акой-то досадой спросил он.
     - Не то ты надумал,  Степан,  -  сказал Ус.  - Не державу казацкую надо
народу.
     - А что?
     - А  всю  Русь воевать у  бояр!  -  прямо сказал Василий и  поглядел на
Разина.
     - Всю Русь?!  - повторил Степан. - Эко слово великое молвил, Василий!..
Куды занесет!  Ру-у-усь!  -  будто прислушиваясь к  самому звуку,  задумчиво
повторил Разин.
     - Бояр побивать на  Руси,  Степан,  чтоб нигде не осталось им места,  а
жизнь по-казачьему ладить,  как у Черкасов:  те пахотны казаки -  казаки, те
торговые казаки -  и  они казаки,  тот бочар,  тот кузнец -  и  те казаки...
Живут, сами себе обирают старшину, а время пришло воевать - за сабли берутся
да в Запорожье!..
     Но  Разин  почти не  слушал Василия.  Величие замысла поразило его.  Он
мыслил сложить воедино казачьи земли,  собрать их под одного атамана, а этот
покрытый бессчетными язвами богатырь вон что надумал!..
     - Русь воевать!  Ведь эко  великое слово-то  молвил!  Другого такого-то
слова на  свете не  сыщешь!..  -  задумчиво глядя в  угли  костра,  повторил
Степан.  -  Мечтанье! - вдруг оборвал он, словно опомнившись. - Илья Муромец
сиднем сидел и не чаял,  что станет богатырем святорусским,  а сила пришла -
куды деться от  силы?  -  и  встал!..  А  ты,  Василий,  навыворот:  был-был
богатырь, да сила тебе изменила. Другой бы на печку влез, лапти плесть, а ты
силу свою позабыть не хочешь.  Замах у тебя богатырский, точно, я не в обиду
тебе.  А сам ты - ну будто дите... Понизовые земли казачьи собрать воедино -
то славно. А набрать мужиков да с боярами меряться силой - ку-уда-а! У них и
стрельцы, и дворяне оружны, и немцы... А много ль у нас?..
     Ус наблюдал за волнением Степана.
     - А сколь ныне людей у тебя в ватаге? - спросил он.
     - Ныне у нас не ватага, а войско. Тысяч пять.
     - И все справно?
     - Все  справно:  пушки,  пищали,  мушкеты,  пороху вволю,  ратному делу
обучены ВСЕ.  Запорожское войско четыреста сабель прислало. Алеша Протакин с
тысячью конных пришел... Да ты не о том помысли, Василий, - а сколь у бояр?
     - Выходит:  твоих тысяч пять да моих тысяч сорок,  а встанем войной - и
все сто набегут. Так-то и дрогнут бояре, - уверенно сказал Ус.
     Разин вспыхнул.
     - Побойся ты бога, Василий! Отколь у тебя сорок тысяч?! Пятьсот человек
бы ладно! - воскликнул он, возмущенный наглою ложью Уса.
     - Чудак ты,  Степан!  По домам мужики.  Как хозяйство-то кинуть?  Весна
ведь - и пашут! А надо станет, не сорок - и сто сорок тысяч встанут!
     - Без  хлеба мужик -  не  воин,  честной атаман!  Отсеются -  встанут с
ружьем! - выкрикнули из толпы мужиков, слушавших всю их беседу.
     - Вот ты и помысли,  Степан,  сколько нас нынче,  - продолжал между тем
Василий.  -  Нас -  весь народ! Нас - русская сила! Вот сколько нас! Помысли
сам,  кого больше -  дворян али черни людской?  Ты крикни народу,  что ружья
даешь на бояр, - а там и считать принимайся!..
     - Ишь ты! - поддразнил Степан.
     Его увлекла дерзкая мысль Василия.  У  него закружилась голова,  но  он
боялся сразу поверить в эту мысль и сам себя охлаждал насмешкой...
     - Кипит вся земля,  Степан Тимофеич, - продолжал Ус. - Атаманов повсюду
немало -  и  ты атаман,  и  я  атаман.  А кого народ изо всех из нас большим
поставит?
     - Может, тебя! - ревниво сказал Разин.
     В  этот миг он подумал,  что Ус в  самом деле больше,  чем он,  достоин
того, чтобы стать впереди.
     - Может,  меня,  -  спокойно ответил Ус.  - А может, тебя, Степан... Ты
моложе.  Тебе, поглядеть, сорока еще нет, и здоров и славен. Ты сам к народу
иди. Не к одним казакам да стрельцам, а к народу! Всему народу стань головой
и вожом.  А вожом стать -  не легкое дело,  не то что разбойничьим атаманом.
Надо, чтобы народ тебе сам поверил, чтоб люди дома покидали, жен и детей, да
к тебе под великую руку шли...
     - Под великую?  -  вдруг со  смущенной усмешкой недоверчиво переспросил
Разин.
     - Стыдишься сам величаться?  - понял его Василий. - А ты не стыдись, не
девица!  Слыхал я,  как в  Астрахани стречали тебя.  Не  золотом ты  покупал
астраханский народ.  К  Приказной палате сколь люда  тебя  провожало?  Сколь
здравиц кричали тебе?!  Вот где твое величанье. Народ-то ведь слыхом слыхал,
что  ты  воин  победный,  ты  кизилбашцев на  суше и  на  море бил,  бояр не
страшился,  дворян казнил, ан тебе государь даровал прощенье. Так, стало, ты
сила!..  Народ силу любит.  А коли такая-то сила сама за народ - тогда что?!
Народ за тобой куды хочешь пойдет...
     - Народ,  Василий,  дурак!  Народ золотны уборы любит, шелк да парчу...
Уборам и  честь!..  Я  в Астрахань шел -  паруса парчовы да шелковы в забаву
народу ставил, дорогу мне бархатом да сукном устилали. Народу то любо!..
     - Сам ты,  гляжу, дурак! - оборвал Василий. - И воеводы ходят в золотых
уборах,  а  где  им  такая честь?  Если ты  покуда еще не  велик,  то  народ
величаньем своим тебе путь указует к  величью...  Путь указует!  Велит народ
тебе стать воеводой народным.  Кричит:  "Пособляй на бояр! Подымай нас, веди
на неправду!" А ты - в кусты?
     - Сроду не хоронился! - вспыхнул Степан.
     - Не к лицу бы тебе!  -  согласился Василий.  -  Стало,  надо вставать.
Видишь,  время приспело.  А  слава другая пойдет об  тебе  -  ты  боярам еще
грозней учинишься...  Города и  деревни сами к  тебе потекут...  Так  что ж,
стало, вместе? Мужиков-то не кинешь в беде?
     Василий испытующе взглянул на Степана.
     - За себя самого и за всех казаков обещаюсь не кинуть, - твердо ответил
Разин, поднимаясь от потухшего костра.
     - Погоди,  Степан Тимофеич,  еще я хотел тебя упредить, - остановил его
Ус.  -  Слыхал я,  что ты к боярам в Москву посылал на поклон.  К шарпальным
делам бояре привычны -  тебя и простили. А мы на самих ведь бояр встаем, нам
не кланяться им - и прощенья нам не будет.
     - До  смерти,  Василий,  прощения не  стану молить.  До последнего буду
биться! - твердо сказал Разин, словно давая клятву.


     Опять беспокойные вести

     Астраханский воевода  Иван  Семенович  Прозоровский накинул  персидский
халат на  плечи и,  ленясь обуваться,  босиком зашлепал по дощатому полу,  с
сонным любопытством поглядывая на  оттопыренные и  почему-то  лихо задранные
вверх большие пальцы собственных несколько косолапых ног.
     Еще  не  ударили к  ранней  обедне,  а  солнце  уже  играло  в  изломах
веницейских цветных стекол в  окнах воеводского дома,  составлявших гордость
воеводы. Уютные оттенки нежных сумерек царили в белых сенях.
     Две девушки с каким-то ведерком, затаив дыхание, беззвучно выскочили из
сеней во двор.  Иван Семенович покосился на них с ленивым недовольством,  но
не окликнул. Он спустился с крыльца во двор. Песок под ногами был слегка уже
подогрет утренним солнцем. Воевода сощурился и, пальцами ног загребая песок,
пошел в сад.  Проходя мимо высокой конюшни,  он услыхал уговаривающий низкий
голос конюха:  "Стой, тпру, стой!" Боярин привстал на цыпочки и через окошко
конюшни увидел,  как конюх вплетает цветную тесьму в  гриву его коня,  чтобы
волос лежал волнистей и красивее.
     "Песий сын, поутру заплетает! Отдеру! Сказано, с вечеру плесть!.. Сколь
раз говоришь - толку чуть!" - подумал боярин.
     Он беззвучно пошел в сад.
     Садовник вышел ему навстречу с полным ситом тепличной клубники - первой
ягоды.
     - С  добрым  утром,   боярин-батюшка!  Накось  отведай,  -  сказал  он,
протягивая сито.
     Боярин захватил горсть из сита,  высыпал в рот, смакуя сок, переминался
с  ноги на ногу,  щурясь от солнца,  давил языком ягоду,  проглотил и  ловко
стрельнул изо рта в кусты залпом зеленых корешков.
     - Зелена! - заключил он.
     - Укажи  не  спешить.  Обождать  бы  денек,  то  поспели  бы  лучше,  -
поклонился садовник.
     - Завтре оставь, не сбирай.
     - Черешни цветут,  боярин.  Добры будут черешни.  И  пчелки на солнышке
вьются...
     - Ладно.  Смороду смотри береги от червя.  Пойдем винограды глядеть. Да
поставь ты сито, кому оно! Слей водицы помыться.
     Садовник поставил сито в  траву,  ковшом из бочки черпнул воды,  только
что привезенной с Волги.  Боярин подставил пригоршни;  умываясь, пофыркивал,
трепля мокрую черную бороду.
     - Рушничок? - готовно спросил садовник.
     - Так лучше, пускай просвежит...
     Подставляя легкому ветерку мокрое лицо,  боярин пошел по саду вперед. С
бороды на халат вишневого цвета стекала вода.
     Они  пришли  на  лужайку,  уставленную жердями,  вокруг  которых вились
цепкие виноградные стебли. Свежие листики, не крупнее листьев смородины, уже
покрывали упругие  завитки  стволов  и  зеленых стеблей.  Боярин  присел  на
корточки возле  них,  ревниво щупая пальцами в  дорогих перстнях влажность и
рыхлость почвы.
     - Птичья помета в полив добавил? - строго спросил он садовника, сдвинув
густые серебристые брови.
     - Во всем - как учили, боярин...
     - Добро взрастим,  то осенью самому государю,  буди он здрав,  пошлем в
дар...
     - На  Москву?!  Не  сопрел бы в  пути!  -  заметил садовник,  словно бы
виноград уже зрел на стеблях.
     - Кизилбашцы из-за  моря  возят -  не  преет!  Чего ему  преть!  Учат в
стружке держать...
     - Мыслю,  боярин-свет,  собирать его  надо  не  дюже  спелым в  дальний
путь-то...
     - Увидим.  Купец обещал,  армянин,  что  досмотрит.  Как  будет спелее,
совета даст... Смотри, от червя, ото ржавчины береги...
     - Раз по десять на день гляжу,  князь-боярин.  Куды ни пойду, все опять
ворочаюсь сюды.
     - Ну, гляди!
     Боярин крякнул,  вставая, схватился за поясницу. Садовник его подхватил
под руку.
     - С трудов,  сударь, спинка неможет. В баньке с медом парь, пользует...
Пчелы медок-то несут!
     Пошли к ульям.  Тут шла работа:  летали к колодам тысячи пчел,  гудели,
как ратные трубы.
     - Несу-ут! - с удовольствием произнес боярин.
     - И  воску  богу,  и  сладости людям -  всего напасают!..  -  подхватил
садовник.
     Со  двора доносились ржание лошади,  крик  павлинов,  кудахтанье кур  и
мычанье коров. Боярин радостно слушал разноголосое пробуждение своего двора.
     Он  прошел  мимо  яблонь,  любовно потрогал веточки пятилетки,  впервые
давшей  десятка два  нежных цветков,  осмотрел парники с  рассадой арбузов и
дынь.
     Ударил колокол в церкви. Воевода и садовник истово закрестились.
     - Пора за труды! - со вздохом сказал боярин.
     Он пошел из сада. Садовник его провожал...
     - Киш,  проклятые! Киш, ненасытные глотки! Киш, черти хвостатые, прости
господи,  киш!  -  вдруг закричал садовник,  со  всех ног  кинувшись к  ситу
клубники,  оставленной на  траве,  которую с  жадностью дружно  расклевывали
нарядные воеводские павлины...
     Нехотя,  важно  павлины  покинули  опустошенное  сито.  Садовник  понял
причину несчастья,  направляясь к отворенной калитке:  боярин,  войдя в сад,
оставил  калитку  чуть  приоткрытой.  Жалкая  горстка ягод  краснела в  сите
печальным остатком птичьего пиршества...
     - Глядел бы,  пес!  -  сдержанно рыкнул воевода, ткнув кулаком под глаз
растерянного садовника.  И, не глядя больше на остатки утраченного лакомства
и на побитого слугу, боярин в досаде и гневе вышел во двор.
     Он  поднялся в  моленную комнату,  притворил за собою дверь.  Церковный
звон еще плыл над городом, и воевода утешил себя, что не запоздал приступить
к молитве.
     Перед широким киотом горела большая лампада.  На аналое, стоявшем возле
стены,  лежало несколько свечек.  Воевода зажег свечу,  опустился на  колени
перед распятием,  перекрестился,  с таким же кряканьем,  как в саду, встал с
колен,  придерживая правой рукой поясницу,  и,  приложась к подножию креста,
прилепил свечу Иисусу.  Так же,  одну за  другой,  с  земными поклонами,  он
поставил свечи Иоанну Крестителю,  богородице и  еще  двум-трем самым чтимым
святым.
     В комнатах раздавались приглушенные голоса, чуть слышное шарканье ног.
     "Не дадут помолиться спокойно!" - подумал Иван Семенович про себя.
     - Отче наш, иже еси на небесех! - начал молиться боярин.
     Он услыхал стук в ворота,  какую-то беготню, торопливый шепот за дверью
моленной.
     "Чего-то стряслось там!" - с досадой подумал боярин.
     - ...остави нам долги наши, яко же и мы... - шептал он.
     "Никак,  Мишка чего-то с утра.  Чай, после объезда градских стен... Нет
покою в Азии окаянной!" - думалось воеводе.
     - ...не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого...
     Молитву Иисусу,  богородице и своему "ангелу" -  Предтече воевода читал
неизменно,  что бы там ни было. И на этот раз он не оставил обычая. Хотя его
мучили догадки,  зачем пожаловал брат в столь раннее утро,  но он дочитал до
конца все молитвы, раньше чем выйти...
     - Здравствуй,  боярин!  -  почтительно поклонился князь Михайла, родной
брат воеводы.
     - Здравствуй,  стольник!  С  чем  тебя бог?  -  подставляя для  поцелуя
мохнатую щеку, спросил воевода.
     - Дело тайно, - кратко сказал Михайла, выражая всем видом тревогу.
     - Идем.
     Они затворились в спальне.
     - Царицынский воевода с вестями прислал гонца: Стенька-вор с Дона вышел
на Волгу! - выпалил князь Михайла.
     Воевода зашикал на брата.
     - Да что ты,  Иван,  я тихо!  -  шепотом оправдывался Михайла.  - Пишет
Тургенев {Прим. стр. 50}, что тысячах в четырех казаков лезет вор...
     - Лопатин поспел бы! - задумавшись, прошептал воевода.
     В  течение всей  зимы  из  Казани,  Царицына и  Астрахани,  несмотря на
разинские дозоры,  подсылались на  Дон  лазутчики.  Старшинские казаки  тоже
пробирались в эту зиму в Царицын, каждый раз извещая о выходках Разина.
     Царь  указал к  весне  приготовить струги,  чтобы  быть  готовыми сразу
напасть на казаков, как только они посмеют вылезти с Дона.
     Несколько дней назад пришла тревожная весть о том,  что Степан захватил
Черкасск.
     Семен Иванович Львов сказал с торжеством воеводе:
     - Затем  он  и  силы  копил.  Чести  донской  захотел -  сесть  большим
атаманом.  Теперь  тихо  будет,  уймется!  Незачем  больше  ему  выходить из
казачьих земель. Войсковой атаман зипуны добывать разбоем не лазит, там иные
найдутся дела.
     - Сам будет в Черкасске сидеть,  а других посылать в разбой!  -  сказал
Прозоровский.
     - Что ты, боярин! Он ныне захочет Москве доказать, что не вор, а добрый
казак,  что  при  нем на  Дону вся смута утихла.  А  что нам Корнилы Ходнева
жалеть!
     - Одна сатана! - облегченно согласился боярин.
     Струги у  Болдина устья,  однако,  продолжали готовить.  Это  делали не
спеша,  как доделывают начатую работу,  утратившую прежнее значение,  но,  в
общем, не лишнюю в хозяйстве.
     И вдруг эта весть!..
     Михайла  Прозоровский заметил  смятение  в  глазах  брата.  Еще  бы  не
растревожиться эдакой вестью! Ведь что натворит, сатана!
     В прошлый год, дьявол, вышел на Волгу в полутора тысячах, а теперь идет
в четырых!.. Караваны ли грабить, города полонять, или - в море?!
     Если  опять  начнутся  разбои  на  Волге,  то  астраханским воеводам не
усидеть на месте. Прогонят! Пошлют куда-нибудь в Сольвычегодск... "разводить
винограды"...
     - Гонец где? - спросил воевода брата.
     - Гонец у меня взаперти,  ключ со мною.  Ночь шел, а там переправы ждал
долго. Я накормил его, чарку согреться поднес да велел уснуть...
     - Слух по городу не пошел бы. Гонца тотчас назад пошли, Миша. Да смотри
сам проводи его за ворота,  чтобы в  городе слова ни с  кем!  А к царицынску
воеводе писать, чтобы тотчас же повещал обо всем в Казань голове Лопатину...
Да постой,  - перебил сам себя боярин. - Я вместе с тобой в Приказну палату.
Расспрашивать стану гонца... Эй, Митяйка!.. - громко позвал боярин.
     Желтоволосый подросток в  длинной  рубахе,  в  коротких холщовых портах
босиком вбежал в спальню.
     - Живо давай одеваться!
     - Иван  Семеныч!   -  вслед  за  Митяйкой  входя  в  спальню,  плаксиво
заговорила боярыня. - Неужто беда?..
     - Ох,  свет Маша!  Язык-то -  враг! Ты бы не стряла. Не женское дело! -
одернул ее воевода.  - Велела бы лучше птичницу Проньку лозой постегать, что
павлины по  саду гуляют!  А  в  градски дела не  липни!..  Да девки Аленка с
Анюткой поутру шныряли чего-то украсть, дознайся!..
     Митяйка хотел натягивать воеводе бахилы {Прим.  стр.  52}, присел перед
ним.  Иван Семенович досадливо дернул ногой,  со  злостью ткнул его пяткой в
нос.
     - Вишь, ноги не мытые, дура!
     Не  смея  заплакать,  Митяйка схватился за  нос,  отполз на  карачках и
быстро выскочил вон.
     - Среди стрельцов надо уши завесть да  ко  всем воротам -  своих верных
людей...  Воевода,  скажи, велел воротных прибавить... Объезды ночные вокруг
стен удвой,  да  по  всем дорогам ловить,  кто  едет с  верховьев,  тащить в
Приказну палату к расспросу, - распоряжался боярин.
     Митяйка с  раздувшимся носом  принес бадейку воды,  обмыл боярину ноги,
ловко, привычно обул.
     - Дядя Миша! Дяденька Миша! - крикнул младший сын воеводы Борис, вбежав
босиком и в одной рубашке.
     - Да,  князюшка,  что ты!  Кака можно-то,  Боренька!  Срам-то  каков от
людей! - Догоняла его всполошенная нянька.
     Но мальчишка уже скакнул на колени Михайлы, обнял его за шею.
     - Боярину-батюшке перво иди целуй ручку,  бесстыдник!  -  тянула нянька
мальчишку.
     - Отстала  бы,  старая  дура!  -  отмахнулся мальчишка.  -  Дядя  Миша,
кататься! - заскулил он плаксиво.
     - Досуга нет нынче, Боря. Постой, в иной день покатаю...
     Старший  сын  воеводы,  шестнадцатилетний Федор,  слишком  толстый  для
своего  возраста,   затянутый  натуго  пояском,  подошел  к  отцу,  привычно
поцеловал его руку, поцеловался с дядей.
     - В объезд возьмешь нынче, как обещал? - спросил он Михайлу.
     - Из градских ворот никуды! - решительно оборвал воевода.
     - Велика напасть!  -  пренебрежительно отмахнулся Федор. - Мы к Болдину
устью только струги смотреть!
     - До стругов поезжай,  а дале -  ни шагу, - разрешил отец. - Да к делам
пора обыкать:  перво с нами поедешь в Приказну палату. Мать поесть велела бы
дать, там скажи.
     В белых сенях накрывали стол, ставили блюда.
     - Боярыня, нам недосуг, - выходя одетым, сказал воевода. - Наскоро лишь
закусить.
     Спешить, казалось, и некуда, но боярину не до еды.
     - Да много ли тут, боярин! Пироги со стерлядочкой, да икорка, да...
     - Брось!  Квашена молока дай да хлебушка свежего.  То нам и  в путь,  -
беспокойно сказал воевода.
     - Хоть икорки! - настаивала боярыня.
     - Рыбное с молоком не идет.
     - А хлеб-то ржаной - аль боярская пища?!
     - В обед расстараемся,  Машенька-свет,  а ныне - дела! Вишь, к обедне и
то недосуг,  - прервал воевода. - Ты птичницу не забудь отодрать за потраву.
Тепличну клубнику павлинам скормила, проклятая баба!..
     Наскоро похлебав, торопя за собой брата и сына, воевода вышел во двор.
     Конюх  торопливо разбирал  дрожащими пальцами конскую  гриву,  выплетая
одною рукою тесьму, другой проводя гребешком по волнистому волосу.
     - Сказывал, с вечера заплетать для волны, - строго сказал воевода.
     - Ей-богу вот, с вечера... - заикнулся конюх.
     Боярин ударил его в подбородок серебряной рукояткой плети.
     - Божишься еще!..
     - Прости,  осударь боярин,  проврался!  -  на коленях воскликнул конюх,
зажав окровавленную бороду.
     Вереница  конных  помчалась  от  воеводского дома:  четверо  стремянных
стрельцов,  два конюха с заводными лошадьми,  воевода с братом и старший сын
воеводы Федор, одетый в платье стрелецкого сотника.
     По пути сам боярин ударил плетью в ставень князя Семена Иваныча Львова.
В  ту  же минуту стольник Семен выехал из ворот своего дома в  сопровождении
одного холопа.
     - Слыхал, Семен, вести? - спросил воевода.
     - Слышал, боярин. К тебе было выехал...
     - Отколе прознал?
     - Лазутчик меня взбудил час назад, пришел на ла