Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
овсем близко, видела и
Степана среди есаулов. Но потом со стены ударила пушка, ядро пролетело над
головою Марьи, и она убежала домой. После этого долгое время приступов не
было, и все стало еще будничней. Наумов строил земляной вал, чтобы с него
взять острожек, казаки рыли подкоп под стену острожка, говорили о поимке
каких-то людей, которых расспрашивали под пыткой и от которых шли вести о
сборе больших воевод на Степаново войско, но в самом городе как-то все было
спокойно, не было битв, а редкие выстрелы из пищалей и пальба из пушек
казались нестрашными, когда раздавались раз-другой в сутки.
Но в последние два-три дня снова начали надвигаться тучи. Появились
тревожные вести о том, что недобитый Степаном и упущенный есаулами воевода
Барятинский надвигается из Казани с новым большим войском на помощь
острожку. Был перехвачен также посланец Барятинского, направленный им в
Алатырь к Урусову с вестью о том, что Барятинский будет в Симбирске к
празднику покрова и в тот же день ждет удара на Симбирск со стороны Урусова.
Разинцы знали, что Урусова нет в Алатыре, что он убежал в Арзамас и
сидит там, не смея вылезти. Но весть от Барятинского могла дойти и туда...
Атаманы ждали новой великой битвы.
После беседы с Бобой Степан зашел к Маше. Она не ждала его в этот час и
не успела "прибраться" к его приходу. Она была в легких персидских туфельках
на босу ногу, черные косы ее были по-девичьи распущены, и только простой
сарафан накинут на смуглые плечи. Она заметалась, захлопоталась, спеша разом
подать все на стол.
Степан, не сняв сабли, не скинув шапки, сел на скамью у стола.
"Спешит", - догадалась Марья.
- Расстанься ты с ней, с ненавистницей лютой моей, на часок, - шутя
попросила она и, словно в боязни, коснулась пальчиком сабли.
- Нельзя ныне, Марья, - строго и непреклонно сказал Разин.
- Аль подоспел воевода? - широко открыв большие темные глаза, в тревоге
спросила она.
- Не поспел, - качнув головой, успокоил ее Разин. - Нынче в ночь идем
на острожек в остатний приступ.
- Часок-то побудешь со мной, погостишь? - робко спросила она. - Ведь
как знать...
- Часок погощу. - Степан взял ее за руки и потянул к себе.
- Приберусь я, - стыдливо шепнула Маша, чуть отстранившись.
- Не надо. Останься так, как девчонка, с косой; тебе личит... И
сарафан... Ишь плечи какие! Век все глядел бы на них, - говорил ей Степан,
не выпуская ее рук.
- И гляди... Я люблю, когда так глядишь... Таков взгляд - ажно жжется!
- А ну, еще пуще ожгу! - усмехнулся Степан.
Он схватил ее, и она, вся поддавшись, прильнула и замерла. Она не
услышала даже, как постучали в окно...
- Степан Тимофеич! Гостья к тебе издалече! - послышался под окнами
голос Прокопа. - Атаманиха, батька, Алена спрошает тебя.
"Алена?!" Степан услыхал только имя, остальное не дошло до него сквозь
шум ударившей в голову крови. Он оттолкнул Марью, поднялся и как-то
нескладно шагнул к двери.
Степан хотел отворить дверь, но она сама стремительно распахнулась, и
навстречу ему в избу смело шагнула невысокая женщина в монашеском черном
платье, молодая, румяная, с дерзким задором в серых искристых глазах.
- Куды ты? Куды? - растерянно вскрикнул ей вслед Прокоп Горюнов,
который знал, что Степан принимает гостей не у Марьи, а у себя в доме.
- Здоров-ко, Степан Тимофеич! - по-волжски на "о" и слегка нараспев
громко сказала женщина. - Вишь, в гости к тебе собралися... Входите,
входите, робята! - повелительно окликнула она толпившихся за ней в сенцах
мужчин.
Рослые казаки крестьянского вида с саблями и пистолями вчетвером
ввалились, заполнив маленькое жилище Маши, топча уютные коврики на только
что мытом полу, еще пахнувшем свежею сыростью.
- Ты прости, атаман, что я так, по-хозяйски, да времечко дорогое ведь
ныне! Да, да, дорогое! - сказала гостья. - Вот тебе есаулы мои: Панкратий,
Андрюха, Левон да Митяйка.
И тут только понял Разин, что гостья его была та самая "старица Алена"
из Темникова {Прим. стр. 243}, про которую много раз ему говорили, что она
собрала себе целое войско и воюет с дворянами лучше других атаманов.
- Скидайте одежу, садитесь, что ль, атаманы, - сказал Степан, когда все
вошли. - Садись, Прокоп.
- Садитесь, робята, - сказала Алена, словно приглашения Разина было
мало и до ее приказа никто из ее есаулов не смел бы сесть.
Она села сама на скамью и любопытным взором скользнула по всей избе.
- Маша, давай угощай-ка гостей! - позвал Разин.
Хозяйка, уже с покрытыми волосами и в темной зеленой телогрее, явилась
из-за шелковой занавески, куда, смущенная, ускользнула при входе гостей.
Нехотя, даже слегка раздраженно ставила она чарки на стол, принесла из
сеней кувшин меду.
- Откушайте, - поклонилась она без радушия и привета.
- Уж разве по чарке, - согласилась Алена, развязно подставив свою под
густую струю хмельного питья. Она не стала бы пить, но явное недовольство
атаманской "кралечки" ее раззадорило.
За нею послушно подставили чарки и ее есаулы.
Маша была смущена неожиданным их приходом и разрумянилась от смущенья и
досады. Алена рассматривала ее с любопытством, незаметно бросая взгляды
из-под опущенных темных ресниц, но обращаясь только к Степану.
- Давно бы с тобою нам встретиться, атаман Степан Тимофеич, да все
недосуг с делами! - сказала Алена.
- Со встречей! - ответил Степан, подняв чарку и выжидательно глядя на
атаманиху.
- Во здравье великого атамана! - сказала Алена, подняв свою.
- Во здравье! - отозвались ее есаулы, и разом все выпили вслед за
Аленой.
- Окольничать некогда нам, атаман, - продолжала "старица". - Пришли мы
к тебе не на бражный стол, а для совета.
Алена взглянула на своих есаулов.
- Для совета, - повторили они.
Степан промолчал.
- Сколь ныне людей у тебя - не спрошаю: не скажешь. А про себя тебе
прямо скажу, что седьмая тысяча лезет. - Алена испытующе посмотрела на
атамана, но Степан опять промолчал. - Сказать, что войско у нас, - так рано,
- продолжала она. - Пищалей нехватка, сабель, а более пики, мужицкие топоры
да косы, рожны... А все же воюем и воевод, бывает, колотим... Колотим! -
словно желая потверже уверить его, повторила Алена.
- Слыхал, - отозвался Разин.
- Добро, коли слышал! Так вот, Степан Тимофеич, каб нам с тобой вместе
сложиться, то сила была бы! - сказала Алена.
- И так ведь мы вместе, и сил, слава богу, немало! - ответил Разин.
- Так, да не так-то, Степан Тимофеич! - возразила она. - Ведомо нам,
что окольным путем со всех сторон конну и пешую силу ведут бояре, а вы тут
стоите, не чуете ничего над своей головой...
- Будто не чуем! - усмехнулся Разин, поняв, что Алена имеет в виду
полки, подходившие в пополнение к Барятинскому.
- А пошто же ты тут стоишь, коли чуешь? - удивленно воскликнула
атаманиха. - На кой тебе ляд нечистый Синбирский острожек дался?! Ведь силу
под ним теряешь! Видали мы, сколько могил у тебя понасыпано за тот за
проклятый острог. Покинь ты его. Бояре тебя тут сговором держат, а ты и
стоишь, а на тебя со всех концов войско лезет. Подумай-ка сам: коль тебя
побьют, что мы делать-то станем?! Осиротеем ведь, право!
- Куды же мне от бояр убежать? Схорониться, что ли? - с насмешкой
сказал Разин.
- Ай беда - схорониться! - поняла насмешку Алена. - Народ уберечь - вот
что! - Алена понизила голос и взяла атамана за руку. - Иди к нам в леса,
Тимофеич! - проникновенно сказала она, заглянув ему снизу в глаза.
- А в лесу ноне - грузди, опенки! - окая, подхватил ей в лад Разин. -
Станет войско грибки собирать!
Алена взглянула с упреком на Разина, заметила злорадный взор из-под
черных бровей Маши и вспыхнула.
- Ты женок привычен шутками тешить, честной атаман, а я не из тех-то
женок! Я шутку сшутить и сама удала бываю, когда наряжусь да не хуже иных
нарумянюсь! А ныне по ратным делам прибралась я к тебе. Шесть с лишним тысяч
народу в лесу меня ждут... Пошто ты глумишься над нами?!
Она раскраснелась в обиде, сверкнула глазами.
- Да я не глумлюсь, - возразил Степан.
- И тебе не пристало! Мы к отцу пришли с есаулами. Любим тебя. Славу
твою почитаем. А боязно нам за тебя: лазутчики наши видали, как войско
дворянское на тебя надвигается с разных дорог. Ты хоть перво послушай, что
мы тебе говорим!
- Ладно, слушаю, - согласился Степан.
- Проведем мы все войско твое по волчьим тропинкам. Воеводская рать
сквозь него, будто дождик в сито, проскочит... Они тебя под Синбирском
станут искать, а ты под Касимов тем временем выйдешь, под Муром... Глядишь -
и в Москве! Да, в Москве!.. - повторила она.
- Уж ты залетела, Алена Ивановна! - осмелившись, вставил Прокоп. -
Спешишь ты к Москве.
- А вы не спешите! Под Синбирском народу погубите, а там впереди -
Казань, а далее - Нижний: города велики, оружны. И что тебе в них, Степан
Тимофеич?! А Москва - городам начало, в Москве государь к нам выйдет! Ведь
само святое-то дело нам к государю народ привести... Мы к тебе, атаман, для
того и скакали: мы ведь тутошни люди, места-та все ведомы нам. Проведем твое
войско от воевод, оно будто в воду канет! - Алена смешливо поджала свои
яркие, полные губы и продолжала: - На меня-то пошли они так, а мы раздались
по всем сторонам, пропустили их да ударили в спину... - Она засмеялась
неожиданно приятным и звучным смехом. - Помысли ты только, Степан Тимофеич,
колдуньей за то ведь прозвали они меня! Говорят, мол, глаза отвела... -
любуясь собою, сказала Алена. - Вот и стали бы мы: ты "колдун", а я
"колдунья", наворожили бы дворянам!..
- Ты так и вперед води свое войско, Алена Ивановна, - ласково сказал
Разин, положив на плечо ей руку. - А мне-то скрываться от них не пристало.
Мне городами владать. Я им покажу, что народ не страшится лоб в лоб на них
выходить... Не то в городах бояре накопят ратную силу, нам в спину ударят -
повсюду тогда доберутся. Мне войско мое не дробить, не рознить... А вы
пособляйте: дорогу ли где завалили, обоз у дворян пограбили, мосток ли
пожгли - воевод задержали, то нам на пользу!..
- А коли тебя побьют, Степан Тимофеич! - шепнула Алена, близко взглянув
ему в лицо. - Ведь грозная сила идет!..
- Да что ты, каркуша-то в черной рясе, на голову каркаешь атаману! -
раздраженная тем, что Степан говорит с ней мягко, вскинулась Маша. - "Побьют
да побьют!" В леса к себе хочешь его заманить, лесная шишига!..
Степан удивленно взглянул на Машу, словно только что вспомнил о ней.
- Ты что?! - недовольно и строго, но сдержанно сказал он.
Прокоп дружелюбно, с предостережением взглянул на Марью. И Маша, поймав
этот взгляд, поняла его и осеклась, даже в душе пожалела о вспышке и смолкла
- Хмельна, что ли, женка? - небрежно спросила Степана Алена, не глядя в
сторону Маши.
Марья вздрогнула в бешенстве и забылась.
- Сама ты хмельна! Пришла тут собою хвалиться! Расстрига бесстыжая, ишь
прицепилась! - взбешенная, воскликнула Маша. Глаза ее сузились и почернели,
рисованные черные брови сдвинулись вместе, ноздри дрожали...
- Марья! - грозно прикрикнул Степан. Он резко встал со скамьи. -
Пойдем-ка, Ивановна, из избы, - позвал он.
Маша, бледная, молча рванулась за ним, но Разин уже шагнул за дверь, за
ним Алена и все ее есаулы. Прокоп в двери обернулся и укоризненно, как
молчаливый союзник, качнул головою.
- Я к Наумову, батька Степан Тимофеич, - сказал Прокоп. - Он мне указал
гостей отвести да скорей ворочаться Да велел сказать - и тебе пора скоро...
Степан отпустил его, и Прокоп уехал.
Когда вошли в дом Степана и вздули светец, Алена добрыми серыми глазами
насмешливо посмотрела на Разина.
- Хозяйка, знать, любит тебя, атаман! Беда тебе с ней! - сказала Алена.
- Бабий разум, - ответил смущенный Степан. И тотчас же перевел
разговор. - Так слышь-ка, Алена Ивановна, ты мне скажи: в деревнях да по
селам каким вы обычаем ладите жизнь? - спросил он.
- По-казацки и ладим, Степан Тимофеич, как ты указуешь!.. Мы письма
твои по сходам читаем. В каждом селе и в деревне свой атаман, есаул, а где и
по два и по три есаула... Ведь мы городков, атаман, не чуждаемся тоже. Вот
как деревеньки вокруг подберем, тогда в городишко грянем. Тогда у нас
пушечки будут свои. Мы помалу, помалу...
Она засмеялась грудным, женственным смехом, красуясь перед Степаном.
- Ишь какая ты! - усмехнулся Разин. - Я мыслил, что ты ростом в косую
сажень, а ходишь в портах да в кафтане, и лет тебе за пятьдесят, и саблю на
поясе носишь... не даром же "старицей" кличут.
- В бою-то и с саблей бываю, - сказала Алена чуть-чуть с пахвальбой.
- Владаешь? - спросил Степан, с любопытством взглянув на ее небольшие
руки.
- Да что ведь за хитрость, Степан Тимофеич! Не хуже иных и в седле
сижу, и саблей владаю... Мои есаулы, однако, не больно дают мне в бою
разыграться...
- Хоть бы ты, отец наш, ее образумил, - вмешался угрюмый Панкратий. -
Сказал бы ты нашей Алене Ивановне, что атаманское дело указывать есаулам да
войску, а не самой горячиться с саблей. Ее голова - наши руки! А то ведь
побьют ее так-то в бою...
- Запальчива в битве? - спросил с любопытством Разин.
- Куды там! Огонь! Все - "сама"! А мы-то на что же!..
- Коль женка идет передом, мужикам-то и совестно отставать, для того
впереди держусь! - возразила Алена.
- Умна голова у тебя, Ивановна! - одобрил Степан.
- Богу не жалуюсь, не обидел! - задорно отозвалась она. - А тебя вот
таким я и мыслила видеть, Степан Тимофеич, каков ты сейчас. Угадала тебя
издалече, - заглядывая ему в глаза, сказала Алена. - Только женки такой не
ждала с тобой стретить... Аж зависть берет!
Алена осеклась и замолчала. Ее румяные щеки зарделись еще ярче, а
задорный взгляд ее серых глаз опустился долу.
- На что ж тебе зависть? - спросил Степан, невольно любуясь ее
внезапной женственной застенчивостью.
- На красу ее зависть, - оправившись от смущенья, сказала Алена. - Я
тоже ведь женка, честной атаман. Мыслю по-мужески, а сердечко-то бабье...
Самой аж смешно!..
- Эх, Алена! Не нам с тобой экие речи! - ответил Разин. - Когда уж
взялась, то води человеков, а женские речи забудь. Красой тебя бог не
обидел, да время не то, чтобы сердце слушать...
- А тебе, стало, время как раз и приспело! Приспело? - игриво с
насмешкой спросила она, и в серых глазах ее будто запрыгали бесенята.
- Ну, брось! Ничего я тебе о том не скажу. - Степан засмеялся. - Не к
тому ты приехала, право... И мне-то уж к войску пора... А скажу я тебе одно:
рад, что тебя повидал. Велика, знать-то, наша земля и всех земель прочих
превыше, когда в ней не только мужи, да и жены не хуже мужей в ратном деле
за правду стоят... Пути у нас розны с тобой в нашей рати, а дело едино,
Алена Ивановна. И слава у нас в народе едина с тобою на веки веков...
Попрощавшись с Аленой, Степан не зашел уже к Маше, а сразу пустился под
стены острожка.
Ночь удалась, как бывает лишь осенью да весною, - хоть выколи глаз. Ни
звезды, ни огня.
Три тысячи человек пришли с Федором Сукниным из лесов, неся с собой
каждый готовую связку хвороста. Но шанцевые работники, как каждую ночь до
этого, продолжали копать землю и громко перекликались, чтобы защитники
крепости, привыкшие к перекличке работавших на валу казаков, не заподозрили
ничего.
Степан в темноте объехал ряды построенной к приступу рати, велел
атаманам и есаулам еще раз всем рассказать, как бежать, как сбрасывать
хворост, чтобы не было толчеи и давки. У самого вала Степан столкнулся с
Наумовым.
- С твоей головы спрос. До утра чтобы взять острожек!
- Я конных поставил, Степан Тимофеич, позади пехоты, - сказал Наумов. -
Алешку Протаку.
- Куды их? К чему?
- Кто побежит от острожка - плетями назад бы гнали...
Разин махнул рукой.
- Как хочешь возьми, а возьми!
- Сережка Кривой с той стороны пойдет - лестницы ладит, - добавил
Наумов.
- Пошто он не вместе? - строго спросил атаман.
- Выждать хочет. Как тут поболее шума учнется, там, может быть, будет
полегче прорваться. Не все нам равно ли, с какой стороны - абы влезть!
- Ну, иди. Ночь темна, как нарочно для нас.
- А ты где будешь, батька?
- Повсюду.
- Берегся бы лучше... - сказал Наумов.
- Ты себя береги да людей, - ответил Степан.
Они обнялись перед боем.
Разин слышал, как всхлипнула неразлучная трубка Наумова.
В темноте по знаку Сукнина поползла молчаливая вереница людей, сначала
не быстро, пока заполняли вал, потом все побежали.
Разин нашел в условленном месте стоявшего казака, кинул ему повод
лошади.
- Стань там, за валом, у дуба, - сказал он и, схватив лежавшую рядом
охапку хвороста, никем не узнанный, в общем потоке двинулся вместе с другими
на вал. С вала вниз, под стену падали объемистые вязанки срубленных прутьев.
Бросив свою, Разин услышал, что еще далеко до дна, но люди бежали за ним и
кидали еще и еще, тотчас освобождая место бегущим сзади. Степан отошел к
стоявшему на валу Сукнину. Как вдруг со стены острожка ударили выстрелы,
вспыхнули огоньки, завыл набат и через стену вниз полетели зажженные факелы.
Такого противодействия осажденных никто не мог ожидать: когда в первый
раз Разин шел приступом на острожек и зажигал хворост, чтобы поджечь
крепостную стену, осажденные заливали хворост водой, опасаясь огня. И вдруг
теперь сами зажгли под стенами костры небывалых размеров... Не ожидая этого,
разинцы не припасли воды... Гасить огонь им было нечем...
- Жгут! Воды! Живей, черти! - крикнул Федор, поняв, что творится. -
Живей!
Пламя внизу у стены побежало по хворосту: уже высокий у крепостной
стены хворостяной настил загорелся. Наумов стал явственно виден в блеске
огня.
- Пушкари! Пали фитили! - закричал Наумов, выхватив саблю, которая
молнией заблестела при свете. - Не давай зажигать! Бей по стенам!
Но ему в ответ затрещали дружные выстрелы с башни острожка. С Наумова
пулею сбило шапку, но он словно и не заметил этого. Саблей он указал
пушкарям на острожек, и из-за вала ударили пушки, загремели пищали, мушкеты,
взвизгнули стрелы татар, пролетая в сторону стен... Степан не дождался,
когда от ближних колодцев притащат воду.
- Робята! За мной! - призвал Разин, и с тысячью казаков, которые уже
сбросили свой хворост, он пустился под самую стену топтать огонь. Однако
унять это пламя не было сил, оно выбивалось.
- Вали сверху хворост! Давай! - крикнул Разин, надеясь, что огонь не
успеет пробиться сквозь толщу срезанных прутьев и войско ворвется на стену
раньше, чем пламя вырвется снизу.
Разинцы узнали повелительный голос Степана. Новые кучи хвороста
посыпались сверху, заваливая огонь. Казаки вместе с Разиным под выстрелами с
башни, под струями горящей смолы тотчас притаптывали его плотнее к земле. У
иных казаков загорелось платье. Они срывали с плеч горящие зипуны и кафтаны,
оставались в одних рубашках. Несколько человек тут же пали под пулями с
башни, иные в бешенстве катались по земле, облитые горящей смолой...
Но пальба из пищалей, пушек и самопалов, которую подняли разинцы, была
так густа, что заставила защитников крепости не высовываться из бойниц: где