л  из  Симбирска на
север,  к  Казани.  Но  он  не  успел  дойти  до  Тетюш,  когда наткнулся на
непроходимые заграждения,  из  которых ударили в  лоб  его  войску несколько
пушек:   восстали  свияжские  и  казанские  татары,  ожидавшие,  что  теперь
воеводская месть настигнет и их.
     Страшась  окружения  многотысячным скопищем,  ведя  впереди  дворянской
карательной рати  наемные  полки  иноземного строя,  воевода  с  боями  стал
пробираться сквозь  гущу  повстанцев.  Наемники-иноземцы не  щадили  народа,
сжигая деревни и села.  Еще меньше пощады народ ожидал от дворян. Рассказы о
казнях вселяли ужас и ненависть. По деревням летели призывы к восстанию.
     В  каждой  волости,  в  каждом  селе  народ  поднимался для  обороны от
приближавшейся палаческой рати.
     Чувашские атаманы  Анчик  Полкин,  Тимурза  Яшмурзин,  Ахтумер  Шареев,
черемисский староста Мумарин из  Козьмодемьянска,  свияжский татарин Алмакай
собрали не  меньше ста  тысяч повстанцев.  При  приближении палачей народное
войско росло,  как трава, засады вставали за каждым кустом, в каждом лесу, у
речных переправ.  Вооруженные кольями,  косами и дубинами, они брали числом.
Озверелое войско дворян под их ударами не раз отступало в  бою.  Барятинский
стал  опасаться,  что  если  повстанцам еще  несколько раз  удастся прогнать
дворян и перейти в наступление,  это придаст им новые силы. Воевода отчаялся
утихомирить край кровью и  страхом.  Он  выслал своих посланцев с  обещанием
царской  милости,  если  бунтовщики положат  оружие.  Но  повстанцы  ему  не
поверили:   они  повесили  уговорщиков  и  вышли  всем  войском  в  леса  за
Козьмодемьянск, куда не смели проникнуть воеводские силы.

     К  северу от воеводского гнездилища -  Арзамаса до самого Нижнего народ
знал повсюду смелого молодого разинского атамана,  красавца Максима Осипова,
стройного, с тонким лицом, с чуть курчавящейся русой бородой, едва покрывшей
его по-девически нежные щеки. Осипов вел за собою несметные толпы крестьян и
работных людей с будных майданов Морозова и Черкасского -  русских, чувашей,
черемис и  татар.  Объединению их  не  препятствовали ни  разность веры,  ни
различный язык.
     Мало-помалу меж  ними  родился слух  о  том,  что  их  молодой красавец
предводитель -  не казак,  не крестьянин,  а  вовсе особый,  тайный посланец
самого  государя,  которого царь  послал  к  батюшке Степану Тимофеичу:  сам
царевич Алексей Алексеевич,  про  которого был слух,  что он  скончался.  "А
всамделе бежал от изменной боярской злобы!"  -  говорили в  народе.  И тогда
становилась понятной нежная краса атамана,  его  статность -  "ни  в  сказке
сказать,  ни пером описать",  его приветливая, какая должна быть у царевича,
ласковая улыбка и  милость и  в  то же время жестокая неумолимая ненависть к
злодеям  боярам,   которые  захотели  его  извести,  как  только  скончалась
царица...
     Сам Осипов никому не велел себя называть царевичем,  но тем упорней шел
слух, что он подлинный сын государя, наследник престола...
     Максим  Осипов  поставил заставы на  окских  перевозах,  преградив путь
идущим из Москвы подкреплениям, которых так ждал Долгорукий. Заставы Осипова
перехватывали  гонцов,   разбивали  тысячные  отряды  дворянского  войска  и
загоняли его назад на тот берег Оки, в Муромские леса.
     Воевода Урусов писал нижегородскому воеводе Василию Голохвастову, чтобы
он,  не промедлив,  прислал в Арзамас, как только придут из Москвы в Нижний,
пушки с припасом ядер, пороху и свинцу.
     Нижегородский воевода собрал обоз долгожданных припасов,  но не смел их
послать в Арзамас, опасаясь, что Осипов их отобьет по пути...
     Нижегородцы -  работные люди,  стрельцы и  меньшие  посадские -  молили
"царевича" к себе в город и обещали помочь ему войти в стены.
     Воевода Голохвастов со дня на день ждал падения города и  погибели себе
и своим дворянам.  Он слал гонцов в Арзамас,  но гонцы уходили -  и больше о
них  не  было никакой вести.  Кольцо восстания с  каждым днем теснее сжимало
нижегородские стены.
     На  выручку Нижнему из  Арзамаса уже торопились легкие и  быстрые полки
иноземного строя  с  новым оружием.  Их  вел  пришедший с  Долгоруким думный
дворянин и  полковник Федор  Леонтьев.  Князь  Ванька  Одоевский,  знавший с
детства леса  между своими и  соседскими вотчинами,  провел полки по  лесным
тропинкам.  Они подкрались неприметно и  внезапно ударили с  тыла на  окские
переправы.  С той стороны Оки одновременно ринулись до этого запертые на том
берегу ополченцы-дворяне. Крестьянские заставы у переправ были сбиты.
     Дворянское озлобленное и  свирепое  ополчение теперь  свободно текло  с
московских дорог  через  Оку  на  помощь  полкам  Долгорукого.  Солдатские и
рейтарские полки  Леонтьева  соединились с  дворянами.  Воевода  повел  свое
войско против крупных скоплений повстанцев,  а  в это время дворяне кинулись
рыскать по деревням и дорогам,  вылавливая заставы и мелкие отряды разинцев,
топча озимые посевы,  убивая скотину, сжигая скирды хлебов, стога, деревни и
села... По нескольку часов рубились и кололись повстанцы с полками Леонтьева
у Павлова перевоза,  под Мурашкином,  под Лысковом, под Ключищами, и наконец
воевода дорвался почти  под  самый  Нижний,  где  были  собраны главные силы
Максима Осипова в селе Богородском.
     Осипов  тут  скопил  около  пятидесяти  тысяч  крестьянского  войска  и
готовился,  прежде чем подойдут воеводы, взять Нижний, где было бы уж не так
легко раздавить повстанцев.  Воевода Леонтьев опередил Максима. Рати сошлись
в  жестокую,  смертельную схватку.  Опытные воины воеводы изнемогали в бою с
крестьянами.  Бой  длился  уж  десять  часов,  когда  нижегородский  воевода
Голохвастов,  сидевший  в  стенах,  под  страхом  расправы и  казней  собрал
стрелецкое войско и  с  тыла ударил из  стен на  Максима...  Конное и  пешее
войско внезапным ударом врезалось в спины крестьянской рати. От такого удара
во все времена теряли уверенность и  расстраивались многие испытанные в боях
полки;  ведомые  опытными  и  искусными  полководцами.  То  же  случилось  с
крестьянским войском юного атамана Максима. Оно от внезапности замешалось...
Повстанцы вдруг потеряли все  свои  пушки,  часть непривычных к  боям  людей
побежала,  увлекая с  собою  и  заражая боязнью других...  Самый неумолимый,
всегда ведущий к погибели враг -  страх -  ворвался в ряды восставших людей.
Они перестали быть войском,  не слышали окриков своих атаманов; им казалось,
что в  бегстве они обретут спасение,  но бегство несло еще более неумолимый,
позорный и страшный конец...  Они убегали в леса...  Спасая людей от гибели,
удалой Максим ринулся в сабельный бой на дворян и в неравном бою погиб.
     Боярское  войско  вошло  в  Нижний.  Тотчас  же  начались  расправы  по
городу...  Всех, кто писал письма Разину или Максиму, всех, кто хотел отдать
город в  руки "воров",  кто в эти недели ездил для каких-нибудь дел в уезды,
Леонтьев без всякой пощады казнил самыми зверскими казнями. Над Нижним стоял
крик и  плач оставшихся сиротами детей и  овдовелых женщин.  Иные сторонники
Разина не хотели сдаваться.  На улицах вспыхивали кое-где небольшие схватки,
и смельчаки погибали под ударами сабель, под выстрелами дворянских пистолей.
Три дня в  Нижнем на  площадях рубили головы тем,  кого заподозрили воевода,
дворяне и большие посадские... Полными телегами свозили тела с места казней,
толпами  пригоняли по  дорогам  из  уезда  пленных людей  в  пыточную башню,
толпами гнали замученных пытками на площадь, под кнуты палачей, и в таких же
телегах, как мертвых, свозили их с площади.
     Через  три   дня  с   развернутыми  знаменами  под  барабаны  и   трубы
"победители"  вышли  из  Нижнего.  В  окрестностях продолжали  еще  дымиться
сожженные ими деревни и села.  На обнаженных от листьев деревьях под осенним
дождем раскачивал ветер тела повешенных разинцев. "Победители" шли по полям,
где валялись неубранные горы убитых,  в  лаптях и сермягах,  одни -  ничком,
уткнувшись в  мокрую  землю,  за  которую  пали  в  бою,  другие  -  выпятив
окровавленные бороды к сумрачному,  туманному небу.  Тучи ворон носились над
мертвецами. Трубы и барабаны победно гремели над пустыми полями и над телами
убитых,  над грудами серой золы,  оставшейся там, где были деревни... Войска
шли в  лес расправляться с остатками разбитой крестьянской рати.  Теперь уже
им было нечего опасаться внезапного нападения:  атаманы были побиты,  и  те,
кто остался в лесах, представляли собой уже не противника, а простую дичь.
     Дворяне уверенно вступили в  леса,  но  внезапно дорогу  им  преградили
целые  горы  поваленных великанов-деревьев.  Воевода велел разобрать завалы.
Однако,  как только ратные люди сошли с  коней,  по  ним из чащобы леса,  из
рыжего можжевельника,  из  темных куп  елей ударили пушки.  Из-за  стволов и
кустарников били откуда-то  взявшиеся пищали,  свистали меткие стрелы лесных
охотников - черемис и чувашей.
     Весь "усмиренный" железом и  пламенем край,  до  самого Сергача,  опять
поднялся на войну. Все снова загорелось восстанием. В лесах, по погостам, на
пожарищах помещичьих вотчин,  в монастырях и церквах,  в оврагах,  в пещерах
засели  восставшие,  словно  мертвые встали с  политых кровью хлебных полей,
чтобы мстить палачам и убийцам.
     Верстах в десяти от Ядрина, в Алгасских лесах, атаман Иван Константинов
"с товарищи" собрал много тысяч "ясашных людей" с  Ядринского,  Курмышского,
Цывильского и  Чебоксарского уездов.  Воевода  Леонтьев  выслал  против  них
тысячный полк. Повстанцы разбили его в бою и остатки гнали еще верст десять.
В  Цывильске  выпущенный разинцами "тюремный сиделец"  Илья  Долгополов стал
атаманом и  собрал по  уезду не  меньше пятнадцати тысяч повстанцев,  с  ним
вместе был донской атаман Иван Васильевич Синбирец. Новые атаманы появлялись
повсюду:  в  Кокшайском уезде  подымал на  войну крестьянин,  которого звали
просто Захаром Кирилловичем, в Ядринском - чувашенин Семекей Чепенев и с ним
в  товарищах -  крестьянин помещика Горина Семен Белоусов.  В  Нижегородском
уезде,  в селе Путянине, морозовский будник {Прим. стр. 342} Сенька Савельев
собрал  лесных  работных людей  -  углежогов и  будников.  За  подавленным и
усмиренным Симбирском,  в  Надеином усолье,  атаман солеваров Ромашко поднял
работных людей с соляных промыслов -  идти по Симбирской черте на Урень,  на
выручку  разбежавшимся  из-под   Симбирска  разинцам,   которых  вылавливали
дворянские сотни Барятинского и Урусова.
     Дворянское войско,  озлобленное,  кровожадное,  металось по  восставшим
уездам,  но  в  новых местах появлялись еще атаманы.  Дворяне кидались туда,
разоряя деревни,  загоняя в дома и овины семьи тех,  кто ушел с атаманами, и
сжигая всех старых и малых вместе с овинами, вместе с целыми деревнями...
     Крестьяне не отдавали завоеванной у помещиков земли,  не уступали своей
воли.  В Кадомском уезде атаманил крестьянин Иван Кириллов.  На Черной речке
он выстроил несколько засек,  в  них с пушками,  "с барабанами и со знамены"
было  сот  по  пять  человек,  готовых стоять насмерть против бояр за  земли
своего уезда.  В  Темниковском уезде отстаивали крестьяне свои дома и  пашни
под  началом "старицы Алены",  которая продолжала держать около  семи  тысяч
войска. В Саранском уезде восставших сплотил бывший "тюремный сиделец" Федор
Сидоров...
     Целые городки выросли по лесам в виде "засек" с бревенчатыми стенами, с
земляными насыпями и рвами,  наполненными водой. Такие засеки простирались в
длину до трех верст,  а  в  ширину по версте.  Глубокие рвы,  громадные горы
срубленных  деревьев  и   выкорчеванных  корней,   набитые  в   землю  колья
перегораживали дороги на подступах к засекам на всем пространстве между Окою
и  Волгой,  на Суре,  на Ветлуге,  на Унже,  где бы ни появлялось дворянское
войско.
     Когда у  повстанцев в засеках кончались все ядра,  а солдаты и стрельцы
врывались внутрь засек,  крестьяне разбив свои пушки, отходили в глубь леса,
на  новый  рубеж,  где  были  заранее подготовлены новые засеки...  Когда не
оставалось ни  пороху,  ни  свинцу,  уходили  в  свои  селенья,  дрались  на
огородах,  на гумнах,  в домах;  изламывалась ли сабля,  или пика -  дрались
косой,  кололись вилами,  рубились топорами, до самого последнего издыхания,
не веря в  милость,  в  пощаду,  не умоляя о  них и не желая ни милости,  ни
спасенья...
     Отправив на  Нижний  Федора  Леонтьева,  боярин Долгорукий с  таким  же
сильным  отрядом  выслал  другого  воеводу,   князя   Щербатого,   навстречу
повстанцам,  которые  шли  к  Арзамасу.  Отборное,  хорошо  обученное войско
Щербатова,  встретившись с  ними,  билось с  утра  до  глубокой ночи.  Ночью
повстанцы рассеялись. Наутро Щербатов пустился преследовать их к Алатырю, но
за  его спиной тотчас крестьянская рать из ближних лесов устремилась опять к
Арзамасу.  Как змея за своим хвостом, должен был повернуть назад свое войско
Щербатов и  все-таки был бы  разбит,  если бы в  это время не подоспел ему в
поддержку воевода Федор  Леонтьев,  шедший от  Нижнего.  Леонтьев ударил под
правое крыло атаманского войска.  Сберегая свои силы,  "четыре атамана", как
звал  их  народ,  отвели свою  рать назад к  Симбирской засечной черте,  где
повстанцы держали в своих руках несколько захваченных городов.
     Главным  из  "четырех  атаманов"  был  главарь  верводелов Одоевского -
Михайла Харитонов.
     Тысячи  крестьян сошлись в  войско Харитонова.  Удачливость в  битвах с
дворянами создавала ему  славу непобедимого атамана.  К  югу от  воеводского
города Арзамаса весь народ повторял славное имя Михайлы.
     Михайла с товарищами взял Корсунь,  Атемар,  Инсарский острог, Саранск,
Пензу.  Вместе с другим разинским атаманом,  Василием Федоровым, из Пензы он
пошел в Норовчат, в Верхний и Нижний Ломов, в Керенск, Шацк, Кадом, в каждой
деревне и  в каждом селе по пути собирая в войско по человеку "с дыма",  как
указал ему Разин.  Во многих местах приставали к нему крестьянские атаманы с
ватагами:  в Конобееве -  Шилов,  в Хуковщине -  какой-то еще молодой атаман
Илюшка,  в  Юсуповой -  Васька Дьячков...  Харитонов не  раз уже сам от себя
отделял часть войска и высылал атаманов,  чтобы поднимали восстания в других
волостях,  городах и  уездах,  но  каждый раз войско его не  уменьшалось,  а
возрастало,  пополняясь сотнями и  тысячами новых людей.  Вести о  поражении
Разина не уменьшили этот приток,  наоборот -  те,  кто хотел идти к  Разину,
устремлялись теперь к Харитонову.
     - Воротится батюшка наш  Степан Тимофеич да  спросит,  как мы  без него
воевали.  А мы что скажем?  -  говорил Михайла своим "казакам",  вооруженным
косами.
     И  крестьянское воинство Харитонова,  так  же  как  все крестьяне всего
восставшего края,  твердо верило в возвращение Степана. Не раз бывало и так,
что атаманы читали в своем войске письма,  присланные с Дона, в которых было
написано, что раны великого атамана уже начинают заживляться...
     Наступила зима.
     К  Долгорукому прибывали все новые подкрепления:  из Тамбова был выслан
под Шацк с многочисленным и бывалым в битвах полком окольничий Бутурлин,  из
Москвы  пришел с  новым  войском и  многими пушками царский стольник Василий
Панин.  Из  Мурома подоспел воевода Лихарев,  который привел два  солдатских
полка и  полк иноземцев.  Что ни день,  стекалось сюда дворянское ополчение,
городовые казаки, драгуны и несколько приказов московских стрельцов.
     Со  всех  сторон  с  каждым  днем  все  теснее сжимали они  повстанцев.
Теснимые воеводами,  небольшие ватажки стали сходиться все больше и больше к
Михайле Харитонову,  полагаясь на удаль его и на славу искусного атамана. Но
Михайла видел, что время его удач подходит к концу.
     Как  половодье,  весь  край  заливала боярская рать.  Сотни стрелецких,
солдатских,  рейтарских, дворянских отрядов рыскали в уездах, тысячные полки
направлялись на повстанческие города.  Повстанцы уже потерпели поражение под
Симбирском,  под  Корсунью,  Алатырем,  Ядрином,  под Мурашкином,  Лысковом,
Арзамасом.  Во  многих  городах,  городках и  острожках,  раньше захваченных
разинцами,  то и дело появлялись опять воеводы.  Отставая от своих атаманов,
разбредались  тихомолком  к   домам   пензенские,   самарские,   саратовские
крестьяне,  считая,  что  в  их  уездах никто уже не  станет творить никаких
расправ.  Но там,  где люди сдавались на милость воевод и  бояр,  туда,  как
волки,  врывались дворяне,  чтобы  терзать  и  мучить  отставших от  мятежа,
нагоняя ужас, который бы не забылся и в потомстве...
     Особенно трудно стало тогда,  когда окончательно обнажились от  листьев
леса, выпал снег и настали зимние холода. Лес не укрывал уже больше разинцев
от глаз лазутчиков,  следы на снегу выдавали повстанцев врагам, мороз сковал
ледяные мосты,  по  которым враг  в  любом  месте  мог  перейти всякую реку.
Недостаток теплой  одежды  в  разоренных войною  краях  заставлял восставших
стремиться к  жилью,  к деревням и селам,  где дворянскому войску было легче
окружить  и   выловить  непокорных  мятежников.   Все  чаще  царское  войско
появлялось и  внезапно  нападало с  той  стороны,  откуда  повстанцы его  не
ждали...
     Объединить разрозненных атаманов,  покуда их не перебили поодиночке,  -
вот о  чем думал Михайла Харитонов.  Товарищи звали Михайлу идти к  Тамбову,
который начали осаждать большие силы повстанцев.  По  слухам,  там  было уже
тысяч тридцать войска,  в  том  числе городовые казаки,  стрельцы и  солдаты
разных слобод,  -  посланные на службу в Шацкий полк к воеводе Хитрово,  они
присоединились  к  восстанию.  С  тамбовской  осады  товарищи  Харитонова  -
Федоров, Белоус и Дьячков - думали, объединившись с донским атаманом Никитой
Чертенком {Прим.  стр.  345},  начать все сначала. Но Михайла жалел покинуть
родные заокские земли, за которые пролито столько народной крови.
     Он думал собрать атаманов,  разинские разрозненные ватажки подобрать из
уездов в  одно великое войско,  снова броситься в  схватку и  в открытом бою
сломить боярскую силу.  Надо  было показать восставшим,  что  если собраться
вместе, то от них побегут и стрельцы, и солдаты, и дворянское ополчение...
     Другие атаманы,  товарищи Харитонова,  считали,  что он  на этом только
погубит свои силы.
     - Ведь вся дворянская Русь понаехала в  наши земли,  все пушки свезли с
России в  наши края,  всех стрельцов и  солдат согнали на  нас!  -  говорили
Михайле. Но Харитонов твердо решил стоять на своем.
     Так разошлись в  разные стороны те,  кого народ привык называть славным
именем "четырех атаманов".

     ...  Долгорукий стоял уже не в Арзамасе,  а ближе к Алатырю,  в Красной
слободе,  отойдя  подальше от  беспокойных лесных  мест,  где  скрывались от
царских войск многочисленные ватаги повстанцев.
     Боярин только что  возвратился после того,  как присутствовал при казни
знаменитой крестьянской атаманихи "старицы Алены",  которую,  как  колдунью,
сожгли принародно в срубе, когда было разбито ее войско.
     Даже неумолимо жестокий и,  по старости, равнодушный ко всему на свете,
все  видевший и  проливший моря крови Долгорукий был поражен ее  мужеством и
несокрушимой волей.
     Замученная пытками,  Алена Ивановна издевалась над тем, что говорили ей
о ее колдовстве:
     - Что  я  народ  поднимала на  вас  да  дворян  побивала -  в  том  нет
колдовства. А ты вот, должно, колдовством меня одолел - знать, нечистый тебе
помогает! Не может бог помогать людоедам в их зверстве!
     У  есаула Алены  нашли "колдовской" заговор.  Готовясь писать донесение
царю,  боярин принес и его,  чтобы вложить в отписку.  Он лежал перед ним на
столе.
     "Встану благословясь,  пойду перекрестясь за  правое дело,  за  Русскую
землю,  на  извергов,  на  недругов,  кровопийцев,  на дворян-бояр,  на всех
сатанинских детей.  Выйду боем на чистое поле. Во чистом поле свищут