он указал, где  стоит  князь  Данило  со
своим войском, чтобы довел их туда...
   - Ведь и сам ты воинский человек! - с трудом ответил старик. - А как да
тебя самого в плен возьмут - да эдак же вот и от тебя станут  требовать...
срамного такого, постыдного дела?  И  ты,  поди,  скажешь:  "Лучше  убейте
меня". А я ведь - русской!..
   Татарин осатанел от этих слов дворского. Он стал хлестать его плетью по
голове, по лицу, норовя выхлестнуть глаз;  стал  пинать  носком  сапога  в
голову и в лицо.
   И теперь дворский желал от них только  одного:  чтобы  поскорее  убили.
Ради этого он и выкрикнул  в  лицо  татарину  несколько  оскорбительнейших
татарских слов, когда-то узнанных им в Орде.
   Татарин с ругательствами выхватил нож,  опустился  на  колени,  схватил
старика за горло и рванул на его груди и без того уже растерзанную рубаху.
   Увидя над собой занесенный нож, дворский понял,  что  произойдет  через
мгновенье.
   - А хотя бы и сердце на нож взяли, - из последних сил проговорил Андрей
Иванович. - Русско сердце  увидите!..  Погибнуть  вам,  окаянные,  царство
глухое вы и скверное!..
   И они взяли на нож его сердце...



        "5"

   В конце июля 1262 года Невский получил наконец  то  самое  долгожданное
известие, о котором он говорил Настасьину: хан Золотой орды Берне понес на
реке Куре неслыханное поражение от хана Персидской орды Хулагу.
   Одновременно  двинулись  на  войско  Берке  грузины  и  отряд   греков,
пришедший им на помощь.
   Берке едва спасся. Опомнившись от разгрома и позора у  себя  на  Волге,
старый хан собрал новую, трехсоттысячную армию и вновь ринулся на Кавказ.
   Великому  князю  Владимирскому,  Александру,   Берке   послал   грозное
требование: "Дай мне русских воинов в мое войско!"
   Народ русский содрогнулся от гнева и ужаса: на такое  еще  ни  разу  не
посягала Орда! Другие народы давали своих сынов  в  татарское  войско,  но
русских татары боялись ожесточить до предела.
   - Пора! - сказал Александр.
   Восстание поднялось одновременно во множестве  городов,  от  севера  до
юга.
   Будто одна исполинская рука разом рванула  за  тысячеверстную  веревку,
привязанную к чугунным, тяжким и давно уже закоснелым  языкам  медногорлых
вечевых колоколов. В один день ударил вечевой колокол и на Устюге Великом,
и в Угличе, и в Ростове, и в Суздале, и в Ярославле, и в Переславле, и  во
Владимире, и в Рязани, и в Муроме, и в Нижнем Новгороде.
   И горожане,  и  пригородные  землеробы  дружно  потекли  на  давно  уже
забвенное вече, и - все вооруженные кто чего добыл, припрятал, а многие  и
в доспехах!
   Городские власти кой-где  будто  бы  попытались  оказать  сопротивление
самочинному вечу. Это заранее предусмотрено было  Александром,  входило  в
его расчет. Но одним только дыхом  своим  народное  движение  сдунуло  все
противящиеся ему власти,  подобно  тому  как  ветер  отвеивает  мякину  из
золотого  потока  полновесного  зерна,  которое  перелопачивает  на  бугре
крестьянин.
   Народ дорвался до татар!..
   Захваченные врасплох, баскаки ползали в ногах у разъяренных мужиков. Их
тут же, на месте, убивали.
   Карательные  татарские   отряды,   расставленные   по   городам,   были
уничтожены.
   - Ишь, сыроядцы, кровопивцы, разъелися, что хомяки!.. От крови от нашей
рожа треснуть хочет! - кричали смерды и  горожане,  выволакивая  татар  на
казнь.
   - Ишь чего захотел: русский воюй за них!..
   - Нет, не пустим робят! Сам за себя пускай хан ваш воюет! Довольно ему,
псу проклятому, нашу кровь лакать!.. Нет ему от нас воина!.. Худо,  видно,
пришлося!.. Бей их, робята, губи!.. Князь  велит!..  А  что  бояре?  -  не
глядите на их! Страшатся богатины пузатые!.. Им простого народа не  жалко.
Боярского сына татары на войну не  погонят:  отец  богатой,  кун  много  -
откупит!.. Стойте крепче! Лучше на своей земле умереть!.. Мы кровь русскую
внаймы не отдаем!..
   Восстание ширилось... Вместе с татарами были  уничтожены  и  предатели,
слуги  татарские  из  числа  русских,  позарившиеся  на  баранины  кус.  В
Ярославле, над обрывом Волги, псы долго влачили в пыли обглоданные останки
некоего  Зосимы,  монаха,  перешедшего  в   магометанство   и   служившего
наводчиком для сборщиков податей. Слышно стало,  что  владимирцы  повесили
возле моста через Клязьму мостовщика Чернобая и утопили с жерновком на шее
коневого лекаря и волшбита Чегодаша...
   В столице Золотой орды царило  смятенье.  Распространился  слух,  будто
Александр  решил  воспользоваться  беззащитностью  татарской   столицы   и
захватить ее. Этого же, впрочем, с часу на час  ожидали  от  Александра  и
потаенные воеводы восстания.
   Неожиданно в Ростов Великий прибыло трое полномочных послов из  Орды  -
для  встречи  и  переговоров  с  Невским.  Двое  из  них  были  от  самого
императора, великого хана Хубилая: Китат, ведавший всеми сборами  с  чужих
народов в пользу великоханской казны, и Улавчий, главный баскак Хубилая на
Русской Земле. Третьим был князь правой руки - Елдегай,  управляющий  всей
канцелярией хана Берке, перешедшей к нему по наследству от Батыя.
   Ордынским послам пришлось несколько дней ожидать Невского. Им  сказали,
что великий князь, не доехав до Новгорода, повернул обратно и  спешит  изо
всех сил в  Низовские  земли,  ибо  чрезвычайный  гонец  от  князя  Бориса
Ростовского известил его о восстании и о том, что народ избивает  татар  и
откупщиков дани.
   Скоро князь прибыл. При первой же встрече  он  изъявилтатарским  послам
свою глубокую скорбь по поводу всего, что произошло. Всю вину за восстание
он слагал на жестокую в отношении русских политику хана Берке.
   Невский на  сей  раз  оставил  ордынское  дипломатическое  велеречие  и
говорил с послами прямо и грубо.
   - Вы же сами видите, князья, - говорил он, - что  вся  чернь  восстала.
Бояр убивают, своих, которые с вами, и на князей грозятся! До самого днища
взбаламучен народ!
   Он говорил, что и не мыслит усмирить волнение, если не огласить  народу
от имени самого великого хана отмену призыва  русской  молодежи  в  войска
Берке.
   - А нет, так костьми лягут. В северные  леса  уйдут,  в  Страну  Мрака.
Пожгут жилища свои и все рухло свое, но под чужим стягом кровь  свою  лить
не станут! Уж я ли не знаю людей своих? Вам же хуже будет:  кем  кормиться
станете? Доселе и сам великий хан, и Берке верили мне. Поэтому и  спокойно
взимали дани свои, и полнили сокровищницы свои. А вас,  князья,  разве  не
чтил я всячески? И светлейших супруг ваших?.. Просите же, князья, грамоту,
чтобы до веку никакой владетель ордынский не мог бы народа русского  гнать
с собою на войну. Только тогда смогу я что-либо сделать с народом!..
   Татары слушали, время от времени закрывая глаза, чтобы князь ничего  не
мог прочесть на их лицах,  но  уж  Александра  ли  было  им  обмануть?  Он
явственно видел, что послы великого хана Хубилая враждебны Берке. Да иначе
и не могло быть, ибо  как  раз  1262  год,  год  восстания,  был  временем
междоусобицы между великим  ханом  Хубилаем  и  ханом  Арик-Бугою,  родным
братом его. Берке же двурушничал: внешне он являл  раболепное  повиновение
Хубилаю, а втайне оказывал всяческую поддержку  хотя  и  не  прямо  самому
Арик-Буге, но его сильнейшему союзнику и злейшему врагу  Хубилая  -  князю
Хайду.
   Старый Елдегай - посол Берке - не хотел соглашаться на отмену, да еще и
вечную, призыва русских в золотоордынское войско.
   - Ведь Берке-хан, - сказал он, - может и другому князю  передать  ярлык
твой на великое княженье, если ты немощен справиться с черной костью!
   Его  заявление  оскорбило  полномочных  представителей   Хубилая:   они
обменялись между собою  мгновенно  взглядом.  Ярлык  на  великое  княженье
Владимирское выдавался не от имени  золотоордынского  хана,  но  от  имени
великого хана всех монголов, каковым являлся Хубилай.
   И Александр поспешил подбросить горючего в  тлевшее  под  пеплом  пламя
междуордынской вражды. Он прибегнул к своей излюбленной  угрозе  -  угрозе
крестовым походом Европы против татар. Он указал  посольству  на  то,  что
двухсоттысячное  крестоносное   ополчение,   изгнанное   только   что   из
Константинополя Михаилом  Палеологом  и  ханом  Ногаем,  а  с  Балканского
полуострова - болгарами, сербами и албанцами,  -  ополчение,  привыкшее  к
грабежу и убийству, конечно, кинется на  призыв  папы  в  новый  крестовый
поход, на этот раз против татар.
   - Допустим, вы истребите полностью весь народ наш или он уйдет в Страну
Мрака, покинув пашни свои, - что приобретет Кублай? Что приобретет  Берке?
Тогда все народы Европы поневоле сплотятся, в ужасе перед вашим народом. Я
не бессмертен, - продолжал Невский, - и я знаю, что еще когда я пребывал в
Каракоруме, дабы просветить свои очи лицезрением Менгу-хана, то в его  уши
влагали совет умертвить меня...
   Послы сидели над своими чашами вина с закрытыми глазами, лица  их  были
недвижны...
   И Александр закончил так:
   - Кублай есть светило и средоточие мудрости, и он поймет: большой палец
на  руке  воина-лучника  не  такая  уж  жизненно  необходимая  часть,  ибо
прекрасно  можно  прожить  и  без  него.  Но...  отсеки  себе  этот  палец
воин-лучник и трудно станет ему натягивать тетиву,  и  криво  полетит  его
стрела, и далеко упадет от подножия королей,  императоров  и  царей,  коих
захотел бы он поразить!..
   Послы Хубилая,  открыв  тяжелые  вежды,  переглянулись  и  одобрительно
закивали головами.
   Посол Берке сидел все так же недвижно.
   Наконец  старший  баскак  великого  хана,  Улавчий,  сказал,  глядя  на
Александра:
   - Ты мудр, как всегда, Искандер... Мы здесь - лицо повелителя, имя  его
да будет свято!.. Я - держатель малрй его печати... Ты получишь для народа
твоего просимое. Отныне и в веки, никогда ни один русский не будет взят  в
войско!.. Сегодня же я напишу тебе эту  грамоту!..  И  ты  можешь,  именем
самого Хубилая, обнародовать ее.
   Заговорил Китат:
   - Я - лицо повелителя, - да будет имя  его  благословенно!  Но  в  моей
власти только счет и раскладка даней его...  Купцы  из  народов  Хойтэ  не
будут больше взимать  дани  в  царскую  нашу  казну  с  народа  твоего.  Я
убедился, что эти  сборщкки  податей  больше  радеют  для  себя,  чем  для
повелителя, и что бессмысленно народ твой ожесточают. Ты сам  хо  тел  взи
лать эти дани и своими людьми доставлять их? Пусть будет так. Я сегодня же
велю написать об этом грамоту, с приложением печати повелителя всех людей.
И ее также ты можешь объявить народу твоему.
   "Ишь какие сговорчивые стали!" - подумал Александр. Ему стоилл  великих
усилий скрыть свою радость.
   "Значит, - подумал он, - им ничего еще не известно!.."
   Да, им еще не известно было, что никакой  крестовый  поход  Европы  под
главенством папы не угрожает монголам:  одна  из  последних  булл  папы  к
христианским князьям и  государям  отменяла  этот  поход  против  татар  и
объявляла заменой ему другой крестовый поход -  против  русских,  Литвы  и
Эстонии - на защиту Тевтонского ордена.
   Папа Александр обращался с призывом ко всем  христианским  государям  -
покарать отступника Миндовга, ибо, мало того, что  сей  вероломный  литвин
отвергся  католичества,  оставя,  однако,  за  собою  королевскую  корону,
которою короновал его легат, но еще и истребил в битве под  Дурбаном  цвет
Ливонского ордена, во главе с прецептором Литвы - Горнхаузеном.
   Всех захваченных в плен рыцарей приказал сжигать на кострах, в седле  и
в полном панцирном вооружении, предварительно связав ноги рыцарскому  коню
и подперев его железными кольями. Однако только Сильверта  Шиворда  успела
предупредить королева Марфа,  и  резидент  Тевтонского  ордена  при  дворе
литовского владыки успел спастись...
   Римской курии стало известно, что возвратившийся  к  язычеству  Миндовг
пересылался с Невским, зовя его и всех русских князей к совместному  удару
на Юрьев и Ригу, дабы ниспровергнуть немецкий орден.
   Великий магистр ордена, Анно  фон  Зангерсхаузен,  взывал  о  крестовом
походе против  Новгорода  и  Пскова;  против  эстов,  снова  ввергшихся  в
язычество и перебивших у себя католическое духовенство.
   Невский перехватил и  держал  в  тайном  заточении  послов  Тевтонского
ордена к Берке. Еще не найден был ключ к затаенью, которым  написана  была
грамота магистра, отнятая у послов, переодетых купцами, еще  недосуг  было
допросить их самому Александру, однако Невский  нисколько  не  сомневался,
что речь идет о союзе Рима  с  татарами  против  Руси;  не  того  ли  ради
посылаем был в Татары, в Каракорум, и Плано-Карпини и Рубрук?
   ...Невскому стало известно, но, видно,  еще  не  успели  о  том  узнать
татары, что  Миндовг  под  Юрьевом  не  дождался  прихода  русских  войск,
возглавляемых братом и сыном Александра, а  позагоняв  братьев-рыцарей  за
стены орденских замков и обогатившись несметной добычей,  вдруг  со  всеми
князьями своими, со своими кентаврами-литвинами, вросшими в седла, одетыми
в звериные шкуры, кинулся на владения Даниила и вышел  ему  в  тыл  вблизи
Волковыска.
   Данило Романович, который  гнал  уже  на  восток  остатки  разбитых  им
туменов  хана  Куремсы  и  хана  Маучи,  вынужден  был  попятиться   перед
Бурундаем, ибо страшился вступить в битву с татарами в  то  время,  как  с
севера нависал Миндовг.
   "Вот тебе и сваты!.. Вот тебе и двойное родство!..  Страшен  становится
сей рыжебородый литовский Аларих!.. И надо еломить ему рог  гордыни,  пока
не поздно, а то уже и над Смоленском лапу  заносит!..  А  там  и  на  Киев
кинется!.." - думалось Александру.
   Даниил Романович, горько скорбя и отчаиваясь, извещал через гонца брата
Александра, что теперь нечего и думать о возвращении от татар Киева,  надо
спешно уходить на Галичину, затворять крепости. Если же - так писал  он  -
брат Александр уже занес десницу свою над татарами, то пускай удержит!..
   И еще не успели узнать ордынские послы, а то бы не  только  не  спешили
свидеться с Невским, а и вовсе бы он их не дождался, - не знали они, что в
степях за  Воронежем  в  ставку  Берке  неожиданно  явилось  торжественное
посольство от Хулагу с щедрыми дарами и с предложением мира.
   "Голова имеет два глаза, а зрение у нее одно, - писал в  своей  грамоте
золотоордынскому хану хан Персидской орды. - Мы с тобою - два глаза  одной
головы. Почему же у нас нет единого зрения? - тебя, дорогой и высокочтимый
и светломудрый брат мой, я спрашиваю..."
   Перемирие между враждующими братьями уже подписано.
   Об этом уведомляла Невского ханша  Баракчина,  вдова  покойного  Батыя,
ныне - одна из жен Берке. Баракчина всей душой  ненавидела  своего  нового
супруга. Во-первых, за то, что он держал ее,  вдову  самого  Батыя,  среди
своих многочисленных жен, а во-вторых, и за то, что он отравил ее старшего
сына - Сартака...
   И, охваченная жаждою мести, а кроме того, и  щедро  одаряемая  Невским,
ханша Баракчина готова была помогать и Хулагу, и  Александру,  и  всякому,
кого она считала врагом Берке...
   ...Невский делал вид, что ему  совершенно  все  равно,  когда  вздумают
послы Кублая подписать грамоты, а между тем считал уже и  мгновенья:  ведь
чего же еще можно было желать народу русскому в  таком  страшном  стечении
обстоятельств? Уберут баскаков и бессерменов. Ни  один  воин  русский,  ни
один юноша не будет взят в татарское войско!..
   "Хоть бы  подписали  скорее!"  -  размышлял  Александр.  Ведь  в  любое
мгновенье и до  них  может  донестись  что-либо  из  того,  что  сделалось
известным ему. И тогда трехсоттысячная татарская конница  может  очутиться
под Владимиром и Ростовом.
   Надо как можно больше добрых здешних полков угнать из-под  удара  Орды.
Пускай копятся войска в Новгороде... Там - нужнее!.. Да  и  ему,  великому
князю Владимирскому, будет легче изъясняться в  Орде:  "Если  бы  я  хотел
подымать мятеж против тебя, Берке, то зачем бы я отослал на немцев  лучшие
полки свои, а с ними и сына своего, и брата своего, и зятя? Кто  замышляет
худое, отваживаясь на мятеж, тот станет ли удалять  от  себя  лучшие  силы
свои и лучших помощников своих?.."
   Настасьину Невский не таясь  признался,  что  окончательно  рухнул  его
великий замысел - поднять народ русский на татар.
   - Худо, Настасьин, худо!.. Лучше бы я живым в могилу лег. Все  пропало.
Теперь только как-нибудь людей русских спасти от  резни,  от  расправы,  -
говорил Невский.
   Еще никогда верный друг и воспитанник Невского не  видел  его  в  таком
глубоком, черном отчаянии.
   И даже ему, Настасьину, страшно было в тот первый  миг  подступиться  к
Александру Ярославичу с каким бы то ни было словом.
   Тяжкие думы терзали Александра. Он понимал, что теперь, когда орды хана
Берке и хана Хулагу объединились, война против татар  будет  не  под  силу
истерзанной, опустошенной  Руси.  Удельные  князья  воевали  между  собою.
Татары подстрекали их друг против друга. Александр знал, что  и  под  него
творят всяческие подкопы  в  Орде  его  двоюродные  братья,  сыновья  дяди
Святослава Всеволодича. Они уже давно сидели в Орде  и  добивались,  чтобы
ярлык на великое княжение был отобран у Александра и отдан одному из  них.
Святославичи клялись хану  Берке,  что  они  двинут  свои  дружины  против
Невского вместе с татарским войском.
   На западе и севере снова зашевелились немцы и  шведы.  Снова  вместе  с
татарами они готовились вторгнуться на Русскую Землю.
   Нет! Никакой надежды не было устоять в столь неравной  борьбе!  Невский
понимал, что даже и его полководческое искусство, и самоотверженная отвага
тех, кто станет под его знамя, на  этот  раз  будут  бессильны  спасти  от
гибели русский народ...
   "Что же остается делать? - размышлял Невский. -  Послать  кого-либо  из
своих верных, испытанных советников с  богатыми  дарами  в  Орду,  к  хану
Берке, чтобы отвести беду, успокоить хана? Нет! Не  поверит  теперь  Берке
никакому посольству, никаким хитрым речам, не примет никакую повинную.  "А
почему, скажет, сам князь Александр не прибыл ко мне  с  повинной?!  Ведь,
скажет, он отвечает за народ  свой.  А  почему,  скажет,  князь  Александр
лучшее войско свое держит в Новгороде?!"
   И чем больше размышлял Александр, тем яснее становилось ему,  что  если
сейчас  бессилен  меч,  то  вся  надежда  остается  на   его   собственное
государственное  разумение,  на  его  умение  беседовать  как   должно   с
татарскими ханами и умиротворять их.
   Никто другой, кроме него самого, не сможет отвратить на сей  раз  новое
татарское нашествие. "И детей вырежут, кто дорос  до  чеки  тележной!..  -
скорбно подумал Невский, и сердце его облилось кровью. - Да!  Уж  тогда  и
вовек не подняться Руси!  По  всем  городам  татарских  баскаков  насажают
заместо русских князей! А другую половину рыцари да  шведы  захватят!..  К
чему же тогда народ русский трудился - и мечом и сохою?!"
   И Александр Ярославич принял крутое решение.
   - Еду! - сказал он. - Еду перехватить Берке - там, в степях,  на  Дону.
Опять хитрить, молить да задаривать! А когда уже сюда нагрянут,  то  тогда
будет поздно. Тогда сколько ни вали даров в черную эту  ордынскую  прорву,
не поможет, покуда кровью русской досыта  не  упьются!..  Ну,  а  если  уж
суждено мне и вовсе не вернуться оттуда, то... что ж! Авось смертью моей и
утолятся, а народ не тронут!..
   И едва только Александр дождался вожделенных грамот с печатями великого
хана и Елдегая, как тотчас же устроил  торжественное  чествование  послов,
щедро одарил их. А наутро, едва  татары  отоспались  после  пира,  Невский
объявил им, что он решил лично проследовать в ставку хана Берке, хотя бы и
до хребтов Кавказских, чтобы почтить и поблагодарить хана за его отеческое
и мудрое попечение...


   С приехавшим в Орду Невским на этот раз обошлись  как  с  преступником,
чья вина еще не расследована. Его томили и  томили  в  Орде,  не  разрешая
отъехать на Русь.
   В первом порыве злобного неистовства хан  Берке  хотел  пр