жду которого к  Разину Прокоп
мог  вполне положиться.  Он  опасался только того,  что  Никита не  выдержит
испытания и  сам убьет атамана,  а  надо было его захватить во  что бы то ни
стало живым...
     Но, наблюдая за Никитою, Прокоп успокоился. Он решил, что Никита сумеет
таить  вражду до  последнего,  решительного часа,  когда можно будет предать
Степана вместе с Наумовым и прочими плывшими в челне казаками.


     Волчье логово

     Крепостной городок Арзамас, когда-то построенный при древнем мордовском
селении для береженья пути из Москвы в Казань и для охраны Нижнего Новгорода
от  натиска кочевников с  юга,  давно  уже  позабыл о  ратных делах.  Рубежи
государства давным-давно отодвинулись от него,  и жители,  позабыв о военных
тревогах, спокойно селились в слободах за стенами. Арзамасские пушки ржавели
по стенам города,  никто не чинил городские башни и надолбы, рвы осыпались и
зарастали травой, и по отлогим зеленым краям их бродили козы.
     И  вот  в  мирный  город,  где  все  стрельцы  занимались больше  всего
ремеслами,  а воевода любил разводить свиней,  -  с барабанами, с ревом труб
вошли три  тысячи войска.  Кони  затопотали по  улицам,  мерным шагом прошла
пехота. Лошади, запряженные цугом, провезли невиданное множество пушек...
     За несколько дней до того шли несмелые,  тайные слухи о том,  что Разин
пришел под Симбирск.  В  городе нашлись уже и  такие,  кто грозил его именем
богачам-притеснителям,  впрочем втайне  не  веря  и  сам,  что  такое  может
стрястись. Казалось, что все, что есть шумного, беспокойного в мире, то идет
стороной, где-то мимо.
     И  вдруг ратный гул прокатился по  городу...  Все население выслали для
обновления стен и  рва,  чинили надолбы,  на  обветшалые башни с  уханьем на
веревках тянули стрельцы новые  медные и  железные пушки...  Местный воевода
Шайсупов совсем затих,  даже не появлялся в съезжей избе. На его месте сидел
теперь  окольничий князь  Петр  Семеныч Урусов.  Ему  подчинялось и  все  то
войско,  которое так  внезапно нарушило мирную  жизнь  Арзамаса и  наполнило
город шумом и небывалою теснотой...
     Воевода Петр Семеныч Урусов первым вышел из Казани на Разина и  сначала
стоял в  Алатыре.  Потом,  после того как Барятинский был разбит под стенами
Симбирска,  не  решаясь вступить один  в  битву  с  Разиным,  Урусов оставил
Алатырь и ушел со всем своим войском в Арзамас...
     Вослед за Урусовым,  спасаясь от Разина и от крестьянских восстаний,  в
Арзамас начали прибегать воеводы окрестных городов со  своими товарищами,  с
приказными людьми и  с воеводскими семьями;  так же с семьями бежали сюда из
своих  горящих  восстаниями уездов  ближние  дворяне,  купцы,  устрашившиеся
разорения от мятежников, духовенство, ратные начальные люди, стрельцы...
     Из-за внезапного переполнения города арзамасские жители скоро перестали
себя  чувствовать хозяевами своих  домов и  дворов:  в  каждом дворе ютилось
теперь по две-три семьи беглецов,  искавших убежища под защитою войска князя
Урусова...
     В  первые  дни  по  приходе Урусова в  город  местные купцы  и  богатые
посадские люди  радовались тому,  что  все-таки  самое  страшное их  минует,
потому что не станет же Разин лезть в  город,  настолько наполненный ратными
силами.  Но мало-помалу их радость сменилась опасением,  что пришельцы,  как
саранча,  истребят все запасы их пищи. Даже самые богатые горожане уже стали
жалеть, что беглецы по пути не попались разинцам...
     И  все-таки  с  каждым  днем  становилось еще  теснее,  прибывали новые
беглецы из  тех  мест,  где вспыхивали восстания или куда доходили разинские
казаки...
     Многие из жителей приходили с жалобами к Урусову, который всех принимал
по нуждам в приказной избе.  Жители жаловались князю на утеснения со стороны
приезжих, на истребление ими добра, на насильственное занятие ими домов и на
всяческие обиды от пришлых ратных людей.  Беглецы приходили тоже с  жалобами
на хозяев,  которые то не давали топить печи,  то вступали во всякие свары и
драки из-за своего имущества...
     Только что воевода отделался от  купца,  которому пьяный стрелец продал
чужую лошадь,  а теперь приходилось ее возвращать, и вот уже опять ворвалась
к нему какая-то крикливая баба.
     - Князь-воевода!  Петр Семеныч!  Да  где же  тут правда?!  Коли муж мой
пропал от  воров,  так и  доли мне нету?!  С  троими робятами отпустили меня
злодеи... Куды ж мне деваться?! Да как я в такой каморушке стану?! - истошно
вопила дородная женщина, наступая выпяченным своим животом на князя Урусова.
     - Кто ты,  матушка,  кто такова?  Толком молви,  никак ничего не пойму.
Отколь воры тебя отпустили? - спросил воевода.
     - Из Нижнего Ломова,  государь Петр Семеныч!  Воеводска я  вдова,  Петр
Семеныч,  голубчик,  заступник!  Воеводу Андрея Иваныча Пекина ты изволил ли
знать?  Вдова я  его.  Злодеи на пиках его разнесли...  -  Вдова разразилась
вдруг  пронзительным,  жалобным причитаньем:  -  Укажи  ты,  сердешный,  тем
нехристям  правду  чинить...  Воеводша  ведь  я!  На  кого  ж  я  теперь-то,
вдова-горемыка, осталась!..
     Урусов перекрестился.
     - Царство небесное, знал я Андрея... Когда же... стряслося?
     - В  четверг на  неделе,  мой  государь...  Нечистый весь город поднял:
перво  письма  все  воровские читали  между  себя,  потом  на  приказну избу
накинулись целым скопом...  Андрюша-то  на  крылечко выбежал да саблей двоих
злодеев посек,  а те-то всем городом на него... Троих дворян, да приказного,
да  Андрюшеньку,  да  стрельца Покатуя  сгубили...  -  Вдова  залилась опять
причитаньем.
     - Царство небесное!  -  повторил еще раз, перекрестившись, Урусов. - За
государя живот положил Андрей.  Честь и хвала и вечная память ему!  -  важно
сказал он. - Государь тебя не забудет. Как звать тебя, матушка?
     - Марья,  Иванова дочь,  сына боярского Селезнева.  С  троими робятами,
сударь,  я  упаслась от воров.  По дворам натаскалась -  никто не впускает с
троими, а тут...
     - Государь тебя, Марь Ивановна, не забудет и сирот не оставит в беде...
Честь и хвала твоему покойнику, - повторил воевода.
     - Вот и я так же молвила:  "Честь и хвала!  Постоял за царя!" - вдруг с
высохшими глазами яростно,  без причитаний, заговорила вдова. - А тут полный
город со  всех сторон воевод набежало:  курмышский,  ядринский,  атемарский,
терюшинский,  да бог его весть откуда еще прибрались. Города свои побросали,
за государя не встали с мечом на нечистых мятежников, - а тут им всем лучшие
домы подай?!  Я в Нижний к сестрице хотела проехать, так нету пути от воров.
И  так-то я  тут проедаюсь,  а те-то всегда сыты-пьяны,  в шишки да в карты,
прости Христос...  Винище жрут!  Домы все позаняли.  А  вечор мурашкинский с
лысковским воеводы еще прибегли от войны хорониться,  да в тот же дом, где и
я... Добришко мое покидали в чуланчик... Велел бы ты им, Петр Семеныч, князь
милый, вернуть мою горенку...
     - Князь-воевода!  -  вбежав в приказную избу, возбужденно, запыхавшись,
крикнул стрелецкий сотник.  -  От Оки идет войско!  Великая рать идет,  Петр
Семеныч!..
     Урусов вскочил.  Мигом мелькнула мысль,  что  Арзамас окружают разинцы,
что им не пробиться... Конец!
     - Сколь будет воров? - в волнении спросил он.
     - Да что ты, да что ты! Какие там воры?! Царское войско в подмогу нам с
Мурома, князь-воевода Петр Семеныч!
     - Государево?!  Во-он  что!  -  Урусов сел и  вытер ладонью покрывшийся
потом лоб.  -  Во-он что-о!  -  соображая, медленно протянул он. - Иди, иди,
матушка!  Видишь сама,  тесно. И я потеснюсь, - сказал Урусов вдове. - Вишь,
еще войско идет, а ты тут про горенку... Не на век селиться. Какую-нибудь уж
сама себе разыщи...
     - Да ведаю, сударь мой, что тесно... - начала вдова Пекина.
     Но воевода прервал ее.
     - Иди,  иди,  матушка-а!  - досадливо закричал он. - А ты тотчас беги к
протопопу, - послал он сотника, - всем причтом чтобы с крестами встречали бы
войско. Я сам на коне навстречу...

     Арзамасские колокольни звонили  торжественным звоном.  Муромские ворота
города  распахнулись навстречу подходившему конному  и  пешему  стрелецкому,
солдатскому и  рейтарскому войску.  Конные и  пешие ряды  воинов растянулись
больше  чем  на  версту.   Впереди  подходившего  войска  ехал  боярин  Юрий
Олексиевич Долгорукий.  При встрече с крестным ходом боярин,  сойдя с седла,
приложился к кресту и принял благословение священника.
     Увидев Долгорукого впереди подходившей рати,  Петр Семеныч был от  души
обрадован, что ему придется служить со своим старым другом.
     - Вот  рад-то  я  видеть тебя,  князь  Юрий!  -  воскликнул Урусов.  Он
рванулся с объятиями к Долгорукому,  но боярин,  холодно отстранившись, лишь
повитался с ним за руку и вскочил на своего гнедого жеребца.
     Думный  дворянин  Федор  Леонтьев  и  окольничий  Константин  Щербатов,
ехавшие с боярином,  тоже не проявили слишком большой горячности при встрече
с Урусовым.  Петр Семеныч был озадачен и даже смятен душою. С чего бы старый
приятель и друг Долгорукий с ним обошелся так холодно?!
     Перед  собором,  как  водится,  остановились отслужить  молебен.  Толпа
дворян и  воевод раздалась в  обе стороны,  пропуская высокого и  надменного
боярина,  сухощавого,  чернобородого,  с  сильною проседью,  ни  на  кого не
глядящего выпученными ястребиными глазами.  За  ним  шел  Урусов.  Во  время
молебна они стояли бок о бок,  но Долгорукий так усердно молился, что Урусов
ему не  решился задать никаких вопросов...  Потом,  прикладываясь ко кресту,
Долгорукий спросил протопопа,  где стать на постой...  Урусов опешил: что-то
боярин  вздумал спрашивать протопопа?!  Урусов  уже  решил  поселить воеводу
вместе с  собой.  Но вдруг протопоп предложил боярину место в своем доме,  и
Долгорукий тот час же согласился.
     - Да,  Юрий  Олексич,  покои тебе уж  готовят!  -  воскликнул обиженный
Урусов.
     - Тебе бы, князь, ведомо было, что государь от воеводства тебя отставил
и  указал тебе ехать,  не мешкав,  в  Москву,  а  город и  войско ты на меня
покинешь, - отрезал боярин. Он быстро пошел к своему коню и отъехал...
     Воеводы соседних уездов,  бежавшие от мятежников в Арзамас и жившие тут
в безделье, потянулись толпою вослед за боярином.
     Петр Семенович,  смятенный,  приехал к  себе,  в дом арзамасского купца
Раздорина. Сам купец выехал, предоставив жилище воеводе, и вот уж недели две
жил по соседству,  у своего брата.  Дом был удобный,  устроенный,  и Урусов,
выезжая навстречу войску,  указал  освободить половину для  нового  воеводы.
Теперь  слуги  таскали вещи  Урусова в  одну  половину,  очищая  вторую  для
Долгорукого...
     - Все назад, по места-ам! По местам, говорю! Эк, базар натворили какой!
- закричал, входя в дом, Урусов.
     Слуги кинулись все расставлять по старым местам.
     - После поставите. Все пошли вон! - закричал воевода. - Вон!
     Оторопелые слуги вмиг разбежались.
     - Раздеваться! - крикнул Урусов.
     С  помощью холопа,  такого  же  старика,  как  он  сам,  воевода скинул
торжественный наряд и остался одетым по-домашнему. Он походил из угла в угол
по  своим приведенным в  беспорядок покоям,  потоптался возле стола,  открыл
наугад страницу часослова,  прочел:  "...да  не  убоишься,  аще и смертию ти
претит..." Воевода усмехнулся.
     - Одеться!  - позвал он. Он вдруг решил поехать в приказную избу, чтобы
никто не подумал, что он растерялся от приезда боярина, не смеет по-прежнему
править свою службу и сразу готов покориться ему да уехать.
     С  помощью старого слуги  он  обулся,  надел кольчугу,  накинул широкую
ферязь {Прим. стр. 305}, через округлый живот опоясал сабельную перевязь. Он
снял  уж  плеть с  гвоздя,  чтобы ехать,  когда в  дверь постучал алатырский
воевода... {Прим. стр. 305}
     - Ну,  государь  Петр  Семеныч,  грозен  боярин  приехал!  -  заговорил
пришедший.  -  Там  воеводы  собрались у  протопопа да  в  складчину напасли
угощенье.  Стол  уставили -  аж  протопопица ахнула.  Дивно!  Меду,  наливок
сыскали -  хоть впору царю. Двух гусей запекли, ухи наварили... А боярин как
зыкнет, как топнет ногою, как зарычит, прости боже, зверь зверем: "Да что же
вы,  растакие-то дети,  сюды от воров убежали для пьянства?!  Всех,  кричит,
поверстаю в  солдаты,  с  пищальми пехотой пошлю  воевать!  Города,  кричит,
побросали на срам государству и всем дворянам! Как драть посулы с живого и с
мертвого, на воеводстве сидя, так - вы первые, а стоять за великого государя
и  за  державу,  за  отчую честь -  устрашились!.."  Воеводы один за другого
хоронятся от боярских глаз,  а он кричит:  "Вон! Чтобы духом вашим мне более
не смердело! Ворья, мужиков забоялись, заячье племя!.. Поместья и вотчины от
вас велит государь за срам отобрать!"
     - А что же,  и поделом!  -  в раздумье согласился Урусов.  - Ведь я тут
стою ради ратного дела и ради воров одоленья,  а вы -  будто крысы на стог в
половодье залезли. Вот и выходит, что я тут все войско держу для вашего лишь
бережения.  И впрямь,  города свои побросали.  С ворами биться за государево
дело не стали, а тут весь город объели, без дела лежа...
     - И тебя он бранил тем же словом, сударь Петр Семеныч! - лукаво добавил
алатырский воевода.  -  Кабы только нас, не так бы беда. За тебя нам обидно.
"С окольничим,  князь Петром,  говорит,  вы,  как мыши,  из городов убежали.
Государево сердце,  кричит, в кручину вогнали!" Так и срамил принародно. Что
ты молвил сейчас про нас, а он про тебя то же слово!..
     - Самого бы его под Синбирск -  каков оказался бы победоносец?! - вдруг
остынув, сказал Урусов.
     - Вот то-то ведь и  оно!  Я так и сказал ему,  сударь Петр Семеныч!  От
малолюдства ушли,  мол. Кабы доволе войска, то не ушли бы. Мол, Юрий Никитич
Барятинский под Синбирском разбит...
     - А он?
     - И слушать не хочет. Всех разогнал...
     Во время этой беседы воеводы входили один за другим к  Урусову.  У  них
был растерянный и смущенный вид. Каждый из них по-своему жаловался на грубую
выходку боярина, который отчитывал их, как приказчиков в вотчине или простых
мужиков.
     - Посмотрим,  как сам станет биться!  Два полка привел.  Пусть посылает
Леонтьева со  Щербатым.  Мы  тут  не  напрасно сидели:  для обороны устроили
город;  ему не придется теперь острожки строить, засеки ставить... Пришел на
готовое да гордится собою! - говорили воеводы.
     - Пусть боярин вокруг оглядится -  тогда и  увидит,  что был неправ.  А
покуда мы станем всяк свое дело делать.  Не то, за нашими вздорами, воры нас
всех тут,  как кур, переловят, - решительно остановил Урусов поток воркотни.
- По своим местам, воеводы!
     Подчиниться словам  Долгорукого и  уехать  сейчас в  Москву означало бы
позабыть о  возможности оправдания себя перед царем.  Урусов решил во что бы
то ни стало оставаться тут,  не отдавать Долгорукому свое войско и доказать,
что  он  тоже способен сражаться и  побеждать,  когда есть достаточно ратной
силы.  Все воеводы-беглецы были у него расписаны и ранее по полкам, но никто
не  заставлял их  нести  службу,  и  сами  они  что  ни  день  забывали  эту
обязанность.  С  приездом боярина они сами хотели взяться за  дело под рукою
нового воеводы,  отшатнувшись от Урусова.  Но боярин обидел и  оттолкнул их.
Теперь они поневоле стали союзниками Урусова в  их общем желании оправдаться
перед царем и перед всею дворянской и боярской Россией...

     Урусов и  Долгорукий встретились лишь через два  дня в  приказной избе.
Долгорукий по-прежнему сурово и  сухо сказал,  что вот уж два дня ожидает от
окольничего передачи его войска и города.
     - Ни войска,  ни города я, боярин, тебе не отдам и сам никуда не поеду,
- ответил Урусов.  -  Государь не ведал того,  что тут, за Окою, творится, а
кабы ведал,  не указал бы мне бросить все... И ты - воевода бывалый, боярин.
Тебе бы  уразуметь,  что не страха ради я  ворам Алатырь покинул.  Нежданная
сила  воров привалила.  Не  с  малыми людьми от  них  устоять в  таком худом
городишке,  вроде Алатыря.  Ратную силу хранил я, когда отошел в Арзамас. Не
то ты пришел бы - и Арзамаса не стало бы: тоже сожгли бы его, как Алатырь!
     Долгорукий и сам понимал, что неожиданный размах крестьянских восстаний
сделал  невозможной борьбу  против  разинцев  малыми  силами,  которые  были
высланы в прошлом месяце.  Еще по пути от Мурома Долгорукий встретил в лесах
немало дворян,  которые вместе с семьями бежали в Касимов, Муром и в Москву.
Беженцы в  один  голос твердили о  наступившей кончине мира и  о  пришествии
антихриста...  Опытный в войне, воевода Долгорукий и сам хорошо понимал, что
даже его  сильных полков будет мало для борьбы и  для усмирения края.  Еще с
пути,   угадав  обстановку,  он  отправил  в  Москву  гонца,  требуя  нового
подкрепления своего войска.
     Долгорукий совсем  не  имел  намерения погубить,  опорочить и  осрамить
своего старого друга Урусова.  Но  надо было всех успокоить,  добиться того,
чтобы люди поверили,  что не разинская сила,  а  только пустой,  недостойный
страх  перед  плохо  вооруженными мужицкими скопищами разогнал воевод из  их
городов, что если бы воеводы были достаточно смелы, то давно уже задавили бы
всякий  мятеж.  Потому  Долгорукий и  слушать не  хотел  оправданий Урусова,
заранее зная,  что все, что он скажет, будет вполне справедливо. Но признать
правоту Урусова -  это  значило вслух признать силу Разина.  А  этого делать
было нельзя.
     - И в других городах от тебя пошло, - сурово сказал Долгорукий Урусову,
- како ты,  государев большой воевода,  творишь,  так и  малые воеводишки по
уездам...  А  ворище  кричит:  я,  мол,  всех  воевод  государевых  побиваю!
Барятинска в  битве побил,  а  Урусов и  сам  убежал!  -  со  злостью сказал
Долгорукий.  -  Да  где  бишь еще  у  вас тут святой угодник,  страстотерпец
курмышский  воевода?   С  чернью  мятежною  заедино  вышел  воров  встречать
хлебом-солью {Прим. стр. 308}, да так и остался бы с ними, лишь немилость от
Стеньки почуял -  и  убежал...  А  куды убежал?  В  болото!  Куды же еще?  В
Арзамас!..  В  железы его заковать да послать за измену в Москву к государю!
Во Фролову башню отдать палачу! - гремел Долгорукий на всю приказную избу.
     - Послушай, боярин... - заикнулся Урусов.
     - И нечего слушать,  Петр Семеныч!  Нечего слушать,  князь!  -  оборвал
Долгорукий.  -  Велел тебе государь к Москве ехать, и мой тебе добрый совет:
не мешкав, туды поезжай...
     - Как будут воры побиты,  и пусть государь тогда меня казнит смертью за
ослушание его святой воли,  а  покуда я  не поеду.  А  курмышского воеводу я
выдам тебе,  посылай его к  палачу.  Я  сам его в  подполе в  съезжей избе в
колодах держу за его срамную измену...
     - А  как  ты  на  воров изготовился?!  -  перебил раздраженнее прежнего
Долгорукий.  -  Воеводы твои убеглые с  утра до  ночи,  у  протопопа в  дому
сойдясь,  пьют вино да в  шашки играют!  Терюшинский воевода с пьяных глаз у
лысковского воеводшу отбил!.. Арзамасских людей дотла разорили - кур, гусей,
поросят поприрезали дивно сколько!  Ропот вокруг...  По всему Заокскому краю
два  воеводы  лишь  было  добрых  -   в   Верхнем  да  в   Нижнем  Ломове...
Нижнеломовский за государеву честь свой живот положил:  в  малых людях напал
на  воров  да  их  атамана нечистого саблей срубил...  А  его  честную вдову
пьяницы беглые с троими детьми в чуланчик загнали!..
     "Поспела и тут,  окаянная баба!" - с досадой подумал о воеводской вдове
Урусов.
     - Засеки  да  острожки наставили мы  по  пути  от  Алатыря к  Арзамасу,
боярин,  - сказал он Долгорукому. - А в Арзамасе ныне дворяне сошли со всего
Заочья.  Я  их коплю,  да еще я  с  Мурома дорогу оберегаю,  по которой ты с
войском прошел... Да жду вестей, когда придет время на вора ударить. А время
сие уж не за горами!..

     С этого дня наступило в городе явное двоевластие.
     Жители Арзамаса не  знали,  кому из  воевод угождат