такого содержания:

     Мой  дорогой отец! Странствие, в которое я пустилась, особенно тягостно
для  меня  потому,  что  я  не  испросила  на  то вашего разрешения; но Богу
известно,  как  такое  непослушание  противно моему сердцу. Ведь в Священном
писании  сказано,  что  дочь  да  подчинится  воле  отца  своего, и поэтому,
наверно,  на  мне лежит грех за то, что я отправилась в этот тяжкий путь без
вашего  ведома.  Но  мне  казалось,  что я должна послужить орудием спасения
моей  несчастной сестры в постигшем ее страшном бедствии. Если бы не это, то
ни  за какое мирское богатство и роскошь, ни за все земли Далкейта и Лагтона
не  преступила  бы  я  в  чем-либо вашу волю. О дорогой мой отец, если вы не
отказываете  в  благословении  мне на моем пути и всему нашему семейству, не
откажите  и  в  добром  слове или строчке утешения нашей бедной узнице. Если
она  и согрешила, то претерпела страдания и муки, а вы же знаете лучше меня,
что  мы  должны  прощать  других,  ибо  сами  молим о прошении грехов наших.
Дорогой  отец,  простите  меня, что я осмеливаюсь так писать, ибо не годится
молодому  уму  поучать  старца  с  седой  головой; но я так далеко от вас, и
сердце  мое  рвется к вам и жаждет услышать, что вы простили ее проступок, -
только  поэтому  я и осмелилась сказать больше, чем мне надлежит. Люди здесь
вежливы  и,  подобно варварам, признавшим святого апостола, относятся ко мне
с  большой  добротой.  Есть тут и избранники Божьи, потому что церкви у них,
как  и  наши,  без  органов  и  называются  молельнями,  а  священники в них
проповедуют  без  риз. Но почти вся страна здесь подвластна епископам, о чем
даже  страшно  подумать.  И  я  видела двух священников, которые без всякого
стыда  вели двух охотничьих собак, совсем как молодые лэрды Рослин и Драйден
из  Лупдайка  или  другие  бессовестные щеголи в Лотиане. Поистине печальное
зрелище!  О  дорогой  отец,  да  будет  с  вами  благословение  Божье  и при
пробуждении  и  при  отходе  ко  сну; не забывайте помянуть в своих молитвах
любящую вас дочь
                                                                 Джини Динс.

     В постскриптуме она добавила:

     Я  узнала  от одной славной женщины, вдовы скотовода, что в Камберленде
умеют  лечить луговую лихорадку скота. Для этого надо взять одну пинту пива,
-  хотя  то, что они здесь называют пинтой, есть сущий пустяк по сравнению с
нашей,  -  и вскипятить вместе с мылом и настойкой из оленьих рогов, а потом
влить  всю  эту  смесь в горло животному. Мы можем испытать это на годовалой
телке  со  звездочкой на лбу; если лекарство и не поможет, то вреда от него,
во  всяком  случае, не будет. Эта женщина очень добрая и много всего знает о
скоте.  В Лондоне я остановлюсь у нашей двоюродной сестры, миссис Гласс, что
торгует  табаком  в  лавке  под названием "Чертополох"; она так любезна, что
каждый  год  присылает вам кисет табаку. В Лондоне ее, наверно, все знают, и
я думаю, что найду ее без труда.

     Хотя   мы  и  обманули  доверие  нашей  героини,  поддавшись  искушению
опубликовать  это письмо, однако позволим себе зайти еще дальше и познакомим
читателя с посланием Джини своему возлюбленному.

     Мистер  Рубен  Батлер,  надеюсь,  что  мое  письмо  найдет вас в добром
здоровье.  Я  хочу  сообщить  вам,  что  добралась  до этого большого города
благополучно,  а  оттого,  что  я  шла  пешком,  я  нисколько  не устала, а,
наоборот,  чувствую  себя  очень  хорошо. Я видела множество разных вещей, о
которых  надеюсь  рассказать  вам  когда-нибудь  после - и о здешней большой
церкви  и  о  мельницах  вокруг  всего  города,  у  которых нет ни колес, ни
плотин,  а  пускает  их в ход ветер - очень странно видеть это. Один мельник
предложил  мне  зайти  посмотреть,  как она работает, но я не пошла - не для
того  я  явилась  сюда, на юг, чтобы заводить знакомства с чужими! Я иду все
время  по  прямой  дороге  и  на  вежливые  речи  отвечаю только поклоном, а
разговариваю  лишь  с  женщинами  одной  со  мной  веры. Я хотела бы, мистер
Батлер,  узнать здесь такое лекарство, от которого вы бы поправились, потому
что  в  этом  Йорке  так много лекарств, что можно вылечить всю Шотландию, и
какое-нибудь  из них, наверно, и вам бы помогло. Если бы я только знала, что
около  вас  есть  какая-нибудь  добрая  душа, которая ухаживает за вами и не
дает  вам  тратить своих сил на чтение, - вы и так читаете сверх всякой меры
с  ребятишками  в  школе,  -  а  по утрам поит вас теплым молоком, я была бы
спокойней  за  вас.  Дорогой мистер Батлер, не унывайте, ведь все мы в руках
того,  кто  умеет  заботиться о нас лучше, чем мы сами. Я не сомневаюсь, что
выполню  то,  из-за  чего пошла, я не хочу сомневаться, не имею на то права,
потому  что если потеряю уверенность, то как я смогу обратиться с мольбами к
великим  людям?  Но  когда  сознаешь,  что правда на твоей стороне, в сердце
крепнет  решимость, и тогда любое дело не кажется страшным. В детском стишке
говорится,  что  самые  лютые  морозы  долговых  дней*  не  могут убить трех
глупеньких   маленьких  овечек.  И  если  богу  будет  угодно,  то  хоть  мы
расстались  в  печали, но встретимся в радости еще по сю сторону Иордана. Не
стану  напоминать  вам  то,  что при нашем расставании сказала о моем бедном
отце  и  той несчастной девушке, ибо знаю, что ваше христианское сострадание
напомнит вам о них еще скорее, чем мольбы преданной вам
                                                                 Джини Динс.
     ______________
     *  Три последние дня марта месяца по старому стилю называются долговыми
днями:  они  отличаются  обычно  сильными  метелями, и в народе говорят, что
март  взял  эти  три дня в долг у апреля, чтобы продлить свою суровую власть
над   природой.  Упомянутое  здесь  стихотворение  напечатано  в  лейденском
издании "Жалоб Шотландии". (Прим. автора.)


     В этом письме тоже был постскриптум:

     Дорогой  Рубен,  если  мое  письмо  покажется вам слишком коротким и не
очень  ласковым,  то  считайте,  будто  все,  что  вам  хотелось  бы от меня
услышать,  я  написала,  ибо  желаю вам только добра и счастья. Вы, наверно,
подумали  бы,  что  я  стала расточительной, потому что я теперь каждый день
ношу  чулки и башмаки, но такой здесь обычай у всех порядочных людей, а ведь
в  каждой  стране  свои  законы. Как бы вы смеялись надо мной (да вернутся к
нам  веселые  дни!),  если  бы  увидели  мое  круглое  лицо  под  соломенной
bon-gras,  тоже  круглой  и  похожей  на  арку,  что посредине либбертонской
церкви!  Но  она  защищает  меня  от  солнца и от любопытных взглядов невеж,
которые  рассматривают  прохожего,  словно  пугало.  О  том, как мне удастся
попасть  к  герцогу  Аргайлу,  я  напишу  вам уже из Лондона. Напишите мне о
своем   здоровье   на   адрес:   миссис   Маргарет   Гласс,  табачная  лавка
"Чертополох",  Лондон.  Как  бы  я  обрадовалась,  если  бы  узнала,  что вы
поправились!  Извините  меня  за  ошибки  и  помарки - но у меня только одно
перо, да и то плохое.

     Англичанину  может  показаться,  что  ссылка  на  плохое  перо,  как на
причину  слабой  орфографии,  явно недостаточна, хотя некий лэрд из Гэллоуэя
прибег  точно  к  такому  же  объяснению  своего дурного правописания; но, к
чести  нашей  героини,  следует  отметить, что благодаря заботам Батлера она
писала  раз  в пятьдесят лучше многих знатных женщин Шотландии того времени,
чья  странная  орфография и необычайный слог находились в явном противоречии
со здравыми суждениями, обычно высказываемыми ими в письмах.
     Что  же  касается  содержания  самих  посланий,  то,  возможно,  что их
бодрый,   обнадеживающий   и  уверенный  тон  не  совсем  соответствовал  ее
действительному  настроению. Но это объяснялось похвальным стремлением Джини
избавить  отца  и  возлюбленного от опасений на ее счет, омрачавших, как она
справедливо  полагала,  их  и  без  того  тревожную  жизнь.  "Если они будут
считать,  что  у  меня все хорошо, - думала бедная странница, - то отец хоть
станет  заботиться  об  Эффи, а Батлер - о себе. Я ведь знаю: они думают обо
мне гораздо больше, чем я сама".
     Она   тщательно   запечатала   письма   и   сама  сдала  их  на  почту,
предварительно   осведомившись   несколько  раз  о  времени  их  прибытия  в
Эдинбург.   Покончив   с   письмами,  она  с  готовностью  приняла  любезное
предложение  хозяйки  пообедать с ней и остаться до следующего утра. Хозяйка
была,  как  мы  уже  говорили,  соотечественницей  Джини, а радушие, с каким
шотландцы  встречаются  и по мере сил помогают друг другу, проистекает не из
предрассудков   и   узости  их  взглядов,  как  мы  часто  полагаем,  но  из
благородного   и   весьма  похвального  чувства  патриотизма,  смешанного  с
убеждением  (давно  подтвержденным  опытом),  что  обычаи  и законы народа в
целом  характеризуют  в  известной мере и каждого человека в отдельности. Во
всяком  случае,  если  широкое  распространение  этих  национальных симпатий
создает  дополнительные  узы  между  людьми,  привязывая  их  друг к другу и
побуждая  оказывать  помощь  соотечественникам,  попавшим  в затруднительное
положение,  то  мы  полагаем,  что  свойство  это  гораздо скорее приводит к
щедрости  и  великодушию,  нежели  более  широкий  и беспристрастный принцип
всеобщего   благоволения,   которым  иногда  прикрываются  люди,  вообще  не
желающие никому помогать.
     Миссис  Бикертон,  владелица  "Семи  звезд"  на улице Каслгейт в Йорке,
была  заражена  этим злополучным национальным предрассудком в весьма сильной
степени.  И  в самом деле, она проявила столько доброты к Джини Динс (миссис
Бикертон  была из Мерса, граничащего с Мидлотианом, родиной Джини) и с такой
материнской  заботливостью  старалась  облегчить  тяготы ожидавшего ее пути,
что  Джини  при  всей  своей  осторожности  решилась все же поведать ей свою
историю.
     Выслушав  рассказ,  миссис  Бикертон  в  знак  удивления  и  сочувствия
воздела  к  небесам  глаза  и  руки,  но  также  дала  и  несколько полезных
практических советов.
     Она  спросила,  сколько  у  Джини  денег;  выяснилось, что после оплаты
дорожных  расходов  и  дароприношения  в  Либбертоне  у ней оставалось около
пятнадцати фунтов.
     - Этого  вполне  достаточно,  -  сказала миссис Бикертон, - если только
тебе удастся донести их до Лондона в сохранности.
     - В  сохранности?  -  переспросила  удивленная  Джини.  - Ну конечно, я
сохраню их: ведь я трачу только на самое необходимое.
     - Я  понимаю,  но ты забываешь про грабителей, дружок, - сказала миссис
Бикертон.  - Ведь ты теперь в более цивилизованном, то есть более плутовском
крае,  чем  северный.  Я  и  представить  себе не могу, как ты только будешь
пробираться  дальше.  Вот  если  бы  ты  могла  подождать  дней восемь, пока
прибудут  наши  фургоны, я бы порекомендовала тебя Джо Броудуилу, - уж он-то
довез  бы  тебя  благополучно до "Лебедя и двух шей". И смотри не вздумай от
Джо  нос воротить, если он малость и приударит за тобой, - продолжала миссис
Бикертон,  смешивая  усвоенный  английский  язык  с  родным  ей  шотландским
говором.  -  Джо  малый  что  надо, и ему уже пора женой обзавестись, а он в
этих  краях  самый  что ни на есть завидный жених. Из англичан тоже неплохие
мужья  выходят,  вот  хоть,  к  примеру,  мой  муженек,  Мозес Бикертон, что
покоится на кладбище.
     Джини,   совсем  не  желавшая  стать  в  пути  предметом  внимания  Джо
Броудуила, поспешила сказать, что не может ждать его возвращения.
     - Ну  что  же,  милая,  -  сказала  добрая хозяйка, - тогда рассчитывай
только  на  себя.  Девушка ты смышленая, а пословица не зря говорит, что где
дураку  по  пояс,  там  умный  сух  пройдет. Но послушайся меня: спрячь свои
деньги  за  лиф,  при  себе  же оставь один-два золотых и немного серебра на
всякий  случай, потому что уже за день ходьбы отсюда кругом шныряют такие же
беспутные  парни,  как  и  те,  что  рыщут  среди  пертских холмов. И потом,
девушка,  не вздумай глазеть в Лондоне по сторонам и спрашивать прохожих, не
знают  ли они лавку миссис Гласс под названием "Чертополох": тебя там за это
просто  засмеют.  Когда  придешь  в  Лондон,  то  отправляйся-ка вот к этому
честному  человеку.  -  И  она  вложила записку с адресом в руку Джини. - Он
знает  там чуть не всех торговых людей из Шотландии; он-то и найдет для тебя
твою знакомую.
     Джини   сердечно  поблагодарила  миссис  Бикертон  за  рекомендательное
письмо;  однако  под  влиянием беспокойства, навеянного на нее разговорами о
грабителях,  она вспомнила о том, что ей говорил Рэтклиф, и, изложив вкратце
обстоятельства,  сделавшие  ее обладательницей столь необычайного документа,
показала его миссис Бикертон.
     Хозяйка  "Семи  звезд" не прибегла к колокольчику, потому что тогда это
было  еще  не  в моде, а воспользовалась серебряным свистком, висевшим у нее
на поясе, и в комнату вошла дородная служанка.
     - Вели Дику Остлеру прийти сюда, - сказала миссис Бикертон.
     Появился   Дик,   похожий  на  странное,  хитрое,  неуклюжее  животное:
остролицый и косоглазый, он был хром, с изувеченной рукой.
     - Дик   Остлер,   -   сказала   миссис  Бикертон  повелительным  тоном,
показывающим,  что она полностью приспособилась к йоркширским нравам, - тебе
ведь известно все, что происходит на дорогах.
     - Угу,  угу,  с божьей помощью, хозяйка, - ответил Дик, пожав плечами с
выражением  не  то хитрости, не то сожаления. - Кое-чего вроде и знал, когда
помоложе   был,  хозяйка.  -  Лицо  его  приняло  лукавое  выражение,  и  он
засмеялся,  потом  оно  стало серьезным, и он вздохнул, показывая тем самым,
что готов обсудить этот вопрос с любых точек зрения.
     - Ну,  а что ты скажешь вот об этой бумаге? - спросила миссис Бикертон,
протягивая ему охранную грамоту, данную Рэтклифом Джини Динс.
     Посмотрев  на  бумагу,  Дик  подмигнул,  энергично  почесал  голову  и,
растянув  свой  огромный рот от одного уха до другого так, что он стал похож
на судоходный канал, заявил:
     - Об  этой  вот бумаге? Может, я чего и кумекаю, хозяйка, да как бы ему
вреда оттого не вышло.
     - Никакого  вреда  ему  не  будет,  -  ответила миссис Бикертон, - а ты
получишь стакан голландской водки, если расскажешь, что знаешь.
     - Коли  так, - сказал Дик, подтягивая привычным жестом штаны и отставив
назад  одну ногу, чтобы удержать на месте эту важную часть туалета, - говорю
вам: бумагу ту как есть по всей дороге знают, и баста на том.
     - Ну,  а  что  он  все-таки  за  парень?  - спросила миссис Бикертон и,
гордясь своим всезнающим конюхом, подмигнула Джини.
     - Что  за парень? Да кто же не знает Джима Рэта? Вот уж, поди, год, как
он  самый  важный  гусь  на  севере  - он да еще этот Уилсон шотландский, по
прозвищу  Руки на все штуки, - только этот, должно статься, куда-то уехал на
время;  что  же  до  Рэта,  то всякий джентльмен, что сторожит дорогу по эту
сторону Стэмфорда, уважит пропуск Джима, уж будьте покойны.
     Не  задавая  больше вопросов, хозяйка налила Остлеру стакан голландской
водки.  Согнувшись  вперед  и  шаркая выставленной ногой по полу, Дик осушил
стакан, как говорится, единым духом и удалился в свои владения.
     - Советую   тебе,   Джини,   -  сказала  миссис  Бикертон,  -  если  ты
повстречаешь  на  дороге негодных людей, обязательно показать им эту бумагу,
она тебе на пользу послужит, вот увидишь.
     Вечер  закончился  небольшим  ужином. Переселенка из Шотландии по имени
миссис  Бикертон  с аппетитом вкушала от острых яств, запивая их выдержанным
элем  и  крепким  глинтвейном.  Попутно она изложила Джини подробную историю
своей  подагры, восторженно удивляясь тому, что ей, потомку многих поколений
ламмермурских  крестьян, удалось познать заболевание, совершенно неизвестное
ее  предкам.  Джини,  имевшая  свои  соображения  о  причинах  возникновения
подагры  у  хозяйки,  не  захотела  обидеть добрую женщину высказываниями на
этот  счет;  однако  на  ум  ей  пришли  котлы с мясом, о которых вспоминали
переселенцы  из Египта, и, несмотря на уговоры хозяйки, она поужинала только
овощами и простой водой.
     Миссис  Бикертон  категорически  отказалась  взять  какую-либо плату за
свои   услуги,  снабдила  Джини  рекомендательными  письмами  к  лондонскому
знакомому  и  к  тем  хозяевам  гостиниц,  с  которыми  ее  связывали  общие
интересы,  напомнила  о  мерах предосторожности в отношении денег и, так как
Джини   отправлялась   в   путь   рано  утром,  тепло  распрощалась  с  ней;
предварительно  она  взяла  с  нее  слово,  что на обратном пути в Шотландию
Джини  навестит  ее и расскажет, как она справилась со своим делом, а заодно
и просто посудачит с ней о том о сем. И Джини с готовностью согласилась.


                                 Глава XXIX

                                          Завидного мало в преступника доле:
                                          Порок и опасность, нужда и горе.

     На  следующий день рано утром, когда Джини, собравшись в путь, покидала
гостиницу,  она  встретила  во  дворе  Дика  Остлера; он, по-видимому, встал
очень  рано  или  же  совсем не ложился (и то и другое вполне вязалось с его
профессией) и, увидя Джини, заорал ей вслед:
     - Добренького  тебе  утречка, Мэгги! Смотри не забудь про Ханбери-хилл,
молодуха! Робин Гуд хоть и помер, но кое-кто еще сыщется в долине Бивер.
     Джини  посмотрела на него, словно ожидая дальнейших объяснений, но Дик,
манеры  которого мог бы скопировать только Эмери, ограничился подмигиванием,
шарканьем  ноги  и пожатием плеч, после чего принялся снова чистить щеткой и
гребнем костлявую лошадь, напевая при этом:

                Робин Гуд был в решеньях крут,
                И сказал он своим друзьям:
                "Ступайте в поля самого короля!"
                Отчего ж не пойти и нам?

     Джини,  не вдаваясь в расспросы, направилась дальше, ибо поведение Дика
совсем  не  расположило ее к дальнейшей беседе. К концу дня, устав от долгой
ходьбы,  она добралась до Феррибриджа - местечка с лучшей гостиницей тогда и
теперь  на большой северной дороге; рекомендация от миссис Бикертон, а также
простота   и  чистосердечие  самой  Джини  так  расположили  к  ней  хозяйку
"Лебедя",  что  почтенная дама упросила почтового курьера, возвращавшегося в
Таксфорд,  посадить  Джини  на круп своей лошади, благодаря чему расстояние,
которое  она  преодолела за второй день пути после ухода из Йорка, оказалось
самым  большим из всего, что она до сих пор прошла. Однако, привыкшая ходить
пешком,   Джини   была   так   утомлена  этим  необычным  для  нее  способом
передвижения,  что  на  следующее утро смогла отправиться в путь значительно
позже  обычного.  В  полдень  она  подошла  к  Тренту  с его многочисленными
рукавами  и  увидела  Ньюаркский  замок,  превращенный  гражданской войной в
почерневшие   руины.   Легко   понять,   что  археологические  изыскания  не
интересовали   Джини,  и,  войдя  в  город,  она  сейчас  же  направилась  в
гостиницу,  указанную ей в Феррибридже. Там она заказала себе завтрак и была
несколько  удивлена, когда прислуживающая ей девушка, внимательно и с особым
интересом  посмотрев  на нее, спросила, не Динс ли она по фамилии и не та ли
она  шотландка,  которая идет в Лондон по судебному делу. Джини, несмотря на
прямоту  своего  характера,  отличалась  также  и осторожностью, присущей ее
народу,  и,  согласно общепринятому в Шотландии обычаю, ответила вопросом на
вопрос, спросив служанку, почему она этим интересуется.
     Мариторнес из ньюаркской гостиницы "Голова сарацина" ответила:
     - Этим  утром  здесь  проходили  две  женщины и спрашивали про какую-то
Джини  Динс, которая будто бы идет в Лондон по такому именно делу. Они никак
не хотели верить, что она еще у нас не побывала.
     Изумленная  и  несколько перепуганная Джини (необъяснимое всегда пугает
нас)  стала