ете, сэр, - холодно ответил оскорбленный пастор и
взял понюшку табаку.
     Медно-красный  нос доблестного Дункана запылал, словно бык Фалариса, и,
пока  мистер  Арчибалд  лавировал  между  спорящими  сторонами,  а  внимание
собравшихся было отвлечено этим диспутом, Батлеру удалось выскользнуть.
     Придя  в Охингауэр, он застал там женщин, с нетерпением ожидавших конца
этой  веселой  пирушки, ибо было условлено, что, хотя Дэвид Динс останется в
Охингауэре,  а  Батлер  в этот вечер переедет в пасторат, Джини, для которой
не  все  еще  было  готово  в  доме отца, должна вернуться на день или два в
Рознит:  лодки  для переправы были уже готовы. Поэтому они ждали возвращения
Нокдандера,  но  уже наступили сумерки, а он все не показывался. Появившийся
Арчибалд,  веселость  которого,  как человека благовоспитанного, не выходила
за  пределы  приличий, настоял на том, чтобы они отправились на остров в его
сопровождении:  судя по состоянию капитана, тот едва ли сможет выкарабкаться
из-за   стола,   не  говоря  уже  о  том,  что  он  является  сейчас  совсем
неподходящей  компанией  для  женщин. "Двуколка" в их распоряжении, прибавил
он,  и  будет  очень  приятно  совершить  эту прогулку по воде в наступающих
сумерках.
     Джини,  относившаяся  с  большим  доверием  к благоразумному Арчибалду,
сейчас  же  согласилась,  но  миссис  Долли  Даттон категорически отказалась
ехать  в  маленькой  лодке.  Если  можно  достать  большую  лодку, тогда она
отправится;  если  нет  -  она  скорее согласится спать на полу, чем сделает
хоть  один  шаг.  Спорить  с  Долли  было бесполезно, и положение, по мнению
Арчибалда,  не было таким сложным, чтобы принуждать ее. Он заметил, что было
бы  невежливо  лишать  капитана  его "запряженной шестеркой кареты", но, так
как  она  находилась  в  распоряжении дам, вежливо добавил он, "они позволят
себе   воспользоваться   ею".   Кроме  того,  "двуколка"  скорее  пригодится
капитану,  так  как она может передвигаться в любое время прилива, и поэтому
большая лодка к услугам Долли.
     И  в  сопровождении  Батлера  они  все  направились  к  берегу.  Прошло
некоторое  время,  пока  им удалось собрать всех гребцов, и еще до того, как
они  отправились  в  путь, бледная луна показалась над холмом и отражение ее
закачалось  на  широких  и блестящих волнах. Но вечер был так тих и спокоен,
что  Батлер,  прощаясь с Джини, не испытывал никаких опасений за нее, и, что
еще  более  удивительно,  миссис  Долли  тоже  не  опасалась за свою судьбу.
Чистый  воздух  над  прохладными  волнами  был напоен летними запахами. Едва
различимые  в  лунном  свете  мысы,  заливы  и широкая синяя цепь гор являли
собой  прелестное  зрелище,  и  каждый  удар  весел  по  водной  поверхности
заставлял   ее  искриться  и  сверкать  тем  ослепительным  светом,  который
известен под названием "свечения воды".
     Это  последнее  обстоятельство весьма удивило Джини и немало позабавило
ее  спутницу;  и  вскоре  они  достигли небольшого залива, который простирал
свои  темные  и  лесистые  рукава  далеко  в  море,  словно  приветствуя  их
возвращение.
     Место  высадки  находилось  на расстоянии четверти мили от дома, и хотя
из-за  отлива  большая  лодка  не могла приблизиться достаточно к прибрежным
неровным  камням,  служившим  пристанью,  Джини,  отличавшаяся  смелостью  и
подвижностью,   легко   спрыгнула  на  берег;  но  миссис  Долли  решительно
отказалась   подвергнуть  себя  такому  риску,  и  поэтому  мистер  Арчибалд
приказал  направить лодку к более удобной пристани, значительно удаленной от
этой.  Вслед за этим он приготовился спрыгнуть сам, чтобы проводить Джини до
дома.  Но так как Джини ясно различала идущую вдоль берега лесную тропинку и
хорошо  видела  освещенную  луной  белую трубу, поднимавшуюся над лесом, где
находился  дом,  она  отклонила  это  любезное  предложение  и попросила его
отправиться  с  миссис  Долли, так как та находится в чужой стране и поэтому
больше нуждается в провожатом, чем она.
     И  в  самом деле, слова Джини спасли, возможно, жизнь бедной коровницы,
ибо,  как  она  сама  впоследствии  утверждала,  она  умерла  бы  от страха,
оставшись одна в лодке с шестью дикими горцами в юбках.
     Ночь  была  так  прекрасна,  что  Джини,  вместо того чтобы отправиться
сразу  же домой, осталась на берегу, глядя, как лодка отчаливает от берега и
удаляется  в  глубь  небольшого  залива;  темные фигуры ее спутников по мере
удаления  делались  все  менее  различимы;  грустная песня гребцов, доносясь
издалека,  звучала  мелодично  и  ласково,  и вскоре лодка, завернув за мыс,
исчезла совсем из виду.
     Но  Джини  все  еще  стояла  на  месте, глядя в море. Она знала, что ее
спутники  еще  не скоро доберутся до охотничьего дома, так как расстояние от
него  до  удобной  пристани  было гораздо больше, чем от того места, где она
стояла, и, кроме того, ей хотелось побыть немного одной.
     Все  удивительные события этих нескольких недель, приведшие ее от горя,
позора  и  отчаяния  к  радости,  почету  и  счастливым  видам  на  будущее,
пронеслись  перед  ее  умственным взором, и глаза Джини наполнились слезами.
Но  плакала  она и по другой причине. Человеческое счастье никогда не бывает
совершенным,  и  так  как  люди с ясным складом ума наиболее чувствительны к
несчастью  своих близких именно тогда, когда их личная судьба представляет с
ним  разительный  контраст,  мысли  Джини  обратились  к положению ее бедной
сестры,  которую  она  так  любила:  она вспомнила, что это дитя надежд, эта
балованная  любимица - теперь изгнанница и, что еще гораздо хуже, зависит от
воли  человека,  о  котором  у Джини были все основания думать самое худшее,
который  даже  в  минуты  наиболее  горьких  сожалений не проявлял истинного
раскаяния.
     Пока  она  была  погружена в эти печальные размышления, какая-то темная
фигура  отделилась от рощи справа от Джини. Она вздрогнула, и воспоминания о
привидениях  и  призраках,  встречаемых  одинокими путниками в глухих местах
именно  в этот час, нахлынули на нее. Фигура скользила по направлению к ней,
и,  когда  лунный  свет  упал  на  нее, Джини увидела, что это была женщина.
Нежный голос дважды повторил:
     - Джини, Джини!
     Возможно  ли?  Неужели  это  голос  ее сестры? Жива ли она или вышла из
раскрывшейся перед ней могилы?
     Прежде  чем  Джини  успела  отдать  себе  отчет  в  этих  мыслях, Эффи,
настоящая,  живая  Эффи,  схватила  ее  в  свои объятия и, прижимая к груди,
покрыла бесчисленными поцелуями.
     - Я  бродила тут, словно привидение, чтобы увидеть тебя; оно и понятно,
что  ты  приняла  меня за какой-то дух. Я хотела хоть издали увидеть, как ты
пройдешь,  хоть  голос  твой  услышать.  Но  говорить с тобой, Джини! Это же
больше, чем я заслуживаю, я и не надеялась на это!
     - О  Эффи!  Как  только  тебе удалось прийти сюда, на этот дикий берег,
одной, в такой поздний час? И это действительно ты сама, живая Эффи?
     Вместо  ответа  Эффи  протянула свои пальцы, похожие скорее на пальчики
феи,  нежели  привидения, и слегка ущипнула сестру; в этом жесте было что-то
от  ее прежней резвости. И снова сестры обнимались, и плакали, и смеялись по
очереди.
     - Ты  пойдешь  со мной в дом, Эффи, - сказала Джини, - и расскажешь мне
обо  всем;  у нас здесь славные люди, и ради меня они отнесутся к тебе очень
хорошо.
     - Нет,  нет,  Джини,  -  грустно  ответила  ее  сестра,  -  ты,  видно,
позабыла,  кто  я  такая: изгнанница, осужденная законом, которая избавилась
от  виселицы только потому, что у меня самая смелая и хорошая сестра во всем
мире. Я не пойду к твоим важным друзьям, хоть это мне и не грозит ничем.
     - Ну,  конечно,  ничем  не  грозит,  ты в этом не сомневайся, - с жаром
уверяла  Джини. - О Эффи, Эффи, не будь своевольна, хоть один раз послушайся
- и мы будем так счастливы все вместе!
     - Коли  я  тебя увидела, значит, получила самое большое счастье, какого
заслуживаю  по  эту сторону могилы, - ответила Эффи, - а что до того, грозит
мне  опасность  или  нет,  никто  никогда  не  посмеет  сказать, что я, едва
увильнув  от виселицы, осмелилась показаться среди важных друзей моей сестры
и позорить ее.
     - У  меня  нет  никаких  важных друзей. Все мои друзья - Батлер и отец,
это  же  и твои друзья. О моя бедная девочка, не упрямься и не поворачивайся
снова  спиной к счастью! Нам не нужны никакие знакомые, вернись к нам, твоим
самым близким друзьям, не забывай, что старый друг лучше новых двух!
     - Не  уговаривай напрасно, Джини, я жну то, что сама посеяла. Я замужем
и потому должна следовать за своим мужем, что бы из того ни получилось.
     - Замужем,  Эффи!  -  воскликнула Джини. - Несчастное создание! Замужем
за этим бессовест...
     - Тс...  тс...  -  сказала  Эффи,  закрывая  одной  рукой рот сестры, а
другой указывая на рощу. - Он там.
     Выражение  ее голоса говорило о том, что муж внушал ей, по-видимому, не
только любовь, но и страх. В это мгновение из зарослей вышел мужчина.
     Это  был  молодой  Стонтон.  Даже  в  неверном  свете луны Джини смогла
различить, что он был богато одет и имел вид светского человека.
     - Эффи,  -  сказал  он,  -  время  наше истекло, лодка сейчас придет, и
оставаться  дольше нельзя. Надеюсь, твоя сестра разрешит мне поздороваться с
ней?
     Но Джини отпрянула от него с чувством инстинктивного отвращения.
     - Ну  что  ж, - сказал он, - хорошо хоть, что если ты и придерживаешься
по-прежнему   своих  враждебных  чувств  ко  мне,  то  по  крайней  мере  не
поступаешь  согласно  им.  Благодарю тебя, что ты сохранила мою тайну, когда
одно  твое  слово (а я на твоем месте произнес бы его не задумываясь) стоило
бы  мне  жизни.  Люди говорят, что жена не должна быть посвящена в тайну, от
которой  зависит  жизнь  мужа;  в моем случае не только жена, но и ее сестра
знают мою тайну, и тем не менее я буду спать совершенно спокойно.
     - Но  вы  действительно  женаты  на  моей  сестре,  сэр?  -  спросила с
сомнением  Джини,  ибо  его надменный и беспечный тон подтверждал, казалось,
ее самые мрачные предположения.
     - Я  женат самым настоящим и законным образом и даже под моим настоящим
именем, - ответил Стонтон более серьезно.
     - А ваш отец? Ваши друзья?
     - А  мой  отец и мои друзья должны будут примириться с тем, что сделано
и  чего  нельзя  изменить,  - сказал Стонтон. - Тем не менее для того, чтобы
окончательно  порвать  с опасными знакомствами, и для того, чтобы друзья мои
пришли  постепенно  в  себя,  я  решил  пока  скрыть  свой  брак  и провести
несколько  лет  за  границей.  Поэтому  некоторое  время ты не будешь ничего
слышать  о  нас,  а  возможно,  что  мы  расстаемся  навсегда.  Ты, конечно,
понимаешь,   что  при  сложившихся  обстоятельствах  поддерживать  переписку
крайне  опасно,  ибо все сразу поймут, что мужем Эффи может быть только тот,
кто... Как мне назвать себя? Скажем, тот, кто убил Портеуса.
     "Легкомысленный,   жестокий   человек!  -  подумала  Джини.  -  Страшно
подумать,  кому  Эффи  доверила  свою судьбу! Можно сказать, что она посеяла
ветер, а пожинает ураган".
     - Не  считай  его  таким  уж  плохим, - сказала Эффи и, отойдя от мужа,
отвела  Джини на несколько шагов в сторону, - не считай его очень плохим, он
добр  ко  мне,  Джини,  добрей,  чем  я  заслуживаю,  и  он больше не станет
заниматься  дурными  делами.  И  поэтому  не горюй об Эффи: ей совсем не так
плохо.  Но  ты!  Ты!  На  земле, наверно, и счастья-то такого нет, какого ты
заслуживаешь!  Только  в  раю  ты, наверно, получишь по заслугам, потому что
там  все  такие  же хорошие, как и ты сама. Джини, если только я буду жива и
все  у  меня  будет  в  порядке,  ты  еще  услышишь  обо мне! А если нет, то
постарайся  поскорее  позабыть  и  меня  и  все  беды,  что  ты  из-за  меня
перенесла. Прощай! Прощай! Прощай!
     Она  вырвалась  из объятий сестры, присоединилась к мужу, и оба исчезли
в  роще.  Джини могла бы подумать, что все происшедшее пригрезилось ей, если
бы  вскоре  после  того, как они оставили ее, она не услышала плеск воды и в
заливе  не  показалась  лодка,  быстро  приближавшаяся  к  небольшому судну,
прятавшемуся  у  берега.  Именно на таком судне Эффи уехала из Портобелло, и
Джини  не  сомневалась, что оно же, как сказал Стонтон, доставит беглецов за
границу.
     Трудно  сказать,  какое  чувство больше волновало Джини во время самого
свидания:  горе  или  радость,  -  но  оставшееся  от  него впечатление было
определенно  благоприятным.  Главное  заключалось в том, что Эффи замужем и,
следовательно,   с   точки   зрения  общепринятой  морали  стала  порядочной
женщиной;  не менее важным было и то, что муж Эффи не собирался возвращаться
к  преступному  образу  жизни, который он так долго и безрассудно вел. А что
касается  подлинного  обращения на путь христианской истины, то он и сам уже
осудил  свои  прежние  заблуждения,  и  врата  царствия небесного еще, может
быть, откроются для него.
     Таковы  были  мысли, которыми Джини старалась успокоить свою тревогу за
судьбу   сестры.   Придя   в   охотничий  дом,  она  узнала,  что  Арчибалд,
обеспокоенный   ее   отсутствием,   собирался  уже  отправиться  на  поиски.
Сославшись  на головную боль, Джини поспешила удалиться, чтобы окружающие не
заметили ее волнения.
     Благодаря  этому она избавилась еще от одной беспокойной сцены, правда,
несколько  отличавшейся  от  той, что она только что пережила. На "двуколку"
капитана,  славившуюся  своей  устойчивостью  как  на  море,  так и на суше,
налетело   какое-то   неизвестное  судно,  что  произошло  из-за  нетрезвого
состояния  самого капитана Нокдандера, его команды и пассажиров. Нокдандер и
еще  несколько гостей, которых он вез с собой, чтобы завершить празднество в
охотничьем  доме,  основательно  искупались;  но так как их вытащила из воды
команда  налетевшего  на  них  судна,  то  никаких  существенных  потерь  не
произошло,  за  исключением  капитанской шляпы с галунами. Шляпа эта была на
следующий  день  заменена им на щегольской головной убор, какой носят горцы,
-  новшество,  весьма  обрадовавшее  население  горного  района  и сделавшее
внешность  самого  Дункана  менее  нелепой.  Не  одну яростную угрозу послал
утром  доблестный  Дункан  по адресу судна, перевернувшего его лодку; но так
как  ни  люгер  контрабандистов,  ни  принадлежавшая ему лодка не появлялись
больше  в  заливе,  он был вынужден смириться с нанесенным ему оскорблением.
Это  было  тем более досадно, что, как утверждал капитан, он не сомневался в
умышленности  самого злодеяния, ибо мерзавцы с судна слонялись на берегу уже
после  того,  как переправили на сушу все вино и чай, а рулевой даже наводил
справки  о  времени  прибытия капитанской лодки, ее отправления назад и тому
подобных вещах.
     - Пусть-ка   попадутся   мне   еще   разок   в   заливе,  -  говорил  с
величественным  видом  капитан,  -  задам  же  я тогда перцу этим полуночным
бродягам и мошенникам, будут знать у меня свое место, дьявол их побери!


                                Глава XLVII

                                            О, кто, живя в придворной суете,
                                            Таким покоем может наслаждаться.

                                                                    Шекспир*
     ______________
     * Перевод Е.Бируковой.

     По   истечении   надлежащего  срока,  необходимого  для  благополучного
устройства  Батлера  в  его  новом  доме и переезда Джини в Охингауэр к отцу
(пусть  каждый  читатель  в  согласии со своими понятиями приличий и этикета
для  данного  случая  сам  определит продолжительность этого срока), и после
положенного  объявления  имен  будущих  супругов  и  соблюдения  всех прочих
формальностей  верная  любовь  этой  достойной  пары  увенчалась  наконец их
вступлением  в  святой  союз  брака.  Но  Дэвид  не допустил по этому поводу
никаких  бесчинств в виде волынок, скрипок и всякого рода танцев, к великому
гневу  капитана  Нокдандера,  объявившего,  что, знай он, что вместо свадьбы
будет сборище каких-то окаянных квакеров, ноги бы его там не было.
     Событие  это  настолько  отравило  настроение доблестного Дункана, что,
как  говорил  Дэвид, последовал целый ряд "приставаний" с его стороны как на
эту  тему, так и по всяким другим поводам, и лишь случайный приезд герцога в
Рознит  положил  им  конец. Герцог выказал столько уважения мистеру и миссис
Батлер  и  отнесся с таким расположением к старому Динсу, что Нокдандер счел
благоразумным   изменить   свое   отношение   к  последнему.  В  дальнейшем,
высказываясь  в  кругу своих друзей о пасторе и его жене, он обычно говорил:
"Они  люди  весьма  порядочные,  разве  только чуточку строги; да ведь им по
штату положено всего чураться".
     О  Дэвиде  же  он  говорил,  что  "этот,  спору  нет, смыслит здорово в
коровах  и овцах и вообще старик неплохой; шаль только, что нельзя выбить из
его  старой  дурацкой  башки  всю  эту  камеронскую  блашь.  Но  разве истый
шентльмен станет с ним связываться!".
     Итак,  стараясь  не  вступать  с  ним в пререкания, герои нашей повести
сохраняли  самые  дружественные  отношения  с доблестным Дунканом; правда, в
душе   Дэвид  немало  сетовал  на  дурной  пример,  который  капитан  подает
прихожанам  тем,  что  в  зимние холода приносит с собой в церковь трубку, а
летом всегда спит во время проповедей.
     Миссис  Батлер,  которую  нам уже не следует больше называть фамильярно
по  имени,  сохранила  и в супружестве тот же ясный ум и любящее сердце, тот
же  простой,  здравый  смысл  и  стремление к полезной деятельности, которые
отличали  ее  во  время  девичества.  Она, конечно, не обладала образованием
Батлера,  но зато ни одна женщина не относилась с таким уважением к учености
своего  мужа.  Она не притворялась, что понимает его толкование божественных
истин;  но зато никто из пресвитерианских пасторов не мог похвастаться таким
вкусным  обедом,  такой  чистотой белья и одежды, таким теплым очагом, такой
опрятной гостиной и книгами, на которых не было ни единой пылинки.
     Если  он говорил с Джини о том, чего она не понимала (а он был не более
чем  смертный  и  школьный  учитель  к тому же), в таких мудрых и непонятных
выражениях,  в которых вовсе не было нужды, она спокойно и молча слушала; но
если  дело  касалось  практических  вопросов и требовало простого житейского
понимания,   взгляды   и   суждения  Джини  оказывались  всегда  полезней  и
правильней  соображений  ее  мужа. В тех редких случаях, когда миссис Батлер
бывала  в  обществе,  считалось,  что  ее  манерам не хватает светскости. Но
благодаря  ее  приветливости,  сердечности,  ее  безыскусственной простоте и
добродушию,  сочетавшимся  с  живостью  и  даже некоторым лукавством, миссис
Батлер  была  всегда  желанной  гостьей  для  всех,  с  кем  ей  приходилось
общаться.  Несмотря  на  ее  неустанные заботы о своем хозяйстве, она всегда
имела  вид  хорошо  одетой  хозяйки  дома,  а  не  растрепанной,  неряшливой
работницы.  Когда  Дункан  Нок начинал хвалить ее за это и божиться, что "не
иначе,  как  ей  феи  помогают, потому что в доме всегда чисто, а не видать,
когда его метут", миссис Батлер скромно замечала:
     - Можно очень много успеть, если делать все вовремя.
     Дункан отвечал:
     - Хорошо,  коли  бы  вы  обучили  этому делу всех слушанок в охотничьем
доме,  черт  бы  их всех там побрал! Коли они в кой веки и затеют уборку, то
обязательно  наткнешься  там  на  грязную  лохань  и  того  гляди  шею  себе
свернешь.
     Ну  вот,  пожалуй, о самом главном мы и рассказали. Разумеется, сыр для
герцога  был тщательно приготовлен и так благосклонно принят, что подношение
это  стало делаться ежегодно. Миссис Бикертон и миссис Гласс были подобающим
образом  вознаграждены  за оказанные ими в прошлом услуги, и дружеская связь
с этими почтенными и славн