Волга  была  в  тумане.  Когда  рассеялся волжский туман,  город открылся на
крутом  берегу,  спокойный и  сонный под  жарким июльским солнцем.  Колокола
звонили к обедне,  мирно перекликались между собой петухи,  по стенам лениво
бродили сторожевые. Караульные торчали и на бревенчатых вышках, поставленных
по стенам для дозора.
     Кто мог думать,  что под этой мирно дремлющей волжской гладью всего три
часа назад погиб черноярский голова?!  Как было узнать, что за этой стеной в
караульной избе сотник Ковригин валяется на коленях перед Федором Сукниным!
     Ковригин признался Федору, что воевода ему не давал указа везти с собой
в Астрахань Настю и Мишку.  Он признался, что их увезти надумал сам вместе с
яицким головой,  что за  увоз их  он получил от головы подарки да еще голова
послал с ним богатый посул астраханскому воеводе,  чтобы тот не пустил Настю
с  мальчиком обратно на Яик.  А прежде чем отправить их в Астрахань,  голова
сам дознавался у  Насти плетьми,  куда делся Федор,  где он скрывается и где
спрятал богатства, привезенные из персидского похода.
     Сотник клялся, что он не знает, куда Прозоровский девал семью Федора.
     Сукнин перетряс все  в  доме  у  сотника и  нашел у  него  свой  ковер,
вывезенный из  Персии,  два  серебряных кубка,  парчовый кафтан  и  даренную
Разиным саблю.
     Сотник в мешке пошел на дно Волги...
     - Камышин взял,  Черный Яр  одолел -  и  астраханские ворота с  вереями
повыбью, а Настю с Мишкой найду! - упорно сказал Сукнин.

     Караван  астраханских  насадов  на  веслах  шел  к  Черному  Яру.   Над
опаленными зноем  волжскими берегами в  мутном  небе  парили  орлы,  карауля
сусликов и степную птицу.  Над камышами и над водой, потрескивая трепещущими
крылышками, носились тысячи голубых и зеленых стрекоз. Охотясь за ними, рыбы
стаями прыгали из  воды  и,  бултыхаясь обратно,  широко по  реке  разгоняли
круги. Стремительные чайки ныряли в воздухе, почти касаясь зобами сверкающей
ряби течения.  Из  степной травы летел над волжской гладью безумолчный треск
кузнечиков...  Июльское солнце растапливало корабельную смолу,  и  запах  ее
висел над караваном. Изредка знойный верховой ветер тяжело проносил по всему
каравану густую струю зловония.  Тогда взгляды людей обращались к  переднему
стругу, где на мачте качался обезображенный труп молодого разинца.
     За шесть дней под палящим солнцем мертвая распухшая голова почернела, и
запах тлена разливался вокруг тела несчастного юноши. На остановках каравана
вороны не  раз собирались на  берегу и  вились над стругом,  чуя поживу.  Но
стрельцы поднимали по ним пальбу из пищалей и  из мушкетов,  отгоняя гнусную
птицу. И никто из начальных людей не удерживал их от стрельбы.
     - Князь-воевода,  вели убрать мертвое тело с мачты, - обратился к князю
Семену стрелецкий сотник.  -  Смущает оно стрельцов,  нелепые речи ведут меж
себя...
     - Не люблю я над мертвыми глума,  убрал бы и сам,  да приказ воеводский
всем ведом, - возразил стольник.
     - Яков Иваныч,  не дело, однако, - сказал князь Семен Кошкину. - Протух
ведь  казак.  Пища в  глотку не  лезет от  смерди.  Скажем боярину,  что  он
оторвался с мачты.
     - Совестно,  князь, тебе потакать стрельцам. Я боярский указ не нарушу,
- твердо ответил Кошкин.
     Продвигаясь в  верховья,  Львов выслал по берегу Волги дозорный разъезд
стрельцов.  В  случае  встречи  с  Разиным дозорные должны  были  сообщить в
караван о встрече.  Пять легких лодок заплывали вперед, обгоняя насады верст
на пять.  Они осматривали заводи и  затоны,  проплывали протоками в Ахтубу и
возвращались назад к каравану.
     Мерно плескали весла,  мерно взвизгивали и рычали уключины. Час встречи
был уже недалек.
     Князь Семен не страшился этого часа. Он помнил, как Разин бежал от него
в  море.  Четыре тысячи старых стрельцов,  бывалых,  обученных ратному делу,
стоили  больше  десятка  тысяч  разинского деревенского сброда,  к  тому  же
вооруженного  чем  попало,  вплоть  до  вил,  простых  топоров  и  медвежьих
рогатин...
     Если бы  Разин вздумал принять бой со  стрельцами,  он неминуемо был бы
разбит.  Князь Семен знал,  однако,  что атаман довольно умен и  хитер.  Он,
конечно,  не примет боя и бросится уходить в верховья. Если бы с той стороны
в это время поспел голова Лопатин, они забили бы воровских казаков обратно в
донские земли.
     Князь Семен опасался только того,  что  Лопатин засядет в  Царицыне или
Саратове и пропустит разинскую ватагу спасаться в верховья, где Разин найдет
пополнение из мужиков.
     "Поместья да  вотчины -  вот где их сила.  Сами бояре жесточью яму себе
копают,  злобят народ.  Оттого и  бегут мужики и  мутятся,  хватают кто  что
попало:   косу  так  косу,  топор  так  топор!..  Взять  хоть  боярина-князь
Прозоровского -  зол без нужды.  Плети да батоги,  кнут да дыба, да плаха...
Сам  возмущает народ...  Астраханцы посадские,  рыбаки  убежали  бы  сами  к
Степану от  воеводской неправды...  Какого добра  им  ждать  в  городе?!"  -
раздумывал князь Семен.
     Он  предлагал воеводе  не  половинить стрелецких сил,  не  идти  против
Разина боем,  а  сесть в  осаду.  Наждать его  на  себя и  сидеть в  стенах.
Астрахань - город силен, все равно им не взять: так и будут стоять осадой до
самой зимы,  пока голод да холод погонят их на Дон. Хлеба в степи не добыть,
и  людей не  богато...  А  если в  верховья прорвутся,  там людно и  хлебно.
Великий мятеж разожгут.
     Боярин Иван Семенович не захотел и слушать.  Мысль о сидении в осаде от
казаков его возмущала...
     Вся  надежда князя  Семена  была  теперь на  то,  что  Лопатин ударит с
верховьев и Разин, спасаясь от них двоих, возвратится на Дон.
     Караван подходил уже к Черному Яру.
     Город,  казалось,  от зноя сонный, стоял на высоком, крутом берегу. Под
горой на волне маячило с десяток рыбацких мирных челнов.  Несколько женщин с
плотов полоскали в  Волге белье.  Уставившись на передний струг,  где висело
мертвое тело, женщины бросили свое дело и стали креститься. Рыбаки, подобрав
свои сети, пустились, налегая, торопливо грести к городскому берегу.
     - Эй, стой на челнах! Рыбаки, слышишь, стой! - крикнул сотник переднего
струга.
     Рыбаки продолжали молча грести к  берегу,  только взмахи их весел стали
быстрее и чаще.
     - Рыбаки, худо будет! - выкрикнул сотник с угрозой.
     И вдруг из-за поворота Волги на парусах с верховьев показался навстречу
другой караван стругов... Он приближался без весел, словно летел на крыльях,
как лебединая стая.
     Князь Семен в первый миг подумал,  что видит струги головы Лопатина. Он
ждал,  что тот человек на носу переднего струга махнет ему шапкой. Но вместо
того вожак каравана поднес ко рту руки и  оглушающе свистнул,  как сказочный
Змей Горыныч.
     Свист пролетел над гладью и замер вдали, откликнувшись трелью в степях.
     - Са-ары-ынь на ки-ичку-у-у!  -  вслед за тем грянуло,  как из трубы, с
верхового каравана.
     - Са-арынь!..  Са-а-ары-ынь на ки-и-ичку-у... и-ич-ку-у-у! - отдавалось
повсюду многими тысячами голосов, и в степях отозвались гулкие отзвуки...
     Этот крик загремел с самой Волги,  с крутых берегов,  из степей, сзади,
спереди...
     На черноярских стенах высоко над Волгой затолпился народ,  распахнулись
ворота города,  стремительно покатилась под яр готовая к бою тысячная ватага
разинских казаков.  Волжские  прибрежные камыши  закачались и,  расступаясь,
словно  выталкивали челны.  Вся  Волга  вокруг  зашипела ладьями с  полчищем
ратных людей.  Толпы  конных и  пеших воинов по  берегам повсюду росли,  как
травы...
     Князь  Семен растерянно оглянулся.  Надо  было  приказывать,  крикнуть:
"Вздымай фальконеты!  Ядра в  жерла!"  Но  язык пересох от волненья,  сердце
подпрыгнуло к самому горлу,  и захватило дыхание.  Он повернулся к Кошкину и
увидел, как голова движением руки подал знак сопелям и барабанам.
     - Эй,  стрельцы астраханцы!  -  крикнул со встречных стругов все тот же
могучий громовой голос. - Стрельцы астраханцы!..
     Остальные слова его  заглушили гром  барабанов и  рев  сопелей и  труб,
раздавшиеся на воеводском насаде.
     Разин стоял на  носу своего переднего струга.  Ничего не  страшась,  он
протянул вперед руку.  Слов его не  было слышно,  но все астраханцы и  князь
Семен вместе со всеми знали, что он говорит...
     Ударить из пушек... Сейчас...
     - Пушкари! - крикнул стольник.
     - Здравствуй,  наш  батька  Степан  Тимофе-е-ич!..  -  взревели  тысячи
голосов на астраханских стругах.
     - Слава батьке великому атаману!
     Несколько стрельцов кинулись на сопельщиков, барабанщиков и трубачей.
     - Уймитесь, проклятые! Дайте-ка слушать, что батька кричит!
     - Измена! - выкрикнул Кошкин с другой стороны.
     Князь  Семен  оглянулся.  Выстрелив,  падал в  воду  стрелецкий сотник.
Молодой казак уже на палубе рубился с Яном Ружинским на саблях.  Еще казаки,
цепляясь крюками,  карабкались из  челна на  струг.  По Волге летели челны и
челны к  воеводскому стругу.  В них -  люди с пищалями,  копьями,  топорами.
Князь Семен выхватил свой пистоль, нацелился в голову казаку. Казак рубанул,
и полковник Ружинский,  выронив саблю,  рухнул на палубу. В тот же миг князь
Семен пристрелил казака,  и  тот  полетел за  борт в  воду.  Стольник бросил
пистоль и  схватил второй.  Вторая  пуля  уложила еще  казака.  Князь  Семен
выдернул саблю из  ножен,  стал спиной к  мачте,  чтобы обороняться до самой
смерти,  но в  тот же миг что-то свистнуло над его головой и непонятная сила
рванула его с палубы в Волгу. Он захлебнулся...
     - Бик зур балык!  Большой рыба!  -  сказал татарин-разинец,  на веревке
вытащив стольника в челн из воды...
     Только тут  князь  Семен  понял,  что  он  был  стащен в  воду  простым
татарским арканом. Он кашлял, плевался. Изо рта и из носа его лилась вода.
     - Айда, тебя батька зовет, бояр!
     Как во сне,  глядел князь Семен на свой караван. На стругах еще гремели
отдельные выстрелы,  но уже травили якоря.  С насадов еще тут и там падали в
воду тела начальных людей,  но  над  караваном уже,  как  стаи чаек в  небе,
летели сотни подброшенных в знак приветствия шапок...
     - Уловили птаху,  батьке потеха будет!  -  выкрикнул кто-то,  заметив в
челне знатного пленника.
     Князя  Семена  подхватили,  подкинули вверх,  кто-то  его  поймал,  как
бревно, перевернули, поставили на ноги.
     Связанный князь стоял уже на палубе атаманского струга. С волос, бороды
и одежды его стекала вода. Разин глядел на него с насмешкой.
     - Жара,  князь Семен.  А ныне я не купался.  Тепла ли вода?  -  спросил
Разин.
     - Не балуй,  Степан Тимофеич,  -  угрюмо ответил князь. - Ты мне в руки
попал бы -  я бы над тобой не глумился. Воля твоя - хошь руби, хошь вешай, а
глум дуракам оставь!
     Окружавшие их казаки подтолкнули друг друга локтями,  ожидая, что Разин
не спустит дерзости и срубит к чертям воеводскую голову.
     Но Степан засмеялся.
     - А ты прав,  воевода.  Невместно мне ваньку валять! - Он нахмурился. -
Казаков моих пострелял? - спросил он.
     - На что же в бою пистоли?  -  сказал князь Семен, взглянув ему прямо в
глаза.
     - И то,  на войне не убойство -  рать, - вдруг успокоившись, согласился
Степан.  -  Развязывай,  казаки,  воеводу.  Гостем будешь,  князь.  Ты  меня
принимал по-добру,  ныне мой черед чарку ставить. Я на берег съеду, а ты тут
покуда гость на стругу. Не бойся, никто не обидит... Да платье свое просуши.
Казак тебе даст на смену, а то ты - что мокрый петух, не к лицу воеводе...
     Степан  ловко  спрыгнул  в   поданный  челн  и   поплыл  к  стрелецкому
каравану...

     У  Черного Яра по  высокому берегу пылали костры.  Вокруг костров пили,
ели.  Вздымались и стукались кружки с вином.  Стрельцы братались с разинским
войском, многие находили своих прошлогодних знакомцев.
     С  мачты  княжеского струга  сняли  мертвое тело  разинского сынка.  Из
протопоповского сада в Черном Яру оборвали цветы,  притащили на гроб казаку.
Понесли отпевать в  городскую церковь.  Протопопу велели служить заупокойную
службу о "безвинно замученном воине Тимофее"...
     Атаман подошел к мертвецу, скинул шапку.
     - Что обещал,  то сполнил, Тимоша, - привел мне стрельцов астраханских!
- сказал он с печальной усмешкой. - Ведь эк окалечили, черти, мальчонку!.. -
добавил Степан,  горестно глядя на  обезображенное тело  любимца,  словно по
ранам  и  ссадинам читая  страшную повесть его  мук.  И  вдруг  заключил:  -
Смердит. Закопайте скорее. - Он махнул рукою и пошел прочь.
     В соборной церкви Черного Яра заупокойным звоном звонили колокола...
     Астраханским стрельцам объявили казацкую волю. Велели сойтись на круг -
выбирать атаманов.
     Проходя по берегу мимо разинского струга,  они заметили Львова. Кричали
ему в насмешку:
     - Эй, князь! Иди с нами на круг, оберем в есаулы!
     Львов  сидел  погруженный в  тяжелую  думу.  Его  угнетал позор  плена.
Угнетало до  отчаянья,  что,  опытный воин,  он позволил себя окружить,  как
волк,  попавший в  облаву...  Гул,  говор и песни многотысячного полчища шли
мимо него...
     Солнце спустилось уже за  город и  залило небо багрянцем,  когда атаман
возвратился с  берега  на  свой  струг.  Он  был  возбужден  удачей.  Всегда
блестящие глаза его  сверкали огнями больше обычного,  движения были  не  по
возрасту легки и быстры. Он вскочил из челна на палубу струга.
     - Ну,   здравствуй,  князь!  Не  обессудь,  хлопот  полон  рот!  Велико
хозяйство ты  мне  привел по  старой-то  дружбе!  Ведь  четыре тысячи войска
принять не шутка!  Да пищали,  струги,  да пушки - добра-то гора! Оттого я и
припоздал... Иди-ка в шатер, комары не так будут мучить.
     Молодой казачок-кашевар прилепил в  шатре  свечи к  большому ларю  и  к
бочонку  с  вином,  поставил два  кубка,  на  пестром  персидском подносе  -
закуску.
     - Садись, князь Семен.
     Разин бросил Львову повыше подушку и сам опустился возле него на ковер,
сложив по-татарски ноги. Он налил себе и князю по кубку вина.
     - Гляди веселей,  князь Семен Иваныч! - подбодрил он пленника. - Что ты
смотришь сычом и радость казачью мутишь!
     Львов угрюмо смолчал.
     - Пьем,  что ли!  -  Степан поднял кубок. - Каждый сам про себя выпьем,
князь!  Не станешь ты пить за мою удачу на счастье,  и  я тебя не неволю.  -
Атаман засмеялся.  -  А ты пей -  не пей,  удачлив я в ратных делах!  Должно
быть,  в сорочке родился...  Неделя минует -  и Астрахань будет моя!.. Сколь
там осталось еще-то стрельцов?
     Львов покачал головой.
     - Чего  тебе  надо,  Степан?  Ведь  русскую кровь ты  льешь понапрасну!
Смирись! Куда прешь, как медведь, на рожон?! - воскликнул князь.
     Разин громко, отрывисто захохотал.
     - Медведей страшишься?!  Не  я  пру,  князь  Семен.  Народ  прет,  а  я
подпираю.  Не будь я атаманом - другого найдут. Довели вы, бояре, всю Русь -
ажно плакать не может.  Все слезы повысыхали,  как летом трава в степи...  А
ты,  князь, видал, как степи сухие горят? Искру брось - и пойдет полыхать...
Так-то нынче народ загорелся.
     - А ты будь умнее, Степан; ты сам их уйми, - сказал Львов. - Народ ведь
как стадо.  Себе не  к  добру он  мятется,  себя не  жалеет.  Хоть ты бы его
пожалел! Ведь силу нашлют на вас...
     Степан от души засмеялся.
     - И  ты шел-то силой.  Силу вел на меня.  А что вышло?  Где битва?  Где
кровь?  Вот то-то!  Где люди,  князь,  там и сила моя! - с торжеством сказал
Разин.  - Ведь нет на Руси людей, кому жить хорошо. Вам, боярам, житье - так
вы ко мне не придете!..
     - А ты мыслишь, народу добра промышляешь? - спросил князь Семен.
     - Добра! - вызывающе бросил Разин.
     - Гордыня в  тебе  играет,  Степан,  -  возразил воеводский товарищ.  -
Прошлый год говорил, что Корнилу ты хочешь свернуть...
     - И свернул! - подтвердил Степан.
     - И Войско Донское подмять под себя?
     - Что ж, подмял! - согласился Разин.
     - И сел бы себе на Дону,  да и правил казацким войском! Чего ты державу
мутишь?! Век ратный у нас. Нам тесно без моря. Со шведом войны не минуешь. С
турками,  крымцами биться не миновать.  А  придет война,  ты себя показал бы
большим атаманом...  Султана по бьешь - и бояре поклонятся низким поклоном и
сам  государь  всему  Войску  Донскому волю  дарует!  -  убеждал  воеводский
товарищ.
     - Какую там волю,  князь!  - оборвал его Разин. - Ты словно дите! Бояре
глядят,  как бы  нам воевод посадить,  а  ты  -  волю!  Поклоны боярские мне
насулил...  И чего тебе сладко, что царь меня жаловать станет? Ты - князь, я
- казак.
     - Я прежде тебе говорил,  Степан Тимофеич:  ратный талант твой мне люб.
За  то тебе государь и  прощеную грамоту дал.  А  кто же тебе нынче поверит,
коль ты своеволишь опять?  Ты рад.  Кричишь:  "Удача, удача!" Стрельцы, мол,
сошли к тебе.  Напрасная радость,  казак!  Ведь они - мертвецы! Им всем ведь
петля да плаха...  Побьют,  показнят,  кого и за ребра на крюк, кого на огне
запытают...
     - Боярская речь!  -  перебил Степан.  -  Стращаешь ты нас,  а  народ не
страшится.  Что  я,  медом обмазан?  Чего ко  мне  лезет народ?  Ты  смертью
стращаешь?  Так,  стало быть, смерть слаще эдакой жизни, Семен... Ты мыслишь
меня сговорить, а потом к государю с поклоном: мол, я настращал, уломал...
     Семен вспыхнул:
     - Да что ты, Степан! Я от сердца!..
     - Ты,  может,  от сердца,  Семен,  да сердце твое не лежит к народу,  и
думка твоя не про нас.  Не нас - ты бояр жалеешь: а вдруг и вправду всю Русь
подыму?..  И вправду,  Семен,  подыму!  Весь род боярский к черту под корень
порубим!..   Страшишься?!  -  спросил  Степан,  испытующе  заглянув  в  лицо
пленнику.
     Воевода пожал плечами.
     - Лес  рубят  -  щепки  летят.  Я  щепка,  Степан  Тимофеич.  Чего  мне
страшиться?  Не бояр я  жалею.  Ты слеп,  а народ за собою ведешь.  Ведь что
будет?  Церковь Христова встанет против тебя.  Государь соберет полки. Бояре
озлобятся.  А  бояре сильны,  Степан.  Они  ведь веками правят.  Знают,  как
править.  А  ты одно ведаешь -  как разорять.  Разорять не хитро.  Кто новое
строит - в том сила!..
     - Да что ты стоишь за бояр?  -  насмешливо спросил Разин.  - Бояре тебя
самого за  измену сожрут с  потрохами,  за то,  что ты мне стрельцов без боя
привел...
     - Что брешешь?! - вспыхнул Семен.
     - А я не брешу,  князь Семен Иваныч,  - с насмешкой ответил Степан. - Я
мыслю,  тебе самому сготованы и  топор и  петля,  крючья под ребра и дыба...
чего бишь еще-то сулил?.. Выпьем лучше. Казнят нас с тобой, так уж вместе!
     Разин  налил вина.  Князь Семен оттолкнул свой  кубок и  пролил его  на
ковер.
     - Слышь,  Степан.  Ты головы сек дворянам.  Секи и мою,  а глумиться не
стать!
     - Что за глум, князь! Имали в степях казаки гонца астраханского. Скакал
на  Москву от  князя Ивана с  тайною грамотой.  Писал воевода извет на тебя.
Возьми почитай.
     Степан протянул Львову грамоту.
     - Мне ни к чему! - гордо ответил стольник.
     - Грамота про твою измену, Семен Иваныч!
     - Нету за мной измены, Степан! - угрюмо ответил Львов.
     - А  воевода Иван Семеныч мыслит не  так,  -  задорно сказал Степан.  -
Пишет:  "Он  вора  Стеньку  с  его  казаками  на  море  не  побил,  отпустил
своеволить,  а было воров одолети легко. И то он творил для своей бездельной
корысти. Велики дары от воров имал..."
     - Я  для корысти?!  -  в  возмущенье воскликнул Львов.  Он  хотел взять
столбец из рук Разина, но атаман не дал.
     - Ты далее слушай,  князь: "Равнял он вора с большими воеводами, хвалил
его за отвагу и ратную удаль, за то, что он кизилбашцев побил, в дому он его
принимал почетно и с ним пировал..."
     - Что было, то было, - сказал стольник.
     - Одно к  одному,  князь Семен.  За  то ты "имал от воров велики дары и
узорочья много..."
     - Когда же то было, Степан?! - негодуя, воскликнул Львов.
     Атаман усмех