная  горка,  свадебный
праздник. В этот-то день и задумали Тимошка и Настя, дочь Черноярца, поехать
в  черкасскую церковь венчаться.  Еще у пасхальной заутрени в церкви Тимошка
об этом сговорился с попом...
     В  среду  на  пасхе  Тимошка просил у  атамана челнов,  чтобы  плыть  в
Черкасск.
     - Да сколь же тебе челнов под одну свадьбу? - спросил Степан.
     - Десять, батько. Я уж считал, никак не выходит меньше.
     - Куды тебе столько челнов!  Корней устрашится,  не впустит:  помыслит,
что ты не на свадьбу прилез, а войной!
     - Да,  батька,  куды же меньше! - воскликнул Тимошка и начал считать по
пальцам, кто поедет его провожать в церковь.
     Пальцы скоро все кончились,  а  поезжан оставалось еще раз в пятнадцать
больше: Тимошка был среди казаков любимцем.
     - Себе возьмешь мой, расписной, с коврами, да еще бери девять челнов, -
то и свадьба!
     И вот молодые стали сбираться в путь.
     Перед тем как отъехать с  острова,  когда уже все провожатые собрались,
Тимошка с  невестой пришли принять благословение Степана и  Алены Никитичны.
Для  особого случая  приодетая и  пригожая,  вышла  Алена  на  улицу.  Толпа
молодежи сошлась у  атаманской землянки,  словно Степан Тимофеевич и в самом
деле собрался женить сына. Как вдруг от ворот городка примчался гонец.
     - Степан Тимофеич!  Черкасские ворота затворили, к свадьбам не станут в
город пускать.  Вестовые скачут от  них по  степи.  Говорят,  чтобы после не
обижались, так лучше не ехать со свадьбой, не пустят!
     Степан увидал,  какая  отчаянная растерянность изобразилась в  глазах у
Тимошки и как побледнела его невеста.
     - Не пускают?  Закрылись!  Ну что же...  Не бойсь,  молодые,  мы старым
донским обычаем вас  повенчаем!  -  загорелся Степан.  -  Идите  покуда  под
матчино благословение, - сказал он, направляя их ко вдове Черноярца.
     И пока молодые ходили в дом невесты, Степан захлопотался в заботах...
     Он шумел и приказывал, точно решалась судьба городка, рассылал казаков,
есаулов...  Вот уже четверо казаков помогали ему в какой-то веселой и хитрой
затее:  одни накрывали коврами запряженные лошадьми телеги,  другие тащили в
телегу  бочонки  вина  и  меду,   ставили  их  на  ковры.  Алена  Никитична,
раскрасневшаяся от праздничного волнения,  складывала в сундук чаши и чарки.
Возле  атаманского двора  заиграли  рожочники  и  волынщики,  лошади  трясли
головами, и на их хомутах громыхали серебряные бубенцы.
     От  невестина дома  подошла гурьба поезжан,  собравшихся было провожать
жениха и невесту.  Все девушки были в венках, казаки при саблях, с пистолями
за кушаками, отцы и матери празднично приодетые.
     Атаман  вышел,  ведя  разодетую атаманшу Алену  Никитичну.  Два  казака
вынесли впереди атамана и  поставили на телегу к  бочонкам накрытый бархатом
сундучок.
     С  саблей  у  пояса,  одетый в  кармазинный алый  кафтанчик,  верхом на
богатом коне, Гришка с пышным белым бунчуком выехал наперед всего шествия.
     На  шум,  на  веселые звуки  рожков выходили казаки и  казачки из  всех
землянок;  видя небывалое в  городе праздничное веселье,  они увязывались за
всеми.
     - Куда?
     - В Черкасск, играть свадьбы, - говорили не знавшие новостей.
     - Неужто и батька поедет?!
     Собрались есаулы:  Наумов с Наумихой,  Дрон Чупрыгин,  Федор Каторжный,
Митяй  Еремеев с  есаулихой,  похожей на  девочку,  старый дедко Серебряков,
Шелудяк, дед Панас Черевик...
     Возле  пристани возвышался небольшой холмик.  На  вершине его  расцвела
черемуха.  Под ней расстелили ковры,  поставили сундучок атамана,  невдалеке
развели  костер,   и  дымок  его  весело  поднимался,  окрашенный  отблеском
вечернего солнца.
     Степан Тимофеевич взял за руки Тимошку с невестой, вывел их перед всеми
на холмик, к черемухе.
     - Объявляю вам,  атаманы, жениха, казака Тимофея Степановича Ольшанина,
по прозванию Кошачьи Усы, да невесту, казачку Настасью Ивановну Черноярку, -
сказал Степан.
     Настя  в  венке  из  лиловых колокольчиков опустила глаза.  На  щеках у
Тимошки бурно взыграл румянец. Он был смущен.
     - За жениха и невесту я сам скажу,  -  продолжал атаман. - Тимоху знаю:
море исплавал с ним.  Добрый и удалой казак сынок мой Тимоша. Не найти Насте
мужа лучше!
     - До