Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
Воевода без сил опустился в кресло и не мог сказать слова от охватившей
его беспредельной тоски...
- А я из покорности у тебя не выйду, боярин Иван Семеныч. Из города
никуда не сойду. Мне лучше всего будет в Астрахани прощения государева
дожидаться... Недалече тут у вдовы протопопа домок сторговал: соседями
станем с тобою, боярин. Нам в мире жить, - насмешливо продолжал Степан. -
Казаки-то тоже теперь уходить не хотят: жениться собрались - все дочек
дворянских себе подбирают в невесты.
Прозоровский почти не слышал того, что говорил Степан. Жилы на лбу и на
шее его налились досиня, дыхание сперло, в глазах потемнело и в ушах
раздавалось тяжкое уханье. Он силился ртом схватить воздух и не мог: горло и
грудь защемило неодолимою судорогой.
- Да шубу тебе я привез, боярин, какая тебе полюбилась, - будто не
замечая того, что творится с воеводой, продолжал насмешливо и спокойно
Степан. - Носи на здоровье, - с поклоном добавил он. - Подайте, робяточки,
шубу, - повернулся он к казакам. - Дозволь, воевода, я сам на боярские плечи
накину ее от сердца...
Держа широко нараспашку невиданного богатства бобровую с соболем шубу,
Степан шагнул к воеводе...
- Слышь ты, вор... Чтобы ноги твоей в городе не было тотчас!.. - с
пересохшим до боли горлом хрипло сказал боярин.
Желая скрыть свое торжество, Степан опустил глаза.
- Я тебе, воевода боярин, во всем послушен. Укажешь - уйду, - согласно
поклонился он воеводе. - Только ты, князь-боярин, пиши проходную на Дон и
пристава нам приставь, кто бы в Царицыне принял от нас струги да все прочие
пушки... А то, не дай бог, еще нам не поверят, что ты указал уходить, и
помехи чинить нам станут... Зови-ка подьячих, вели проходную писать.
... И когда, уже спрятав в шапку готовую проходную грамоту, Степан
уходил из Приказной палаты, он заключил:
- Там, кроме твоих, воевода боярин, еще я три пушки моих тебе отдал. В
походе они тяжелы, а тебе на стенах-то сгодятся. Мало ли кто с рубежа
набежит!.. Ну, бывай поздорову!..
К донским станицам
Разинский караван на рассвете покинул астраханскую пристань. Резвый
ветер с моря надул паруса, и когда солнце взошло, а городские стены остались
за кормою последнего струга, громкая песня разлилась над простором Волги.
Казаки радовались тому, что уходят еще из одной ловушки, и теперь им
казалось, что больше ничто не лежит между ними и мирной, спокойной жизнью...
Они не так далеко отошли от города, когда позади заметили на берегу с
сотню всадников, мчавшихся им вдогонку.
- Аль воевода соскучился там без нас, молит в Астрахань воротиться?! -
шутили казаки, глядя на скачущих всадников.
- Воеводиха подорожничков нам напекла! - смеясь, возражали другие.
Всадники, громко крича, замахали разинцам.
- Батько, пошто же ты так-то ушел, не простился с нами?! - закричали с
берега, и только тут казаки признали своих астраханских знакомцев и во главе
их стрелецкого коновала Акимку Застрехина, который не раз в эти дни побывал
в гостях в шатре атамана.
- Али мы, астраханцы, тебе не потрафили в чем?!
- Али худо тебя принимали?! - кричали с берега.
- Не век, братцы, с вами жить. Дон дожидает нас. Астрахань город-то
ведь не казацкий! - ответил Разин.
- Велишь - и казацким станет. Растревожил ты наши сердца. Вели только,
батька!
- Вот дома управимся, то поворотимся и потолкуем! - подхватил и Наумов.
- Батька, давай и теперь потолкуем! Мы тут вина захватили толику.
Стукнемся чарками на дорогу! - выкрикивали с берега.
- Может, пристанем? - осторожно спросил Степана Наумов.
Разин махнул рукою вперед.
- Воротимся-а! Берегите винцо для встречи-и! - крикнул Тимошка.
Низовой ветерок взвился резвее, вздул паруса, как зобы больших птиц.
- А когда, когда вы воротитесь, батька?!
- Как поворотимся, так и будем! У нас дома тесто затеяно, вот только
поспеем пирог спекчи! - отвечали казаки.
- Батька тогда меня к вам пришлет! - закричал Тимошка.
Конные проводили их до высокого пригорка; стоя на холме, еще долго
что-то кричали, махали шапками, но слов уже было не разобрать...
За атаманским стругом шел астраханский стружок с полусотней стрельцов,
на котором сидел воеводский пристав, иноземец капитан Видерос с тараканьими
усиками.
Не доходя Забузанского острова, где стояла застава московских
стрельцов, Видерос, заметив среди казаков, приготовления к бою, соскочил в
легкий челн и помчался, как было велено воеводой, ко князю Семену с указом о
пропуске разинского каравана. Разин велел пока спустить паруса, ожидая,
когда навстречу прибудет стольник, указал зарядить все пушки и пищали и
пушкарям стоять наготове с горящими фитилями, на случай измены. Не прошло и
часа, как князь Семен, получив от пристава воеводскую проходную, сам явился
в челне с Видеросом, взошел на разинский струг и, в знак мирных намерений,
оставался на нем, пока караван миновал стрелецкую заставу, стоявшую в устье
Забузана.
Из хвастовства Наумову захотелось пальнуть на прощание из пушек, но
Разин не разрешил, чтобы сберечь порох.
Довольный тем, что кончилось ожидание битвы и с плеч свалилась забота,
князь Семен, забыв обиду, нанесенную Степаном, когда он ушел из-за
воеводского стола к черни на площадь, приветливо повитался с Разиным за
руку.
- Ну, колдун ты, колдун, коли князя Ивана Семеныча околдовал! Не ждал
я, правду сказать, что вы с боярином подобру поладите... Все подводные камни
теперь на твоем пути миновались. Не поладил бы ты с боярином, тут бы по
Волге тебе не пройти!
- Прошел бы я, князь, - уверенно сказал Разин. - Ведомы были мне все
твои тайности: цепи вы под водой протянули, я ведал. В камышах у вас четыре
"единорога" стояли, я ведал, а вместо пороха, как возвернешься назад,
посмотри, что в бочонках возле "единорогов"! Что по левой протоке, в песках,
засада стрелецкая, тоже ведал. Как мимо шел, то по всем стругам у меня
вместо весел в уключинах были мушкеты вздеты, тех стрельцов побивать, а
конное войско мое, вон видишь, только сейчас догоняет, а бой начался бы -
оно бы вам грянулось в тыл, - вишь отколь, из степей подходят!..
Львов посмотрел на подходящую из степей конницу Разина, покачал
головой, удивляясь разинской хитрости.
- Колдун, говоришь?! - подмигнул Степан. - С боярами без "колдовства"
жив не будешь. Тем и живу, князь Семен Иваныч.
- А как же он с пушками отпустил тебя? - удивился князь.
- А как мне без пушек! Кабы я шел без пушек, то ты на меня напал бы. Я
так и сказал воеводе, что рати стрелецкой страшусь да тебя, князь Семен. Как
на берег выйду в Царицыне, так и пушки отдам. На стругах хорошо, а в челнах
их куды тащить!..
- Ну, иди. Счастливо добраться да мирно жить! Смотри, в другой раз не
будет тебе прощения! Не греши царю!.. - заключил князь Семен.
Но Степан не сумел идти, "не греша". У Черного Яра они нагнали два
струга, на которых везли закованных в колодки стрельцов из Яицкого городка.
Стрельцы хотели уйти на челнах в море к Разину - их поймали. Смелые люди
были нужны Степану, а этих людей, как ему казалось, он должен по совести
выручить. Он решительно взошел с казаками на струг и потребовал сотника,
сопровождавшего ссыльных.
- Сбивай-ка колодки со всех. Они со мной на Дон пойдут, - заявил
Степан.
Сотник взмолился, чтобы Степан не трогал колодников, за которых он
будет держать ответ перед самим воеводой.
- Воевода, крещена рать, лучше, чем ты, меня знает; не стал бы
кобениться так-то: у меня и дворяне на дне раков ловят! - прикрикнул Разин.
Полсотни ссыльных стрельцов разместились на разинских стругах...
Воеводский пристав на челне примчался к Степану. Он дрожал от страха,
но долг заставлял его "унимать" атамана от всякого дурна. Воевода сказал,
что спросит с него за все, что Степан натворит по пути до Царицына, где
Видерос должен был получить от Разина струги и все пушки.
- Пошто прилез, немец?! - грозно спросил Степан.
- Воевода мне указал унимать тебя, - пробормотал Видерос. Он для
верности заглянул в бумагу и повторил: - У-нимать.
Разин захохотал:
- Вот блоха так блоха! Унимать?! Да как же ты унимать меня станешь,
дура немецкая! Я за сих людей богу ответчик! Меня царь простил, а их
подавно! Иди, пока жив!
Пристав убрался, считая, что выполнил долг, и не решаясь еще докучать
атаману... Капитан дрожал и проклинал воеводу и русскую службу, где ему
обещали хорошие деньги, но не сказали раньше, что придется быть приставом
при настоящем дьяволе, при одном взгляде которого подирает по коже холод.
Видерос знал, что еще в Царицыне ему предстоит разговор со Степаном, и
дрожащие губы его сами читали заранее "Патер ностер"...
Царицын был ближним городом от верховых казацких станиц. Из Зимовейской
казаки чаще езжали в Царицын, чем в свой, казацкий, Черкасск. Сюда приезжали
крестить детей и венчаться, за товаром на торг перед праздником или
свадьбой, тут сбывали добычу удачной охоты и у татар покупали коней и
овец...
Попадая в Царицын, казаки нередко жили тут по два-три дня, "обмывая" в
царицынских кабаках какую-нибудь покупку. У многих донцов были здесь в
городе тещи, кумовья и сваты.
Если под Царицын, случалось, набегали из приволжских степей кочевые
разбойники, то не раз царицынцы гнали гонцов к казакам за подмогой, и
две-три донские станицы пускались в погоню за степными грабителями...
Когда про Степана прошла слава как про великого атамана и удальца, в
Царицыне вспомнили, как наезжал к ним с отцом черноглазый озорной казачонок,
который то соколом потравил однажды в поповском саду павлинов, то как-то раз
на торгу сунул под хвост ишаку стручок перца и всполошил весь базар, то на
масленице в кулачном бою выбил глаз какому-то посадскому мальчишке. Теперь
царицынцы вспоминали об этом с добродушием, как о веселых проказах. Овеянный
славой, украшенный народной молвой, шел Степан, и весь город хотел его
видеть.
Кривой шорник Иван Сорокин, теперь посадский под сорок лет, которому
Стенька в кулачном бою и вышиб глаз, глядел именинником. Он считал себя во
всем городе самым ближним Разину человеком...
Весь Царицын высыпал к Волге встречать казаков.
Степан помнил с детства эти ворота и крепостные стены. После моря и
астраханских сухих степей от них пахнуло запахом дома и почуялась близость
казацкой земли... За время похода, подхваченный бурями битв, Разин забыл о
семье, о доме. Воспоминание о жене и детях было скорее сознанием того, что
где-то там, далеко, они существуют, а теперь нестерпимо тянуло на Дон, лишь
бы скорее добраться домой...
На берегу пенились чарки с пивом и брагой и с царским вином. Царицынцы
наливали "со встречей" разинским казакам и есаулам, но больше всех счастлив
был тот, кто мог пробиться с чарочкой к самому атаману.
Разину подносили горячие пироги, гусей, индеек, копченые окорока, икру,
балыки...
- Пей, батька! Несли от души!
- Меду, батька Степан Тимофеич!
- Вот бражка так бражка! Пустите-ка угостить атамана! - шумели в толпе.
- Тимофеич, там пристав не смеет к тебе, спрошает, когда разгружать
струга станем, - сказал Наумов.
- Как поспеем, так станем, пусть пьет покуда! - откликнулся уже
подвыпивший Разин. - Ты сам-то пей, тезка! Ишь бражка у них какова, - знать,
добрые люди!
Казаки расположились вместе с посадскими на берегу, разжигали костры,
заводили песни.
- Как живы, как здравы, соседи? Каковы с Дона вести? Все ли у вас у
самих подобру? - расспрашивал Разин в ответ на радостные приветствия.
- Ничего бы житье у нас, Степан Тимофеич, да вот беда: винца-то для
встречи немного тебе припасли! Хотели с приездом вас допьяну напоить, ан
воевода велел в кабаке на вино троить цену! - выкрикнул кривой шорник Иван
Сорокин, насилу дорвавшись через толпу до Степана.
- Что ты там брешешь! Вину цена царская! - отозвались из толпы.
- Слыхал воевода - богаты вы воротились, то и хочет с вас цену взять! -
пояснили горожане.
- Да кто ему наши богатства считать повелел?! Нам надо будет
считальщиков, мы иных себе принаймем! - возмутились казаки, которым уже не
хватало вина, принесенного царицынцами для встречи. - Беззаконник ваш
воевода! - кричали они. - Никто свою цену не ставит, кроме царя!
- Не шумите, робята, наш воевода чуть что - и в тюрьму! - подзадоривали
разинцев горожане.
- Кого в тюрьму?
- Кого хошь, хоть тебя!
- Меня?! Казака донского?!
- У него и казаки сидят. Вы в тюрьме поглядите, - поддразнивали
горожане, - там не мене десятка сидит казаков.
- А ну, атаманы! Идем-ка тюрьму воеводскую глядеть! - позвал Разин,
вскочив с бревна, на котором присел было, пока пили.
Разгоряченный вином, он быстро и решительно зашагал к городским
воротам.
- Батька, куда? - окликнул его Еремеев.
- Тюрьму посмотреть. А вы тут струги живей разбирайте. Недолго и в
путь! - сказал Разин и с двумя десятками казаков пошел в город.
Любопытный народ устремился за ними толпой...
Степану были давно знакомы царицынские улицы, тянувшиеся между
пожелтевших от зноя садов. Впереди толпы пересек он с детства памятную
базарную площадь. Из домишек с резными яркими ставнями всюду по пути
высовывался народ, смотрел на Разина с удивлением и любопытством. В осанке
его и в решительном взоре был вызов. Разин чувствовал, что из домов и на
улицах горожане на него глядят, как на диво. Вот деревянная церковь, где,
сказывал батька, крестили Степана и где он венчался с Аленой Никитичной. На
площади по другую сторону, прямо напротив церкви, длинная каменная съезжая
изба, а под съезжей едва глядят из земли крохотные оконца тюрьмы, забранные
толстой решеткой.
Тюремный целовальник упал на колени перед Степаном:
- Хошь казни меня, атаман, не отдам ключей. Воевода меня кнутьем
задерет и семейку без хлеба оставит!
- А ты с нами на Дон, старик! - посоветовал кто-то из казаков.
- Куды ж я уйду?! У меня тут семейка, домишко!
- Да что с тобой цацкаться?! Где ключи?! - грозным голосом закричал
какой-то казак.
Но Степан успокоил всех:
- Да на что вам ключи, робятки? Города без ключей полоняли, а тюрьму
устрашились разбить! Пошто обижать старика! Пусть ключи бережет!
Казаки расхохотались, отшвырнули прочь старика, и тюремные двери
загудели под ударами топоров...
Темный подвал пахнул дыханием сырости, плесени, смрадом, гнилью... Со
света сразу было не разглядеть копошащихся на прогнившей соломе людей.
- Донские тут есть? - громко спросил с порога Степан Тимофеич.
- Есть, батька, донские! Здравствуй, Степан Тимофеич, батька! -
закричали радостные голоса в ответ. - Спасибо, отец наш!..
- Чего ж вы сидите! Гайда на волю! - крикнул Степан.
- Мы, батька, в колодках! Не встанем! - послышались голоса. -
Пропадаем! Хвораем!..
Люди зашевелились во мраке на мокрой, смрадной соломе, раздалось
громыхание цепей.
- Спаситель ты наш! - восклицали колодники. - Да неужто же мы
дождались?! Слышали, ты из басурманского плена людей свобождаешь, а тут-то
не ждали!..
- Боярский не слаще плен! Спасибо, упас от муки!
Казаки уже сбивали колоды с тюремных сидельцев; привели кузнеца
расклепывать цепи. Горожане налезли в тюрьму...
- Вишь, проклятый, где держит людей! Сущий ад!
- Ну, кто тут донские? - спросил Степан.
- Я, Степан Тимофеич, батька! Я донской!
- И я тоже, Степан, я - Силантий Недоля!
Силантий был сверстник Ивана Разина, казак соседней станицы. С ним
вместе Степан бывал в посольских походах.
- Куды же, Силантий, тебя занесло! С похмелья ты, что ли, сюды
забрался?! - спросил Разин.
- Не шути, Тимофеич! Унять пора воеводу: уж так своеволит, так
своеволит. Мы с кумом на торг, за товаром, а нас в тюрьму! А за что? За то,
что с пищалью не езди... Так что ж нам, донским, и дороги в Царицын не
стало?! Пищаль, лошадь, телегу, товары - все отнял! А что за казак без
мушкета да без пищали?!
- Без пищали, без сабли каков уж казак! - подхватил кривой шорник,
словно он был сам природным донцом.
- Кричит: дескать, вы, донские, подсыльщики Разина-вора! - продолжал
Силантий.
- А меня ты, Степан Тимофеич, от смерти упас! Завтра меня в Астрахань
слать хотели, а там бы казнили насмерть! - выкрикнул знакомый Разину голос
из дальнего угла тюрьмы.
- За что ж тебя? - спросил атаман.
- Воеводского брата, князя Михайлу, я в Астрахани побил, да и на Дон
побег, а меня по примете поймали: у меня одна бровь повыше другой... да
волосом красен...
- Да никак ты, Никитка?! - воскликнул Разин.
- Я самый, Степан Тимофеич! Признал ты меня по голосу, а увидал бы в
обличье - никак не признал бы, чего со мной ирод окольничий сотворил! А за
что схватил? Что иду, вишь ты, на Дон!.. Говорит, никого с Волги на Дон не
пустит. А уж приметы он после увидел. Разинским вором меня называл, обещал
отослать к астраханскому воеводе.
- Разинским вором?! - переспросил Степан. - Сбивайте колоды, ребята, и
всех отпустить! А я - к воеводе, про Разина-вора с ним потолкую!
Степан шел по улице, не чувствуя ног, словно летел. В висках у него
звенело, глаза налились кровью, как у взбесившегося быка. Он широко
размахивал руками, раскачиваясь всем телом. Лицо и шея его покраснели. Он
скинул шапку, ветер трепал его волосы, играл в бороде, но не освежал.
Внутренний зной жег Степана...
Из тюрьмы за ним потянулась толпа к воеводскому дому.
Дом воеводы стоял особо от улицы, покрашенный в голубую краску. Стены
его толстобревные, как крепостные, в окнах с улицы, как в тюрьме, были
вставлены толстые железные решетки, и то, что они были покрашены в белую
краску, не придавало дому веселого вида. Как спесиво задранная голова,
высился теремок с коньком наподобие кокошника, а над кокошником хвастливо
сверкал раззолоченный шар. Дом стоял в глубине палисадника, где, на диво
всем горожанам, красовались не подсолнечники и маки, а все лето цветущие
розаны. У ворот палисадника стояли два стрельца с бердышами...
Никто из простого люда еще никогда не дерзнул ступить ногой в
воеводский палисадник, никто не посмел подняться на крашеное крыльцо под
высоким узорным шатром.
Стрельцы перед входом скрестили свои бердыши, преграждая путь.
- Н-ну-у! - рыкнул на них Разин, и оба стрельца с робостью отступили в
стороны, освобождая проход, будто он ткнул им в лица горящую головню.
Степан пнул сапогом решетчатую калитку. Сорвав по пути алый розан,
смело пошел по песчаной дорожке к дому и с нетерпением постучал рукояткой
пистоля в крепкую воеводскую дверь...
Толпа горожан вошла вслед за ним в палисадник.
Не желая обнаружить перед толпою ни смущения, ни боязни, окольничий
воевода Андрей Гаврилыч Унковский вышел из дома на крыльцо. Невысокого
роста, толстый, с узкой, выпяченной рыжеватой бородою, он взглянул на Разина
снизу вверх с таким выражением, словно глядел с колокольни в небесную ширь и
ничего перед ним не было.
- Кто таков? - резким голосом надменно спросил он.
За спиной воеводы Степан увидал испуганное лицо астраханского
немца-пристава и разразился внезапным