ыч князь Львов велел сказать, чтобы ты всяко дурно
оставил да без опаски,  без бою шел в  Волгу да выше города в Болдином устье
стал со стругами. А когда хочешь мирно жить, то со мной пятерых своих лучших
людей послал бы на струг к  нему,  и те стрельцы за все войско твое принесут
государю вины и крест поцелуют...
     Царская милость озадачила Разина:  что  могло означать прощение прежних
вин?
     "Караваны грабили,  казнили стрельцов,  воеводу стегали плетьми,  город
взяли...  -  напряженно думал  Степан.  -  Неужто  за  то  даровал  государь
прощение,  что  шаха персидского войско побили?  Неужто мы  в  том заслужили
царю?  Али пущего забоялись нас бояре?  Может,  того и страшатся, что станет
расти казацкая держава от Буга до Яика,  затем и хотят привести нас к миру?!
В  Москву заглянуть бы  единым глазом да помыслы их проведать!..  Обманом ли
взять хотят?.. Ты, мол, крест поцелуй, отдай пушки, а там тебя и в борщ... С
них  и  станется,  право!..  Стрелец говорит,  что четыре приказа московских
стрельцов посадили в  струги поджидать нас  с  моря...  Куды,  к  чертям,  с
четырьмя приказами биться?!  Да шведов,  да англичанцев прибрали в начальные
люди...
     Скажем,  в Астрахань мы придем.  Посмотрят на нас воеводы: "Ну и воины!
Ну и народ!  Не казаки -  убогие старцы с паперти: кожа да кости! А те вон -
желты,  в  лихорадке маются,  те  -  хромые,  язвы да  раны на всех...  Куды
страшное войско!"  Да  вышлют на  нас московских стрельцов.  Ведь с  экой-то
силой  нам  ныне  не  сдюжить!  Знать-то,  хитрость нужна!..  -  Разин вдруг
встрепенулся. - А, черт вас дери, обхитрю!.."
     - Сережка-а!  -  вдруг неожиданно зычно и нетерпеливо позвал среди ночи
Степан.

     В тихом заливе,  где находился митрополичий учуг,  с утра поднялся шум,
говор,  крики.  Небывалые паруса развертывались и  расцветали над  казацкими
кораблями,  пестрые флаги развевались на мачтах, с бортов спускались богатые
цветные  ковры,  парча,  сукна,  бархат...  Один  перед  другим  выхвалялись
богатством и красотою убранства струги.
     Сами  казаки  напяливали на  себя  нахватанное во  дворцах  непривычное
персидское платье.  Шелковые шаровары шахских  жен,  захваченные в  гаремах,
чалмы из  пестрых платков,  пышные кафтаны персидских вельмож -  все  шло на
одежды.  Разинцы не узнавали друг друга в необычайном одеянии, сталкивались,
громко смеялись, возбужденно кричали:
     - Берегись-ка, бояре, персидские пугала лезут!
     - Ванюха!  Да ты не в бабье ли оболокся?!  Ну, к шаху попал бы - тебя и
тотчас бы в гарем засадили!
     - Петяйка!  С  такими-то  рукавами тебя  в  огороде  поставить,  пугать
воробьев!
     - Дывысь,  атаманы,  чи я,  чи не я? Як домой возвернусь, то жинка меня
оглоблей погонит!
     Пятеро  казаков,  выбранных  для  крестного  целования,  были  сытые  и
здоровые с виду.  Сам Степан осмотрел их наряды,  прежде чем отправить своих
послов к воеводе.  Небольшой челнок, в который их посадили, был разукрашен в
шелка.  На саблях у  них сверкали алмазы.  В дар воеводе Львову Разин послал
"за добрые вести от государя и  князю в  почет" драгоценную саблю с золотыми
насечками,  изукрашенную рубинами,  перстень с голубоватым крупным алмазом и
ковер.

     Караван стругов шел к Астрахани с попутным ветром.
     Казачьи знамена были развернуты.  Горделиво вздулись цветные шелковые и
даже  парчовые паруса.  Никогда еще  море не  видело таких нарядных стругов,
разукрашенных лентами и коврами.
     Разин расспрашивал астраханских стрельцов,  каковы воеводы, вызнавал их
нрав,  имена.  Припомнив  посольство к  кочевникам в  степи,  атаман  обучал
казаков, как разложить подарки, выкрикивая:
     - Перстень злат, лал смарагд, округ девять жемчужин.
     - Ковер самотканый,  трухменского дела,  цвет вишнев с бирюзой,  узор -
листья да птицы, двадцать пять аршин на двадцать.
     - Шуба ханская кунья - бобровый ворот, золотный верх.
     - Чаша  серебряна индейского дела,  весом шесть гривенок,  верх золотой
чеканный,  на крышке - фазан-птица, узор - листья да змеи, в боках пятьдесят
жемчужин,  в крышке лал алый!  -  как торговцы, выкрикивали разинцы, проходя
мимо атамана с дарами для воевод.
     - Шемаханского шелку девичьего с алыми розами - семьдесят пять аршин.
     - Кизилбашского бархату рытого, цвет поднебесный - сорок аршин, да цвет
малиновый - пятьдесят аршин.
     - Куды им, Стяпанка, не лопнуть с жиру! - вмешался Сергей. - Боярам ить
сколь ни дай -  все спасибо не скажут, а больше дашь - скажут, что забоялся,
в бараний рог тебя скрутят.
     - С потрохами их купим за эки дары.  Не жалко, Серега! С бою взято - не
свято.  И  нам  добра хватит на  весь наш  казацкий век.  Только бы  на  Дон
пустили.  Нынче придем с понизовыми спорить - кто сильнее. Весь Дон растрясу
и Корнилу согну в дугу.
     - Он  сам,  чай,  тебя  во  старшинство попросит,  в  Черкасск призовет
селиться...
     - Сам попросит?!  А  я  того не хочу.  Я силой хочу его сковырнуть,  по
брата Ивана завету. С Дорошенком, с Сирком сговорюсь...
     - Казацку державу, чай, строить?
     - А что ж - и державу!..
     Впереди атаманского струга под парусом бежал рыбацкий челнок -  бывалый
рыбак указывал путь каравану.
     За  зеленью  островов  уже  показались вдалеке  астраханские крепостные
башни и стены, уже были видны вышки церквей, колокольни и высокая украшенная
кровля   Приказной  палаты   Астраханского  царства,   где   сидел   воевода
Прозоровский,  чиня сыск и расправу над подданными...  Там сейчас в ожидании
казаков тоже готовят "дары" для их встречи.  Говорят, возле самого города на
якорях стоит царский корабль-великан "Орел" и  со всех сторон у  него торчат
пушки...
     Разин  за  эти  полсуток думал  немало  о  царской милости.  Откуда она
взялась и что она значит?  Вдруг воеводы хитрят, вдруг хотят его заманить да
сгубить со всею дружиной!.. Надо не дать им добиться того, что задумали. Вот
велели они стать у Болдина устья. Чем не место для казацкого стана! А все же
Степан решил,  что туда ни  за  что не пойдет.  Коли там воеводы готовят ему
ловушку,  то пусть и останутся в дураках: со всею казацкой ватагой пристанет
он у главных ворот на бую.
     От доброго воина,  брата Ивана,  запомнил Степан ратную заповедь: "Коли
прознал ты мысли врага,  разведал,  где выбрал враг место для боя, там ни за
что  не  давай ему  драку затеять:  с  тою  же  силой в  ином месте будет он
вполовину слабее".
     Если задумали воеводы подраться в  Болдином устье,  то надо поднять шум
заранее, тут же у Заячьего бугра.
     По  совету с  товарищами Степан указал казакам быть готовыми к  бою  на
берегу.  К пушкам были поднесены ядра,  изготовлены свальные крючья и топоры
для битвы с воеводскими стругами.
     Степан опасался больше всего  удара  большого,  многопушечного царского
корабля,   о   котором  рассказывали  ему   астраханские  работные  люди   с
митрополичьего учуга.  Чтобы  сжечь  "Орел",  Разин  заранее  приготовил два
десятка  легких  челнов  со  смельчаками,  вооруженными топорами и  смоленою
паклей.

     Утром  из  открытого моря  разинцы наблюдали,  как  боевые струги князя
Львова вошли в  Волжское устье.  В знак мирных намерений воеводский товарищ,
приняв пятерых казаков как  посланцев мира или  заложников,  уходил первым в
Астрахань.
     Князь  Львов  сообщил со  своими посланными,  что  будет ждать Разина в
Болдином устье.
     Выждав время после ухода воеводских стругов, Разин послал передом двоих
есаулов.  Митяй  Еремеев и  Федор Каторжный на  легком шестивесельном челне,
опередив казацкий караван,  двигались первыми к городу,  -  ладья летела под
паруском, подгоняемая попутным ветром.
     Между  тем  городские ворота в  тот  день  были  всюду  закрыты.  Толпа
рыбаков,  пришедших с  ночного  промысла,  скопилась на  берегу.  Рыбаков не
впускали в  город.  Женщин из города не пускали к  Волге с корзинами мокрого
белья.  Астрахань заперлась,  как в осаду. Воротные начальники говорили, что
воевода грозил тюрьмой тому, кто отворит ворота.
     Караван воеводского товарища Львова проследовал мимо  пристани.  Жители
города не могли понять,  что творится.  Родились тревожные слухи.  Говорили,
что  шах  на  тысяче  боевых  стругов догнал  Разина и  разбил его  в  море.
Говорили,  что  теперь разъяренные персы полезут на  Астрахань и  сам  князь
Семен пробежал мимо города, спасаясь от шаха.
     И   вот   караван  иноземных  стругов  показался  вдали.   Он   казался
бесчисленным и могучим,  этот строй боевых кораблей, разукрашенных с царским
великолепием...
     Бывший на  берегу народ  в  страхе кинулся к  башне,  умоляя воротных о
впуске в город...
     Но воротные были неумолимы.
     Уже  стали ясно  видны чужие,  невиданно пестрые мореходные корабли,  с
боков и носов которых глядели грозные пушки...
     - Пустите же,  ироды,  дьяволы!  Дети ведь с нами!  -  кричал воротному
караулу старый рыбак, с которым на ловлю вышел двенадцатилетний внучонок.
     - Отворите! Впустите! Дите пропадает!..
     Передовой челн был  уже  близко к  пристани,  и  с  него долетела песня
гребцов...  Астраханцы знали протяжное пение персов. Нет, то была не чужая -
то была родная,  знакомая, всем близкая песня. Ее знали мальчишки и старики,
и старики ее пели,  еще когда сами были мальчишками.  В самом напеве каждому
русскому человеку слышались старые и знакомые слова:

     Широта, широта поднебесная,
     Глубота, глубота окиян-море...

     Нет, непохоже было, чтобы враги гнались по следу за этой легкой ладьей.
     - Каза-аки!
     - Каза-аки!.. Разин идет! - закричали рыбаки под городскими воротами.
     - Разин идет!
     - Разин идет! - передалось через стену и понеслось по городу.
     Рыбаки от городских ворот побежали к  берегу.  Караван поравнялся уже с
Заячьим бугром,  с  его самой высокой наугольной кремлевской башней.  Сбежав
под  кручу  с  бугра,  рыбаки  кричали,  махали шапками,  бросились к  Волге
спускать челны и помчались навстречу передовому челну.
     Пролетев из конца в конец по городу, слух о Разине взбудоражил и поднял
на  ноги  всю  Астрахань.  Люди бежали,  как  на  пожар.  У  городских ворот
столпились покинутые полтора года  назад стрельчихи Беклемишевского приказа,
стрельцы которых ушли вместе с  Разиным в Яицкий городок,  а потом и в море.
Им  не  терпелось  встретить  своих  мужьев.  Разъяренные  женщины  окружили
воротников.
     - Пусти! Отпирай!
     - Бабы,  хватай воротных!  Женки,  женки,  хватай!  -  взвизгнула самая
смелая из стрельчих и кинулась первая в схватку.
     Не  успели воротники оборониться,  как женщины завладели их бердышами и
стали отнимать ключи.
     - Вот  бешены женки-то,  зелье  собачье,  прости Христе!  -  отбиваясь,
кричал воротник.  -  Пустите самих-то, проклятые бабы! Самих-то пустите нас,
что ли!..
     Легкий челн о шести веслах, шедший впереди каравана, пристал к причалу.
Двое  казачьих есаулов  выпрыгнули на  пристань,  смело  и  быстро  пошли  к
воротам. Федор Каторжный застучался в ворота властной, тяжелой рукой.
     - Эй, воротные, пропустите послов во Приказну палату!
     - Не велено вас пускать в ворота.
     - Ворона ты!  Нас только двое.  Спрошать воеводу, допустит ли в город с
дарами  войти.  Даров  навезли  таких,  что  вашему  воеводе не  снилось!  -
похвалился Митяй Еремеев.  -  А  вот и тебе,  десятник,  нашелся подарочек -
бархат рытый. Гляди! - Митяй развернул сверток бархату.
     - Отворяй ворота! - крикнул соблазненный десятник своим подначальным.
     Есаулы вошли в город,  а большая толпа горожан прорвалась и хлынула вон
из города, к берегу Волги, встречать караван Разина.


     Слава народная

     Впереди каравана шел самый нарядный струг Менеды-хана.
     Черного  дуба  резной  морской  конь  с  серебряной  ершистой  щетиной,
горбоносый орел в золоченых перьях и царь зверей - лев с лоснящейся гривой в
крутых завитках -  трехглавое чудовище глядело с  носа переднего струга.  На
палубке струга  стоял  атаманский багряный ковровый шатер,  напротив него  -
легкий шатер небесного шелка,  а паруса сверкали золотой парчой с вишневым и
бирюзовым узором.  Три  медные пушки  блестели по  носу  и  бортам нарядного
струга.  Двадцать четыре  голубых весла  помогали попутному ветру,  и  судно
летело,  словно на  крыльях.  Впереди на высоком мостке стоял Федор Сукнин -
корабельный вож.
     За  первым  стругом  шли  другие  изукрашенные суда;  их  высокие  носы
украшали резные  грудастые лебеди  с  гордо  гнутыми  шеями  и  распущенными
черными  крыльями,  клыкастые змеи-горынищи с  отверстыми пастями,  свирепые
львы,  сказочные рогастые кони-единороги,  олени,  медведи и  просто  хитрые
завитухи.
     И  вдруг все  дрогнуло.  Берег,  и  городские стены,  и  башни,  небо и
волжские воды -  дрогнуло все и окуталось дымом.  Это ударили пушки разом со
всех стругов каравана.
     В  толпе визгнули было  женщины,  кто-то  кинулся прочь от  берега,  но
другие,  бывалые, поняли ратный обычай: пальба со стругов была лишь приветом
родной земле.  Все  было  мирно,  из  тучи  порохового дыма  опять выплывали
нарядные,  радостные суда,  и со всех стругов слышался смех,  песни,  гудели
бубны...
     Стоявший против главных ворот  города диковинный царский корабль "Орел"
ответно ударил из пушек, будто желая здравия прибывшим гостям...
     Теперь уже  народ  валил неудержимой толпою из  городских ворот,  народ
стоял всюду по городским стенам...
     Нарядные шелковые паруса,  как  яркие громадные цветы,  распускались на
волжской шири,  сверкая под солнцем голубыми,  зелеными,  красными,  желтыми
отражениями в воде
     - На стругах голос слушай!  -  привычно грянуло с  атаманского струга и
пошло отдаваться вдоль берега вдаль, казалось, до самого моря:
     - ...слушай!..
     - ...уш-ай-ай!.. - замерло где-то вдали.
     - Спускай паруса!  На веслах вперед выгребайся!.. Струг от струга ставь
на струг! Трави якоря-а-а!..
     Сукнин кричал в берестовую трубку, и крикуны, подхватив, понесли приказ
по  всему  цветущему шелками каравану,  за  острова,  за  повороты реки,  по
развевающимся на ветру легким и пестрым шелковым флагам...
     Сбившийся у  пристани астраханский ярыжный сброд в драку кинулся ловить
конец и крепить причал, брошенный с атаманского струга на берег.
     Рыбаки и ярыжные ловили концы чалок с других подходивших стругов, ловко
крепили   привычной  волжской  захлесткой  накрест  к   причальным  столбам.
Бултыхались тяжелые якоря,  гремели железные цепи, разматываясь с лебедок. А
струги еще и еще выходили из камышей, из-за выступов берега...
     - Гос-поди, сколько же их!.. Краса-то, краса какая - невиданно диво!..
     На  атаманском,  передовом струге  распахнулись тяжелые  ковровые  полы
шатра и вышли главные казаки.
     Впереди всех  был  атаман.  Черная борода его  пышно лежала на  голубой
парче  зипуна,  украшенного  алмазными  пуговицами.  Острые  карие  глаза  с
пронзительной  зоркостью  посматривали  из-под  парчовой  чалмы  с  золотыми
кистями,  сияющей самоцветами.  Тяжелая рука Разина лежала на рукояти сабли,
которая висела на кованой золотой цепи, перекинутой через правое плечо...
     Толпа загляделась, как заколдованная, на все это пышное зрелище.
     - А ты сказывал - вор-шарпальщина! Глянь-ко - князь! - говорили в толпе
астраханцев, сбежавшейся к берегу.
     - Тебе-то что -  в кумовья не зван!  Небось он за свой стол нас с тобой
не посадит!
     - Таких-то и садит!
     - Го-го! Наш Афонька на брашно глядит к ватаману!..
     - И гляжу! А чего ж не глядеть?! И гляжу!..
     Весь  грозный боевой  караван походил на  какое-то  праздничное шествие
победителей.
     На стругах раздавались песни, смех, выкрики. Черпая через борта ведрами
воду,   разинцы  с  хохотом  обливали  друг  друга  волжской  водой,  весело
поздравляя с новым крещением и смывая с себя басурманскую нечисть...
     Волынщики и  рожочники заливались плясовыми напевами,  и лихие плясуны,
за последние месяцы успевшие позабыть свое мастерство, откалывали на палубах
дивные, невиданные коленца.
     Толпа астраханцев все шире разливалась по берегу,  вдоль всей городской
стены,  а  морские челны  и  струги  все  еще  продолжали подходить.  Громко
перекликались на них казаки, кидали якоря, тянули снасти.
     Едва  Степан  Тимофеевич  стал  подниматься на  высокий  мосток  своего
струга, на соседних тотчас взревели трубы, свирелки, барабаны и развернулись
знамена.
     Разин сверху,  с мостка, взглянул на берег. От городских ворот до самых
судов стеснились бесчисленные человеческие головы.  Задние, выходя из ворот,
давили передних,  сгоняя к  воде,  и передние без ропота подвигались к самым
бортам стругов, заходя в одежде по колена и по пояс в воду.
     Казалось,  весь многотысячный город высыпал на берег за ворота. Тут был
не только ярыжный гулящий сброд - были и стрельцы и посадские люди, рыбаки и
татары...
     - Здорово, казаки!
     - Добро - в гости к нам!..
     - Здрав будь,  атаман! - можно было расслышать отдельные голоса, и лица
вокруг улыбались, глаза сверкали весельем...
     - Родная земля! Родной русский люд! После стольких странствий.
     - Здоров,  народ астраханский!  -  раздался над Волгой звучный, могучий
голос Степана.  - Здоров, русский люд! Братцы родимые, здравствуй на русской
земле!..
     И  вдруг  в  ответ  загремело:  "Слава!"  -  словно весь  город крикнул
здравицу, и тысячи шапок взлетели над берегом в небо.
     На городских стенах - толпы стрельцов.
     - Здорово, стрельцы-астраханцы! - крикнул им Разин.
     В ответ со стен отдалось "ура" и "слава".
     Разин махнул рукой.  На главных стругах,  оглушая всех,  еще и  еще раз
дружно ударили пушки.  С  атаманского корабля в тот же миг плюхнулись в воду
концом тяжелые дощатые сходни.
     Несколько казаков  хлопотливо сбежали  на  берег  с  тяжелыми  скатками
пестрых персидских ковров  и  начали их  раскатывать сквозь толпу,  пролагая
дорогу в город.
     - Эй,  где тут у  вас астраханцы?!  Астраханские есть?!  -  бегая вдоль
каравана, кричали стрельчихи с берега, разыскивая своих пропавших мужей.
     - Вон там, там, позади, еще с версту будут.
     - Тут, тут астрахански! Мы астрахански!..
     - Миха-айла!..  Живой!..  Соколик ты мой!  Не чаяла видеть!  -  кричала
стрельчиха с берега.
     С   остальных  стругов   начали   сбрасывать  сходни,   сбегали  бывшие
астраханские стрельцы, обнимали жен и детей.
     - Го-го-го!  Го-го-го!.. Держи, держи, обнимай его крепче, чтоб, чертов
сын, больше за море не гонялся! - кричали казаки стрельчихам, в душе завидуя
астраханским счастливцам.
     - А  мой-то  где,   мой?  -  кричала  плечистая,  дородная  стрельчиха,
расталкивая толпу так, что в стороны от нее рассыпались ярыжные и стрельцы.
     - Пашута-а!  Тут тво-ой!  - гаркнул Чикмаз из толпы есаулов, окружавших
Степана.
     Прогибая дубовые сходни, разинский богатырь тяжелой поступью сам слетел
вниз и,  стащив с  головы туркменскую баранью папаху,  обнялся с семипудовой
красавицей Пашутой.
     - Ох-ти,  томно мне! - простонала она и сомлела в его объятиях. Чикмаз,
не долго думая, подхватил ее на руки и потащил на струг...
     - Сходни сломятся!  Сходни!  Уронишь в  воду!  -  с  шутливым озорством
остерегали его казаки.
     И  сам Степан Тимофеич с усмешкой глядел на сурового Чикмаза,  который,
осклабившись, как мальчишка, поставил на палубку струга свою Пашуту.
     - Вот она у меня какая, Степан Тимофеич! - сказал Чикмаз.
     - Батька,  батька!  Давай выходить!  Все готово,  уж  пушки спускают...
Митяй воротился с Федькой. Ждет воевода...
     - Сергей! Эй, Серге-ей! Выгоняй со стругов ясырь!
     - Бунчук наперед несите, бунчуки да знамена!..
     - Раздайсь!  Раздайсь! - кричали в толпе казаки, выстраиваясь в длинное
торжественное шествие.
     Народ  теснился  и  медленно  двигался  по  улицам,  провожая Разина  с