цати верст, кладя по прямой, отделяют Ярослав от Холма  -
всего лишь полтора перехода Данииловых!
   Однако на сей раз Данило Романович сам сдерживал войско: у  князя  было
только три тысячи конных и пять сот пешцев. А нельзя  было  обезлюдить  ни
Галича,  ни  Понизья   [область   в   бассейне   реки   Южного   Буга,   в
противоположность нагорной Галиции].
   Не замедлил, пришел с дружиною брат Василько из Володимера; был же  тот
Василько и умом силен и дерзновеньем...
   Решили пообождать обратных послов - от Конрада и Миндовга.  Они  вскоре
прибыли. "Отец! - велел сказать Даниилу Конрад,  князь  польский.  -  Я  с
тобою. Жди помощь!" "Брат! - приказал молвить Миндовг литовский.  -  Пусть
будет так: шлю тебе полки свои".
   В пути рассылали гонцов, сзывая ополченье:
   - Доспевайте от мала и до велика, кто имеет коня и кто не имеет коня!
   И те, что обитали окрест, приходили кто  как  обворуженный:  один  -  с
рогатиной, с которой ходил на вепря и на медведя, другой -  с  топором,  а
третий - с одним, как бритва отточенным, засапожником.
   Карпатские горцы - руснаки и гуцулы  -  рослые  и  могучие,  но  легкие
поступью, в белых, без ворота, сорочках, с вышивкой на плечах; в  дубленых
синих и красных шароварах; обутые в шерстяные чулки и в горные  постолы  -
мягкие, чтобы нога "чула камень", чуяла каждую выбоину в скале; в  горских
плащах - чуганях, они по-горному были и вооружены:  горянский  топорик  на
длинном, крепком кию, а у пояса - булатное, в ножнах, кинжалище и длинное,
свернутое в круг вервие - в горах, на кручах, над бездною удерживать  друг
друга, кидаючи аркан на камень и древо, в бою - на головы вражьи.
   У иных были луки и стрелы.
   Привел к Даниилу горцев старейшина их Андрей  Дедива.  Восьмой  десяток
был ему на исходе. Помнил старик Ярослава Осмомысла! А с великим  Романом,
отцом князя, ходил и на  венгров,  и  на  поляков,  и  на  половцев,  и  в
неисследимые леса и болота ятвяжские.
   Привел старый Дедива князю троих  сынов  своих  -  крепких,  молчаливых
мужей, но, будто малые дети, повиновавшихся не только слову, но и взгляду,
но и мановенью бровей отца своего.
   А и те, что стояли за ним,  -  Гринь  Береза,  Кондрат  Ковбасюк,  Иван
Колыска, Степан Попов, Ратибор Держикраич, все иные  могучие  горяне,  или
гуцулы, руснаки, или перемышляне, - чтили старика  отца  вместо,  корились
ему во всем.
   Строен был, высок и еще крепок старик. Седые кудри ниспадали  до  плеч.
Белые длинные усы опущены долу. Но  тщательно  выбриты  худощавые  щеки  и
подбородок.
   - Княже и господине! - молвил он и вещим взором глянул в лицо  Даниилу.
- Своима очима видемо, своим сердцем чуемо: не токмо одежда твоя что наша,
но и душа твоя! Данило Романовичу,  княже  добрый,  правдивый,  хочемо  за
Русскую Землю и за тебя, отца нашего и князя, головы свои сложити!
   Даниил подошел к нему, подал руку и трижды поцеловал его.
   Слезы блеснули на глазах горца. Он поднял левую руку свою над головой.
   - Живи, господине, во веки веков! - грянули  единым  кликом  руснаки  и
гуцулы.
   Однако не ко всем таковым добровольцам с такой же  добрынью,  лаской  и
ясносердием отнесся князь, как к старику Дедиве и его горцам.
   Вот дорогу княжескому коню смиренно заступила, клонясь в  землю,  целая
толпа худо одетых мужиков гуцулов. И эти были добротный и кряжистый народ,
не старики, не подстарки, хотя и вовсе без всякого оружия, голоруком.
   Андрей-дворский выехал вперед из  свиты  князя  навстречу  этим  людям.
Осадил коня.
   - О чем просите князя? - спросил он.
   Старший из толпы, получше прочих одетый, в белой свитке, без шапки, уже
зажатой в руке, поклонился дворскому до земли - скобка черных  с  проседью
волос коснулась дорожной пыли.
   Распрямясь, он  взволнованным  голосом,  однако  стройно  и  сжато,  не
сбивчиво, произнес сперва приветствие дворскому, а потом объяснил,  что  и
он со своим народом тоже пришел застоять Русскую Землю от человекохищников
и разбойников, - так он сказал: пришли кровь пролить  на  божьем  пиру,  а
коли пришел час, то и костьми пасть...
   Сказал, и все, смолкнув, стали ждать ответа.
   - Добре дело, - отвечал Андрей-дворский. - А что вы  за  люди?  Откуда?
Чьи будете - какого боярина?
   Старшой хотел ответить, но в это время рослый парубок, стоявший за  его
плечом, дернул его за рукав свитки и что-то предостерегающе прошептал.
   Но вожак толпы лишь покачал на это головой и проговорил громко, истово:
   - Нет, уж мы в такую годину, когда кровь  свою  отдать  пришли  на  суд
божий, не станем лгать начальному человеку, княжому!..
   Тут он, поклонясь, глянул смело в глаза Андрею-дворскому и  спокойно  и
кратко изъяснил,  что  они  все  беглые  смерды,  покинувшие  до  срока  и
самовольно земли боярские, на коих  были  посажены.  Были  тут  землепашцы
разных бояр: и от Клименка с Голых гор, и от  Доброслава  бежавшие,  и  от
Арбузовичей. Укрывались они в лесах и в горах, в  труднодоступных  дебрях,
освоив там новые для себя пашни, на гарях и на чащобах.
   На вопрос дворского, почему они в бегах, старшой сказал, что от лютости
боярской: сыт боярин, ничем не живет, мало что работой и поборами  умучил,
а еще и для охоты и облоги звериной, когда ему только надо, от пашни народ
отрывает и по неделям держит в трущобнике.
   - Ладно, - заключил дворский. - Станьте осторонь  дороги,  а  я  доложу
князю.
   Он возвратился и сперва, решив схитрить немного перед князем  в  пользу
этих людей, сказал лишь,  что  люди  эти  пахари,  смерды,  пришли  оружия
просить, хотят в битву.
   Даниил испытующе глянул на Андрея Ивановича, почуяв по его голосу,  что
он нечто утаивает от него.
   - Кто их привел? - спросил он дворского угрюмо. - Почему тиун  боярский
не с ними?
   Бедный дворский только развел руками и договорил остальное, утаенное.
   Князь нахмурился и, ничего ему не ответив, тронул коня.
   Дворский,  поспевая  за  князем,  привставая  на  стременах,   старался
разглядеть, что делают и где стоят вновь прибывшие.
   Они стояли в сторонке от дороги, чинно.
   Тогда Андрей-дворский вполуголос, но с расчетом, чтобы слыхать  было  и
Даниилу Романовичу, произнес, как бы восхищаясь и сожалея:
   - И до чего народ все могутный!.. Глядят смело... Такой пластанет врага
- на полы до седла раскроит!..
   Даниил угрюмо молчал, утупясь в гриву коня.
   Они на рысях проехали мимо новых пришельцев. Князь не обратился к ним.
   Дворский не выдержал.
   - О-ох, Данило Романович! - почти простонал он. - И  до  чего  народ  к
топору добрый - как на подбор. Покрой ты их своей княжеской милостью: вели
в бою умереть. Умрут!..
   Князь гневно к нему оборотился. Лицо его пылало.
   - Оставь! - прикрикнул он на дворского. - Недоброугодное молвишь!..  Ты
кто?.. - как бы грозно спросил он дворского. -  Ты  должен  сам  понимать:
каждая держава своим урядом стоит! И  этого  уряда  не  должен  сам  князь
рушить!.. Ты скоро скажешь мне: беглых холопов боярских прощать и в добрые
воины ставить?!
   Дворский молча склонил голову.
   Чем ближе к нагорной стране Перемышльской  двигалось  войско,  тем  все
больше становился встречный поток русских беженцев. Немногие лишь  влачили
за собою жалкий скарб свой, прочие шли безо всего, унося лишь детей своих,
бежали от нашествия иноплеменных, будто от трясения земного,  от  глада  и
моровой язвы.
   Скорбный и сумный внимал князь стону земли.
   - Княже, - кричали ему, - отчаялися житья! И жизнь нашу всю разоряют  и
живот губят! И хлеб во уста не идет от страха! Не стало у нас ни детей, ни
жизни, ни живота! Босы и беспокровны! Некому землю делать, некому сеять  и
жать - и угры губят, и ляхы, и немцы, и прочие рымляны! Много  зла  ратные
творят! Проняли нас уже и до печени. Оборони, княже!..
   - То все спросится с них! - отвечал князь.
   У придорожного большого креста,  пропуская  войско  мимо  себя,  стояла
толпа русских беженцев.  Древняя  русинка  -  старуха,  в  белом  суконном
сердаке, с головою, повитой  холщовой  завойкой,  стояла  впереди  прочих,
поддерживаемая под правую руку девушкой, быть может внучкой; из  левой  же
трясущейся ладони она сделала щиток над глазами и  жадно  всматривалась  в
лица конников.
   - Доню! [звательный падеж от доня - дочь (древнерусск.)] - в нетерпении
говорила она девушке. - Да скажите мне: хочь який он? А коли вже проехав?
   - Да нет, бабусю! -  тряхнув  головою  с  большими,  уложенными  венцом
косами, ответила девушка. - Увидемо!.. Ото уже!..
   Но уже старуха и сама увидала князя. Еще ближе подступила она к  дороге
- забыла старая и лета свои, пригнетавшие к земле, и недуги  и  отстранила
поддерживавшую ее руку.
   Проезжая мимо старой русинки, Даниил замедлил коня и наклонил голову.
   - Господь милосердный! - вглядевшись в лицо  его  и  всплеснув  руками,
произнесла старуха. - Яко великого Романа жива видемо!..


   Венгерский полководец  решил:  по  взятии  Ярослава,  мадьярская  армия
двинется  не  на  Галич,   как   прежде,   а   на   Холм   и   оттуда   на
Владимир-Волынский. Поляки Болеслава не хотели идти  на  "Хелм",  Ольгович
тоже. Однако прославленный полководец двух королей венгерских - и Андрея и
Бэлы - Фильний не внял тому. Барон знал: первее всего на  Волыни,  которая
была Даниилу не  только  отчина,  но  и  дедина,  черпает  галицкий  князь
неиссякаемую силу сопротивленья. Оттуда всякий  раз  во  время  нашествий,
когда вторгшиеся принимались уже творить, дележ Червонной Руси,  вырывался
он с дружиной внезапным прыжком, подобно барсу, и  наносил  тяжкие  удары,
заставляя поспешно бросать награбленное.
   Согнав на земляные работы уцелевшее окрестное население, венгры возвели
вокруг Ярослава осадный вал, укрепленный  плетнем,  надвинули  огромные  -
вровень с башнями города - на  колесах  туры  [осадные  башни];  поставили
камнеметы, что на полтора  перестрела  могли  метать  камень,  которого  и
четырем сильнейшим мужам было не поднять; укрыли до  времени  стеноломы  -
тараны, стрелометы и огнеметы, метавшие с пылающей нефтью глиняные  горшки
и стрелы, обмотанные горящей паклей, - и теперь ждали  только,  когда  зык
трубы и рука полководца ринут их, разъяренных и алчущих добычи,  на  штурм
города.
   Город изнемогал.
   Воевода Олекса Орешек - в битвах молод, а в думе стар  -  укреплял  дух
ратных и горожан.
   - Князь придет, Данило Романович не оставит! - говорил он,  однако  все
чаще и чаще подолгу простаивал на высокой угловой  башне,  всматриваясь  в
знойное марево.
   Нехотя   ворочали   крыльями   на   взлысинах    рудо-желтых    бугров,
располосованных оврагами, поросших дубом, и ореховым подлеском,  и  редкой
красной  сосной,  немногие  уцелевшие  ветряки.  Они  поставлены  были  на
высоченных бревенчатых клетках. И казалось, будто уцелевшие после великого
побоища исполины, взгромоздившись на ходули, чтобы увидать  один  другого,
взмахивают утрудившимися в битве руками, сзывая друг друга.
   Под самым шатром этих ветряков зоркий глаз воеводы видел:  червонело  и
мреяло нечто, и нет-нет да и  взблескивало,  как  стеклышко;  а  ему  было
ведомо, что это трепещет по  ветру  красная  епанча  беспечного  венгра  и
сверкает  оружие  мадьярских   дозоров,   посаженных   Фильнием,   и   что
какой-нибудь Гейза, Стефан, Альмош, Петр или Бенедикт  тоже  всматривается
оттуда из-под руки глазом, изострившимся в мадьярской безбрежной пуште,  в
поросшую кое-где чернолесьем холмовину.
   Белели  на  солнце  редко  разбросанные   в   зелени   плодовых   садов
лукаво-радушные хатки,  точно  молодицы  в  белых  оплечьях,  остерегающие
баштаны.
   Соломенными да очеретовыми снопками были перекрыты они,  а  только  так
перекрыты, что потверже  иной  черепицы.  Так  что  и  огню  только  разве
лизнуть!
   Однако пустынны были плетневые чистые дворики. И не гоготал  гусак,  не
квоктала квочка и не терся добрый десятипудовый хряк о плетень.
   И не лелеяла под вишнею сына в колыске юная мать в щедрых  монистах,  в
коралликах, в неизреченно расшитом бруслике и оплечьях, в голубой сукне  и
яркой плахте: угры пришли!..


   Шестнадцатого  августа,  "серпня",   венгерский   полководец   приказал
устроить под стенами осажденного города турнир и великое конное  ристанье,
дабы дивились русские мадьяр  несметному  множеству,  и  всадникам  их,  и
прочим иноплеменным рыцарям, и трепетно-кровным иноходцам мадьярским.
   Пречудную и страшную венгры сотворили боевую  игру.  И  Ростислав-князь
сразился тогда с некиим мадьярином Воршем.
   Жители нагорной страны Перемышльской - те, которых пригнали  венгры  на
земляную работу, а и те, коих понудил в полк свой Ростислав, -  стояли  на
холме, поодаль, и смотрели.
   - Ой, да смотрите вы, смотрите, что  угры-те  творять,  проклятущий!  -
говорила одна из женщин.
   Другая  присунулась  к  ней,  когда  пажи  Ростислава  завязывали   уже
последние ремешки на доспехах князя, и спросила:
   - А тот - чей?
   - Ох, да наш! - отвечала соседка. - Не здешний только, Черниговский! Да
вот спутался с ними! А еще и сыновец  князю  нашему,  сестрич!..  И  уж  и
честил же его старик-то боярин, что от Даниила приехал!
   И она рассказала о посольстве.
   - Что диется! Что диется! - хмуро покачивая головой, говорила другая.
   Герольд протрубил - и всадники, изготовя к бою копья с тупыми  концами,
ринулись друг против друга.
   - А, штоб тебе голову сломить! - успела  молвить  вслед  Ростиславу  от
всего сердца вторая из женщин.
   Всадники сшиблись - треск и грохот металла раздался над полем. Конь под
Ростиславом упал.  Сам  он  вылетел  из  седла.  Герольд,  судьи,  пажи  и
оруженосцы кинулись к нему.
   На холме же, где стояли русские, какой-то хмурый перемышлянин  в  серой
грубой ватоле проговорил:
   - Упав, як довгий!
   Ростислава  перенесли  в  шатер.  Врач-костоправ  осмотрел  и   вправил
вывихнутое левое плечо, и Ольгович как ни в чем не бывало  опять  появился
среди венгров.
   - Не ставлю же сие ни во что! - посмеиваясь, говорил он. - А  с  Воршем
еще сразимся! - И, потрясая сильной смуглой рукой, добавил: - Если бы знал
я, где Данило, поехал бы на него и с десятью воинами!
   Среди ратников его шел говор:
   - Нет, не на добро ему случилось это знаменье!
   Ночью боярин Кирило нашел своего князя среди  военного  стана,  уже  на
пути к Ярославу. Он доложил Даниилу  Романовичу  все  происшедшее.  Услыша
требование венгерского полководца - золотом купить мир, князь усмехнулся и
молвил:
   - Что же он - Аларихом,  военачальником  готским,  мнит  себя?  Ты  все
правильно и верно отмолвил ему. Ступай отдохни.
   Кирило, не внимая последнему слову князя, заговорил было  о  распорядке
войска на завтра. Даниил тотчас прервал его.
   - То сделано все, - сказал он.  -  Не  измождай  себя!  Храброго  скоро
добудем, а умного и задорого не купишь!
   Князь ласково выпроводил его из шатра.
   Набросив темный походный плащ,  Даниил  покинул  шатер  и  пошел  вдоль
ратного стана. Надо было проверить стражу и распорядок.
   Темная, теплая, благоухающая  и  звездная  ночь  объяла  князя.  Тишина
стояла вокруг. Лишь откуда-то из недалека -  должно  быть,  из  беженского
табора - доносилась девическая песня. Укоряя ладу своего, что  медлит  он,
медлит - и неведомо где, вся истомясь, истосковавшись по  нем,  звала  его
девушка; быть может, страшна лежит перед ним дорога -  через  топи,  через
реки и дебри, - так пускай же он знает:

   Гатила гати дорогими шаты,
   Мостила мосты жуковинами,
   Садила сады все винограды,
   Вберала лесы паволоками,
   Сеяла поле дробное жемчюгов...

   Боль стиснула князю сердце. Вспомнилась  Анна  -  как  благословляла  и
вооружала его, и плакала, и молчала...
   ...Пал на рассвете туман - не видать  стало  и  конец  копья!  А  когда
сделался туман как редкая кисея и пробрызнуло солнце, то  река  оставалась
уже позади: Даниил бродом перевел войско на ту сторону Сана.
   Быть грому великому!..


   Утром семнадцатого августа, в канун Фрола  и  Лавра,  Даниил  во  главе
своих волынян и карпаторусов ударил на поляков и Ростислава.
   Первым же натиском, первым  полком,  успевшим  выстроиться,  надо  было
ошарашить врага, чтобы дать исполниться всему остальному войску.
   Русичи рвались в битву.
   Пылало в сердцах их воздымающее слово князя.
   - Земляне мои! - воззвал он. - Галичане, волынцы,  щит  Земли  Русской,
станем крепко! Кто медлит на бой - страшливу душу имат.  Воину  же  -  или
победить, или пасть. А кому не умирать!
   И карпаторусы его - из племени  тех,  что  потрясают  на  правом  плече
смертоносным железом, люди Рус -  так  именовала  их  Византия,  -  дружно
загремели щитами, и кликнули кликом  страшным,  и  зазвенели  секирами,  и
собрались кругом князя.
   Ярость душила их - ярость к врагу-осквернителю - и взывала к возмездию.
   Русичи рвались в битву.
   И немало способствовало  тому  то  пречудное  знаменье,  что  встретило
русские полки накануне: многое множество, без  числа,  надлетело  орлов  и
птиц разных, - будто облако великое, как никогда, нигде того не было! - и,
клубясь, играли птицы,  и  клегтали  орлы,  и  плавали,  ширяясь  крылами,
колесом низвергались в воздухе, и сызнова подымались, и реяли и парили!
   -  А  на  добро  нам  то  знаменье!  -  сказали  тогда  старцы  и  мужи
многоопытные.
   С первым полком ударить захотел  Андрей-дворский,  однако  не  очень-то
соизволял Даниил. Он берег и любил Андрея. "Телом хил, а душою - Ахилл!" -
говаривал о нем князь. Самому же Андрею  говорил,  что,  дескать,  большой
начальник и воевода иной раз должен и замениться кем. Андрей  же  дворский
складом сух, ростом невысок, лицом смугл, с длинными, по обычаю, волосами,
с бородою малой и узкой, всегда бодр и  подвижен,  -  Андрей  ответствовал
шуткою:
   - А я, худоумный, тако думаю, князь: большим воинам не  подобает  житье
сластолюбиво и спокойно!
   Сумятица и смятенье поднялись в лагере Ростислава. В шлеме, но в  одном
лишь плаще поверх сорочки, молотя половецкой плетью и по коню и по  спинам
неохотно, вразвалку подымавшихся  перемышлян,  Ольгович  носился  вдоль  и
поперек стана, грозя и ругаясь.
   Горяне же и руснаки, едва только он минет, сызнова трудились и роптали.
Ропот нарастал.
   - Пошто привел нас на Данила? Без нас думал - мы  того  не  ведали!  Не
хочем с мадьяры!  Мирись,  княже,  с  Данилом,  а  мы  нейдем!  -  кричали
перемышляне.
   Прискакал Фильний.
   - Пастух нерадивый! - по-русски крикнул он зятю короля своего. - Собери
свое стадо! Что они без ряду стоят у тебя?
   И ускакал.
   А ратники Ростислава, потрясая копьями  и  топорами  на  длинных  киях,
увлекая сопротивлявшихся,  с  шумом  и  рокотом,  точно  пруд,  прорвавший
плотину, устремились навстречу воеводе -  Андрею-дворскому.  Иные  из  них
приостанавливались  и,  сняв  белевшую   на   солнце   сорочку,   начинали
размахивать ею.
   - Перебежники идут, перескоки! - кричали в отряде дворского.
   Воевода препроводил их в тыл, на самый берег  реки,  в  полк  Василька,
князя Волынского, который уже успел устроить все  свое  войско  на  правом
крыле.
   Васильке Романович принял перебежавших. Приказал посадить на коней.
   - Нет, княже! - испугавшись этого, закричали  перемышляне.  -  Мы  пеши
бьемся!
   И  Василько,  несмотря  на  самую  жару  ратного  спеха,  расхохотался,
откинувшись в седле. Русая, золотистая борода его сверкнула на солнце.
   - А коли так, - молвил князь, - то как хочете бейтеся - абы крепко!
   - Умереть пришли! - грянули перемышляне. - А кто не пойдет, дай его нам
- мы его сами забьем!
   Даниил поставил их под начальство Дедивы.
   Яростный натиск трех конных сотен Андрея смял беспечно стоявшую сторожу
поляков и опрокинул ее.
   - Войско!.. Войско!.. Рус!.. - прокатился многократный сплошной крик  в
польском лагере. - До зброи!
   И затрубили тронбы, забили  бенбны!  А  тем  временем  на  ослепительно
сиявшем  белизною  речном  песке  и  на  просто