- Ладно,  черт  возьми, - ответил вор. - Коли так, скажу вам, что видал
Джорди  Робертсона  среди  тех,  кто вломился в тюрьму. Ну как, зачтется это
мне?
     - Вот  это  другой  разговор,  -  сказал  представитель власти. - А как
думаешь, Рэт, где его искать?
     - Черт  его  знает,  -  сказал Рэтклиф, - вряд ли он вернулся на старые
места.  Скорее  всего удрал за границу. У него повсюду знакомства, хоть он и
беспутный. Как-никак человек с образованием.
     - Виселица  по  нем  плачет! - сказал мистер Шарпитло. - Шутка сказать!
Убить  полицейского  при  исполнении  обязанностей!  Он  после  этого на все
способен. Так ты, говоришь, ясно его видел?
     - Вот как сейчас вижу вашу милость.
     - А как он был одет? - спросил Шарпитло.
     - Этого  не  разглядел; на голове будто чепец бабий... Да в этой свалке
как было разглядеть?
     - Говорил он с кем-нибудь? - спросил Шарпитло.
     - Все  они  там  между  собой  говорили,  -  отвечал  Рэтклиф,  явно не
склонный к дальнейшим показаниям.
     - Так  не  годится,  -  Рэтклиф,  -  сказал  следователь.  -  Ты говори
начистоту, - и он выразительно постучал рукою по столу.
     - Нелегко   это,  сэр,  -  сказал  заключенный.  -  Кабы  не  должность
тюремщика.
     - А  коменданта  забыл?  Можешь  дослужиться  до коменданта Толбута, но
это, конечно, в случае примерного поведения.
     - То-то  и оно! - сказал Рэтклиф. - Легко ли? Примерное поведение! Да и
место еще занято.
     - Голова  Робертсона  тоже  чего-нибудь  стоит,  - сказал Шарпитло. - И
немалого  стоит.  Наш  город  за  расходами не постоит. Вот тогда заживешь и
безбедно и честно.
     - Это  как  сказать,  -  промолвил  Рэтклиф. - Неладно я что-то начинаю
честный  путь... Ну, да черт с ним! Так вот, я слышал, как он говорил с Эффи
Динс, вот что обвиняется в детоубийстве.
     - Неужто?  Мы,  кажется,  напали на след... Значит, это он повстречался
Батлеру  в  парке и хочет увидеться с Джини Динс у могилы Мусхета... Я готов
биться об заклад, что он и есть отец ребенка...
     - Пожалуй,  что  так,  - сказал Рэтклиф, жуя табак и сплевывая табачную
жвачку.  -  Я  тоже  слыхал,  что  он  гулял с красивой девицей и даже хотел
жениться на ней, да Уилсон отговорил...
     Тут  вошел  полицейский  и  доложил  Шарпитло,  что женщина, которую он
приказывал привести, доставлена в тюрьму.
     - Сейчас,  пожалуй, уже не нужно, - сказал тот. - Дело принимает другой
оборот. А впрочем, введи ее, Джордж.
     Полицейский  вышел  и  тотчас  вернулся, ведя высокую, стройную девушку
лет   двадцати,  остриженную  по-мужски  и  причудливо  наряженную  в  синюю
амазонку  с  потускневшими  галунами, шотландскую шапочку с пучком сломанных
перьев  и  красную  камлотовую  юбку,  расшитую полинялыми цветами. Черты ее
были  грубоваты,  но  на  некотором  расстоянии,  благодаря  горящим  черным
глазам,  орлиному  носу  и правильному профилю, казались довольно красивыми.
Она  взмахнула  хлыстиком,  который  держала  в  руке,  присела низко, точно
придворная  дама, выпрямилась тоже по всем правилам - как Тачстоун учил Одри
- и первая начала разговор:
     - Доброго   вечера   и  доброго  здоровья,  любезный  мистер  Шарпитло!
Здравствуй,  Папаша  Рэт! А я слыхала, что тебя повесили. Или ты ушел из рук
Джока Долглейша, как Мэгги Диксон, которую так и прозвали: полуповешенная?
     - Будет  тебе, дурочка, - сказал Рэтклиф. - Ты лучше послушай, что тебе
скажут.
     - Слушаю,  слушаю.  Какая  честь  для  бедной  Мэдж!  Провожатый весь в
позументах!  Ведут  к мэру, к судье, к следователю, а весь город глядит. Вот
уж можно сказать: дождалась чести!
     - Да,  да,  Мэдж,  - сказал Шарпитло вкрадчивым тоном, - а ты к тому же
принарядилась. Ведь это твой праздничный наряд, верно я говорю?
     - Верно,  черт  возьми! - сказала Мэдж. - Вот те на! - воскликнула она,
увидев  входящего  Батлера.  -  И  священник  тут! А еще говорят, что гиблое
место!  Это,  должно  быть,  ковенантер  -  терпит за правое дело, а мне оно
надоело!
     И она принялась напевать:

                Гей, кавалеры! Гой, кавалеры!
                Слышите вой? Слышите гул?
                Это грохочет старик Вельзевул -
                Оливер воет от страха.

     - Вы не встречали прежде эту безумную? - спросил Шарпитло у Батлера.
     - Не помню, чтобы встречал, сэр, - ответил Батлер.
     - Так  я  и  думал, - сказал следователь, взглянув на Рэтклифа, который
ответил ему утвердительным кивком.
     - А  ведь  это - Мэдж Уайлдфайр, как она себя называет, - продолжал он,
обращаясь к Батлеру.
     - Она  самая,  -  сказал Мэдж. - Правда, раньше я звалась получше. Ого!
(Лицо  ее  на миг затуманилось грустью.) Только когда это было? Давно, давно
- ну, так все равно!

                Я повсюду являюсь, горя и сверкая,
                На дороге, в селенье - повсюду одна я.
                Даже быстрая молния бури ночной
                Не сравнится в беспечном веселье со мной!

     - Помолчи  ты,  дура  девка,  -  сказал полицейский, который привел эту
необычайную  певицу  и был несколько шокирован ее вольным обращением с такой
важной  особой,  как  Шарпитло.  -  Помолчи,  не то запоешь у меня на другой
лад...
     - Оставь  ее,  Джордж,  -  сказал  Шарпитло,  -  не  пугай. Мне надо ее
расспросить. А ну-ка, мистер Батлер, взгляните на нее еще раз хорошенько.
     - Погляди,  погляди!  -  сказала  Мэдж.  -  Чем  я плоха? Получше твоих
книжек.  Я  и молитвы знаю: простой катехизис и двойной. А то еще оправдание
верою  и уэстминстерский съезд... вернее сказать, знала когда-то, - добавила
она  тихо,  -  но  дело  было  давно... Как не забыть? - И бедная Мэдж снова
тяжело вздохнула.
     - Ну, сэр, - сказал Шарпитло Батлеру. - Что скажете?
     - То  же,  что  и раньше, - сказал Батлер. - Я впервые в жизни вижу эту
несчастную.
     - Значит, это не та, кого мятежники вчера называли Мэдж Уайлдфайр?
     - Нет,  -  ответил  Батлер.  - Та была тоже высокая, но больше ни в чем
сходства нет.
     - И платье на той было другое? - спросил Шарпитло.
     - Другое, - сказал Батлер.
     - Мэдж,  голубушка, - спросил Шарпитло тем же вкрадчивым голосом, - где
было вчера твое будничное платье?
     - Не помню, - ответила Мэдж.
     - А где ты сама была вчера вечером?
     - Ничего  не  помню, что было вчера, - ответила Мэдж. - Один-то день не
знаешь, как прожить, а вы - вчера!
     - А  если  дать  тебе полукрону, Мэдж, может, память вернется? - сказал
Шарпитло, вынимая монету.
     - Я буду рада, а только память не вернется.
     - А  если  отправить  тебя  в  работный дом в Лейт-Уинде и велеть Джоку
Долглейшу вытянуть тебя плетью?..
     - Я  буду  плакать,  -  сказала  Мэдж,  рыдая,  - а память все равно не
вернется.
     - Да  разве она понимает, как разумные люди? - сказал Рэтклиф. - От нее
ни  деньгами, ни плетью ничего не добьешься. Позвольте мне, сэр; я, пожалуй,
сумел бы кое-что у нее выспросить.
     - Что  ж,  попробуй,  -  сказал Шарпитло. - Мне уже надоела ее безумная
болтовня, черт бы ее побрал!
     - Скажи-ка, Мэдж, - начал Рэтклиф, - с кем ты сейчас гуляешь?
     - А тебе что за дело? Каков старый Рэт!
     - Должно быть, нету у тебя никого.
     - Вот  так  нету!  -  сказала Мэдж, обиженно вскидывая головой. - А Роб
Рантер?  А Уилли Флеминг? А то еще Джорди Робертсон - сам Джентльмен Джорди,
ага!
     Рэтклиф  засмеялся  и,  подмигнув следователю, продолжал свой необычный
допрос.
     - Да  ведь это когда ты нарядишься, Мэдж. А в твоих будничных лохмотьях
парни небось и глядеть на тебя не хотят!
     - Врешь,  старый  хрыч!  -  отвечала  красавица. - Джорди Робертсон сам
вчера  надел  мое будничное платье и так ходил по городу, да еще как хорош в
нем был - загляденье!
     - Не  верится,  -  сказал  Рэтклиф,  снова  подмигнув следователю. - Ты
небось  и  не  помнишь,  что это за платье. Цвета луны, а, Мэдж? Или, может,
лазорево-красное?
     - А  вот  и  нет! - вскричала Мэдж, в пылу спора выбалтывая как раз то,
что  больше  всего старалась бы утаить, если бы была в своем уме. - Вовсе не
лазоревое  и  не  красное,  а мое старое коричневое платье, матушкин чепец и
моя  красная накидка. Еще он меня поцеловал за них и дал крону - дай бог ему
здоровья, красавчику... Прежде, бывало, он не раз меня целовал.
     - А где он опять переоделся, милая? - спросил Шарпитло невинным тоном.
     - Ну, теперь дело испорчено, - невозмутимо заметил Рэтклиф.
     Так  и  оказалось.  Поддразнивая ее, Рэтклиф сумел развязать язык Мэдж;
но вопрос, заданный в упор, напомнил ей, что следовало его придержать.
     - Как  вы  сказали, сэр? - переспросила она, принимая придурковатый вид
с  быстротою,  которая  доказывала,  что к ее безумию примешивалась изрядная
доля хитрости.
     - Я  спросил, - сказал следователь, - когда и где Робертсон вернул тебе
твое платье.
     - Робертсон? Господи помилуй! Какой еще Робертсон?
     - Да  тот,  о  ком  ты только что говорила. Джентльмен Джорди, как он у
вас зовется.
     - Джорди  Джентльмен? - повторила Мэдж с хорошо разыгранным удивлением.
- Не знаю такого.
     - Полно!  - сказал Шарпитло. - Так, знаешь ли, не годится. Говори, куда
ты девала свое старое платье.
     На  это Мэдж Уайлдфайр не дала никакого ответа, если не считать обрывка
песни, которой она угостила озадаченного следователя:

                "Ах, где твое колечко, колечко, колечко?
                Ах, где твое колечко, скажи мне поскорей!":
                "Дала его солдату, солдату, солдату,
                Солдату отдала я залог любви моей".

     Если  со  времен  датчанина  Гамлета самой трогательной из безумных дев
была Офелия с ее песнями, то самой несносной оказалась Мэдж Уайлдфайр.
     Следователь был в отчаянии.
     - Проклятая  девка  из  Бедлама!  -  воскликнул  он.  -  Я  ее заставлю
заговорить!
     - С  вашего  дозволения,  сэр,  - сказал Рэтклиф, - не лучше ли дать ей
успокоиться? Кое-что вы все же узнали.
     - Верно,  -  сказал  представитель власти, - коричневое платье, чепец и
красная  накидка - так была одета ваша Мэдж, мистер Батлер? - Батлер отвечал
утвердительно.  -  Понятно,  почему он, отправляясь на такое дело, одолжил у
этой безумной платье и имя.
     - Теперь и я могу сказать... - начал Рэтклиф.
     - ...когда я и без тебя узнал, - прервал его Шарпитло.
     - Совершенно  верно,  сэр,  -  повторил  Рэтклиф, - когда вы и без меня
узнали,  что  Робертсон  именно  так  и  был  одет,  когда шел вчера впереди
мятежников.
     - Вот  теперь ты говоришь дело, Рэт, - сказал Шарпитло. - Продолжай так
дальше,  и я, пожалуй, доложу о твоем усердии лорду-мэру. Вечером ты мне еще
понадобишься.  А  сейчас  мне пора домой; надо закусить и опять сюда. Пускай
Мэдж побудет с тобой, Рэтклиф; постарайся ее развеселить.
     И он отправился домой.


                                 Глава XVII

                                         И кто-то смеялся, и кто-то вопил,
                                         И кто-то свистел всю ночь.
                                         Но вот лорда Барнарда рог затрубил:
                                         "Прочь, Масгрейв, отсюда, прочь!"

                                                 "Баллада о Масгрейве Малом"

     Вернувшись  в Эдинбургскую темницу, следователь снова стал совещаться с
Рэтклифом, ибо теперь был уверен в его опытности и преданности.
     - Поговори  с  девчонкой, Рэт, с этой Эффи Динс, выведай, выпытай у нее
- да поскорее! Уж она-то наверняка знает, где скрывается Робертсон.
     - Прошу  прощения,  мистер Шарпитло, - сказал будущий тюремщик, - этого
я не могу.
     - Это еще почему? Ведь мы с тобой, кажется, договорились.
     - Ничего  не  выйдет,  сэр. Я говорил с Эффи. Непривычная она к здешним
местам,  и  к  нам  тоже.  Плачет,  глупая, надрывается. Об этом бездельнике
плачет. А ежели он попадется из-за нее, у нее сердце разобьется.
     - Не  успеет, - сказал Шарпитло. - Мы ее раньше повесим. Сердце женщины
не так-то легко разбить.
     - Смотря  у какой, - ответил Рэтклиф. - Словом, я за это не берусь. Это
против моей совести.
     - Твоей  совести?  - переспросил Шарпитло с усмешкой, которую читатель,
вероятно, сочтет вполне естественной.
     - Да,  сэр,  -  спокойно  ответил  Рэтклиф.  -  Моей совести. Совесть у
каждого  есть,  хоть  до  нее  и  не  всегда  доберешься.  Моя  тоже  далеко
запрятана,  как  у  многих.  А  нет-нет,  да и дает себя знать - как локоть:
стукнешь по нему - больно.
     - Ладно,  -  сказал  Шарпитло,  -  раз  ты  так совестлив, я поговорю с
девчонкой сам.
     Шарпитло  велел  провести себя в маленькую темную камеру, где содержали
несчастную  Эффи  Динс.  Бедная  девушка  в  глубокой задумчивости сидела на
своей  койке.  На  столе  стояла  пища,  -  лучше  той,  что обычно получали
арестанты,  -  но  она до нее не дотрагивалась. Приставленный к ней тюремщик
доложил, что она по целым суткам не берет в рот ничего, кроме глотка воды.
     Шарпитло  сел  на  стул,  приказал  тюремщику  выйти  и начал разговор,
стараясь  изобразить в лице и тоне все участие, какое способны были выразить
его колючие, хитрые черты и скрипучий, резкий голос.
     - Как поживаешь, Эффи? Как себя чувствуешь?
     Ответом был глубокий вздох.
     - Хорошо ли с тобою обращаются, Эффи? Мне это надо знать.
     - Очень  хорошо,  сэр, - сказала Эффи, принуждая себя ответить, но вряд
ли понимая, что говорит.
     - А  пища?  - продолжал Шарпитло тем же сочувственным тоном. - По вкусу
она  тебе?  Может  быть,  тебе  хотелось  бы чего-нибудь повкуснее? Ты ведь,
кажется, хвораешь?
     - Все  хорошо,  сэр, благодарю вас, - сказала бедняжка тоном, в котором
никто  не  узнал бы задорную и живую Лилию Сент-Леонарда. - Все хорошо, даже
слишком хорошо для меня.
     - Негодяй, кто довел тебя до этого, Эффи! - сказал Шарпитло.
     Слова  эти  были подсказаны отчасти чувством сострадания, которого даже
он  не  был  совершенно  чужд,  хоть  и  привык играть чувствами других и не
обнаруживать  собственных;  отчасти  же  - стремлением перевести разговор на
нужную  ему  тему.  В  этом случае оба мотива удивительно хорошо сочетались,
ибо,  говорил себе Шарпитло, чем больший негодяй этот Робертсон, тем большей
заслугой будет его поимка.
     - Экий негодяй, - повторил он. - Попадись он мне только!
     - Я,  может,  больше  его  виновата,  -  сказала Эффи. - Меня с детства
учили, что хорошо, а что дурно, а он, бедный... - Тут Эффи замолчала.
     - С  детства  был  негодяем,  -  сказал  Шарпитло. - Он, кажется, не из
наших мест и знался только с этим бродягой Уилсоном, так ведь?
     - Лучше бы он с ним никогда не встречался!
     - Правда  твоя,  Эффи, - сказал Шарпитло. - А где ты обычно встречалась
с Робертсоном? Кажется, в Лэй Калтоне?
     До  сих  пор  ему удавалось получать ответы благодаря тому, что вопросы
его  искусно следовали за ходом собственных мыслей простодушной и удрученной
девушки,  которая  начала  как бы думать вслух; этого опытный собеседник без
труда  может  добиться  от людей по природе рассеянных или чем-нибудь сильно
потрясенных.  Но  последние  слова  следователя  слишком  походили на прямой
допрос и Эффи сразу очнулась.
     - Что  я  сделала?  -  спросила  Эффи,  выпрямляясь  и быстро откидывая
спутанные  волосы  с  исхудалого, но все еще прекрасного лица. Она устремила
на  Шарпитло  испытующий  взгляд.  -  Ведь вы джентльмен, сэр, вы порядочный
человек  и  не станете подслушивать, что говорит несчастная, которая себя не
помнит...
     - Я  ведь для твоей же пользы, - сказал Шарпитло успокаивающим тоном. -
Для тебя всего лучше было бы, если бы мы изловили негодяя Робертсона.
     - Не  оскорбляйте  того,  кто  вас не оскорблял, сэр... Робертсон? Я на
него никаких жалоб не имею.
     - Если  ты  себя не жалеешь, Эффи, ты бы подумала, какое горе причинила
своей семье, - сказал представитель закона.
     - Господи!  -  вскричала Эффи. - Бедный отец! Бедная моя Джини! Это мне
всего  горше...  О  сэр, если есть у вас капля жалости, - а то здесь все как
вот  эта каменная стена! - велите впустить ко мне сестру, когда она в другой
раз  придет. А то я слышу, как ее гонят от дверей, а сама не могу дотянуться
до  окна  и хоть одним глазком на нее взглянуть! Этак с ума сойдешь! - И она
посмотрела на него так умоляюще, что поколебала его решение.
     - Хорошо,  -  начал он, - ты увидишься с сестрой, если скажешь мне... -
Но  он  тут же прервал себя и поспешно добавил: - Ладно! Увидишься с сестрой
так или иначе!.. - С этими словами он вышел из камеры.
     Увидя Рэтклифа, он заметил:
     - Ты  прав,  Рэт,  от этой девчонки не добьешься толку. Одно ясно: отец
ее  ребенка  не  кто  иной,  как  Робертсон; значит, это он придет сегодня к
могиле Мусхета. Тут-то мы его и изловим, Рэт, не будь я Гедеон Шарпитло!
     - Но  если  это так, - сказал Рэтклиф, у которого не было никакой охоты
ускорить  поимку  Робертсона,  -  если  это так, мистер Батлер должен был бы
признать  в том человеке, который повстречался ему в Королевском парке, того
самого, кто надел платье Мэдж и вел за собою мятежников.
     - Не  обязательно,  -  ответил  Шарпитло.  -  Дело  было  в темноте и в
суматохе.  Да еще к тому же жженая пробка или краска... Ты ведь и сам умеешь
так перерядиться, что тебя не признал бы даже твой хозяин - сатана.
     - И то верно, - сказал Рэтклиф.
     - К  тому  же,  дурень  ты этакий, - продолжал с торжеством Шарпитло, -
священник  ведь сказал, что человека, который встретился ему в парке, он как
будто видел раньше, да только не помнит, где и когда.
     - И то правда, ваша милость, - сказал Рэтклиф.
     - Ну так мы с тобой пойдем сегодня его ловить.
     - Много  ли  проку  от  меня  будет,  ваша  милость?  - сказал неохотно
Рэтклиф.
     - Проку?  -  переспросил  Шарпитло.  - Ты нас поведешь - ведь ты знаешь
дорогу.  К  тому  же  я  не  намерен спускать с тебя глаз, приятель, пока не
захвачу того.
     - Что  ж,  сэр,  -  согласился  Рэтклиф,  не  слишком довольный. - Будь
по-вашему. Только он человек отчаянный.
     - А  мы,  -  ответил Шарпитло, - прихватим с собой все, что надо, чтобы
образумить его.
     - И  вот  еще  что,  -  продолжал  Рэтклиф, - ночью я ведь, пожалуй, не
найду  дороги  к  Мусхетову кэрну. Днем еще туда-сюда, а при луне, когда там
столько  камней,  и все один на другой похожи, как угольщик на черта, где уж
тут найти дорогу! Это все равно что ловить луну в воде.
     - Что  это значит, Рэтклиф? - сказал Шарпитло, устремляя на непокорного
зловещий  взгляд.  -  Ты,  видно,  забыл,  что твой смертный приговор еще не
отменен.
     - Нет,  сэр,  -  сказал Рэтклиф. - Не так-то легко это забыть. Раз ваша
милость  приказывает  идти,  я  что  ж?  Я  пойду.  А  только можно бы найти
проводника получше - вот хоть эту самую Мэдж Уайлдфайр.
     - Черта  с два! Надо быть таким же сумасшедшим, как она, чтобы взять ее
в проводники.
     - Как  будет  угодно  вашей  милости,  -  ответил  Рэтклиф.  -  Я бы ее
уговорил,  а дорогу она знает; ведь она редко когда ночует дома, а летом всю
ночь бродит по горам - такая уж дурочка.
     - Что  же,  -  сказал  следователь,  -  если  ты  думаешь,  что она нас
доведет... Только гляди, ты мне отвечаешь головой.
     - Ну  что  тут будешь делать! - сказал Рэтклиф. - Видно, такому, как я,
на честный путь не попасть, как ни старайся.
     Так  размышлял  он  про  себя,  оставшись на несколько минут один, пока
блюститель  правосудия  отдавал  нужные приказания и получал приказ на арест
Робертсона.
     На  восходе  луны  следователь и его спутники вышли за городские стены.
Вдали  смутно виднелось Артурово Седло, похожее на огромного спящего льва, и
гигантская  гранитная  стена  Солсберийских  утесов. Обойдя Кэнонгейт с юга,
они  достигли  Холирудского  аббатства,  а  оттуда вышли в Королевский парк.
Вначале   их   было   четверо.   Шарпитло