тствующих.
     Осужденная  -  ибо  теперь  мы  вынуждены так называть ее, - обладавшая
более  тонкой  нервной организацией, чем ее отец и сестра, как оказалось, не
уступала  им  в  мужестве.  Она выслушала приговор, не дрогнув, и только при
появлении  думстера  закрыла  глаза.  Когда  страшный  призрак удалился, она
первая нарушила молчание.
     - Да  простит  вам  Бог,  милорды! - сказала она. - Не прогневайтесь на
мои  слова:  ведь  в  прощении  мы  все  нуждаемся.  Вы решили дело, как вам
говорила  совесть,  и  я  вас  не  осуждаю.  Хоть я и не убила моего бедного
сыночка,  но,  наверное,  свела  в  могилу  отца  -  это все сегодня видели.
Поделом  мне,  я  заслужила  и  людской  суд  и  Божий - да только Бог к нам
милосерднее, чем мы друг к другу.
     На  этом  суд закончился. Толпа устремилась из зала, теснясь и толкаясь
так  же,  как  и  при  входе,  и  в  этой  суете  позабывая недавние тяжелые
впечатления.  Судейские  чиновники, которые взирают на людское горе с той же
профессиональной  невозмутимостью,  с  какой  медики  относятся к операциям,
расходились  по домам группами, беседуя о статуте, по которому была осуждена
молодая  женщина,  о  ценности  улик  и  убедительности доводов защитников и
позволяя себе критиковать даже самого судью.
     Женщины  из  публики, настроенные более сочувственно, негодовали против
той  части речи судьи, где он, казалось, отнимал у осужденной всякую надежду
на помилование.
     - Ишь  какой! - говорила миссис Хауден. - Готовься, говорит, девушка, к
смерти!  А  ведь  сам  мистер  Джон  Кэрк  -  достойный человек, дай Бог ему
здоровья! - и тот сказал, что надо просить о помиловании.
     - Так-то  оно  так, - ответила девица Дамахой, с достоинством выпрямляя
свою  сухопарую  девическую  фигуру, - а все же надо бы положить конец этому
бесстыдству  - рожать незаконных детей! Не успеешь взять мастерицу помоложе,
как  сейчас  же  за  нею целый хоровод парней - и писцы, и подмастерья, и не
знаю  уж, кто еще. Только девок в грех вводят и честный дом срамят. Глаза бы
не глядели!
     - Полно,  соседка!  -  сказала  миссис  Хауден.  - Сам живи и другим не
мешай. И мы с вами были молоды, так что же других осуждать за эти делишки?
     - То  есть  как  не  осуждать?  -  сказала  мисс Дамахой. - Не так уж я
стара,  миссис  Хауден,  однако  ж  об  этих  делишках, как вы их называете,
благодарение богу, ничего не знаю.
     - Чего  уж  за  это  благодарить!  -  сказала  миссис  Хауден,  тряхнув
головой.  -  А  что  до  вашего  возраста,  так,  помнится,  вы  уж  были  в
совершенных  летах,  когда  собрался  наш  последний парламент, а это было в
седьмом году, так что молоденькой вас не назовешь.
     Пламдамас,  сопровождавший  обеих дам, тотчас увидел всю опасность этих
хронологических   экскурсов   и,   будучи  по  природе  миролюбив,  поспешил
перевести разговор на прежнюю тему.
     - Насчет  прошения  о  помиловании  судья  не  сказал  всего,  что  ему
известно,  -  заметил  он.  -  У  судейских  уж всегда где-нибудь закавычка.
Только это секрет.
     - Что  за  секрет, что такое, сосед Пламдамас? - разом вскричали миссис
Хауден  и мисс Дамахой; магическое слово "секрет" оказалось щелочью, которая
мгновенно остановила кислое брожение их ссоры.
     - А  это  вам  лучше  объяснит  мистер  Сэдлтри;  он-то мне и сказал, -
ответил  Пламдамас,  указывая на Сэдлтри, который вел под руку свою плачущую
жену.
     На заданный ему вопрос Сэдлтри отвечал презрительно:
     - Хотят,  видите ли, пресечь детоубийства! Неужели англичанам, заклятым
нашим  врагам,  как  они  названы  в "Книге статутов" Глендука, есть дело до
того,  что  шотландцы  убивают  друг  друга? Да им хоть бы мы все друг друга
перебили  до  последнего  человека,  omnes  et singulos*, как говорит мистер
Кроссмайлуф.  Не в этом дело, а в том, что король с королевой так разгневаны
делом  Портеуса,  что не захотят теперь помиловать ни одного шотландца, хотя
бы весь Эдинбург пришлось повесить на одной веревке!
     ______________
     * вместе и по отдельности (лат.).

     - Убирались  бы  тогда  на  свой  немецкий  огород,  как  говорит сосед
Мак-Кроски, - проворчала миссис Хауден. - Нам таких королей не надо!
     - Я  слыхала,  -  вставила мисс Дамахой, - будто король Георг со злости
бросил свой парик в камин, когда ему доложили о мятеже.
     - А  я  слыхал,  что  он это частенько проделывает, - сказал Сэдлтри, -
чуть что не по нем.
     - Себя,  значит,  не помнит в гневе, - сказала мисс Дамахой. - Зато его
парикмахеру от этого выгода.
     - А   королева  -  та  чепец  изорвала  с  досады,  слыхали?  -  сказал
Пламдамас.  -  А  король  будто бы дал пинка сэру Роберту Уолполу - зачем не
справился  с  эдинбуржцами;  только  неужели король мог позволить себе такую
грубость?
     - Нет,  это  правда,  -  сказал Сэдлтри, - он хотел заодно дать пинка и
герцогу Аргайлу.
     - Как?!  Самому  герцогу?!  -  воскликнули все слушатели тоном крайнего
изумления.
     - Хотел-то  хотел,  да только кровь Мак-Каллумора этого не стерпела бы.
Герцог мог ведь и шпагу пустить в ход.
     - Это   добрый   шотландец;  он  всегда  за  нас  стоит,  -  подхватили
слушатели.
     - Да,  он  верен  и королю и своему отечеству, - продолжал Сэдлтри. - Я
бы  вам  показал  кое-что, но для этого попрошу пройти ко мне. О таких делах
лучше беседовать inter parietes*.
     ______________
     * в четырех стенах (лат.).

     Проведя  соседей  в  свою  мастерскую,  он  выпроводил  подмастерья  и,
отперев  конторку,  с  важным видом достал оттуда измятый и грязный печатный
листок.
     - Вот  тут  у меня новинка, - сказал он, - которая навряд ли есть еще у
кого-нибудь  во  всем городе. Это речь герцога насчет дела Портеуса - только
что  отпечатана.  Сейчас  услышите,  что говорит о себе Красный Иан*. Мне ее
прислали  из  Лондона. И ведь где продавалась? На дворцовом дворе, под самым
носом  у  короля,  куда уж дальше! Кстати, приславший просит возобновить ему
какой-то там вексель. Ты уж позаботься, миссис Сэдлтри.
     ______________
     *  Красный  Иан  Воитель  - под этим именем известен в горной Шотландии
Джон  герцог  Аргайл  и  Гринвич;  Мак-Каллумор  - его титул и имя его клана
(Прим. автора.)

     Достойная  миссис Сэдлтри так сокрушалась о своей несчастной помощнице,
что  вначале  не  слушала мужа и не перебивала его. Однако слова "вексель" и
"возобновить"  заставили  ее  встрепенуться;  она  выхватила  у мужа письмо,
которое  тот  протягивал  ей, вытерла глаза, надела очки и сквозь набегавшие
под  очками  слезы  стала разбирать деловую часть письма; муж ее между тем с
большой торжественностью принялся читать выдержки из обращения герцога:
     - "Я  не  министр,  никогда им не был и никогда не буду. В свое время я
мог  им  стать,  если бы ощущал к этому призвание. Но я благодарю создателя,
что  он  не  попустил  меня расточить отпущенные мне скромные способности на
возню  с  бумагами  и  тому  подобные  бесполезные  занятия. С тех пор как я
возмужал  (а  для  меня эта пора наступила раньше, чем для многих), я служил
моему  государю  мечом,  словом и тем влиянием, какое имею у себя на родине.
Мне  случалось  занимать  высокие  должности  и терять их; но если бы завтра
меня  лишили  и  остальных  -  а  я  их  все  честно старался заслужить, - я
по-прежнему  остался бы верен моему государю до последней пяди родовой земли
и до последней капли крови..."
     Тут миссис Сэдлтри прервала чтеца:
     - Что  ж  ты со мной делаешь, Сэдлтри? Ты тут себе читаешь про герцога,
а  этот  твой  Мартингейл  собирается  обанкротиться  - и пропали тогда наши
шестьдесят  фунтов!  Кто  за него платить-то будет - герцог? Так герцог и по
своим  счетам  еще не уплатил с тех пор, как в последний раз был в Ройстоне.
Тут  за  ним  набралось  до  тысячи  шотландских фунтов. Конечно, он человек
справедливый,  я  разве  что  говорю?  И  деньги  его верные, - а только мне
сейчас  не  до  герцогов.  У нас тут наверху бедная Джини с отцом - не знаю,
как  с ними быть. А ты еще парнишку оторвал от дела и куда-то услал. Что ему
делать  на  улице?  Баловаться  с  бездельниками?.. Сидите, соседи, я вас не
гоню.  Я  одного  боюсь:  чтобы  мой муженек совсем не спятил со всеми этими
судами, да палатами, верхними и нижними, здешними и лондонскими.
     Соседи   слишком   хорошо   знали   приличия,   чтобы   воспользоваться
приглашением,  сделанным  нехотя  и  вскользь; они поспешили проститься; при
этом  Сэдлтри  шепнул Пламдамасу, что придет к Мак-Кроски (уже упоминавшаяся
нами  лавка  в  Лукенбуте) и захватит с собой речь Мак-Каллумора, "а хозяйка
пусть себе шумит, такое уж ее дело".
     Освободившись  от докучных посетителей и вернув мальчишку-подмастерья к
его  обязанностям,  миссис Сэдлтри прошла к своим несчастным родичам, Дэвиду
Динсу и его старшей дочери, которые нашли приют у нее в доме.


                                 Глава XXV

                                             Изабелла

                                          Ах, если б я имела только средства
                                          Ему помочь!

                                             Люцио

                                          Вам надо попытаться.

                                                             "Мера за меру"*
     ______________
     * Перевод Ф.Миллера.

     Когда  миссис Сэдлтри вошла в комнату, где несчастные укрыли свое горе,
окно   было  занавешено.  Длительный  обморок  старика  сопровождался  такой
слабостью,  что  его  пришлось  уложить  в  постель.  Занавеси  кровати были
задернуты.  У изголовья неподвижно сидела Джини. Миссис Сэдлтри была женщина
добродушная,   но   не   отличалась  тонкостью  чувств.  Она  открыла  окно,
раздвинула  занавеси и, взяв своего родственника за руку, стала убеждать его
ободриться   и  сносить  свое  горе,  как  подобает  достойному  человеку  и
христианину.  Но  едва она отпустила его руку, как та безжизненно упала, и в
ответ на ее увещевания старик не смог произнести ни слова.
     - Все  кончено?  -  спросила  Джини,  бледная, как смерть. - Неужели не
осталось никакой надежды?
     - Как  видно,  нет,  -  сказала миссис Сэдлтри. - Так и судья сказал, я
своими  ушами  слышала.  Ишь  сколько их собралось - и в красных мантиях и в
черных  -  и  все  для  того,  чтобы засудить насмерть одну глупую девчонку!
Никогда  мне  не  нравились законники, с которыми так носится мой муженек, а
теперь  и  подавно. Одно только умное слово я и слышала сегодня: мистер Джон
Кэрк  из  Кэрк-Ноу сказал, что надо просить для нее помилования у короля. Да
ведь им не втолкуешь. Они и слушать не стали.
     - А  разве  может  король ее помиловать? - спросила Джини. - Я слыхала,
будто он не может миловать... таких, как она.
     - Еще  как  может!  Стоит  ему  захотеть.  Ведь  помиловали же молодого
Синглвуда,   который   заколол   лэрда   Балленклю.   Или  капитана  Хакума,
англичанина,  а  ведь  он убил мужа лэди Колгрейн; или наследника Сент-Клер,
что  застрелил  обоих  Шоу;  да  мало  ли  еще кого... Это, правда, были все
дворяне  и  имели своих людей при дворе. Ну, а Джок Портеус - ему тоже вышло
помилование. Видишь? Бывает, что и милуют.
     - Верно;  а  я про это и забыла. Портеус... - сказала Джини. - Вот ведь
стала  беспамятная!  Прощайте,  миссис  Сэдлтри.  Воздай  вам  бог  за  вашу
доброту.
     - Ты бы лучше побыла с отцом, Джини, - сказала миссис Сэдлтри.
     - Сейчас  я  нужнее  там, - Джини указала на Толбут. - И лучше мне уйти
сейчас,  а  то  не  хватит  сил  с  ним расстаться. За жизнь его я не боюсь,
сердце  у  него  железное, это я по себе знаю. - И она положила руку себе на
грудь. - Ведь и у меня такое же.
     - Если  хочешь,  пусть  он  побудет  у  нас  и отдохнет; это лучше, чем
возвращаться в Сент-Леонард.
     - Лучше,  гораздо  лучше,  спасибо вам! Вы уж не отпускайте его, пока я
не дам знать, - сказала Джини.
     - Да  ведь  ты  скоро  вернешься,  - сказала миссис Сэдлтри. - В тюрьму
надолго не пускают.
     - Я  оттуда  пойду  домой - дел много, а времени в обрез. Надо повидать
еще кое-кого... Благослови вас Бог! Не оставьте моего отца.
     Она  была  уже  у  двери,  но  внезапно  вернулась  и стала на колени у
постели.
     - Отец!  Благослови  меня,  я без этого не смею идти. Скажи: благослови
тебя Бог на твое предприятие, Джини.
     Старик  почти  бессознательно  пробормотал  молитву о том, чтобы на нее
излилось "благословение обетования".
     - Он  благословил меня в путь, - сказала дочь, подымаясь с колен. - И я
чувствую, что преуспею.
     С этими словами она вышла.
     Миссис Сэдлтри поглядела ей вслед, качая головой.
     - Уж  не  заговаривается  ли  она?  Странные они все, эти Динсы. Негоже
людям  быть  лучше  других  -  добра  от  этого не жди. Но, может, она пошла
присмотреть  за скотиной? Это дело другое. Скотину, конечно, надо покормить.
Гриззи!  Поди  сюда,  побудь с нашим гостем, да смотри, чтобы он ни в чем не
терпел  неудобства.  Ты что это? - сказала она, оглядывая вошедшую служанку.
-  Что  за  прическу  себе  придумала?  Уж,  кажется,  насмотрелась сегодня,
видела, куда наряды-то ведут, - так нет же!.. - И т.д. и т.д.
     Предоставив   доброй   женщине   проповедовать  против  мирской  суеты,
перенесемся  вместе с читателем в камеру несчастной Эффи Динс, которую после
приговора подвергли более строгому заключению.
     От  тупого  отчаяния,  столь  естественного в ее положении, ее пробудил
грохот дверных засовов и появление Рэтклифа.
     - К тебе сестра пришла, Эффи, - сказал он.
     - Никого  мне не надо, - сказала Эффи с раздражительностью, обостренной
страданиями.  -  Никого  мне  не надо, а ее - тем более. Пусть позаботится о
старике. Я им теперь чужая, и они мне тоже.
     - Ей  непременно нужно к тебе, - сказал Рэтклиф. Тут сама Джини вбежала
в камеру и обняла сестру, хотя та старалась вырваться из ее объятий.
     - Что  ты  пришла  надо  мной  плакать,  - сказала Эффи. - Ты же сама и
убила  меня! Да, убила, когда могла спасти одним своим словом. Убила, а ведь
я  невиновна! И я не пожалела бы души и тела, чтобы избавить тебя от болячки
на пальце...
     - Ты  не  умрешь!  -  сказала  Джини восторженно и твердо. - Говори что
хочешь,  думай про меня что хочешь - одно только обещай: не наложить на себя
руки... А от позорной смерти ты будешь избавлена.
     - Да,  позорной  смертью  я не умру, Джини. Я была слаба, но стыда я не
стерплю.  Ступай  домой к отцу и забудь меня. Я сейчас поужинала в последний
раз.
     - Ах, этого-то я и боялась! - вскричала Джини.
     - Полно!  -  сказал  Рэтклиф.  -  Ничего  ты не знаешь. После приговора
каждый  хочет  поскорей  умереть,  лишь  бы  не  томиться  шесть  недель.  А
смотришь,  как  еще живут! Уж я-то знаю! Меня думстер три раза приговаривал,
а  Джим  Рэтклиф,  вот  он,  живехонек!  А  ведь  в  первый  раз я собирался
удавиться  -  и  всего-то  из-за дрянного серого жеребенка, десяти фунтов не
стоил. Ну, кого бы я этим удивил?
     - Как  же  вам удалось спастись? - спросила Джини с внезапным интересом
к  судьбе  этого  человека, вначале столь неприятного ей, находя в ней некое
сходство с судьбою сестры.
     - Как  удалось?  -  сказал  Рэтклиф,  хитро подмигивая. - Пока ключи от
Толбута у меня, этак больше никому не удастся.
     - Моя  сестра  выйдет отсюда открыто, - сказала Джини. - Я отправлюсь в
Лондон  просить  для нее помилования у короля и королевы. Ведь помиловали же
они  Портеуса, могут, значит, и ее помиловать. Я буду просить их на коленях.
Разве  нельзя  сестре  просить  за сестру? Помилуют, непременно помилуют - и
приобретут за то преданность тысячи сердец!
     Эффи  слушала  ее  в  изумлении;  пламенная вера сестры заронила и в ее
душу искру надежды - но только на краткий миг.
     - Ах,  Джини,  ведь  король  и  королева живут в Лондоне, за морями, за
тысячу миль отсюда. Пока ты туда доберешься, меня уж не будет.
     - Ты  сшибаешься,  -  сказала Джини. - Это вовсе не так далеко, и морем
туда ехать не надо. Я кое-что узнала об этом от Рубена Батлера.
     - Ах,  Джини, ты и от своего милого научилась одному только хорошему...
А я... а я!.. - И она горько зарыдала, ломая руки.
     - Ты  сейчас  не  думай  об  этом,  -  сказала  Джини.  -  Успеешь  еще
покаяться,  когда  выйдешь  отсюда. Прощай! Если не умру по дороге, дойду до
короля  и  добуду  помилование.  О  сэр,  -  проговорила  она,  обращаясь  к
Рэтклифу,  -  не обижайте ее. В родном доме она не знала горя. Прощай, Эффи,
прощай! Не говори мне больше ничего. Нельзя мне сейчас плакать.
     Она  вырвалась  из объятий сестры и вышла. Рэтклиф вышел вслед за нею и
поманил ее к себе. Она повиновалась не без опасений.
     - Чего  ты  боишься,  глупая? - сказал он. - Я тебе добра хочу. Славная
ты  девка!  Такую  поневоле  станешь  уважать,  будь я проклят! А ведь тебе,
пожалуй,  и  удастся  твоя  затея - ведь вон ты какая прыткая. Только прежде
чем  идти  к  королю, тебе надо бы заручиться чьей-нибудь поддержкой. Хорошо
бы  к герцогу, к Мак-Каллумору; он шотландцев не дает в обиду. Я слыхал, что
его  не любят при дворе - зато боятся, а это тебе тоже на руку. Ты никого не
знаешь, кто бы мог дать тебе письмо к нему?
     - Герцог  Аргайл?  -  переспросила  Джини,  что-то  вспоминая. - Кем он
доводится тому Аргайлу, что пострадал за веру в одно время с моим отцом?
     - Сыном или внуком, надо думать, - сказал Рэтклиф. - А что?
     - Слава Создателю! - воскликнула Джини, молитвенно складывая руки.
     - Вы,  пуритане,  вечно за что-то славите Бога, - сказал тюремщик. - Но
слушай-ка,  я  тебе  еще  кое-что  скажу  по  секрету. Пока ты доберешься до
Лондона,  мало ли кто тебе может повстречаться на границе или в Мидленде. Но
кто  друг  Папаши Рэта, того они не тронут. Я хоть и вышел в отставку, а еще
могу  им пригодиться, они это знают. Кто хоть год ходил на промысел, будь он
домушник  или  что  другое,  тот  уважает  мою подпись не меньше, чем печать
мирового. Ну как, поняла мою латынь?
     Все  это  действительно было непонятно Джини, которая торопилась скорей
уйти от него. Он быстро нацарапал что-то на грязном клочке бумаги.
     - Возьми,  возьми,  чего ломаешься? Может ведь и пригодиться. Покажешь,
если попадешься причетникам святого Николая.
     - Увы, - сказала Джини. - Я вас не понимаю.
     - Ну,  если  попадешься  разбойникам  -  это  уж прямо из Библии. - Моя
подпись  им  всем  известна.  А  теперь  ступай  и  смотри, дойди до герцога
Аргайла. Никто так не поможет тебе, как он.
     Бросив  тревожный  взгляд на решетки и почернелые стены старого Толбута
и  такой  же  тоскливый  взгляд  на  гостеприимный дом Сэдлтри, Джини вскоре
вышла  из города. Ей удалось дойти до Сент-Леонарда, не повстречав никого из
знакомых,  чему она была очень рада. "Я не должна допускать ничего, - думала
она  по  пути,  -  что  могло бы ослабить мою решимость, - ее и так мало для
предстоящего  мне  дела.  Надо  сохранять  твердость  и  говорить  как можно
меньше".
     У  старого  Динса была когда-то работница, прослужившая ему много лет и
на  которую  можно  было  вполне положиться. Джини послала за ней и, сказав,
что  вынуждена  отлучиться  из  дому  на несколько недель, поручила ей вести
хозяйство  в свое отсутствие. С тщательностью, которая удивила ее самое, она
дала  ей  подробнейшие  наставления, в особенности в том, что касалось ухода
за отцом.
     - Он  на  днях вернется домой, - сказала она, - может быть, завтра, и к
его  приходу  все  должно  быть  в  порядке.  У  него  довольно  горя, чтобы
обременять его еще и домашними заботами.
     Чтобы  все оставить в порядке, она вместе с Мэй Хэтли усердно принялась
хлопотать по хозяйству.
     Они  провозились  до поздней ночи, а когда поужинали и Джини впервые за
этот  хлопотливый  день  немного поела, Мэй Хэтли, жившая неподалеку от дома
Динсов, сп