Эти  отчаянные  слова незнакомец произнес более спокойно. Очевидно, ему
труднее  всего  дались  первые  слова,  обращенные к ней. Джини оцепенела от
ужаса,  услышав  речи,  столь  непривычные  для  нее,  что они показались ей
скорее  словами  злого  духа,  чем человека. Не замечая ее ужаса, незнакомец
продолжал:
     - Ты  видишь перед собою несчастного, обреченного адским мукам и на том
и на этом свете.
     - Ради  Господа,  который  нас  видит  и  слышит, - сказала Джини, - не
произноси  этих отчаянных слов. Евангелие обещает милосердие и прощение даже
худшему грешнику - последнему из последних.
     - Если  последнему  - тогда, пожалуй, останется и на мою долю, - сказал
незнакомец.  -  Я погубил родную мать, погубил своего лучшего друга, погубил
девушку,  которая  мне  доверилась,  и  невинного  ребенка, которого она мне
родила.  Это  ли  не грехи? А остаться в живых после всего этого - это ли не
худшее из несчастий?
     - Так это ты погубил мою сестру? - вырвалось с негодованием у Джини.
     - Можешь проклясть меня, - сказал незнакомец. - Я это заслужил.
     - Мне  больше  подобает  молить  у  Бога  прощения  для тебя, - сказала
Джини.
     - Делай  что хочешь и как хочешь, - сказал нетерпеливо незнакомец, - но
обещай следовать моим указаниям и спасти сестру.
     - Мне  надо  прежде  знать,  -  сказала  Джини, - какие средства ты для
этого предлагаешь.
     - Нет!  Прежде  поклянись,  торжественно  поклянись, что все исполнишь,
тогда скажу.
     - Нужно  ли  клясться,  что  для  спасения  сестры  я  готова  на  все,
дозволенное христианке?
     - Никаких  оговорок!  -  гневно  вскричал незнакомец. - Дозволенное или
недозволенное,  христианское  или языческое, - сейчас же поклянись выполнить
мои указания или бойся моей ярости!
     - Я   подумаю,  -  сказала  Джини,  встревоженная  его  исступлением  и
опасаясь,  что  имеет  дело  если не с демоном, то с безумцем. - Я подумаю и
дам тебе знать завтра.
     - Завтра!  -  воскликнул  он с презрительным смехом. - Кто знает, где я
буду  завтра! И где будешь ты сама еще нынче ночью, если не подчинишься мне?
На  этом  месте  уже  свершилось  однажды страшное дело. Берегись, как бы не
свершилось второе! Сейчас же клянись повиноваться мне во всем!
     Он  направил  на  несчастную  девушку  дуло своего пистолета. Но она не
бросилась  бежать  и  не  лишилась  чувств.  Она опустилась на колени, прося
пощадить ее жизнь.
     - Это все, что ты можешь сказать? - спросил безжалостный злодей.
     - Не  обагряй  рук кровью беззащитной женщины, которая тебе доверилась,
- сказала Джини, не поднимаясь с колен.
     - И  это  все?  Ты  ничего не хочешь обещать? Неужели ты дашь погибнуть
сестре и заставишь меня пролить еще и твою кровь?
     - Я  не могу обещать ничего, - сказала Джини, - что будет против Бога и
совести.
     Он взвел курок.
     - Да простит тебе Бог! - сказала она, зажимая глаза руками.
     - Проклятие!  - пробормотал незнакомец и, отвернувшись, спустил курок и
спрятал  пистолет  в  карман. - Я негодяй, но не настолько, чтобы поднять на
тебя  руку. Я хотел только напугать тебя... Не слышит! Лишилась чувств! О, я
несчастный!
     Джини,  уже  простившаяся  с  жизнью,  пришла между тем в себя и быстро
овладела собою, поняв, что он не намерен убивать ее.
     - Нет!  -  повторил  он. - У меня на совести - гибель твоей сестры и ее
младенца;  могу  ли  я прибавить к ним еще и твою? Я безумен, я преступен, я
чужд  сожаления  и страха, я отдан во власть злого духа и навеки потерян для
добра,  но  тебе  я  не  причиню зла за все блага мира! Ради всего, что тебе
дорого,  клянись  следовать  моему совету! Хочешь, возьми мой пистолет, убей
меня  и  собственной рукой отомсти за обиду сестры, но прежде выслушай меня:
я укажу тебе единственное средство спасти ее.
     - О, скажи, виновна она или нет?
     - Она  невиновна!  Вся вина ее в том, что она доверилась негодяю. И все
же,  не  будь  на свете негодяев еще худших, да, худших, чем я, этой беды не
случилось бы.
     - А ребенок? Ребенок жив? - спросила Джини.
     - Нет,  он  убит, злодейски убит, - произнес он тихо и мрачно. - Но без
ведома матери, - добавил он поспешно.
     - Почему же нельзя предать суду виновных и освободить невинную?
     - Не  терзай  меня  бесполезными  вопросами,  -  сказал  он  сурово.  -
Преступникам  удалось  скрыться,  и они сейчас далеко. Никто не может спасти
Эффи, кроме тебя.
     - Увы! Что я могу? - спросила печально Джини.
     - Слушай!  Ты  разумна  и поймешь меня. Я готов тебе довериться. Сестра
твоя невиновна в преступлении, в котором ее обвиняют.
     - Слава Создателю! - воскликнула Джини.
     - Молчи  и  слушай!  Женщина,  принимавшая у нее ребенка, убила его, но
мать  ничего  об  этом  не  знала.  Она невинна, как ее несчастный младенец,
который  прожил  лишь  несколько мгновений в этом мире несчастий - тем лучше
для  него,  быть  может!  Она  невинна,  как  ее  младенец,  и все же должна
умереть, ибо доказать ее невиновность невозможно.
     - Неужели нельзя разыскать преступников? - спросила Джини.
     - Ты  думаешь,  что  можно  убедить закоренелых злодеев отдаться в руки
правосудия  ради  спасения  своего  ближнего?  Стоит  ли  хвататься  за  эту
соломинку?
     - Но ты говоришь, что есть средство, - сказала испуганная девушка.
     - Средство  есть,  - ответил незнакомец, - и оно в твоих руках. Мы не в
силах  отвратить  от  нее  удар,  но  можно помочь ей уклониться от него. Ты
виделась  с  сестрой,  когда  она  ожидала ребенка, и она, конечно, говорила
тебе  о  своем  положении.  А  если  говорила, это меняет дело. Оно тогда не
подходит  под  статут,  потому что сокрытия не было. Я, к несчастью, слишком
хорошо  знаком  с судейской тарабарщиной: сокрытие беременности есть главное
основание  для  обвинения  в  детоубийстве. Но ведь Эффи наверняка посвятила
тебя в свою тайну. Подумай, вспомни... Я в этом убежден.
     - Увы!  -  сказала Джини, - она ничего мне не говорила, только плакала,
когда я спрашивала, отчего она так изменилась телесно и душевно.
     - Значит,  у  вас  заходила  об  этом  речь? - спросил он с живостью. -
Тогда  ты  должна  вспомнить  и ее ответ: что она обманута негодяем, да, да,
так  и  говори, гнусным негодяем, а другого имени ему не надо; что она носит
под   сердцем   плод  его  вины  и  своего  легковерия,  но  что  он  обещал
позаботиться  о  ней  во  время  родов.  Нечего  сказать - хорошо он сдержал
обещание!  -  Последние слова он произнес как бы про себя, с горьким укором,
а  затем продолжал спокойнее: - Так ты запомнила? Это все, что надо показать
на суде.
     - Но  я не могу помнить, - сказала наивно Джини, - то, чего Эффи мне не
говорила...
     - Неужели  ты  так  тупа  и  непонятлива?  - вскричал он, схватив ее за
плечо  и крепко сжимая. - Говорят тебе, - продолжал он тихо и сквозь зубы, -
ты  должна  вспомнить,  хотя  бы  она и не говорила тебе ни слова. Ты должна
повторить  все  это,  а это все правда, если даже она не сказала ее тебе, ты
должна  повторить все это судьям, - или как там зовутся эти кровожадные псы?
-  и не допустить, чтобы они казнили невинную. Не раздумывай! Клянусь жизнью
и спасением души - все это чистая правда!
     - Но  ведь  меня  приведут к присяге, - сказала Джини, своим ясным умом
тотчас  заметив  софизм  в  его  рассуждениях,  -  как  раз насчет сокрытия.
Значит, мне придется солгать?
     - Вижу,  -  сказал  он,  - что недаром сомневался в тебе. Ты допустишь,
чтобы  сестра твоя - прекрасная и невинная, только слишком доверчивая - была
казнена, как убийца, когда достаточно одного твоего слова...
     - Я  готова  отдать  за  нее  всю  кровь  свою, - сказала Джини, горько
рыдая, - но как могу я превратить ложь в правду?
     - Глупая,  бессердечная  девчонка!  - вскричал незнакомец. - Неужели ты
их  так  боишься?  Говорят  тебе, что даже слуги закона, которые охотятся на
людей,  как  собаки  на  зайцев,  и  те  порадуются  спасению  этого юного и
прелестного  существа.  Они не усомнятся в твоих словах, а если и усомнятся,
то сочтут твой поступок не только простительным, но и похвальным.
     - Я  боюсь  не  людей, - сказала Джини, подымая глаза к небу. - Я боюсь
Бога,  которого  мне  придется призывать в свидетели; а он отличит правду от
лжи.
     - Ему  будут известны и твои побуждения, - с жаром возразил незнакомец.
-  Он  будет знать, что ты делаешь это не из корысти, а только ради спасения
невинной,  ради  предотвращения  убийства,  куда более страшного, чем то, за
которое ее хотят покарать.
     - Нам  дан закон, - сказала Джини, - который указует нам путь. Отступая
от  него, мы грешим. Ведь сказано: не сотвори зла даже во имя блага. Но ты -
раз  ты  знаешь,  что  она  невинна,  раз ты обещал ей помощь - почему ты не
хочешь  сам  свидетельствовать  в  ее  пользу?  Ведь  ты это можешь с чистой
совестью...
     - Кому  ты  толкуешь  о  чистой  совести!  -  вскричал  он  с внезапной
яростью,   вновь   пробудившей   ее  страх.  -  Мне?  Я  давно  ее  утратил.
Свидетельствовать  в  ее  пользу?  Хорош  свидетель,  который  даже  с тобой
вынужден  встретиться  под покровом ночи! Скорее летучие мыши и совы взлетят
к  солнцу,  как  жаворонки,  чем  я  смогу явиться открыто среди людей! Тсс!
Слышишь?
     Вдали  раздался  один  из  тех  протяжных  напевов, на которые поются в
Шотландии  старинные  баллады.  Напев  смолк,  затем  послышался  вновь, уже
ближе.  Незнакомец  прислушался,  все  еще  крепко держа за руку потрясенную
Джини,  словно  для  того,  чтобы  помешать ей спугнуть певицу. Теперь можно
было различить и слова:

                Когда стервятник в облаках -
                Не слышен жаворонок звонкий;
                Собаки носятся в лесах -
                Олени держатся в сторонке.

     Певица  пела  во всю мочь сильного голоса, явно стараясь, чтобы ее было
слышно  издалека.  Когда она смолкла, послышались приглушенные голоса. Затем
пение возобновилось, но на другой мотив:

                Ты крепко спишь, сэр Джеймс! Вставай!
                Теперь не время спать.
                Двенадцать дюжих молодцов
                Хотят тебя поймать!

     - Мне  нельзя  оставаться  здесь  дольше,  -  сказал незнакомец. - А ты
ступай  домой  или жди их здесь - тебе бояться нечего. Не говори только, что
виделась  со  мною.  И помни: участь сестры в твоих руках. - С этими словами
он   быстро,  но  осторожно  и  бесшумно  отступил  в  темноту,  в  сторону,
противоположную  той,  откуда доносилось пение, и мгновенно скрылся из вида.
Джини,  скованная  ужасом, осталась у каменной могилы, не зная, бежать ли со
всех  ног  домой или дожидаться неизвестных. Колебания ее длились так долго,
что  они  успели приблизиться; двое или трое были уже так близко от нее, что
бегство было бы теперь и бесцельно и неосторожно.


                                 Глава XVI

                                                             ...в ее речах
                                         Лишь полусмысл; ее слова - ничто,
                                         Но слушателей их бессвязный строй
                                         Склоняет к размышленью; их толкуют
                                         И к собственным прилаживают мыслям.

                                                                   "Гамлет"*
     ______________
     * Перевод М.Лозинского.

     Подобно  Ариосто,  любителю  отступлений,  я  вынужден наконец свести в
моей  повести концы с концами, а для этого - вернуться к другим своим героям
и  проследить  их  действия вплоть до того часа, в который мы покинули Джини
Динс.  Это,  быть  может,  не  самый искусный способ вести рассказ, зато при
этом   не  требуется  "поднимать  спущенные  петли",  -  как  выразилась  бы
вязальщица,  если бы все они не были вытеснены у нас чулочными машинами, - а
это для автора труд кропотливый и неблагодарный.
     - Готов  спорить, - сказал секретарь судье, - что этот негодяй Рэтклиф,
если  мы  добьемся  его помилования, поможет нам в деле Портеуса больше, чем
десяток  полицейских.  Он на короткой ноге со всеми контрабандистами, ворами
и  разбойниками  вокруг Эдинбурга. Это, можно сказать, отец всех шотландских
мошенников - недаром он лет двадцать известен у них под кличкою Папаша Рэт.
     - Хорош кандидат на казенную должность! - сказал судья.
     - С  дозволения  вашей  милости,  -  вмешался  следователь, исполнявший
также  обязанности  начальника  полиции,  - мистер Фэрскрив совершенно прав:
нам  как  раз  такие и нужны. Если он готов послужить городу, так лучшего не
найти.  Откуда  ж нам взять святых для поимки воров и розысков беспошлинного
товара?  Порядочные  и  набожные люди из разорившихся ремесленников, которых
мы  обычно вербуем, на это не пригодны. Того они боятся, этого им совесть не
велит.  Не  могут,  видите  ли,  солгать,  хотя бы и для пользы дела. Боятся
выходить  в темную, непогожую ночь, а еще того больше - получить по макушке.
А  если бояться и Бога, и людей, и простуды, и потасовки - где уж тут ловить
разбойников!  Разве  так,  мелких  прелюбодеев,  -  а  от этого одной только
церкви  выгода.  Покойный  Джок Портеус, бедняга, стоил один десятерых; этот
не знал ни страха, ни совести - был бы выполнен приказ начальства.
     - Да,  хороший был слуга городу, - сказал бальи, - даром что распутник.
Но  если  вы  и  впрямь  думаете,  что  негодяй  Рэтклиф может сослужить нам
хорошую  службу  и  изловить  преступников,  я  готов  обещать ему не только
помилование,  а еще и награду и повышение. Этот случай с Портеусом - большая
беда  для  города,  мистер  Фэрскрив.  Он  нам  даром  не  пройдет. Королева
Каролина  -  да хранит ее Бог! - как-никак женщина, - это вам всякий скажет,
и  никакой  измены  тут  нет,  - а женщины упрямы и не прощают обид, это вам
известно:  вы  хоть  и  неженаты,  зато  держите  экономку. Вряд ли королеве
понравится,  что  совершилось  такое  дело и никто за него даже не посажен в
Толбут.
     - Если  дело за этим, - сказал следователь, - можно посадить нескольких
бродяг,  просто  по  подозрению.  По  крайней  мере  будет  видно, что мы не
зеваем;  а  у  меня  на  примете много таких, которым неделька-другая тюрьмы
пойдет  на  пользу.  За  это можно им кое-что спустить в следующий раз - они
ведь рано или поздно все равно попадутся.
     - Это  едва ли удастся, мистер Шарпитло, - возразил секретарь городской
корпорации, - они сошлются на конституцию* и ускользнут от нас.
     ______________
     *  В  шотландских законах есть нечто соответствующее английскому Habeas
Corpus. (Прим. автора.)

     - Надо  будет  поговорить  об  этом  Рэтклифе  с лордом-мэром, - сказал
судья.  -  Вы,  мистер  Шарпитло, ступайте со мной для получения инструкций.
Пожалуй,  можно  кое-что  извлечь  из  показаний Батлера насчет неизвестного
джентльмена.   Кому  это  понадобилось  шататься  по  Королевскому  парку  и
называть  себя  дьяволом,  на страх добрым людям, которые слышат про дьявола
только  в  воскресной проповеди? Не думаю, однако, чтобы наш проповедник был
повинен  в  подстрекательстве к мятежу, хотя было время, когда эта порода то
и дело что-нибудь затевала.
     - То  время  давно  миновало, - сказал мистер Шарпитло. - При моем отце
действительно  властям  было больше хлопот с неприсягнувшими священниками да
с  их  молельнями  в Баухеде и на площади Ковенанта - а по-ихнему, в "шатрах
Кидара",  -  чем теперь с ворами в Лэй Калтоне и на задворках Кэнонгейта. Но
это  дело  прошлое.  Если бальи получит для меня полномочия от лорда-мэра, я
сам поговорю с Папашей Рэтом. Думается, что я с ним полажу лучше вас.
     В  тот  же  день  мистер  Шарпитло, человек доверенный, получил широкие
полномочия  действовать  по  своему усмотрению на пользу Славному Городу. Он
отправился в темницу и имел с Рэтклифом свидание наедине.
     Встречи   полицейского  чиновника  с  преступником  бывают,  смотря  по
обстоятельствам,  весьма  различны.  Отнюдь  не  всегда  можно  применить  к
чиновнику  излюбленное  сравнение  с коршуном, бросающимся на добычу. Иногда
служитель  правосудия  подобен  кошке, подстерегающей мышь: не спеша схватив
преступника,  он  тщательно  следит за ним и так рассчитывает свои движения,
чтобы  не  дать  ему  возможности ускользнуть. Иногда, вовсе не двигаясь, он
пускает  в  ход  чары,  приписываемые  гремучей змее, и довольствуется одним
лишь  пристальным  взглядом,  который неминуемо приводит трепещущую жертву в
его  пасть.  Свидание  Рэтклифа  с Шарпитло было совсем особенное. Несколько
минут  они  сидели  друг против друга за небольшим столом и смотрели один на
другого  лукавым  и  проницательным  взором, в глубине которого таился смех;
они  напоминали  двух собак, которые, готовясь играть, припадают на передние
лапы и в этой позе напряженно ждут, кто же начнет первый.
     - Итак,  мистер  Рэтклиф,  -  сказал  чиновник,  считая,  что  начинать
подобает ему, - вы уходите на покой, как я слышал?
     - Да,  сэр,  -  ответил Рэтклиф, - думаю подать в отставку; так и вашим
людям будет спокойнее, а, мистер Шарпитло?
     - Если  бы  Джок Долглейш (это был тогдашний эдинбургский палач) сделал
свое дело, нам было бы еще спокойнее, - сказал следователь.
     - Да,  кабы  я  дожидался, когда он повяжет мне галстук... Но к чему об
этом толковать, мистер Шарпитло?
     - Вам,  надо  думать,  известно,  что  вы все еще приговорены к смерти,
мистер Рэтклиф? - спросил Шарпитло.
     - Все  мы там будем, как сказал почтенный священник в тюремной церкви в
тот  день,  как  бежал  Робертсон;  только никому не дано знать свой срок. А
ведь  так  оно  и  вышло;  вот  уж  небось не думал священник, что так верно
скажет.
     - Насчет  Робертсона,  - сказал Шарпитло, доверительно понижая голос. -
Знаешь  ли  ты,  Рэт...  То  есть  можешь  ли  сказать, где бы о нем навести
справки?
     - Скажу  вам  начистоту,  мистер  Шарпитло.  Робертсон - не нашего поля
ягода.  Это  отчаянная  голова,  а  только нашим промыслом он не занимается;
так,  позабавился  разок-другой  беспошлинным товаром, да вот еще впутался в
это дело со сборщиком.
     - Странно... А водит компанию с ворами.
     - И  все же это правда, клянусь честью, - сказал Рэтклиф серьезно. - Он
нашим  делом  не  занимался. Вот Уилсон, тот напротив... С Уилсоном я не раз
работал.  Но  не  сомневайтесь:  и Робертсон тем же кончит - это уж как пить
дать.
     - Кто же он таков? - спросил Шарпитло.
     - Как  видно,  дворянин,  хоть  он и скрывает это; он и солдатом был, и
актером, и где только еще не побывал - даром что молод.
     - Да, немало он, должно быть, натворил дел.
     - Ого! - сказал Рэтклиф, ухмыляясь. - А уж насчет девиц - сущий бес!
     - Похоже  на то, - сказал Шарпитло. - Ну, Рэтклиф, мне болтать недосуг.
Как мне угодить - ты сам знаешь. А ты можешь нам быть полезен.
     - Рад  стараться,  сэр.  Ваше  правило  мне  известно:  что  дашь, то и
получишь, - сказал бывший мошенник.
     - Сейчас   для   нас   главное,   -   сказал  представитель  власти,  -
расследовать  дело  Портеуса.  Если  пособишь  нам  - можешь рассчитывать на
должность тюремщика, а со временем и коменданта - понял?
     - Как  не понять, сэр! Я сызмала понятлив. А только насчет Портеуса - я
ведь  в  то  время  сидел  в  камере  смертников.  Только и слышал, как Джок
завизжал,  -  это  он,  значит,  запросил  пощады. Тут уж я посмеялся! Думаю
себе:  сколько  раз  ты меня хватал, куманек? Теперь сам узнаешь, почем фунт
лиха.
     - Ладно,   Рэт,   -  сказал  следователь.  -  Пустой  болтовней  ты  не
отделаешься.  Хочешь  получить  должность,  так  говори  дело. Дело говори -
понимаешь?
     - Как  же  мне  говорить  дело, - сказал Рэтклиф с видом простодушия, -
когда я все время просидел в камере смертников?
     - А  как  нам  выпустить тебя на свободу, Папаша Рэт, если ты не хочешь
ее заработать?