и   наставниками   и  преодолели  этот
недостаток.
     Что   понравилось   Джини  в  письме  меньше  всего,  так  это  скрытые
эгоистические  побуждения. "Мы бы так ничего о ней и не услышали, - подумала
она,  -  если  бы  она не боялась, что герцог может здесь узнать, кто она на
самом  деле  и  какие  у  нее  здесь  друзья. Но бедняжка Эффи всегда любила
поступать  по-своему,  а  такие  люди  обычно  больше  думают  о себе, чем о
других.  Не знаю, что мне делать с ее деньгами, - продолжала мысленно Джини,
поднимая  билет  в пятьдесят фунтов, который выпал из конверта на пол. - Нам
и  так  хватает, а это прямо-таки похоже на взятку за молчание; она могла бы
и  так  не сомневаться, что даже за все лондонские богатства я не вымолвлю и
словечка  ей  во  вред.  И  надо  рассказать  обо  всем Рубену: если она так
держится  за  своего  драгоценного  муженька,  не  понимаю,  почему я должна
относиться  с  меньшим  почтением  к своему. Как только этот пьяница капитан
уедет утром в своей лодке, я расскажу обо всем мужу".
     - Но  что такое со мной происходит? - проговорила она, сделав несколько
шагов  к  двери,  чтобы  присоединиться  к  мужчинам, и снова возвращаясь. -
Неужели  я  так  глупа,  что  злюсь на Эффи за то, что она знатная дама, а я
только  жена  пастора? И все же я дуюсь, словно капризный ребенок, тогда как
должна  благодарить  Бога  за  то,  что  он  избавил  ее  от позора нищеты и
преступлений, в которые она могла бы впасть.
     Усевшись  на  стул  у  кровати, она сложила руки на груди, сказав себе:
"Не  поднимусь  с  этого  места,  пока  не  приведу в порядок свои мысли"; и
действительно,  разобравшись  в  причинах  своей временной злости на сестру,
она  устыдилась  их  и  пришла  к  выводу,  что  успех Эффи в жизни является
величайшим   благом,  а  связанные  с  ним  затруднения  -  лишь  неизбежные
последствия   давно   совершенных   ошибок.  Таким  образом,  миссис  Батлер
избавилась  от  вполне понятной досады, вызванной тем, что Эффи, которую она
всегда  жалела  и  опекала,  вознеслась теперь настолько выше ее, что больше
всего в мире опасается, как бы их родство не было раскрыто.
     Подавив   окончательно  это  нежелательное  проявление  amour  propre*,
миссис  Батлер  вышла в маленькую гостиную, где мужчины уже заканчивали свою
партию,  и услышала от капитана подтверждение того, что ей сообщила в письме
Эффи: герцог Аргайл должен был вскоре приехать в Рознит.
     ______________
     * самолюбия (франц.).

     - В  болотах  Охингауэра  он  найдет  немало  диких уток и тетеревов. А
после   охоты  он,  как  и  встарь,  захочет  пообедать  да  переночевать  в
пасторате.
     - Дом наш всегда к его услугам, капитан, - сказала Джини.
     - Как  и  все  другие  дома  тут  в  округе,  -  ответил  капитан. - Да
передайте,  голубушка,  своему  отцу, чтобы вся скотина была у него в полном
порядке  и  чтобы  он  хоть  на  пару  дней  выбил  из  своей головы всю эту
камеронскую  чушь,  а  то  я ему говорю про скот, а он знай дует мне в ответ
свою  Библию; это уш только священнику вроде мистера Патлера простительно, а
порядочному шентльмену никак нет.
     Никто  лучше  Джини  не  знал,  какое  успокаивающее  действие  на гнев
оказывает  мягкий  ответ: она только улыбнулась капитану и выразила надежду,
что  герцог будет удовлетворен тем, как ее отец справляется с вверенными ему
делами.
     Но  капитан,  проигравший все, что ему причиталось за почтовые расходы,
был  в  прескверном  настроении,  довольно  обычном для тех, кому не удалось
выиграть, и, как говорит пословица, вполне поэтому оправданном.
     - А  вам,  мистер Патлер, я еще вот что собирался сказать. Вы знаете, я
никогда  не  суюсь в ваши церковные дела, но, по-моему, это просто свинство,
что  Эйли  Мак-Клюр  наказывают,  как  ведьму.  Добро  бы  она еще накликала
хромоту  или  слепоту, или вызывала нечистого духа, или опрокидывала повозки
торговцев,  или  еще  там  какие  беды  творила. А то ведь она всего-навсего
гадалка  и  всегда  предсказывает  нашим  ребятам  удачу, вроде того, что им
попадется  много  тюленей  или  котиков, когда они выезжают на ловлю, а ведь
каждому приятно такое услышать.
     - Эта  женщина,  -  ответил  Батлер,  -  по  моему мнению, не ведьма, а
просто  мошенница,  и  только  поэтому  мы  и вызвали ее на церковный совет,
чтобы она впредь не морочила головы невежественных простаков.
     - Насчет  ее  мороки  и  всяких  там  голов  я ничего не знаю, - сказал
доблестный  Дункан,  -  но  думается мне, что старухе и впрямь будет морока,
коли  ребята  ее  поймают  да  окунут как следует в реку; а что до голов, то
ведь  и  у  вашего  совета  они  ходуном  заходят,  коли я с моими молодцами
как-нибудь загляну к вам.
     Не обращая внимания на угрожающий тон этих слов, Батлер ответил:
     - Я  совсем  упустил  из  виду,  что  толпа  может учинить расправу над
бедной  женщиной. Поэтому я сам сделаю ей внушение и не стану вызывать ее на
совет.
     - Вот  это  будет по-шентльменски, - сказал капитан, и вечер закончился
вполне миролюбиво.
     На  следующее  утро, когда капитан, выпив свою порцию этхоулской смеси,
отправился  в запряженной шестеркой карете, миссис Батлер стала снова думать
о  том,  следует ли рассказывать мужу о письме сестры. Поступить так значило
бы  посвятить  его  в  ужасную  тайну,  хранить которую ему как должностному
лицу,  может быть, не совсем подобало. Он уже и так не сомневался в том, что
Эффи  скрылась  вместе  с  тем  Робертсоном,  который  возглавил бунт в деле
Портеуса  и  был приговорен к смертной казни за ограбление в Киркалди. Но он
не  знал,  что  Робертсон  и  Джордж  Стонтон - родовитый и богатый человек,
занимавший  теперь  подобающее  ему  общественное  положение, - одно и то же
лицо.  Исповедь  Стонтона  Джини  считала священной тайной; поразмыслив, она
пришла  к  заключению,  что  письмо  сестры заслуживает того же отношения, и
решила никому о нем не рассказывать.
     Прочтя  письмо  снова,  она  не  могла  не  задуматься  над  неловким и
затруднительным   положением   тех,   кто   достиг  жизненных  благ  всякими
незаконными   путями   и   вынужден   прибегать  к  сложной  системе  лжи  и
притворства,  чтобы  защитить  и  удержать свои опасные преимущества. Но это
совсем  не  значило,  думала  миссис  Батлер, что она должна предать огласке
прошлое  своей  сестры:  подобное  разоблачение  никого не восстановило бы в
правах,  ибо  Эффи  и не присваивала себе ничьих прав, оно только разбило бы
ее  жизнь  и  опозорило  в глазах общества. Если бы Эффи была более разумна,
думала  Джини,  она  вела  бы  уединенную,  а  не  светскую шумную жизнь, но
возможно,  что  выбор  был  сделан не ею. Что касается денег, то отсылать их
обратно  значило  поступить  высокомерно  и бессердечно; подумав, она решила
употребить  их  на  всестороннее  образование  своих  детей, для которого ее
собственных  средств  могло  бы не хватить, или же откладывать их в качестве
будущего  наследства.  Эффи  жила  в  богатстве,  долг  совести повелевал ей
оказывать  своей  сестре  всяческую  поддержку,  и поэтому взятое ею на себя
обязательство  казалось  таким  естественным  и  уместным,  что не следовало
отказываться   от   него   по   каким-то   романтическим   или   щепетильным
соображениям.  И  Джини  написала  сестре,  что  письмо получила и просит ее
писать  как  можно чаще. Рассказывая ей о своей собственной жизни, связанной
главным  образом  с  семейным  и  домашним  бытом,  она все время испытывала
какую-то  неуверенность: то ей казалось, что знатной даме будут скучны такие
неинтересные  подробности,  то вспоминала, что для Эффи дороги любые мелочи,
касающиеся  сестры. Письмо свое, адресованное мистеру Уайтроузу, она вручила
прихожанину, отправляющемуся в Глазго, где он и сдал его на почту.
     На  следующий день в Рознит приехал герцог Аргайл, и вскоре после этого
он  изъявил  желание  поохотиться  в  тех  краях,  а  потом  переночевать  в
пасторате: в прошлом он уже дважды оказывал эту честь его обитателям.
     Опасения  Эффи полностью подтвердились. Не успел герцог сесть по правую
руку  от  миссис  Батлер  и  приступить  к разрезыванию великолепной жареной
утки,  приготовленной  по  особому  рецепту  к  его  приезду,  как  он  стал
рассказывать  о  леди  Стонтон  из  линкольнширского  Уиллингэма  и о шумном
успехе,  вызванном ее красотой и остроумием в Лондоне. Многое в его рассказе
не  явилось  неожиданностью для Джини, но остроумие Эффи! Этого уж она никак
не  могла  себе  представить,  ибо  в  неведении  своем  не подозревала, что
замечания,  считающиеся  остроумными  в  светском  кругу,  означают  в более
низком обществе лишь проявление легкомыслия.
     - Она  была  царицей  всех  балов,  самой  яркой звездой, кумиром этого
сезона,  -  говорил  герцог.  -  И действительно, своей красотой она затмила
всех женщин при дворе во время празднования дня рождения короля.
     День  рождения!  При  дворе! Джини была совершенно уничтожена, вспомнив
свое   собственное   представление   ко   двору,   все  сопутствовавшие  ему
необычайные происшествия и главным образом причину его.
     - Я  рассказываю  именно  вам  об  этой  леди,  миссис Батлер, - сказал
герцог,  -  потому, что звук ее голоса и тип лица напоминали мне чем-то вас,
правда,  когда  вы  не  так  бледны,  как  сейчас; вы, наверно, очень устали
сегодня? Прошу вас выпить со мной немного вина.
     Она подчинилась, а Батлер заметил:
     - Это  опасный  комплимент,  ваша  светлость,  сказать  жене  скромного
пастора, что она похожа на светскую красавицу.
     - Ого!  Я  вижу,  мистер  Батлер, вы ревнуете, - сказал герцог. - Но вы
поздно  спохватились, я уже давно поклонник вашей жены. Но, честное слово, в
выражении  их  лиц, чертами совершенно различных, есть какое-то необъяснимое
сходство.
     "Такой комплимент уже менее опасен", - подумал мистер Батлер.
     Жена  его,  чувствуя  неловкость  наступившего молчания, принудила себя
сказать,  что,  возможно,  эта  леди  ее  соотечественница  и  поэтому  в их
разговоре, может быть, есть что-то общее.
     - Вы  совершенно  правы,  - ответил герцог. - Она шотландка и говорит с
шотландским  акцентом,  причем  иногда  даже вставляет провинциальные слова,
похожие на наш родной диалект, но у нее это получается очень мило.
     - А  мне  казалось,  - сказал мистер Батлер, - что в большом городе они
должны звучать вульгарно.
     - Совсем  нет.  Вы,  наверно,  думаете,  что я имею в виду тот грубый и
резкий  шотландский акцент, с которым говорят жители Эдинбурга или Горбалса.
Эта  леди  прожила очень недолго в Шотландии и была воспитана в монастыре за
границей.  Она  говорит  на  том  чистом шотландском языке, на котором в дни
моей  юности  говорили  при  дворе,  но  теперь  он настолько не в ходу, что
звучит   совсем  как  чужой  диалект,  не  имеющий  ничего  общего  с  нашим
современным говором.
     Несмотря  на  свое  беспокойство, Джини не могла про себя не удивляться
тому,  что  даже  самые  тонкие  знатоки  жизни  и  нравов могут быть подчас
введены  в  заблуждение  их  собственным  предвзятым  мнением.  А герцог тем
временем продолжал:
     - Она,  по-моему, родом из этого злополучного дома Уинтонов; но так как
она  выросла за границей, то не имела возможности узнать о своей родословной
и  выразила  мне  свою  признательность, когда я сказал ей, что она, по всей
вероятности,  является представительницей рода Сьютонов из Уиндигаула. Хотел
бы   я,   чтобы  вы  видели,  как  она  мило  покраснела,  стыдясь  за  свою
неосведомленность.  Несмотря  на  ее  благородные и утонченные манеры, в ней
время   от   времени  чувствуется  какая-то  робость  и,  если  я  могу  так
выразиться,   чисто   монастырская   простота,  которые  придают  ей  особую
прелесть.  Вы  сразу  видите, что перед вами нетронутая роза, распустившаяся
на целомудренной почве монастырского уединения.
     Мистер   Батлер  поспешил  поддержать  столь  поэтическое  высказывание
стихами:

                Ut flos in septis secretus nascitur hortis...* -
     ______________
     *  Подобно  тому,  как  цветок  тайно  рождается в садах, за оградой...
(лат.).

в  то  время  как  его  жена  с трудом верила,  что  все  это  говорится  об
Эффи,  да  еще  таким  компетентным  судьей,  как  герцог Аргайл; и будь она
знакома  с  творчеством  Катулла,  то  подумала  бы,  что  судьба  ее сестры
является как раз полнейшим опровержением прочитанного отрывка.
     Все  же  она  решила  разузнать поподробней об Эффи, чтобы вознаградить
себя  за  тревоги  этих  минут,  и  задала герцогу несколько вопросов о муже
знатной дамы, вызвавшей такое восхищение его светлости.
     - Он  очень  богат, - ответил герцог, - обладает прекрасными манерами и
происходит  из  старинного  рода. Но он не пользуется таким успехом, как его
жена.  Некоторые  говорят,  что он может быть очень любезным, но я его таким
никогда  не  видел;  я скорее сказал бы, что он скрытен, мрачен и своеволен.
Говорят,   молодость   его   была   очень  бурной,  и  здоровье  его  теперь
пошатнулось;  но  все  же  он  еще довольно красив и большой друг верховного
комиссара, который бывает на съездах вашей церкви, мистер Батлер.
     - Значит,  он друг в высшей степени достойного и порядочного дворянина,
- сказал Батлер.
     - Так  ли  он  восхищается  своей  супругой,  как  посторонние?  - тихо
спросила Джини.
     - Кто?  Сэр  Джордж? Говорят, он ее очень любит, - ответил герцог. - Но
я  заметил, что она слегка дрожит, когда он устремляет на нее свой взгляд, а
это  дурной  знак.  Но  как  странно,  что  у меня из головы не выходит ваше
сходство  с  леди Стонтон: тот же голос, тот же взгляд. Честное слово, можно
просто подумать, что вы сестры.
     При  этих словах Джини так разволновалась, что уже не могла совладать с
собой.  Герцог  Аргайл  очень  встревожился  и  по доброте душевной приписал
состояние  миссис Батлер своим неосторожным словам, напомнившим ей о прошлых
семейных   несчастьях.   Он   был  слишком  хорошо  воспитан,  чтобы  начать
оправдываться,  но поспешил переменить тему разговора, перейдя на обсуждение
какого-то   спорного   вопроса,   возникшего   между  пастором  и  капитаном
Нокдандером,  причем  герцог  признал,  что его достойный заместитель бывает
иногда  слишком  упрям  и  настойчив  в  исполнении  своих  административных
обязанностей.
     Мистер  Батлер  отозвался  с  похвалой  о  некоторых  его качествах, но
заметил,  что  к  этому достойному джентльмену вполне применимы слова поэта,
обращенные к Маруцинусу Азиниусу:

                                  Manu -
                Non belle uteris in joco atque vino.*
     ______________
     *  Рукой  своей не слишком-то чистоплотно пользуешься ты во время игр и
выпивки (лат.).

     И  собеседники  перешли  к  обсуждению  различных  приходских  дел,  не
представляющих интереса для читателя.


                                 Глава XLIX

                                    Я осенен бесплодною короной,
                                    И мне в десницу вложен праздный скипетр,
                                    Который вырвет чуждая рука,
                                    А сын мой не наследует.

                                                                   "Макбет"*
     ______________
     * Перевод М.Лозинского.

     После  этого  сестры  обменивались  письмами  примерно  дважды  в  год,
тщательно  следя  за тем, чтобы никто не узнал об их переписке. Леди Стонтон
жаловалась  на  все  ухудшающееся  здоровье  и  настроение  своего  мужа; ее
собственное  душевное  состояние  казалось  тоже  безрадостным,  и она часто
сетовала  на отсутствие у них детей. Сэр Джордж Стонтон, всегда необузданный
в  своих  порывах,  воспылал ненавистью к ближайшему наследнику, которого он
подозревал  в распространении дурных слухов о нем во время его отсутствия, и
объявил,  что  скорее завещает Уиллингэм со всеми его землями больницам, чем
отдаст хоть один акр этому болтуну и сплетнику.
     "Если  бы  у  нас были дети, - писала несчастная женщина, - или если бы
тот  злополучный  младенец остался в живых, жизнь обрела бы для него смысл и
появился  бы  интерес  к  какой-нибудь  деятельности. Но небо отказало нам в
благословении, которого мы не заслуживаем".
     Такого  рода  жалобы,  различные  по  форме, но всегда возвращавшиеся к
одной  и  той  же  теме,  заполняли  страницы,  приходившие  из обширных, но
мрачных покоев Уиллингэма в скромный и счастливый дом пастора Ноктарлити.
     Годы  меж  тем  шли вперед, а сетования леди Стонтон оставались все так
же  безутешны. Джон, герцог Аргайл и Гринвич, умер в 1743 году, оплакиваемый
всеми,  а  особенно  семейством  Батлеров, к которому он так благоволил. Ему
наследовал  его  брат  -  герцог  Арчибалд. Отношения Батлеров с ним были не
столь  близкими,  но  тем  не менее он оказывал им такое же покровительство,
как  и  его  брат.  Это  было как нельзя более кстати, так как после мятежа,
вспыхнувшего   и   подавленного   в   1745   году,   мирная  жизнь  районов,
расположенных  вблизи  горной  Шотландии,  была нарушена. Разбойники или те,
кого   обстоятельства  толкнули  на  этот  преступный  путь,  скрывались  на
обширных  пространствах,  прилегающих  к  Нижней Шотландии, и занимались там
грабежом.  В  горных  районах Перта, Стерлинга и Дамбартоншира не было почти
ни  одной  романтической  долины  -  в  наше  время  они совсем безопасны, -
которая не укрывала бы этих правонарушителей.
     В  районе Ноктарлити самым страшным из них был некий Донах Ду на Дунаг,
по  прозвищу Дункан Черная Злость, которого мы уже как-то упоминали. Человек
этот  был  прежде  бродячим  лудильщиком  -  распространенная  в  тех  краях
профессия,  - но после междоусобной войны, когда полицейский надзор в стране
ослаб,  он  забросил  свое  ремесло  и  из  мелкого воришки стал грабителем.
Обычно  ему  помогали трое или четверо отчаянных молодцов, и, так как сам он
был  хитер, нагл и великолепно знал местность, новая его профессия приносила
огромный доход ему и неисчислимые бедствия пострадавшим.
     Никто  не  сомневался,  что  при  желании  Дункан  Нок мог в любой день
положить  конец  проделкам  своего  тезки:  в  округе  было  немало отважных
молодых  людей,  участвовавших  в  войне  под знаменем герцога Аргайла и под
командой  его старого друга капитана и проявивших себя в ряде случаев весьма
похвально.  Что  касается  их  командира,  то, так как в его отваге никто не
сомневался,  безнаказанность  Донаха, по мнению многих, объяснялась тем, что
он  нашел способ снискать милость капитана, - вещь довольно обычная для того
времени  и  в той стране. Это подтверждалось и тем обстоятельством, что скот
Дэвида  Динса,  являвшийся  собственностью герцога, воры не тронули во время
налета,  тогда как коровы священника были ими угнаны. Когда спустя некоторое
время  грабители предприняли вторую попытку угнать скот, Батлер решил, что в
таких   обстоятельствах   он  может  забыть  на  время  о  своих  пасторских
обязанностях,  и вместе со своими соседями, во главе которых он встал, сумел
отстоять  свое  имущество;  в  подвиге этом, несмотря на преклонный возраст,
Дэвид  принимал  личное  участие: сидя на горном пони и подпоясавшись старым
палашом  (успех  всего дела он приписал, разумеется, себе, он воображал себя
Давидом,  сыном  Иессея,  отбившим  у  амалекитян захваченную ими в Секелаге
добычу.  Этот  мужественный отпор имел весьма благоприятные последствия, так
как  Донах  Ду  на Дунаг долгое время держался на расстоянии, и хотя молва о
его  подвигах  в других районах и проникала сюда, но набегов на этот край он
не  совершал.  Он  продолжал процветать и иногда напоминать о себе вплоть до
1751  года,  и  если  страх  перед  Дэвидом  и  удерживал  его до сих пор от
вторичного  появления,  то теперь он мог не опасаться: почтенный патриар