тшвырнув ее прочь...
     И  от  злости ли,  или от  крика старухи внезапно он отрезвел,  бережно
поставил девчонку на палубу струга и усмехнулся...
     - Иди спи, - сказал он, легонько подтолкнув ее внутрь шатра.
     Степан шагнул за борт и  спрыгнул в  челнок,  черневший возле струга на
воде, которая начала уже отливать свинцовым предутренним блеском...

     Атаман указал поутру снять с  пленных колодки и  цепи,  связать им руки
веревками и рассадить по челнам,  чтобы везти к воеводе. Казаки, почуяв, что
это начало похода на Дон, весело усаживали ясырь в челны, пели песни...
     С атаманского струга сошел сам Степан Тимофеевич в свою ладью, принял с
борта  маленькую персиянку и  усадил ее  рядом  с  собой на  корме.  За  ней
неуклюже,  ежась от  страха,  с  двумя узлами добра сползла ее верная мамка,
уселась на  дно челна,  держась за свои узлы.  Степан махнул шапкой.  Гребцы
дружно  взялись  за  весла,  и  длинная  вереница их  рванулась по  Волге  к
пристани, где пристали впервые, когда пришли в Астрахань...
     Астраханцы, заметив веселое оживление среди казаков, садились в челны и
направлялись к  казацкому каравану.  Многие  кричали здравицы атаману,  иные
перекликались со своими знакомцами-казаками.
     Челны  беспорядочно  плыли,   толпясь,  сталкиваясь  бортами,  цепляясь
веслами.  Было пьяно и  шумно.  Из одних челнов в  другие передавали чарки и
кружки с вином,  со смехом и криками кидали друг другу закуски...  Несколько
десятков рыбацких лодчонок плыло рядом с разинскими челнами, вмешиваясь в их
ряды.  Астраханские ярыжки  вместе с  казаками пили  вино,  угощали разинцев
печеной  рыбой,   иные  просто  по-рыбацки  закусывали  мелкой  живой,   еще
трепещущей рыбешкой,  для вкуса присыпав ее толченой солью. Над водой ревели
волынки, пели рожки, звенели свирелки...
     Разин плыл впереди.  Рядом с  ним в  ладье на подстеленной ханской шубе
сидела пленница.  Хотя сам атаман уже много раз видел ее лица,  она закутала
голову белой фатой перед тем,  как  спуститься со  струга в  ладью.  Ей  уже
объяснили,  что ее отправят к отцу, и она доверчиво и благодарно подчинялась
всем приказаниям Разина, словно забыв или поняв все то, что случилось ночью.
Разин обнял ее одною рукой.  Ему было приятно чувствовать рядом с  собой это
маленькое покорное и доверчивое существо...
     - Атаман венчаться поплыл! - крикнули на берегу.
     - Любовь да совет!  - подхватил еще кто-то, считая, что под фатою сидит
невеста.
     Казаки, везшие в челнах персов, поили их вином из своих рук, дружелюбно
прощаясь с ними, хлопали по лопаткам ладонями.
     - В Кизилбаш гуляшь! - поясняли им.
     Смуглолицые пленники, улыбаясь, скалили белые зубы.
     На пяти больших челнах везли,  в уступку воеводе, пять пушек. Эти челны
глубоко, по самые края, сидели в воде. Разин сумрачно поглядывал на них, еще
опасаясь, что воевода не согласится дать пропуск без остальных пушек.
     Астраханские стрельцы и посадские толпились по берегу, кричали здравицы
и  махали шапками.  Казаки в  честь прощания с городом подвезли и скатили на
берег  несколько бочек  вина.  Хмель  начал  ходить  и  по  берегу  песней и
пляской...
     - Раздайсь! Пропусти к атаману! Раздайсь! - послышались крики, и легкий
челнок, обгоняя другие, поравнялся с ладьей Разина.
     - Дрон! Гляди, гляди! Дрон Чупрыгин!
     - Здорово, Дрон! С того света? - закричали вокруг в челнах.
     - Чупры-ыгин!  Твое здоровье!  -  крикнул какой-то казак,  осушая ковш,
полный вина.
     - Дрон! Дро-он! - шумели вокруг...
     Наумов ловко перескочил на палубку атаманской ладьи,  помог перебраться
истощенному человеку в лохмотьях. Разин глянул, узнал. Пораженный, он рывком
вскочил со скамьи, так что челн закачался.
     - Дрон!  Здорово, мой есаул! Знай донских казаков! И в огне не сгорают!
- радостно выкрикивал Разин, тиская старого друга в крепких объятиях. - Что,
брат, не казацкое дело выкупа ждать? Сами выбегли из неволи?! А мы вот ясырь
везем за вас в выкуп!  -  указал Степан на связанных персов в челнах,  - Все
ушли из полона? - оживленно спросил он.
     Но Чупрыгин не улыбнулся в  ответ атаману.  Молча и крепко он обнялся с
Разиным и в ответ ему мрачно развел руками.
     - Вот я тут, Степан Тимофеич. Более никого... не осталось... в живых...
- ответил Дрон тихо.
     - Как так?  -  Омраченный Разин сел на скамью.  -  Как так, Дрон?.. - с
какой-то растерянностью,  словно не понимая того,  что сказал есаул, спросил
атаман.
     - Хан Менеды воротился с моря свиреп, - начал Дрон. - Сторожа-персиянцы
сказали нам,  что дочь его ты полонил.  Мы духом воспряли.  Мыслим:  в выкуп
пошлет нас за дочку... Ан ночью они ворвались в подземелье, где нас держали,
и начали всех крушить -  саблями сечь,  кинжалами резать,  которых живыми на
двор потащили. Слышу - брань, крики, стоны... аж сердце зашлось...
     - А ты где был в та пору! - тихо спросил Степан.
     - Я,  Тимофеич,  батька,  колоду схитрился снять,  подкоп рыл,  в  дыре
сидел.  Стены толсты -  сажени,  должно, так на две. Залез я в нору и копал.
Слышу стон,  крик.  Ну,  мыслю,  сейчас до  меня доберутся...  Ан они трупом
казацким подкоп  закидали да  столь  озверели,  что  им  и  считать  казаков
невдомек.  Так меня и покинули в подземелье... Долго - не знаю сколь: может,
еще дня три -  я  без пищи и  без воды своими когтями да  камушком маленьким
землю рыл.  Трупом стало смердеть,  духота!  Я все рою. Когти в крови. Упаду
головой,  полежу на земле да дальше копать. А вырылся ночью. Гляжу - ханский
двор...  Да  лучше мне было не видеть того,  что судьба привела:  все кровью
позалито,  людьми  позавалено.  На  куски  порублены  многие,  с  кого  кожа
слуплена,  кто на колу скончался -  голова-то висит, а сам на железную спицу
вздет,  сидит,  не  упал...  Не  увидишь -  не  вздумаешь,  право!..  Ограда
невысока,  и мертво,  как в пустыне,  только вороны крачут... Собрал я силы,
через ограду перевалился в  траву,  пополз...  в  лохмотья весь изодрался...
Между грядами упал в  огороде,  а  там дыни,  батька,  карпусы...  Я так меж
грядами и пролежал целый день -  спал да дыни сосал. Ночью силы прибавилось,
и  опять пополз между гряд на  морской шум.  Челны лежат...  Полночи я  челн
тащил с  песку в  море.  Парусок на рассвете поставил.  Ветер дул с  берега.
Уноси,  мол,  дружок!  Куды понесешь,  там и  ладно!..  Три дыньки с собой с
огорода унес, то мне было и пищи... Знать, бог пособлял - принесло к тебе...
Как в Волгу вошел -  не помню и сам не знаю. Рыбаки-астраханцы поймали челн,
отходили меня, приветили, накормили...
     Весла замерли в руках казаков,  слушавших Дрона на атаманской ладье,  и
течение относило ее.  Не  смея  обгонять атамана,  казаки  на  прочих челнах
осушили весла,  чуть приотстали, но крики и песни не умолкали по берегу и на
реке.
     Степан сидел,  опустив голову,  держа в руке шапку. Упрямый большой лоб
его,  с  двумя шишками по  бокам,  потемнел и  покрылся каплями пота;  брови
сдвинулись близко.  Он мрачно молчал,  и никто на ладье не решался вымолвить
слова...
     Разин встал. Лицо его сделалось черным от бешенства.
     - В воду!  В воду!  Топи всех к чертя-ам!  -  не крикнул,  а прямо-таки
взревел атаман.  И  весь шум  над Волгой мгновенно затих.  -  Атаманы!  Топи
персиянский  ясырь,  к  черту,  в  Волге!  Топи-и,  не  жалей!  -  продолжал
выкрикивать Разин, охваченный яростью.
     Но никто не двинулся на челнах.  Внезапная перемена решения Разина была
казакам непонятна...
     - Ты вперед,  атаман,  свою кралю топи,  а уж мы не отстанем! - в общем
молчанье задорно выкрикнул из широкой ладьи немолодой казак, брат Черноярца.
     Дружный казацкий хохот раздался с челнов, окружавших ладью атамана.
     - Ай да Гурка! Что брякнул, то брякнул! Всегда так отмочит! - раздались
одобрительные восклицания.
     - А ну, батька, батька! Кажи, как топить! - загудели веселые голоса.
     Степан удивленно окинул всех взглядом,  перевел глаза на Зейнаб, словно
не понимая,  чего от него потребовали казаки,  и встретился взором с Дроном,
который  тоже  смотрел  на  него,   как  показалось  Степану,  с  вызовом  и
ожиданием...  Разин скрипнул зубами,  налитые кровью глаза его помутнели. Он
нагнулся, схватил персинянку и поднял над головой...
     - Примай, Волга-мать...
     Пронзительный визг Зейнаб оборвался в  волжской волне.  Вода всплеснула
вокруг голубой парчи и  сомкнулась над ней...  И  в  тот же  миг раздирающий
вопль вырвался из  груди царевниной мамки.  Хохот,  поднятый выкриком Гурки,
словно запнувшись,  оборвался. Сам веселый и дерзкий Гурка в страхе прятался
за спины казаков... По волне, слегка вздутая ветром, как пена, билась о борт
атаманской ладьи фата ханской дочери...
     - Ждете?  Ждете чего еще,  чертово семя?!  Топи!  Всех топи! - заорал в
неистовстве Разин  и  в  наступившей тиши  с  лязгом  выдернул саблю,  будто
готовый ринуться по челнам, чтобы искрошить на куски своих казаков...
     - Менедышка-хан полоняников наших замучил,  братцы! - крикнул Наумов. -
На колья садили их, шкуры с живых снимали!..
     И  в  ответ на страшную весть в  разных местах с  челнов стали падать в
Волгу тела связанных пленников.
     Поднялся вопль,  возня,  раздавались крики персов,  падавших на  колени
перед казаками и  умолявших их пощадить...  Но разгул беспощадной свирепости
охватил  уже  всех  разинцев...   В  этой  возне  опрокинулся  чей-то  челн.
Оказавшихся в воде казаков дружно спасали, тащили в другие челны...
     Разин,  словно без сил, опустился назад на скамью. Наумов поднял со дна
ладьи,  заботливо отряхнул ладонью и  молча  подал Степану оброненную шапку.
Атаман надел ее. Сдвинув на самые брови, сидел, опустив глаза...
     Наумов налил вина,  протянул Разину полную кружку. Степан оттолкнул его
руку.
     - Пей сам, сатана!..
     - И выпью,  - твердо сказал Наумов. - За добрую память товарищей наших,
за путь хороший к  донским станицам,  за казацкую дружбу,  за волю и за твое
здоровье, Степан Тимофеич!
     Он поднял кружку и выпил.
     - Правь назад ко стругам! - приказал Разин.


     Казаки гуляют

     Услышав о  потоплении персидского ясыря,  все  купцы-персияне позаперли
лавки,  а  сами  попрятались.  Закрывали лавки и  многие из  русских купцов.
Торговали только царские кабаки.  Улицы  и  площади города,  как  в  большой
праздник,  были  полны  хмельной толпой.  Разин  платил  в  кабаках за  всех
астраханцев.  Казаки с  каждым часом чувствовали себя  все  больше хозяевами
Астрахани.
     В большой кабак,  возле площади,  где чинились торговые казни,  таща за
ручонки двоих ребятишек,  вбежала растрепанная заплаканная женщина.  Оглядев
толпу  хмельных  казаков,  она  бросилась к  русобородому кудрявому разинцу,
которого признала за старшего.
     - Осударь атаман! Пожалей ребятишек! Голодуем, бог видит!..
     Еремеев сгреб со стола едва початый каравай хлеба и щедрый кус сала.
     - А ну, подставляй подол! - с добродушным весельем воскликнул он.
     - Кормилец,  родимый,  прошу не  об том!  Мужа вызволь из казни.  Палач
батожьем его мучит за доимки. А где нам их взять?! Сами без хлеба!..
     - Где муж?! - готовно спросил какой-то казак.
     - На площади, братцы. Вот тут, у столба, его бьют...
     - Пошли, что ль, робята? - мигнул Еремеев.
     Казаки дружно поднялись от стола. Кабатчик кинулся к ним.
     - Постой, атаманы! А кто же заплатит?!
     Еремеев молча его оттолкнул с дороги, и все казаки потянулись из кабака
на улицу...
     Казаки  перешли торговую площадь.  Возле  столба  стояла  гурьба зевак.
Палач бил батогами правежного недоимщика.
     - Стой, палач! - грозно выкрикнул Еремеев.
     - За постой деньги платят, - огрызнулся тот.
     - Стой, сказали! - воскликнул второй казак, ухватив палача за ворот.
     - Поди-ка ты прочь,  пьяна харя!  -  огрызнулся палач, отшвырнув казака
сильным, ловким ударом в зубы.
     Другие казаки вмиг скрутили за спину обе руки палача.
     - Батожья ему, - спокойно сказал Митяй Еремеев.
     - Вяжи ко столбу его,  братцы!  Пусть сам все муки спытает! - выкрикнул
кто-то в толпе.
     Приказный подьячий, стоявший за пристава у правежа, кинулся наутек.
     - Стой,  стой, собачий корм, и ты свою долю у нас заслужил! - проворчал
здоровенный посадский детина, поймав его, как мальчишку, в охапку.
     Воеводский сыщик,  случившийся тут,  ударил  в  тулумбас,  призывая  на
помощь. Его тоже схватили...
     Дюжая,  рослая баба,  в  слезах,  обнимая,  уводила с  площади побитого
палачом мужика.
     - Эй,  кума, погоди. Ты куды ж волочешь-то чужого мужа? - окликнул один
из  разинцев.  Пошарив  глазами  в  толпе,  он  увидел  растерянную женщину,
прибежавшую с плачем в кабак.  -  Ты чего же зеваешь!  Гляди,  уведет твоего
мужика! - воскликнул он, подтолкнув ее к битому.
     - Да муж-то не мой!..  Где же мой-то?..  Куды ж мой девался?  - жалобно
бормотала она.
     - Знать,  ранее бит.  Вот гляди - на рогожке, - сказал казак, указав на
другого, лежавшего мужика. - Забирай да веди...
     - Да тоже не мой!..
     - Не твой да не твой!..  Разборчива дюже!..  Бери да веди, коли хозяйка
ему не нашлась! Вишь, сам-то не может, забили...
     Молодой казак от души хлестал палача батожьем.
     - У-у, комарик плюгащий, и жахнуть добром-то не в силах! Ручонки жидки!
За палаческо дело схватился,  кутенок слепой!  - в бессильной злобе бранился
палач.
     - Пусти-ка,  Петрунь,  может,  я  ему пуще по нраву,  -  вызвался ражий
казак, выбирая из кучи батог.
     У  другого столба,  рядом,  тонко  визжал приказный подьячий,  червяком
извиваясь под  гибкой  лозой.  Связанный воеводский сыщик  скулил  и  просил
прощения у казаков.
     Подошедшая гурьба астраханских стрельцов зубоскалила,  стоя в сторонке,
не смея вмешаться.
     - Добралась и  пчелка до меду,  не все-то людям!  -  с издевкой заметил
один из стрельцов.
     - Терпи, палач, воеводой станешь! - поддержал второй.
     - Погодите,  стрельцы,  доберусь.  Вот казаки на Дон сойдут, я над вами
тогда натешусь! - прохрипел палач.
     Из кабака притащили вина на площадь.
     Битых недоимщиков отпаивали вином.  Уже и  стрельцы смешались с  толпой
казаков. Кто-то дал для потехи стакан вина привязанному к столбу палачу.
     - Заткнись на одну духовинку, не лайся, - сказали ему.
     - Закуска,  товарищи, братцы! - крикнул ярыжный, снимая с плеча тяжелый
бочонок.
     Все  знали здесь эти  бочонки по  виду  -  бочонки с  заветной боярской
снедью,  которой самим рыбакам не приходилось касаться:  с душистой и нежной
зернистой икрой.
     - На  бую  целу  бусу  монашью  разбили!  У  кого  каблуки с  подковой,
наддай-ка по донцу - во славу господню закусим.
     Стрелец долбанул каблуком, выбивая дощечки.
     Народ суетливо искал под платьем,  за  опоясками,  за голенищами ложек.
Теснились к  бочонку.  Палач у  столба,  с  бородой,  обмазанной драгоценной
закуской, кричал разгулявшейся толпе:
     - Смаку не чуете,  деревенщина, дьяволы! Как кашу, собачье отродье! Как
кашу!  Да  кто ж  ее  так-то...  Вас за  одну икру по три дня на торгу бить,
несмыслены души, бродяги!..
     Сам  Разин  в  тот  день  с  десятком людей  гулял по  городу в  чинном
спокойствии. Он проходил по торгам, расспрашивал купцов, как торгуют; заходя
в кабаки,  платил за всех пьющих;  где слышал шум, подходил, наблюдал, ни во
что не вмешиваясь, со злой усмешкой шел дальше...
     Он  видел,  как  Федор  Каторжный с  казаками сбивали замки  с  тюрьмы,
наблюдал,  как Сергей Кривой снимал с астраханских стен какую-то пушку,  как
Еремеев чинил расправу над палачом, как Наумов, споив допьяна монахов, купил
у  них  целую  бусу  митрополичьей  зернистой  икры,  приготовленной  в  дар
патриарху...
     Стрелецкий пятидесятник, нагоняя его на коне, окликнул:
     - Эй, атаман!
     Разин не  оглянулся.  Он  слышал,  как за  спиной клацнули вырванные из
ножен казацкие сабли.
     - С кем говоришь, боярский холоп! - загудели казаки.
     - Шапку долой, невежа! Слезай с коня! - крикнул Тимошка.
     Атаман не повел и  ухом,  словно его ничто не касалось.  Он по-прежнему
шел спокойно вперед.
     - Здоров  будь,   честной  атаман!   Здрав  будь,  Степан  Тимофеич!  -
воскликнул пятидесятник, пешком забежав наперед и низко ему поклонившись.
     - Здоров,  воевода,  здоров!  Как жена, детишки? - с усмешкой отозвался
Степан.
     - Осударь,  атаман  великий!  Боярин  и  воевода  Иван  Семенович князь
Прозоровский велел тебя кликать в Приказну палату, - сказал пятидесятник.
     - Скажи,  мол,  поклон прислал,  да сейчас недосуг. Попоздней улучу для
беседы часок и зайду на возвратной дороге...

     Боярин Иван  Семенович,  раздраженный и  злой,  сидел один в  Приказной
палате,  час от часу больше тревожась.  К  нему прибегали купцы и,  дрожа от
страха,  просили к  лавкам приставить караул из стрельцов.  Вымазанный сажей
подьячий рассказывал, как забили досками его двери и как грозились сжечь его
дом за  то,  что он  на  торгу "с  усердием" собирал рыночный сбор за места.
Тюремный  целовальник ворвался  с  вестью,  что  казаки  разгромили  тюрьму.
Стрелецкий пятидесятник примчался с  "поклоном" Разина и с обещанием атамана
быть на возвратном пути...
     Воеводу мутило от этих вестей,  как с похмелья ломило голову. Несколько
дней назад он твердо решил,  что,  несмотря ни на какие бесчинства разинцев,
он возьмет их измором и  все равно победит.  Он понимал,  что Степану важнее
всего поскорее прийти на Дон,  что Астрахани нужно только набраться терпения
- и  неудобные непрошеные "гости",  отдав  и  ясырь и  пушки,  сами  покинут
город...
     Но  когда Разиным был потоплен на  Волге весь персидский ясырь,  казаки
распоясались до предела.  В  городе начинала расти смута среди стрельцов,  и
нечем было их утихомирить.  Вот-вот стрясется хуже того,  что было в  Яицком
Гурьеве-городке.  Прозоровский думал,  не  послать ли  гонца на  Забузанский
остров ко Львову с  Лопатиным,  чтобы приказать им немедля вести в Астрахань
московских стрельцов.  Но вместе с  тем он опасался снять с  Волги заставу и
открыть казакам путь на Дон...
     И  вот  в  час тяжелых и  нерешительных размышлений боярина на  площади
перед  Приказной палатой  послышалось конское  ржанье,  крики.  Прозоровский
взглянул из окна и замер от радости:  пред крыльцом разинские казаки ставили
привезенные пушки...
     Прозоровский уже  слышал с  улицы  голос  Разина,  который распоряжался
толпой своих казаков...
     У боярина от волнения занялся дух. В эти последние дни он состарился на
несколько лет,  но  все-таки  победил!..  Если  даже Разин схитрил и  привез
теперь не  все пушки,  Прозоровский был готов на это смотреть сквозь пальцы,
только бы развязаться скорее с  нашествием буйных гостей,  выпроводить их за
пределы своего воеводства.  А там пусть с ними разделывается кто как хочет -
на  Дону  или  черт знает где!..  Пусть Боярская дума сама поразмыслит,  что
сделать,  чтобы  больше вперед никогда не  могли  выходить с  казацкого Дона
такие  ватаги...   Не  удельная  Русь  -   держава,   а   сколь  еще  в  ней
своевольства!..
     - Здравствуй,  боярин  и  воевода  Иван  Семеныч!  Как  милует  бог?  -
воскликнул Степан в дверях воеводской горницы.
     - Чем разбойничать в городе,  так-то давно бы!  -  не отвечая Разину на
привет,  сурово отозвался боярин.  Он  не хотел показать,  как рад окончанию
этого дела.  -  Да ты мне, смотри, без обмана! Сколь пушек? - строго спросил
Прозоровский.
     - Да,  воевода-боярин, ведь пушки-то не мои, а твои! - отозвался Разин.
- Пушкари астраханские с  пьяных глаз их  ребятам моим проиграли в  кости...
Гляжу,  их мои сорванцы на струга волокут. Как сбесились ведь, право! А куды
мне такое добро?!  И  ты  осерчаешь на  нас,  и  государь-то на нас с  тобой
прогневится.  Я  ведь повинную государю принес -  хочу со всем миром ладить!
Возьми-ка ты пушки...