ь и ревело тысячеголовое Новгородское вече... Но разве  так,  как
сейчас?
   На радостях первой встречи новгородцы тогда, словно  дети,  выкрикивали
своему князю все свои жалобы, обиды, поношения и ущербы,  претерпенные  за
это время от немцев.
   - Подперли - коня выгнать негде! - кричали ему.
   - В тридцати верстах купцов разбивают!..
   - Бургомистров наставили!..
   - Женок позорят!
   - Церкви облупили!
   - Гайтан с шеи рвут!
   - Со крестом вместе!
   - А и с головой!..
   И, наконец, как бы в  завершенье  всех  этих  жалоб,  послышался  тогда
укоризненно-ласковый, словно бы ото всего веча раздавшийся голос:
   - Что долго не шел?!
   - Да ведь, господа новгородцы... сами ж вы меня...  -  начал  было  он,
смущаясь.
   Но и договорить тогда не дали: бурей негодующих и пристыженных  голосов
крикнули в ответ:
   - Того не вспоминай, Ярославич!..
   - Забудь!.. Тому всему - погреб!
   ...Так было в то вече, здесь же, у этих же исполинских  белых  полотнищ
храма Софии! Так было, когда он был нужен им до зарезу, ибо  бронированное
рыло немецкой свиньи за малым не соткнулось со злою мордой татарского коня
вот здесь, на берегах Волхова!.. Уж хрипел белым горлом  господин  Великий
Новгород, ибо шведский герцог с финского берега, а рыцари Марии,  упершись
стопой в Юрьев, круто затягивали на этом горле петлю, да  и  затянули  бы,
когда бы он, Александр, не обрубил - и вместе с лапой, с  когтями!..  Иное
неслось тогда к нему с этой  площади,  когда  стало  ведомо,  что  магистр
рижский уж и фохта Новгороду подыскал из ратманов здешних, и что  вечу  не
быть, и что колокол вечевой будет звенеть на кирке  немецкой,  что  Святую
Софию либо развалят на кирпичи, либо снимут верхи и переделают в ратушу!..
   Помнят ли они, как, отталкивая друг друга, иные из этих  же  вот  самых
новгородцев тянулись тогда к нему, чтобы хоть только до  плаща  княжеского
коснуться?! Нет! Не помнят ничего! Все забыто.
   Александр гордо поднял голову.  И  сам  собою  пришел  столь  долго  не
находимый ответ.
   - Да-а... немало и я утер поту  за  Великий  Новгород!  Немало  ратного
труда положил за вас, за детей ваших!.. Должны сами  помнить!..  И  вот  -
выслужил!.. Ведь экое слово изрыгнул на меня некто  от  вас...  стыжуся  и
повторить! Что ж, стало  быть,  заслужил!..  С  тем  и  прощайте,  господа
новгородцы!.. Спокоен вас оставляю: ни от севера на вас, ни от  запада  не
дует!.. Не поминайте лихом!..
   И, произнесши  эти  слова,  Невский  твердо  пошел  к  боковому  спуску
вечевого помоста.
   Все вече, словно ударом бури, накачнулось к помосту. А те,  что  стояли
поближе, ринулись преградить ему путь.
   С вечевых скамей поднялись в тревоге и степенный посадник, и старые все
посадники, и тысяцкий.
   Посадник Михаил Степанович, поворотясь к народу, как бы  в  беспомощном
призыве простер обе руки свои. Затем он повел  ими  в  сторону  уходившего
князя: дескать, граждане новгородские, да что ж это  такое,  да  помогайте
же!.. Седая борода его  тряслась;  казалось,  он  не  в  силах  был  слова
произнести.
   Из толпы, подступившей к боковому крылечку, послышались крики:
   - Княже! Господь с тобою! Что удумал?..
   - Не пустим, князь!
   - Нет на то нашей воли!..
   - Кто князя обидел?! Камень тому мерзавцу на шею, да и в Волхов.
   - Вернись, Олександра Ярославич!.. Нет тебе ворогов!..
   Александр, нагнув голову, не слушая  ничего,  приближался  к  ступеням,
чтобы сойти на землю. Вот он поставил ногу на первую ступень, на вторую...
еще немного, и ступит на землю...
   - Ребята! - вдруг выкрикнул отчаянно мужик в белой свитке, без шапки. -
Пускай по головам нашим ступает, коли так!..
   И, вскричав это, он кинулся под нижнюю ступеньку и  лег,  лицом  вверх,
раскинув руки.
   Александр остановился: ему надо было или наступить на  лицо,  на  грудь
этого человека, или перешагнуть через него.
   Прямо перед собой он видел яростно молящие лица других - таких же,  как
тот, что кинулся ему под ноги.
   И он услыхал за собою голос посадника:
   - Князь, Олександр Ярославич!.. Да ведь то какой-то безумец вскричал...
безумному прости!..
   Обойдя Александра и спустись на нижний приступок, посадник оборотился к
Невскому, снял шапку и, низко поклонясь, громко и торжественно произнес:
   - Ото всего господина Великого Новгорода: князь, отдай нам гнев свой!..


   Сперва, по  возвращении  князя  на  вечевой  помост,  его  слушали,  не
перебивая. И с неотвратимой явственностью Александр  представил  затихшему
вечу всю неизбежность и ордынской переписи в Новгороде, и ордынской  дани.
Закончил он так:
   - Господа новгородцы, дань в Орду - неминучая!.. Зачем кичиться  станем
своею силой  чрезмерно?  Вспомните,  какие  царства  ложились  под  стопою
завоевателей! В пять дней Владимир взяли. Да и Суздаль -  в  те  же  самые
дни. За один февраль месяц - помните? - одних городов только  четырнадцать
захлестнули!.. Сквозь Польшу проломились. В  немецкую  державу  вторглись,
рыцарей поразили. А в Мадьярии?! И войско, и ополченье,  чуть  не  во  сто
тысячей, истребили все, до единого.  Короля  Бэлу  хорваты  укрыли.  После
побоища под Лигницей - ведь слыхали, - где Генрих пал...  Не  худые  воины
были. И кованой рати, конницы панцирной было там не тысяча и не  две!..  А
что же? - после побоища того Батыю девять мешков рыцарских ушей  привезено
было!.. И не оба уха у мертвецов отрезали,  но  только  правое  одно:  для
счету!..
   Александр остановил речь. Падали редкие  влажные  хлопья  снега.  Народ
молчал... И вот опять тот же звонкий и дерзкий голос выкрикнул:
   - Ничего!..  Пускай!..  У  нас  в  Новгороде  лишних  ушей  довольно  -
клевретов твоих!..
   Александр кинул оком в толпу. Теперь он рассмотрел крикуна: хрупкий, но
подсадистого сложенья, желтоволосый и кудреватый добрый молодец, в валяной
шляпе пирожком, стоял  в  толпе,  откинув  голову,  и,  прищурясь,  дерзко
смотрел на князя,  окруженный  своими  сторонниками,  которые,  как  сразу
определил князь, даже и подступиться не дали бы  никому  чужому  к  своему
вожаку.
   Князь вспомнил,  кто  это  был:  это  был  Александр-Милонег,  из  роду
Роговичей, староста гончаров и ваятелей, работавших на владычном дворе и в
прочих церквах.
   У владыки Далмата он его и застал однажды, когда художник,  почтительно
склонив  голову,  принимал  указанья  архиепископа   касательно   выкладки
мозаикой новой иконы...
   Александр Ярославич простер руку в сторону старосты гончаров  и,  глядя
на него, сурово ответил:
   - Нет, Рогович, ты ошибаешься!  Зачем  мне,  новгородцу,  клевретами  в
своем городе обставляться? А вот ты зачем - новгородец же!  -  подголосков
своих этакое количество с собою приволок на вече?
   И едва произнес  он  эти  слова,  как  сразу  они  отдались  довольным,
радостным гулом среди сторонников князя. Особенно радели, на этот  раз  за
князя, Неревский конец, где больше -  купцы,  а  также  Торговая  сторона,
заречники. Купцы - особенно те, что с Востоком торговали, - еще при  дедах
и прадедах Ярославича  постигли  на  своем  горьком  опыте,  сколь  опасно
дразнить  и  гневать  суздальского  великого  князя:  чуть  что  -  сейчас
перехватит Волгу, Тверцу, закроет доступ и низовскому,  и  булгарскому,  и
сибирскому,  и  китайскому,  и  кабульскому  гостю;  да  и  купцов   самих
новгородских переловит - и по Суздальщине, и по волокам, и в Торжке, да  и
в темницу помечет с  земляным  засыпом.  Нет,  уж  лучше  ладить  с  ними,
самовластцами суздальскими!.. И ныне ведь чего этот хочет Ярославич? -  да
только, чтобы от разоренья татарского малой данью город спасти!.. Так чего
ж тут супорствовать, чего ж тут против князя кричать купцу  или  боярину?!
Другое дело те  вон:  голота,  босота,  да  худые  мужики  -  вечники,  да
ремесленники, да пригородный смерд - огородник, да неприкаянные ушкуйники!
Им что терять!.. Пожитков немного!.. А головы им не жалко. Эти и на  татар
подымутся! А ведь слыхать, что верхних людей - купцов,  бояр  -  татары  в
живых не оставляют, а ремесленнику - ему и  в  Орде  хорошо...  как  попу:
убивать их не велено...
   И Торговая сторона, Неревский конец весь - они шибко кричать  стали  за
князя.
   Однако и простой люд сильно подвигнулся за Ярославича после того, когда
не раз и не два он зычным голосом возвестил:
   - Друзья новгородцы!.. Да  ведь  то  возьмем  во  вниманье:  сие  -  не
порабощенье нам, но только - откуп!.. Не порабощенье, а откуп!
   В толпище доброжелательно загудели. Однако выкрикивали и другое.
   - И без того налога тяжкая на товары! - крикнул опытный  горлан-вечник,
со спиною как деревянная лопата, нескладный мужик, именем - Афоня Заграба.
- Каждый, кому не лень, берет с товаров!.. И владыке -  от  торгу  десятая
доля, и от всякого суда - десятую векшу, я на князя! Всем надо, всем надо:
кому что требит, тот то и теребит с работного человека, с ремесленника,  -
горестно к насмешливо воскликнул он. - А  тут  еще  татары  станут  каждый
товар тамжити!..
   Толпа зашумела.
   Александр Ярославич понял,  что  надо  вмешаться,  и  нашелся  ответить
шуткою, до которой столь охоч был новгородский вечник.
   - Что говорить! - сказал князь. - Добро там жити, где некому тамжйти!..
   Послышался одобрительный смех.
   - Верно! Верно!.. - раздались голоса.
   Александр добавил:
   - Знаю: тяжко. Налоги, дани, поборы - лучше бы без того. А  только  где
ж, какая держава стоит без того? Не слыхивал!..
   И княжое слово опять взяло верх.
   Но и  противники  его  не  унимались.  Опять  все  чаще  и  чаще  стали
раздаваться из толпы выкрики и жалобы:
   - Пошто хлеба не даешь новгородцам с Низовья? Слыхать,  в  Татары  весь
хлеб гонишь!..
   - Голодуем, княже! Обезножели, оцинжели!.. Ребятишки в брюхо растут!..
   - К соли подступу нет - за две головажни куну отдай! Куда это годится?
   - А хлеб? Осьминка ржи до гривны скоро дойдет!
   - Богатинам пузатым - им что? Не чутко!.. Купцы да бояре - большие люди
- оборони господь!
   - Ты бы так сделал, как  при  Михаиле-князе,  при  посаднике  Водовике:
тогда селянину добро было. На пять лет льгота была смердам не платить!..
   Невский нахмурился: этот выкрик о сопернике его отца, о  князе  Михаиле
Черниговском, и о  посаднике  Водовике  мало  того,  что  был  ему  крайне
неприятен, - он показывал, что враждебные ему  силы  -  сторонники  князей
Смоленских, Черниговских, а и купцы западной торговли - опять осмелели.
   Насторожились  и  посадник   и   тысяцкий.   Расторопнее   задвигались,
беспокойно засмотрели и вечевые служители - биричи, и  управлявшие  ими  -
подвойские.
   Вечевой  дьяк  со  своими   двумя   помощниками,   вечевыми   писарями,
устроившимися на ременчатых складных стульях под рукой посадника  Михаилы,
тоже принял какие-то свои чрезвычайные меры, дабы встретить  надвигающуюся
бурю во всеоружии. Он что-то шепчет на ухо и тому и другому из писарей.
   На коленях как того, так и другого писаря поставлен прикрывающий колени
невысокий,  из  некрашеного  дерева,  крытый  ящик,  с   покатой   кпереди
столешницей. В этой столешнице, на верхней кромке, врезана  чернильница  -
глиняный поливной кувшинчик. В правом углу, на той же кромке, из  круглого
отверстия белеется усатый пух гусиных перьев, очиненных для писания. Перед
лицом каждого из писарей, упираясь нижним обрезом  в  кромочку  на  доске,
лежит по тетради из выбеленной, как бумага, телячьей  кожи,  -  пергамент,
телятинка.
   Ни тот, ни другой писец не смеют занести что-либо  в  тетрадку,  покуда
вечевой дьяк не скажет, что именно. Телятинка до того дорога, что сплошь и
рядом предпочитают соскоблить старую запись, чтобы нанести новую. А  потом
и эту соскоблят, когда придет час еще что-нибудь записать...
   Однако тот, что сидит поближе к посаднику, - писарь, в синей  скуфейке,
сильно выцветшей, в  стеганом,  ватном  подряснике,  длинноволосый,  -  не
дожидаясь дьяка, заносит в свою тетрадку какие-то записи.
   Его все знают в Новгороде: это пономарь церкви Святого Иакова,  Тимофей
Локоток, уж более десяти лет - самочинный, без благословенья владыки,  как
бы непризнанный летописец великого города. Ему  и  пергамента  не  дают  -
покупает за свой счет, принимая иной раз за это жестокую трепку  от  своей
пономарихи.  Чтобы  подработать  на  телятинку,  он  взялся  быть  вечевым
писарем.
   Придя домой, он впишет  в  свою  большую,  в  досках,  покрытых  кожей,
пергаментную летопись и сегодняшнюю затаенную запись:
   "Безвестные проходимцы смущают народ. Народ мятется, что рыба в  мотне.
Ох, ох, Александр наш Ярославич, бедной... не покинул бы он нас! Что тогда
станем делать?! Сыроядцы, детогубцы, татары проклятые дани требуют.  Народ
вопит на князя великого, на Александра.  Александр  Рогович,  а  мирски  -
Милонег, который горнчар, иконник у владыки, а и на потребу людскую горшки
делает, кувшины, сильную злобу в людях подымает на  князя  на  Александра.
Ох, да и увы нам, грешным! А видно, опять  быть  крови  пролитию:  вчерась
плакала богородица в Людине конце!..".


   ...Вече  клубилось!..  И   самые   крики,   казалось,   тоже   как   бы
схлестывались, переплетались, дрались и рушились книзу в сизом  ноябрьском
воздухе - и сызнова подымались. Уж  трудно  было  понять  стороннему,  что
здесь происходит и кто чего добивается. Однако сами хозяева - те прекрасно
разбирались, кто чего хочет и кто за кого тянет.
   - Господа новгородцы, тише! Хочу речь к вам держать!  -  восклицает  во
весь голос посадник Михаила Степанович и слегка поднимает посадничий  жезл
свой, с короткой, слегка  изогнутой  рукоятью.  Седая  борода  глушит  его
голос. - Господа новгородцы, вы все хорошо знаете, кто я и какого  кореня!
Кто еще в Новгороде за меньших, за весь господин Великий Новгород, столько
пострадал, как покойный родитель мой?! А и  меня  помнят  не  последним  в
битвах те, кто пути военные деял с князем!..
   Слева от помоста, где сбился люд  во  главе  с  Александром  Роговичем,
раздается один крик, потом другой, третий:
   - Ты нечестно посадництво принял!
   - Нашего выбора на тебе нет! Князь Олександр тебя ставил!..
   - Ты пошто под Ананьей копал?
   - Мы мертвую грамоту на тебя положим!..
   Старик пытается отойти шуткою:
   - Да уж знаю, господа новгородцы! - говорит он.  -  И  сам  ведь  бывал
молод - шумливал на вече: известно, посадник - всему миру досадник!..
   Но его уже не слушают. Крики Гончарского конца  (а  он  же  -  и  Людин
конец) перекидываются на Александра.
   - Князь! - орут ему. - Ты пошто посадника Ананью лишил?  Ты  нам  хрест
целовал: без вины мужа не лишать!..
   - Хуже его вины нет! - мрачно возражает Александр. - Город  русский  от
Русской Земли хотел отколоть! С мейстером рижским пересылаться  задумал!..
Да я бы его и казни предал, да только чести вашей уважил  -  что  посадник
новгородский!..
   - Самодержец! - несутся в ответ ему,  и  все  из  того  же  края  веча,
неистовые возгласы.
   - Обсажался приятельми своими!.. Кого - хлебцем  владимирским,  кого  -
землицей, кого - серебром!..
   - В ответ кто-то  из  неистовых  сторонников  князя  оглашает  студеный
воздух пронзительным вскриком:
   - Да здравствует Александр Ярославич!..
   Невский улыбнулся.
   - Экий вопило! - добродушно и слегка насмешливо говорит он.
   И это производит благотворное действие  на  всех,  кто  внизу  вечевого
помоста, - даже и на врагов. И из стана друзей вырывается  дружное  и  уже
многоголосое:
   - Братья, потягнем по князе!..
   - Александр Ярославич на худое не поведет!..
   - Суздальские - такие же русски, да взялися по дань!
   - Верно. Головою повалим за князя, за Святую Софию!..
   Вече начинает перекачиваться на сторону князя Александра.
   Однако не этого алчет Александр Рогович со своими. Быстро подходит он к
самому краю помоста, на котором стоит Невский и  сидят  на  своих  скамьях
старейшины  Новгорода.  Его  молодцы  проламываются  следом   за   ним   и
останавливаются крыльями - справа и слева от главаря.
   И, вызывающе подняв голову, гончар бросает князю:
   - Ты зачем в наши грамоты торговые с  немецкими  городами  вступаешься?
Пошто ты грамоты наши любецкие, а и рижские подрал? Не ошибись,  князь!  С
немецким берегом торговля не при тебе стала - не тебе ее рушить! Ты  Юрьев
у немцев хочешь отвоевать, Нарву, а торговлю нашу в мешок завязал! Кто  ты
тут есть? Не ты наш князь, а сын твой!..
   И это упоминанье о шестнадцатилетнем сыне Александра,  о  юном  Василии
Александровиче, словно бы исполинскими кузнечными мехами дунуло  в  костер
вечевой распри. Уже третьи сутки грозный отец-государь держал своего  сына
в заточении, в земляном порубе. Василий изобличен был  в  заговоре  против
отца. Гордый юноша не хотел и  помыслить  о  том,  чтобы  в  его  княжение
Новгород согласился платить дань татарам. Но отец в этом был  непреклонен.
И Василий замыслил, вместе с другими роптавшими на  Александра  боярами  и
горожанами новгородскими,  убить  татарских  послов,  а  князя  Александра
изгнать. Однако Невский вовремя раскрыл заговор сына. И, как  всегда,  был
скор на расправу с изменниками и беспощаден.
   - Где наш князь Василей? Куда  ты  его  дел,  сына  своего?  -  кричали
Невскому из толпы.
   - Поставь его перед нами!..
   - В темнице он у него! - выкрикнул чей-то голос. - В железа забит князь
наш Новгородский!.. Вот он как с нами!..
   - Ударил еси пятою Новгород!.. - взревели гневные и грозные голоса.
   - Где он? Выведи к нам Василья!.. Отдай нашего князя! Самовластец!..
   Александр Ярославич с гневным прищуром глянул вниз на требующий  ответа
народ.
   - Отцу перед единым богом за сына своего ответ держать  надлежит  -  не
перед кем иным! - отвечает князь.
   - Тебе он - сын, а нам - князь!.. - послышался возмущенный голос.
   С мгновенье времени Невский молчал. Затем ответил - и сурово и  громко,
во услышанье всего веча:
   - Вашему суду предан будет! Зане против Новгорода измену  умыслил!..  А
меня знаете: от меня - пощада плохая: что сын, что брат, а топора от ихней
шеи отводить не стану, коли заслужили!.. Скоро сами судить  будете  своего
Василья...
   Помолчав, добавил - уже другим голосом: величественным и спокойным:
   - Великий князь Владимирский - за всю Землю ответчик!.. А Новгород - не
неметчина, не Литва!..
   И эти последние слова князя - о предстоящем над Васильем суде и о  том,
что князь великий Владимирский - ответчик за всю Русскую Землю, словно  бы
тяжелая плита, легли поверх всего  этого  вздыбившегося  вопля,  криков  и
прекословии и как бы сломали хребтовину сопротивленья.
   Александр Ярославич с чувством торжества кинул взор на это  необозримое
толпище, чьей границей  были  дальние  стены  кремля:  вече  было  на  его
стороне.
   Вечевой  дьяк  с  выражением  благоговенья  на  лице,  поклонясь,   уже
протягивал посаднику Михаиле  заранее  заготовленную  грамоту,  в  которой
"весь господин Великий  Новгород  и  младший  брат  его  Псков"  изъявляли
согласие обязаться уплатою ежегодной дани ордынскому царю.


   Княгиня Васса  вспыхнула  всем  своим  бледным  византийским  ликом  от
внезапного счастья, что в этот поздний час боготворимый ее государь-супруг
пришел к ней, на ее половину терема.  Она  порывисто  двигалась  по  своей
опочивальне, берясь то за одно, то за другое, не зная, что ей надо  сперва
делать.
   Наконец она усадила мужа в его обычное кресло, насовала ему за спину  и
под затылок маленьких расшитых подушек, взяла своими белыми длинноперстыми
руками его ноги и  уложила  их  на  подножной  скамейке,  поверх  ковровой
подушки:
   - Ну полно тебе хлопотать  вкруг  меня,  посиди  ты  хоть  немножко!  -
улыбаясь, проговорил Александр.
   Оставив мужа, княгиня  Васса  зажгла  высокий  четырехсвещник  и  вновь
подошла к супругу.
   - Как я истосковалась по тебе!.. - сказала она и застыдилась.
   Зажженные ею свечи лишь немного прибавили света в ее  спальне,  похожей
скорее на кел