вознаграждение  за  выдачу  участников  мятежа,  -
произвели  на  народ впечатление как раз обратное тому, какое замышлялось; и
Джини   сознавала,   что  человек,  который  способствовал  бы  разоблачению
виновных,   каковы   бы   ни  были  толкавшие  его  на  это  причины,  будет
рассматриваться  в  Шотландии  как  предатель  ее независимости. К фанатизму
шотландских    пресвитериан    всегда    примешивалось    сильно    развитое
патриотическое  чувство,  и  Джини дрожала при мысли о том, что ее имя будет
передано  потомкам  вместе  с  именем  вероломного  Монтита  и ему подобных,
которые,   предав   интересы   своей  страны,  осуждены  народом  на  вечное
проклятие.  В  то  же  время страх, что она может вновь потерять Эффи, когда
одно  слово,  возможно,  спасло  бы  ее,  страшно  удручал  сознание любящей
сестры.
     "Господь  да  поддержит и наставит меня! - сказала себе Джини. - Ибо он
посылает мне такие испытания, с которыми я не в силах справиться".
     В  то  время  как  Джини  предавалась  этим размышлениям, ее проводник,
которому   надоело  молчать,  попытался  завязать  разговор.  Он  производил
впечатление  разумного и спокойного крестьянина, но, не отличаясь, как и все
простолюдины,  ни  тактом,  ни деликатностью, выбрал темой разговора семью в
Уиллингэме.  От этого человека Джини узнала некоторые подробности, дотоле ей
неизвестные, которые мы вкратце перескажем читателю.
     Отец  Джорджа  Стонтона  был  в  молодости  военным и во время службы в
Вест-Индии  женился  на  наследнице  богатого  плантатора.  Их  единственный
ребенок  и  был  Джордж  Стонтон,  тот самый несчастный молодой человек, имя
которого  так  часто  упоминается  на  страницах  этой повести. В детстве он
находился  на  попечении  обожавшей его матери и негров, удовлетворявших все
его  прихоти.  Отец мальчика был умным и достойным человеком, но ввиду того,
что  среди  офицеров  полка только он один смог сохранить свое здоровье, ему
приходилось  уделять  очень  много  внимания  служебным обязанностям. Миссис
Стонтон  была  красива,  своевольна  и болезненна; и в силу всех этих причин
ему,  как человеку любящему, доброму и уравновешенному, было трудно бороться
с  ее  чрезмерным  потаканием  единственному  ребенку.  И  в самом деле, все
попытки   мистера  Стонтона  противодействовать  губительной  воспитательной
системе  матери  имели  обратное  действие:  если  он, будучи дома, всячески
сдерживал   мальчика,   то   эти   ограничения  компенсировались  ребенку  в
отсутствие  отца  полным  удовлетворением  всех  его желаний. Поэтому Джордж
Стонтон  еще в раннем детстве привык смотреть на своего отца как на жесткого
воспитателя  и  прилагал все усилия, чтобы поскорей и навсегда избавиться от
его стеснительного влияния.
     Когда  ему  было  около  десяти  лет,  умерла  его мать, и отец, убитый
горем,  вернулся  в  Англию;  к  этому времени в душе Джорджа уже гнездились
зачатки  тех  пороков,  которые  впоследствии  расцвели таким пышным цветом.
Свое  неблагоразумие  и  непростительное  потворство  капризам  ребенка мать
довершила  еще  и  тем,  что значительную часть принадлежавшего ей состояния
передала  в полное и нераздельное пользование сыну, в результате чего Джордж
Стонтон  уже  вскоре  после  своего  приезда  в  Англию  научился  не только
пользоваться  независимостью, но и всячески злоупотреблять ею. Отец поместил
сына  в  закрытое учебное заведение, надеясь таким образом исправить дефекты
его  воспитания.  Но,  хотя Джордж и проявил некоторые способности к учению,
его  безобразное  поведение  восстановило  против  него  всех  учителей.  Он
находил  способы  (легко  доступные  в  его положении) всегда иметь при себе
столько  денег,  что  смог еще в отрочестве ознакомиться со всеми забавами и
безрассудствами  более  зрелого  возраста;  наконец,  этот прошедший огонь и
воду  юноша  был  сдан  на руки отцу, как отъявленный повеса, чей пример мог
погубить сотни других молодых людей.
     Старший  мистер Стонтон, проявлявший после смерти своей жены склонность
к  меланхолии, которую поведение его сына, разумеется, не рассеивало, принял
духовный   сан   и   получил   от   своего  брата,  сэра  Уильяма  Стонтона,
наследственный  приход  Уиллингэм.  Доход  от него имел для мистера Стонтона
большое  значение,  так как от поместья умершей жены ему мало что досталось,
а  его  доля  в  родовом  наследстве была весьма незначительна, поскольку он
являлся младшим братом.
     Он  привез сына к себе в приход, но вскоре обнаружил, что распущенность
юноши  делала его присутствие в приходе совершенно невозможным. Заносчивость
этого  юного  креола,  кичащегося  своим  богатством, была вовсе не по вкусу
молодым  людям  его  круга,  и  поэтому  он стал встречаться с людьми низших
кругов  общества,  которые оказывали на него еще худшее влияние, чем "угроза
смерти,  палки или виселицы". Отец послал его за границу, откуда он вернулся
еще  более  необузданным  и  диким.  Следует  признать, что этому беспутному
юноше   были   свойственны   и  кое-какие  положительные  качества.  Он  был
остроумен,  добродушен,  безудержно щедр и обладал светскими манерами, когда
считал  нужным  следить  за  собой. Но эти качества не приносили ему никакой
пользы.   Он   был  так  хорошо  знаком  со  скачками,  игорными  притонами,
петушиными  боями и еще худшими приютами безрассудства и распутства, что, не
достигнув  и  двадцати  одного  года,  пустил по ветру все состояние матери,
оставшись  совсем  без средств и в долгах. История его юности хорошо описана
в  стихах  нашего  британского  Ювенала,  где рассказывается о судьбе весьма
похожего на него человека:

                Считая правду грубой и жестокой,
                Он не желал выслушивать упреки.
                Он был упрям в решении своем.
                Всех оскорбив, покинул отчий дом.
                Своей судьбой позорной был доволен
                Бродяга. Он твердил: "Теперь я волен!"

     - А  все-таки,  что  там  ни говори, а мистера Джорджа пожалеть надо, -
заключил  этот  честный  простолюдин,  -  потому  как  он совсем не жадный и
всегда с бедняком самым последним поделится.
     Безрассудная  щедрость  в глазах плебеев искупает многие грехи, ибо они
умеют извлекать из нее выгоду.
     Наша   героиня   в   сопровождении   своего   общительного  провожатого
благополучно  добралась  до  Стэмфорда.  Там она получила место в дилижансе,
который,  несмотря  на шесть лошадей в упряжке и громкое название "скорого",
достиг   Лондона   лишь  в  полдень  следующего  дня.  Рекомендация  мистера
Стонтона-старшего   обеспечила   Джини  вежливый  прием  в  гостинице,  куда
доставил  ее  дилижанс,  а  с  помощью  знакомого  миссис Бикертон она нашла
своего  друга  и  родственницу  миссис  Гласс,  которая  встретила  ее самым
гостеприимным и сердечным образом.


                                 Глава XXXV

                                Я герцог Аргайл. Хоть в придворной одежде,
                                Но я, вам клянусь, все такой же, как прежде.

                                                                     Баллада

     В  истории  Шотландии  этого  периода найдется не много имен, достойных
столь  же  почетного  упоминания, как имя Джона, герцога Аргайла и Гринвича.
Он  заслужил  всеобщее  признание  как государственный деятель и полководец;
ему  было  свойственно  и  честолюбие, но без "сопровождающего его недуга" -
беспринципности  мыслей  и целей, которые увлекают великих людей, занимающих
исключительное  положение  (а  таковым  именно  и было положение герцога), и
побуждают  их  стремиться  к  захвату власти, даже если это может повергнуть
королевство в бедствия междоусобиц. Поэт Поп так описал его:

                Аргайл - гроза. Повелевать рожден
                На поле брани и в сенате он.

     Равным  образом  ему  были  чужды  и  мелкие пороки как государственных
деятелей,   известных   лживостью  и  развращенностью,  так  и  отличившихся
военных, страдавших неумеренной и неистовой жаждой самовозвеличивания.
     Шотландия,  его  родина,  находилась  в  это  время  в весьма опасном и
неопределенном  положении.  Она  была  присоединена  к  Англии, но связующий
цемент  не  успел  достаточно  затвердеть.  Еще  жили в памяти старые обиды;
частые  раздоры,  являвшиеся  результатом  раздражительной  подозрительности
шотландцев  и надменного снисхождения англичан, то и дело грозили уничтожить
национальное  единение,  столь  необходимое  для  безопасности  обеих стран.
Положение  Шотландии  ухудшалось  еще  и  тем,  что  она  была  разделена на
враждующие  группы,  яростно ненавидевшие друг друга и ждавшие лишь сигнала,
чтобы броситься в бой.
     В  подобных  обстоятельствах  другой  человек,  обладая способностями и
званием  Аргайла,  но  не счастливой уравновешенностью его ума, ринулся бы в
этот  водоворот,  с  тем чтобы возвысить себя и направить его бешеные воды в
своих личных целях. Но он выбрал более безопасный и более благородный путь.
     Не   принимая   участия  в  мелких  раздорах  отдельных  группировок  и
независимо  от  того,  находился  он  в  оппозиции  или  возглавлял  партию,
стоявшую  у власти, герцог Аргайл всегда отстаивал те меры, которые сочетали
справедливость  с  терпимостью.  Благодаря своим выдающимся военным талантам
он  смог  в  памятный  1715  год  оказать  такие  важные услуги Ганноверской
династии,  что  признать и оценить их по достоинству значило бы приписать им
слишком  большое  значение.  Но  в то же время он использовал свое влияние и
для  смягчения участи тех несчастных джентльменов, которые приняли участие в
этом  восстании  из  ложно  понятого  патриотизма,  за  что был вознагражден
безграничной   любовью  и  преданностью  своих  соотечественников.  Подобная
популярность  среди  недовольного  и  воинственного  народа вызвала ревнивое
чувство  у  двора,  ибо  чрезмерная влиятельность какого-либо лица считается
там  нежелательной,  даже  если  для  опасений  нет никаких оснований. Кроме
того,  независимый  и  несколько  высокомерный  характер выступлений герцога
Аргайла  в  парламенте  и  перед  народом  не  мог завоевать ему королевских
симпатий.  Поэтому,  несмотря  на  выказываемое  ему  неизменное  уважение и
привлечение  его  к  участию  в государственных делах, он не был любимцем ни
Георга  Второго,  ни  его  жены,  ни их министров. В различные периоды своей
жизни  герцог  совершенно явно был в немилости у двора, хотя нельзя сказать,
чтобы  он  входил  в  состав  оппозиции.  Все это возвышало его еще больше в
глазах  шотландского  народа,  ибо королевское недовольство объяснялось чаще
всего  приверженностью герцога интересам своей страны. Как раз теперь в деле
Портеуса  его  красноречивое  и пылкое выступление против строгих взысканий,
которые  собирались  наложить  на  Эдинбург,  вызвало  горячее  одобрение  в
шотландской  столице,  ставшее  еще  более пылким, когда стало известно, что
королева Каролина восприняла посредничество герцога как личное оскорбление.
     Его   поведение   в   данном  вопросе,  как,  впрочем,  и  всех  других
шотландских   членов   законодательной   комиссии  (кроме  одного  или  двух
неблаговидных  выступлений),  было  в высшей степени убедительным. О ставшем
столь  популярным  ответе герцога Аргайла королеве Каролине мы уже говорили,
а  его  выступление,  направленное против билля о Портеусе, не забыто еще до
сих  пор.  Когда лорд-канцлер Хардвин упрекнул герцога Аргайла в том, что он
выступил  в  этом вопросе скорее как заинтересованная сторона, нежели судья,
тот ответил:
     - Я  обращаюсь  к  парламенту  и  народу  с  вопросом,  повинен  ли я в
каких-либо  позорных  сделках  и  проявлял ли когда-либо пристрастие к одной
стороне?  Покупал  ли  я голоса или выборные участки? Совершал ли бесчестные
дела  в своих личных целях или в интересах какой-либо партии? Проследите мою
жизнь,  проверьте  мои  действия на поле брани и в кабинете, и вы убедитесь,
что  не  найдете  ни  одного  пятна, марающего мою честь. Я проявил себя как
патриот  моей  отчизны  и как верноподданный моего короля. Я готов повторить
все,  что  было мною сделано, не обращая ни малейшего внимания на улыбки или
хмурые  взгляды  двора.  Я  испытал  и  то и другое, и проявления высочайшей
милости  или  недовольства  оставляют меня равнодушным. Я объяснил, почему я
выступил  против  этого билля, и постарался доказать что он не соответствует
межнациональному  духу единства, независимости Шотландии, а следовательно, и
Англии,    элементарному   чувству   справедливости,   здравому   смыслу   и
общественным  интересам  обеих  стран.  Должен  ли  главный город Шотландии,
столица  независимого народа, резиденция многих и многих монархов, почтивших
и  увековечивших  этот  славный  город своим присутствием, - должен ли такой
город  лишиться  своих  почестей и привилегий, своих ворот и стражей по вине
никому  не  известной  и безрассудной кучки бунтовщиков? И может ли уроженец
Шотландии  спокойно  взирать  на  подобное беззаконие? Я ценю, милорды, свое
выступление  против  такой  незаслуженной  кары и горжусь тем, что борьбу за
права  моей  несправедливо  опозоренной  родины,  подвергнутой незаслуженной
каре, почитаю своей первейшей и почетной обязанностью.
     Другие   государственные  деятели  и  ораторы  выступили  с  такими  же
доводами,  и  из  билля постепенно выпали его самые унизительные и тягостные
условия;  в конце концов он свелся лишь к наложению штрафа на город Эдинбург
в  пользу  вдовы  Портеуса.  Таким  образом,  все  эти  ожесточенные  дебаты
свелись,  по  словам  одного из современников, к обогащению старой поварихи,
ибо это и была основная профессия сей доброй женщины.
     Однако  двор  не  забыл  отпора,  который ему оказали в этой истории, и
герцог  Аргайл,  принимавший  в  ней  столь  видное участие, считался теперь
впавшим  в  немилость. Нам было необходимо рассказать читателю обо всех этих
обстоятельствах,   потому   что   они   имеют   прямое   отношение   как   к
предшествующей, так и последующей частям нашей повести.
     Герцог  находился  в  своем  кабинете,  когда  один из его приближенных
доложил ему, что деревенская девушка из Шотландии хочет поговорить с ним.
     - Деревенская  девушка  из  Шотландии! - воскликнул герцог. - Что могло
привести  эту  глупышку  в Лондон? Наверно, возлюбленного забрали на морскую
службу,  или  пропали  деньги,  вложенные  в  акции  южных  морей,  или  еще
что-нибудь   в   равной   степени   обнадеживающее,   и,  разумеется,  кроме
Мак-Каллумора,   заняться   такими   делами   некому.   Да,  так  называемая
популярность  имеет,  надо  сказать,  и свои теневые стороны. Однако просите
сюда нашу землячку, Арчибалд; это дурной тон - заставлять ее столько ждать.
     Молодая  женщина  небольшого  роста,  с  милым  и  скромным  выражением
неправильного,  слегка  веснушчатого  и  загорелого  лица,  была  введена  в
роскошный  кабинет.  На  ней  был  клетчатый  плед  ее  страны, одетый таким
образом,  что  часть  его  прикрывала голову, а часть была откинула за плечи
назад.  Пышные  светлые волосы, просто и аккуратно причесанные, обрамляли ее
круглое,  добродушное  лицо,  принявшее  от сознания своей ответственности и
высокого  положения  герцога  выражение  благоговейного почтения, в котором,
однако,   не   было   ничего   общего   с   рабским   страхом  или  пугливой
застенчивостью.  Во  всем  остальном  туалет  Джини  отвечал той моде, какой
придерживались  шотландские  девушки  ее  круга;  однако в нем замечалось то
щепетильное  внимание  к  опрятности  и  скромному  изяществу, которое часто
сочетается с душевной чистотой и является как бы ее естественной эмблемой.
     Она  остановилась  у  самого  входа,  низко поклонилась и, не говоря ни
слова,  скрестила руки на груди. Герцог Аргайл приблизился к ней; и если она
с  восхищением  любовалась  его изящной осанкой, богатой одеждой, украшенной
орденами,  столь  заслуженно  им  полученными,  учтивыми  манерами,  умным и
проницательным  лицом,  он, со своей стороны, был не менее поражен спокойной
простотой  и  скромностью,  какой  были  отмечены манеры, одежда и выражение
лица его смиренной соотечественницы.
     - Ты  хочешь поговорить со мной, славная моя девушка, или с герцогиней?
-  спросил  герцог,  обращаясь  к ней на шотландском диалекте, который сразу
сблизил двух соотечественников.
     - Мое  дело  к вашей чести, ваша милость, то есть я хочу сказать - ваша
светлость.
     - А  какое  же  это  дело,  милая?  -  спросил  герцог  тем же мягким и
ободряющим голосом.
     Джини посмотрела на приближенного.
     - Оставьте нас, Арчибалд, - сказал герцог, - и подождите в приемной.
     Слуга удалился.
     - А  теперь присядь, - продолжал герцог, - переведи дыхание, соберись с
силами  и  расскажи  мне,  в  чем  дело. Судя по твоей одежде, ты только что
прибыла  из  нашей бедной, старой Шотландии. Ты и по лондонским улицам шла в
этом клетчатом пледе?
     - Нет,  сэр,  -  ответила  Джини.  -  Моя родственница, очень приличная
женщина,  привезла  меня  сюда в наемной карете, - прибавила она, осмелев по
мере   того,   как   звук  собственного  голоса  помогал  ей  осваиваться  с
присутствием  такого  важного  лица.  -  Ваша светлость знает ее, это миссис
Гласс, табачница из "Чертополоха".
     - О,   моя  почтенная  владелица  табачной  лавки,  -  я  всегда  люблю
перекинуться  словечком  с  миссис  Гласс,  когда  покупаю у нее выдержанный
шотландский  табак.  Итак,  в  чем заключается твое дело, моя милая? Ты ведь
знаешь: время и прилив никого не ждут.
     - Ваша  честь...  Извините,  ваша милость... То есть я хотела сказать -
ваша   светлость...   -   Следует   заметить,  что  необходимость  правильно
титуловать  герцога  была  внушена  Джини  ее другом, миссис Гласс. В глазах
последней  это  имело  такую  важность, что когда Джини вышла из кареты, она
озабоченно  крикнула  ей  вслед:  "Так  не забудь же - "ваша светлость"! - и
Джини,  которая  за  всю жизнь едва ли беседовала с более важными персонами,
чем  лэрд  Дамбидайкс,  теперь  с  трудом  справлялась  с  этими ухищрениями
этикета.
     Герцог, понимавший ее затруднение, сказал с присущей ему любезностью:
     - Не  обращай внимания на "мою милость" и "светлость", дитя мое; изложи
мне  в  простых словах твое дело и докажи, что язык у тебя подвешен не хуже,
чем у любого шотландца.
     - Сэр,  я  вам  очень обязана! Сэр, я сестра той несчастной осужденной,
Эффи Динс, которая приговорена в Эдинбурге к казни.
     - Ах,  -  сказал  герцог,  -  я  слышал об этой печальной истории; дело
идет,  кажется, о детоубийстве, которое рассматривалось в свете специального
парламентского  закона.  Дункан  Форбс  упоминал  на  днях  об  этом деле за
обедом.
     - И  я  пришла  сюда  с севера, сэр, чтобы постараться добиться для нее
отмены приговора, или помилования, или чего-то в этом роде.
     - Увы,  моя  бедняжка!  -  воскликнул  герцог. - Ты проделала весь этот
длинный и тяжелый путь напрасно: твоя сестра приговорена к казни.
     - Но  мне  говорили,  что  есть закон, по которому ее можно помиловать,
если только этого пожелает король.
     - Конечно,  есть такой закон, - ответил герцог, - но он всецело в руках
короля.   Подобное   преступление   стало  носить  слишком  распространенный
характер,  и  шотландские  законоведы  считают,  что  пора  принять  меры  в
назидание  другим.  Кроме  того,  последние беспорядки в Шотландии вызвали в
правительстве  предубеждение  против  всего народа в целом, и здесь считают,
что  его  можно  обуздать  лишь  самыми  суровыми  и  крайними мерами. Какие
доводы,  кроме  твоей  нежной  сестринской любви, можешь ты противопоставить
этим  соображениям?  В  чем  твои  доказательства? Есть ли у тебя друзья при
дворе?
     - Никого,  кроме  Бога  и  вашей светлости, - сказала Джини, всем своим
видом