х из
Сент-Леонарда почил в этом году вечным сном.
     Дэвис  Динс умер в глубокой старости, окруженный всеобщим почетом. Хотя
точная  дата  его  рождения  неизвестна, полагают, что он дожил до девяноста
лет,  ибо  он  иногда  рассказывал  о таких событиях из своей жизни, которые
совпадали  по времени с битвой при Босуэл-бридже. Некоторые даже утверждали,
что  он  сам  принимал  в  ней  участие,  ибо, когда однажды какой-то пьяный
якобитский  лэрд  пожелал  "вышибить мозги любому из этих босуэлских вигов",
Дэвид,  многозначительно  нахмурившись,  сказал:  "А  ну  давай  покажи свой
фокус;  тот,  кого  ты  ищешь,  у  тебя  под  рукой". И только вмешательство
Батлера водворило мир.
     Он  умер  на руках своей любимой дочери, благословляя провидение за все
оказанные  ему  милости  в этой юдоли труда и забот, а также за ниспосланные
ему  испытания;  они  помогли  ему,  сказал  он,  усмирить гордыню и суетное
тщеславие,  которыми  его  больше всего одолевал враг рода человеческого. Он
трогательно  молился  за  Джини,  Рубена и их детей, прося Бога вознаградить
его  дочь  долголетием  и счастьем за ее неустанные заботы об отце; потом он
обратился  с прочувствованной и смиренной просьбой, хорошо понятной тем, кто
знал  его  жизнь,  к  пастырю  душ, заклиная его не забыть и призвать в свое
царствие   заблудшую   и   отбившуюся  от  стада  овечку,  попавшую  в  лапы
кровожадного  волка.  Он  молился за Иерусалим на родной земле, чтобы на ней
воцарились   мир  и  процветание;  за  благополучие  благородного  семейства
Аргайлов  и  за  обращение  на  путь  истины Дункана Нокдандера. После этого
Дэвид  так  устал,  что  был вынужден замолчать, и больше уже не произнес ни
одного  внятного  слова.  Правда,  он  как  будто бормотал еще что-то насчет
государственной  ереси,  папистских  козней и сектантских врагов церкви, но,
как  Мэй  Хэтли сказала, он в это время уже ничего не соображал и употреблял
эти  выражения  просто по привычке, так что можно считать, что перед смертью
его   осенил  дух  милосердия  и  всепрощения.  Через  час  после  этого  он
скончался.
     Несмотря  на  преклонный возраст Дэвида Динса, смерть его была жестоким
ударом  для  миссис  Батлер.  Она  посвящала  столько  времени заботам о его
здоровье  и  удовлетворении  его  желаний,  что,  когда старика не стало, ей
показалось,  что  связь  ее с миром в чем-то нарушена. Оставшееся после него
наследство   в   тысячу   пятьсот  фунтов  свободного  капитала  значительно
обогатило   семью   пастора.   Батлер   старался   придумать   такой  способ
использования этих денег, который принес бы наибольшую выгоду его семье.
     - Если  мы  вложим  эти  деньги в земли, то можем потерять и капитал, и
проценты,  как  это  и  было  с  твоим отцом, когда он вложил деньги в земли
Лоунсбеков.  Если же мы купим акции, то тоже можем всего лишиться, как это и
случилось  с  держателями  акций  южных  морей. Продается небольшое поместье
Крэгстур,  оно находится в двенадцати милях от пастората, и Нок говорит, что
его  светлость  не  собирается  покупать  его.  Но за него просят две тысячи
пятьсот  фунтов,  и  надо сказать, что оно стоит этих денег. Если я возьму в
долг  недостающие  нам  на  покупку  деньги,  кредитор  может потребовать их
выплаты,  когда  я  еще  не  буду  готов  к уплате, а в случае, скажем, моей
внезапной смерти этот долг совсем разорит мою семью.
     - Значит,  если бы у нас было достаточно денег, мы смогли бы купить это
чудесное пастбище, где трава появляется так рано? - спросила Джини.
     - Ну,  конечно,  дорогая;  и  Нокдандер,  который понимает толк в таких
вещах, советует мне сделать это. Поместье продает его племянник.
     - Ну  что ж, Рубен, - сказала Джини, - придется тебе опять посмотреть в
Священное писание, как ты это и сделал когда-то, когда нуждался в деньгах.
     - Ах,  Джини,  -  воскликнул  Батлер,  смеясь  и сжимая ее руку, - даже
самые хорошие люди могут сотворить чудо только один раз в наши времена!
     - Посмотрим,  - спокойно сказала Джини и направилась в чулан, служивший
ей  кладовой,  где  она  держала  мед,  сахар,  горшки с джемом и пузырьки с
домашними  лекарствами.  Порывшись  там  среди  флаконов и банок и сдвинув в
сторону  тройной  ряд  бутылок и кувшинов, отгораживающий самый темный угол,
она  извлекла оттуда надтреснутый коричневый жбан, верх которого был затянут
куском  кожи.  Внутри  жбана  были  исписанные  листы  бумаги, засунутые как
попало  в  этот  необычный  секретер.  Оттуда Джини извлекла старую Библию с
застежками,  с  которой  Дэвид не расставался в дни своих былых странствий и
которую  подарил дочери, когда его ослабевшее зрение перестало справляться с
мелким  шрифтом книги. Она протянула Библию Батлеру, с удивлением следившему
за  ней,  и  попросила  его  проверить,  не  может  ли  эта книга помочь ему
чем-нибудь.  Он  расстегнул  застежки,  и,  к его великому изумлению, оттуда
выпала   на   пол   целая  пачка  банкнотов,  каждый  по  пятьдесят  фунтов,
проложенных между листами книги.
     - Я  хотела  сказать  тебе  о  моем  богатстве, Рубен, - сказала миссис
Батлер,  улыбаясь  при  виде изумления мужа, - только на смертном одре или в
каком-нибудь  крайнем  случае;  но лучше уж пусть оно пойдет на покупку того
сочного луга, чем будет лежать тут без всякой пользы.
     - Откуда  у  тебя эти деньги, Джини? Здесь ведь больше тысячи фунтов, -
сказал Батлер, поднимая банкноты и пересчитывая их.
     - Если  бы  даже  здесь  было  десять  тысяч, то все равно они получены
честным  путем,  -  ответила Джини. - И хотя я точно не знаю, сколько здесь,
но  это  все,  что  у меня есть. А что до того, откуда они у меня, то, как я
тебе  уже  сказала, это честные деньги, и ты в этом не сомневайся. Но секрет
этот  касается не столько меня, сколько других людей, и поэтому я тебе о нем
никогда  не  рассказывала. Я не властна отвечать на вопросы, касающиеся этих
денег, и ты меня ни о чем не спрашивай.
     - Ответь  мне  только  на  один вопрос, - сказал Батлер, - вправе ли ты
распоряжаться   этими  деньгами  по  своему  усмотрению,  как  своей  личной
собственностью?  Возможно ли, что никто, кроме тебя, не имеет права на такую
большую сумму денег?
     - Это  мои деньги, и я вправе распоряжаться ими по своему усмотрению. И
я  уже  распорядилась ими, Рубен, потому что отдала их тебе. Ты теперь такой
же  Батлер  Книжник,  каким  был  твой дед, которого так не любил мой бедный
отец.  Но  мне  бы  хотелось,  чтобы  после  нашей  смерти  часть этих денег
досталась Феми.
     - Ну,  конечно,  раз  ты так хочешь. Но кто бы мог додуматься до такого
тайника для земных сокровищ?
     - Это  одна из моих старозаветных привычек, как ты их называешь, Рубен.
Я  думала, что если Донах Ду когда-нибудь нападет на нас, то он, конечно, не
станет  рыться  в  старой Библии. Но если на меня опять свалятся деньги, что
вполне  возможно, я их буду отдавать теперь все тебе, а ты будешь их прятать
куда захочешь.
     - И мне так-таки нельзя спросить, откуда у тебя эти деньги?
     - Нельзя,  Рубен,  никак  нельзя,  потому  что  если  ты  начнешь очень
допытываться,  то  я не удержусь и расскажу тебе, а это будет с моей стороны
очень нехорошо.
     - Но  скажи  мне, есть ли в этой истории что-нибудь такое, что удручает
тебя?
     - Во  всяком мирском богатстве есть и горе, и радость, Рубен. Но больше
ты  не  должен  ни  о  чем меня спрашивать. Я никому ничего не должна за эти
деньги, и их нельзя отправить назад.
     - Я  уверен,  -  сказал  мистер  Батлер,  снова  пересчитывая банкноты,
словно  желая  убедиться,  что  они  настоящие, - что ни у одного человека в
мире нет такой жены, как у меня. Она словно отмечена Божьим благословением.
     - Ну,  конечно,  -  ответила  Джини,  -  меня  можно  сравнить только с
волшебной  принцессой из детской сказки, которая, расчесывая волосы, с одной
стороны  головы  собирала золотые нобли, а с другой - голландские доллары. А
теперь,  господин  пастор, отправляйтесь и спрячьте эти деньги подальше и не
шелестите  ими  так  громко, не то накличете беду и я захочу снова отправить
их  в  коричневый  жбан.  Мы  живем так близко к горам, что не годится иметь
много  денег  в  доме.  И,  кроме  того,  тебе  надо обсудить все это дело с
Нокдандером,  что продает землю; но смотри не проговорись ему о нашей удаче,
а  торгуйся  с  ним за каждое пенни, словно тебе надо занимать деньги, чтобы
сделать эту покупку.
     Последнее   предостережение   Джини   ясно  показывало,  что,  хотя  ее
представления   о   сохранности   денег  ограничивались  тем,  что  их  надо
откладывать  и  копить,  все  же  в  практических  вопросах она унаследовала
проницательность своего отца Дэвида.
     И   Рубен  Батлер,  как  благоразумный  человек,  отправился  исполнять
указания своей жены.
     Новость  о  том,  что пастор купил Крэгстур, быстро распространилась по
всему   приходу;   некоторые   пожелали  ему  удачи,  а  некоторые  выразили
сожаление,  что "земля перешла в чужие руки". Собратья по профессии, узнав о
его  предстоящей  поездке  на  Троицу в Эдинбург, куда он отправлялся, чтобы
получить  деньги  Дэвида  на  покупку имения, выбрали его своим делегатом на
генеральное   собрание,   или   синод  шотландской  церкви,  который  обычно
созывался в конце мая каждого года.


                                  Глава L

                                             Но кто же это? Что за существо?
                                        На   женщину  прекрасную  похожа.  В
                                        нарядном    одеянии,    с   улыбкой.
                                        Скользит она по синей глади моря.

                                                                     Мильтон

     Вскоре  после инцидента с Библией и банкнотами судьба показала, что она
может  изумить  не  только  мистера  Батлера,  но и его жену. Для того чтобы
справиться  за  время  своего  вынужденного  пребывания в Эдинбурге со всеми
сложными  делами,  пастору пришлось отправиться туда уже в конце февраля: он
справедливо  рассудил, что до Троицы (24 мая) он едва успеет получить деньги
с  многочисленных  должников  Дэвида,  в  чьих кошельках находилась основная
часть суммы, уплачиваемой им за поместье.
     Таким  образом,  к  огорчению Джини, она осталась одна в доме, чувствуя
себя  еще  более  одинокой  оттого, что с ней не было отца, который вместе с
мужем  принимал  участие  во  всех ее заботах и тревогах. Все свои мысли она
сосредоточила  теперь на детях, уделяя им неусыпное внимание. Случилось так,
что  через  день  или  два  после отъезда Батлера Джини, занимавшаяся своими
домашними  делами,  услышала,  как  дети  ее  о  чем-то  спорят,  и, так как
размолвка  принимала  ожесточенный  характер,  она  решила вмешаться. Жалобы
спорщиков  были  изложены семейному третейскому судье. Феми, которой не было
еще  и  десяти  лет,  обвиняла  Дэви  и  Руби  в том, что они пытались силой
отобрать  у нее книгу, а те утверждали, что "Феми слишком мала, чтобы читать
такие книги, потому что книга эта про плохую женщину".
     - Где  ты  взяла  эту  книгу,  маленькая  проказница? - спросила миссис
Батлер. - Разве можно трогать папины книги, когда его нет дома?
     Но  малолетняя  леди,  крепко  ухватившись  за  лист скомканной бумаги,
объявила:
     - Это  не  папина  книга.  Мэй  Хэтли  сняла ее с сыра, что прислали из
Инверэри, он был в нее завернут.
     Как   и   следовало   ожидать,   дружеская   связь  и  обмен  взаимными
любезностями  поддерживались  между  миссис  Долли  Даттон  -  теперь миссис
Мак-Коркиндейл - и ее прежними друзьями.
     Джини  взяла  из  детских рук предмет, служивший яблоком раздора, чтобы
проверить  благопристойность  его  содержания,  и  как же была она поражена,
когда  прочла  заглавие:  "Последняя  речь,  исповедь  и  предсмертные слова
Маргарет  Мак-Кро, или Мардоксон, казненной на Харибиброу, возле Карлайла, в
1737  году...  дня".  Это  была  одна  из  тех бумаг, которые Арчибалд купил
когда-то  оптом  у  разносчика  в  Лонгтауне  и которую Долли из соображений
экономии  засунула в свой сундук. Один или два экземпляра все еще оставались
в  ее  распоряжении  в  Инверэри, пока она наконец не решила завернуть в них
великолепный  сыр  своего  приготовления и послать его в качестве дружеского
вызова на молочную ферму Ноктарлити.
     Название  этого документа, попавшего столь странным образом в руки той,
от  которой  его  из уважения к ее чувствам так долго скрывали, было само по
себе  достаточно пугающим; но содержание его оказалось настолько интересным,
что  Джини, отослав детей, побежала в свою комнату и, закрыв дверь на засов,
чтобы никто ей не помешал, погрузилась в чтение.
     В   отчете,   записанном   или   по   крайней   мере  отредактированном
священником,    присутствовавшим    при    последних   минутах   злополучной
преступницы,  утверждалось,  что  она  осуждена  за  "активное участие в том
зверском  ограблении  с  убийством,  которое  было  совершено около двух лет
назад  вблизи  Холтуисла  и  за  которое  Фрэнк Левитт был подвергнут суду в
Ланкастере.  Предполагается,  что  показания  ее  сообщника  Томаса Така, по
прозвищу  Том  Висельник,  на  основании которых она была признана виновной,
направлены  в  равной степени и против него самого; многие полагают, что Так
сам  нанес роковой удар жертве, с чем совпадает и предсмертное признание Мэг
Мардоксон".
     После  подробного  описания преступления, за которое она была осуждена,
следовало   краткое   описание   жизни  Маргарет.  Она  была  шотландкой  по
национальности  и  вышла  замуж  за  солдата  камеронского  полка; она долго
следовала  за  лагерем, и, несомненно, зрелища кровавых битв и тому подобных
сцен   приучили   ее   к   жестоким  расправам  и  грабежам,  снискавшим  ей
впоследствии  такую  дурную  славу.  Муж  ее, уволившись из армии, нанялся в
Линкольншире  слугой  к  приходскому священнику благородного происхождения и
безупречной  репутации, семья которого относилась к ней с большим доверием и
уважением.   Спустя   много   лет  после  смерти  мужа  она  лишилась  этого
расположения,  ибо,  как  говорилось  в  документе, потворствовала сближению
своей   дочери   с  наследником  дома.  Этому  отчуждению  способствовало  и
таинственное  исчезновение  родившегося  у  дочери ребенка: подозревали, что
мать  ради  спасения  репутации  дочери  не  остановилась перед самым черным
злодеянием.  Потом  она  вела  бродячий  образ  жизни  в Англии и Шотландии,
выдавая  себя  за  гадалку или под видом торговки контрабандными товарами, а
на  самом  деле  укрывая  ворованные  вещи  и  иногда  сама  участвуя  в  их
добывании.  После  осуждения она хвасталась многими своими преступлениями, а
одно  из  них  вызывало в ней особую радость, к которой иногда примешивалось
раскаяние.  Когда  прошлым  летом  она  находилась в окрестностях Эдинбурга,
один  из сообщников старухи, соблазнив местную девушку, поручил последнюю ее
попечению,  и  та  у  нее  в доме родила младенца мужского пола. Собственная
дочь  старухи,  чей  рассудок  после потери ребенка был помрачен, унесла, по
словам  преступницы,  новорожденного,  приняв  его за своего ребенка, в чьей
смерти ее невозможно было убедить.
     Маргарет  Мардоксон  утверждала,  что  она в течение некоторого времени
считала,  что  дочь  ее  в  припадке безумия убила этого младенца, и о своем
предположении  она  сообщила  отцу  ребенка; но впоследствии она узнала, что
какая-то  женщина  забрала  его  у  ее дочери. Маргарет Мардоксон испытывала
некоторые  угрызения  совести,  что  разлучила  мать  с  ребенком,  особенно
потому,  что  мать  едва  не  поплатилась за это жизнью, будучи на основании
шотландского  закона  осуждена  за  предполагаемое детоубийство. Когда же ее
спросили,   почему   она   предоставила   несчастной   девушке  отвечать  за
преступление,  которого  та  не  совершала,  Маргарет ответила, что вовсе не
хотела  подвергать опасности родную дочь ради спасения чужой ей девушки: она
ведь  не  знала,  что  этот  шотландский закон может сделать с ее дочерью за
похищение  ребенка.  Подобный  ответ не удовлетворил священника, и, допросив
преступницу  поподробней,  он  выяснил,  что  в  душе  ее  таилось  злобное,
мстительное  чувство  против молодой особы, которой она причинила такое зло.
Дальше  указывалось,  что  все  остальные  сведения на эту тему она сообщила
только  тому  достойному  и  почитаемому  архидьякону,  который так старался
помочь  ей  своими  назидательными беседами. После подробного описания казни
старухи  в  отчете  рассказывалось,  что  дочь ее, та самая уже неоднократно
упоминавшаяся  сумасшедшая,  известная  под  именем  Мэдж Уайлдфайр, которую
народ  считал колдуньей и сообщницей матери, подверглась жестокому нападению
толпы и была с трудом спасена вовремя подоспевшими полицейскими чинами.
     К   этому   сводилось   вкратце   содержание   рассказа   (мы  опускаем
нравоучительные  рассуждения и все, что не имеет отношения к нашей повести).
Для  миссис  Батлер  в  нем  заключались  весьма  важные  сведения,  которые
устанавливали   полную  невиновность  ее  сестры  в  преступлении,  едва  не
стоившем  ей  жизни.  Правда,  миссис  Батлер, ее муж и даже отец никогда не
сомневались  в  том,  что  Эффи  не  могла  причинить сознательно зло своему
ребенку;  но  во  всем  этом деле таилась какая-то неясность, и было страшно
подумать,  что  можно  сделать в минуту безумия. И, кроме того, каково бы ни
было  их  личное  убеждение,  они  до  сих пор не имели таких доказательств,
которые  могли  бы  убедить  общество  в  невиновности  Эффи, теперь наконец
полностью  подтвержденной  этим тайно опубликованным предсмертным признанием
со стороны той, которая была более всего заинтересована в ее сокрытии.
     Воздав  Богу  благодарность  за дорогое для нее открытие, миссис Батлер
задумалась   над   тем,   как  ей  следует  им  воспользоваться.  Первым  ее
побуждением  было  показать  его  мужу; но, во-первых, Рубен отсутствовал, а
миссис  Батлер  не  настолько  владела  даром  письменного  изложения, чтобы
суметь   передать   на   бумаге   такое  щекотливое  дело,  и,  кроме  того,
осведомленность  ее  мужа  в  этом  вопросе была столь незначительна, что он
едва  ли  мог прийти к правильному заключению. Поэтому миссис Батлер решила,
что  самым целесообразным будет оповестить обо всем как можно скорее сестру,
чтобы  та  вместе  со  своим  мужем сама решила, как им следует поступить. И
поэтому  она  отправила в Глазго специального нарочного с пакетом, в котором
находилось  признание  Маргарет  Мардоксон,  адресовав  пакет,  как  обычно,
мистеру  Уайтроузу  в  Йорк.  Она  с  нетерпением  ожидала ответа, но почта,
прибывшая  в  надлежащее  время,  не  принесла  ей  ничего,  и миссис Батлер
оставалось  только  строить  всевозможные  догадки  о причинах молчания леди
Стонтон.  Она  начала  уже  жалеть, что рассталась с этим важным документом,
так  как опасалась, что он попал в чужие руки и она, таким образом, лишилась
этого  существенного  доказательства  невиновности  ее сестры. Миссис Батлер
стала  даже  подумывать  о  том, чтобы рассказать обо всем своему мужу, но в
это  время  произошли  такие  события,  которые  заставили ее забыть о своем
намерении.
     Как-то  утром  после  завтрака,  когда  Джини  (она наша любимица, и мы
просим  ее  извинить  нас за фамильярность обращения) отправилась с детьми к
морю,  мальчики,  обладавшие более острым зрением, чем их мать, воскликнули,
что  ""запряженная шестеркой карета капитана" направляется к берегу, а в ней
какие-то  леди".  Джини  инстинктивно  посмотрела  в  сторону приближавшейся
лодки  и  вскоре  различила,  что  возле  доблестного капитана, исполнявшего
обязанности  лоцмана, на корме сидят две женщины. Вежливость требовала того,
чтобы  она  подошла  к  пристани встретить вновь прибывших, о