... вот ногтями своими! - закончил он, оглядывая на левой руке  свои
кучковатые, изъеденные ногти, вернее - корешки от них...
   Переводчик обоих послов - третий их спутник -  тотчас  же  перевел  эти
слова Джуаншеридзе на русский язык.
   Князь Джакели укоризненно поморщился.
   - Ай, князь Бедиан! - сказал  он  и  покачал  головою.  -  Государь,  -
обратился он к Невскому, - в этом не надо  верить  ему!..  Каждый  из  его
ногтей, что потерял он, нам, грузинам, следовало  бы  вправить  в  золотой
ковчежец, как сделали католики с ногтем святого Петра!..
   Джуаншеридзе  смутился  и  возмущенно  проговорил  по-грузински  что-то
своему товарищу, очевидно запрещая ему рассказывать.  Однако  его  товарищ
пренебрег этим. Рассказ его был прост и ужасен.
   Когда  в  Грузии  борьба  против   монголов   сменилась   данничеством,
Джуаншеридзе во время пиров и застолий стал время от  времени  произносить
зажигательные речи, в которых, под видом  прозрачных  иносказаний,  укорял
дворянство  Грузии  в  том,  что  оно  предает  отчизну  своими  распрями,
своекорыстием  и  беспечностью.  Призывал  последовать  примеру   Джакели,
который ушел в горы, накапливал там народ и нависал страхом  над  ханскими
дорогами, истребляя нойонов, сборщиков  податей  и  даже  целые  татарские
гарнизоны.
   И тогда его, грузинского владетельного князя Джуаншеридзе,  обладавшего
к тому же титулом византийского патриция, схватили, как простого  пастуха,
и представили перед кровавые очи верховного баскака Грузии - хана Аргуна.
   От Бедиана потребовали, чтобы он выдал всех, кто оказался  отзывчив  на
его мятежные укоризны. Джуаншеридзе рассмеялся в лицо баскаку.
   Тогда его подвергли любимой пытке Орды: стали не торопясь, и  время  от
времени возобновляя допрос, загонять иголки под ногти, вплоть до ногтевого
ложа.
   Князь перенес все эти пытки, и ни одно чужое имя  не  сорвалось  с  его
уст. Он много раз лишался сознанья и  наконец  был  брошен  неподалеку  от
сакли, ибо его сочли мертвым.
   Люди подняли его и едва вернули к жизни. Он  унесен  был  в  горы  -  в
львиное логово Джакели... Долгое время  считали,  что  он  навеки  лишился
рассудка. Однако не у того  отымает  родина  рассудок,  божественный  свет
мысли, кто отдает свою жизнь за нее, но - у предателей!
   Вместо   ногтей   выросли   у   князя   Бедиана   безобразные   роговые
комочки-горбики...
   ...Таков был этот второй посол царей Грузии - посол Давида-младшего.
   Послы грузинские пили неторопливо и понемногу. Однако чеканные стопы  и
кубки не усыхали. Беседа становилась все теплее и  задушевнее.  Хозяева  и
гости нравились друг другу. Вскоре, после первых же взглядов глаза в глаза
и первых приветствий и здравиц, перестали  опасаться:  русские  -  грузин,
грузины - русских, хозяева - гостей, а гости  -  хозяев...  Они  перестали
_подкрадываться_ словами друг к другу,  как  всегда  это  бывает  в  таких
посольских встречах. Надо было верить друг другу!  И  без  того,  если  до
Берке дойдет, что это за купцы  из  страны  георгианов,  то  есть  грузин,
приехали к Александру и о чем беседовали они с великим князем Владимирским
и с "главным попом" русских, то и  тем  и  другим,  быть  может,  придется
сделать неминуемый выбор между отравленной чашей из рук какой-нибудь ханши
Берке и тетивою вкруг шеи.
   Но и пора было начинать. Пора было привзмахнуть наконец  и  северным  и
южным  крылом  исполинского  восстания  против  Орды,   которое   замышлял
Ярославич на своем севере, а оба царя Сакартвело - на юге.
   И промолвил митрополит:
   - Византия - и вам и нам - есть общая матерь. Хотя и есть различие  кое
в чем между нашими церквами, однако велико ли оно?
   - Не толще шелухи луковой! - подтвердил Джуаншеридзе.
   - Воистину, - согласился митрополит.
   Джакели весомо опустил свой  огромный  кубок  на  стол  и  немного  уже
повышенным голосом, как будто кто его оспаривал, настойчиво произнес:
   - И оно было бы еще меньше, это различие  церквей  наших,  если  бы  не
греки. Усом своим клянусь! Вот этим усом!..
   Он обхватил и огладил свой мощный ус, слегка выворачивая руку.
   Разговор их стремительно обегал полмира.  Великий  хан  Кублай  и  папа
Александр; Миндовг и калиф Египта; император Латинской  империи  Генрих  и
выгнанный крестоносцами Ласкарис; герцог Биргер и хан Берке; Плано-Карпини
и полномочный баскак императора Монголии и  Китая  -  Улавчий,  приехавший
исчислить  Русскую  Землю;  посол  Людовика  французского  к  монголам   -
Рюисбрэк, и англичан - тамплиер Джон, родом из Лондона, именуемый татарами
Пэта, который, после позорного своего пораженья и плененья  в  Чехии,  был
отставлен  от  вожденья  татарских  армий   и   ныне   вместе   с   немцем
Штумпенхаузеном числился при дворе Берке  советником  по  делам  Запада  и
Руси.
   Помянули  все  еще  длящуюся  после  смерти   Гогенштауфена   смуту   и
всенародную распрю в Тевтонии; помянули кровавое междуцарствие в Дании.
   От купцов новгородских, что ездили торговать в Гамбург, Невский получал
достоверные известия: кнехты немецкие уж не валят  валом,  как  прежде,  в
набеги на Псковщину, - предпочитают грабить у себя по дорогам, в Германии.
   - Да уж, - проворчал Невский, -  если  этот  miles  germanicus  -  воин
германский - начнет грабить, то и татарину за ним не поспеть!..
   - Ты прав, государь! - подтвердил Джакели, пристукнув  кружкой,  словно
бы готовый ринуться в бой за истину этих слов, которых никто  и  не  думал
оспаривать.   -   Это   они   осквернили   и   ограбили    Святую    Софию
константинопольскую, немцы!..
   Александр наклонил голову.
   - Добирались и до нашей... до Новгородской Софии, -  сказал  он.  -  Да
только не вышло!..
   Кирилл-владыка сурово промолвил:
   - Растлились нравы... Ведь что в  Дании  делается?..  Короля  отравляют
причастием!.. Помыслить страшно!
   Вспомнили братоубийцу - датского принца Авеля.
   Джуаншеридзе мрачно пошутил:
   - Видно, и впрямь последние времена: Авель Каина убивает!..
   Кирилл широко осенил себя  крестным  знаменьем.  Оба  посла  грузинских
перекрестились вслед за ним.
   Длилась беседа... Александр изъяснил послам  грузинским  всю  сложность
внешнеполитических задач, перед ним стоявших.
   - Порознь одолеем и немца и татарина, - сказал он. - Веревку от  тарана
татарского из руки господина папы надо  вырвать...  чтобы  не  натравливал
татар противу нас!.. А то как нарочно: татары - на нас, и эти тоже на нас,
воины Христовы... рыцари... Пускай сами столкнутся лоб в  лоб!..  Привыкли
за озерами крови русской скрываться!.. Уж довольно бы  народу  нашему  щит
держать над всем прочим христианством!


   Изысканно и от всего сердца расточали одна сторона другой похвалы  -  и
народу, и государям, и духовенству.
   Александр  Ярославич  горько  сетовал  на  разномыслие  и  непослушанье
князей.
   - У нас то же самое, - мрачно сказал Джакели.
   - Знаю - и у вас не лучше, - подтвердил Александр. - Всяк атабек  -  на
свой  побег!..  Однако  я  уверен:  картвелы  постоят  за   себя!   Рымлян
перебороли, персов перебороли... арабоп... грекам не  поддались...  Турков
отразили...
   Митрополит Кирилл присоединился к словам князя.
   - Тамарь-царица, - сказал он, - не только венец носила  царский,  но  и
мечом была опоясана!
   И снова Невский:
   - Да и не чужие мы! Дядя мой, Юрий Андреевич, на  вашей  царице  Тамаре
был женат! - Он слегка поклонился послам. Улыбнувшись, вспомнил: -  Витязь
был  добрый.  Только  не  в  меру  горяч.  Да  и  за  третью  чару  далеко
переступал... Афродите и Вакху служил сверх меры. За то и прогнан был  ею,
Тамарою...
   Помолчал и, лукаво переглянувшись с князем Бедианом, добавил:
   - Может быть, и еще в чем-либо прегрешил... В своего  родителя  ндравом
был, в Андрея Юрьича: самовластец!..


   Бор - будто подземелье: сыр и темен. Пробившийся сквозь  хвойную  крышу
луч солнца казался зеленым. Глухо! Даже конский ступ заглушен. Позвякивают
медные наборы уздечек. Стукнет конь копытом  о  корень,  ударит  клювом  в
дерево черный дятел, и опять все стихнет. Парит как в бане. Коням  тяжело.
Всадники то и дело огребают краем ладони со лба крупный пот.
   Но Александр Ярославич не разрешает снимать ни шлема, ни панциря.
   - Самая глухомань, - сказал он.  -  Сюда  и  топор  не  хаживал.  Места
Перуньи. Быть готову!
   И впрямь, не Перун ли, не Чернобог ли или богиня Мокош переместили сюда
свои требища, будучи изгнаны из городов?  Откуда  этот  дуб  среди  сосен?
Откуда эти алые ленты, подвязанные к ветвям? Заглянули в большое дупло,  а
там теплится желтого воску большая и уже догорающая свеча...
   - Мордва! Своим богам молятся! - пояснил Ярославич.
   Ближе к закату дохнул ветер. Зашушукались  меж  собою,  будто  замышляя
недоброе, большие лохматые ели, словно куделею обвешанные. Вот все больше,
все больше начинают зыбиться кругами, очерчивая небо, вершины  исполинских
деревьев. И вот, уже будто вече, заволновался, зашумел "весь бор...
   Стало еще темнее.
   - Опознаться не могу, князь,  прости,  должно,  заблудились,  -  сказал
старый дружинник, слезая с коня.
   Александр покачал неодобрительно головою. Глянул на Михаилу Пинещинича,
с которым ехал стремя в стремя.
   Кудробородый, смуглый новгородец вполголоса ругнул старика и тотчас  же
обратился к Невскому:
   - Потянем, пока наши кони дюжат! А там - заночуем, - отвечал он. -  Оно
безопаснее, чем ехать. Идешь в малой дружине, князь. А земля здесь глухая,
лешая! Народ по лесам  распуган  от  татар.  Одичал.  Ватагами  сбивается.
Купцов проезжих бьют.  Слыхать,  Гасило  какой-то  здесь  орудует.  Зверь!
Татары и те его боятся - меньше как сотней не ездят.
   - Ох, боюсь, боюсь, словно лист осиновый! - пошутил Александр.
   - Да я разве к тому, что боишься, князь, а вот что без опаски ездишь!..
   - Большим народом ездить, ты  сам  знаешь,  нельзя!  След  широк  будем
класть! - сказал Невский.
   Эта поездка Ярославича только с полдюжиною отборных телохранителей,  да
еще  с  Михаилом  Пинещиничем,  имеющим  тайные  полномочия  от  посадника
новгородского, - эта поездка была лишь одной из тех сугубо тайных северных
поездок князя, во время которых Невский, не  объявляясь  народу,  проверял
боевую готовность своих затаенных дружин и отрядов,  которые  он  вот  уже
целые десять лет насаждал по всему северу, как во владимирских,  так  и  в
новгородских владениях.
   В  своей  семье  помогали  ему  в  этом  деле  князья  Глеб   и   Борис
Васильковичи, а в Новгороде - посадник Михаила, да  еще  вечевой  воротила
Пинещинич, в котором души не чаяли новгородцы, несмотря на то что  он  был
предан Ярославичу и отнюдь того не скрывал от сограждан.
   Больше никого из князей, из бояр  не  подпускал  к  тому  тайному  делу
Ярославич.
   Худо пришлось Александру с  тайными  его  дружинами  после  несчастного
восстания князя Андрея и после карательного  нашествия  Неврюя,  Укитьи  и
Алабуги.  Татары  вынюхивали  все.  Повсюду  сели   баскаки.   Приходилось
изворачиваться.  Мимоездом  из  Владимира  в  Новгород,  из  Новгорода  во
Владимир Невский всякий раз давал большую дугу к северу  и  ухитрился-таки
распрятать, рассовать по глухим северным острожкам и селам свои дружины  и
отряды.
   Они обучались там воинскому  делу  под  видом  рыболовных,  звероловных
ватаг, под видом медоваров и смологонов. Невский  сажал  их  по  озерам  и
рекам, чтобы, когда придет час, быстро могли  бы  двинуться  к  югу  -  во
владимирские и поволжские города.
   Было двенадцать таких гнездовий: на озерах - Онежском, Белом, Кубенском
и на озере Лача; на реках - Мологе, Онеге, Чагодоще, на Сити,  Сухоне,  на
Двине и на реке Юг. В городе  Великий  Устюг  было  главное  из  потаенных
воеводств князя.
   Случалось, заскакивали в эти  гнездовья  баскаки.  "Кто  вы  такие?"  -
"Ловим рыбу на князя: осетринники княжие". - "А  вы?"  -  "А  мы  -  борти
держим княжеские да меда варим на княжеский двор". - "Ладно. А вы?"  -  "А
мы соболя да  горностая  ищем.  Прими,  хан,  от  нас  -  в  почтенье,  во
здрание!.." И вот - и медом  стоялым  потчуют  татарина,  и  осетров,  что
бревна, мороженых целые возы увозит с  собою  баскак,  и  -  собольком  по
сердцу!..
   С тем и отъезжали татарские баскаки.
   Невский строго требовал от своих дружин, засаженных в глухомань,  чтобы
не только  военное  дело  проходили,  учились  владеть  оружием,  понимать
татарскую хитрость, но и чтобы впрямь стояли -  каждая  дружина  на  своем
промысле. Ватага - ловецкая, ватага - зверовая, а те - смологоны, а  те  -
медовары.
   - Мне бы только _хмель_, бродило, сухим до поры до времени додержать!..
А чему бродить  -  найдется!..  -  говаривал  Александр,  беседуя  с  теми
немногими, кого он держал возле сердца.
   А уж вряд ли среди  дворян  князя  и  среди  дружинников  его  кто-либо
ближайший  сердцу  Александра,  чем  новый  лейбмедик,  сменивший  доктора
Абрагама, Григорий Настасьин!
   Юноша и теперь сопровождал Невского.
   - Да, Настасьин, пора, друг, пора! Время пришло  ударить  на  ханов!  -
говорил Невский своему юному спутнику, слегка натягивая поводья и переводя
коня на шаг. То же сделал и его спутник.
   Лесная тропа становилась все теснее и теснее, так что стремя одного  из
всадников время от времени позвякивало о стремя другого.
   Прежнего Гриньку Настасьина было бы  трудно  узнать  сейчас  тому,  кто
видывал его  мальчонкой  на  мосту  через  Клязьму.  До  чего  возмужал  и
похорошел парень! Это был статный, красивый юноша. Нежный пушок  первоусья
оттенял его уста, гордые и мужественные. Только  вот  румянец  на  крепких
яблоках щек был уж очень прозрачно алый, словно девичий...
   Они поехали рядом, конь о конь. Юноша с трепетом сердца  слушал  князя.
Уж давно не бывал Ярославич столь радостен, светел, давно  не  наслаждался
так Настасьин высоким полетом его прозорливого ума, исполненного отваги!
   - Да, Настасьин! - говорил Александр. -  Наконец-то  и  у  них  в  Орде
началось то же самое, что и нас погубило: брат  брату  ножик  между  ребер
сажает! Сколько лет, бываючи у Батыя и у этого гнуса, у Берке, я  жадно  -
ох как жадно! - всматривался: где бы ту расщелину отыскать, в  которую  бы
хороший  лом  заложить,  дабы  этим  ломом  расшатать,  развались   скорей
державное их строение, кочевое их, дикое царство! И вот  он  пришел,  этот
час! Скоро, на днях, хан Берке двинет все полки свои на братца своего,  на
Хулагу. А тот уже послов мне засылал: помощи просит на  волжского  братца.
Что ж, помогу. Не умедлю. Пускай не сомневается!.. - И Александр Ярославич
многозначительно засмеялся. - Татарином татарина бить! - добавил он.
   От Настасьина не было у него тайн.
   Рассмеялся и Григорий. Грудь его задышала глубоко, он  гордо  расправил
плечи.
   - Но только и свою, русскую руку дай  же  мне  приложить,  государь!  -
полушутливо взмолился он к Ярославичу. - Еще на того, на  Чагана,  рука  у
меня горела!
   - Ну, уж то-то был ты богатырь - Илья Муромец - в ту пору! Как  сейчас,
тебя помню тогдашнего. Ох, время, время!
   Невский погрузился в раздумье.
   Некоторое время ехали молча. Еловый лес  -  сырой,  темный,  с  космами
зеленого мха на деревьях - был как погреб...
   Слышалось  посапывание  лошадей.  Глухой  топот   копыт.   Позвякивание
сбруи...
   И снова заговорил Невский:
   - Нет, Гриша, твоя битва не мечевая! Твоя битва - со смертью. Ты  врач,
целитель. Такого где мне сыскать? Нет, я уж тебя поберегу!
   Он лукаво прищурился на юношу и  не  без  намека  проговорил,  подражая
ребячьему голосу:
   - Я с тобой хочу!
   ...Александр с Настасьиным и четверо  телохранителей  ехали  гуськом  -
один вслед другому. Вдруг откуда-то с дерева  с  шумом  низринулась  метко
брошенная петля, и в следующее мгновение один из воинов,  сорванный  ею  с
седла, уже лежал навзничь.
   В лесу раздался разбойничий посвист.
   Настасьин выхватил меч. Охрана мигом нацелилась стрелами в чью-то  ногу
в лапте, видневшуюся на суку.
   Лишь один Ярославич остался спокоен. Он  даже  и  руку  не  оторвал  от
повода. Он только взглядом рассерженного хозяина повел по деревьям, и  вот
громоподобный голос его, заглушавший бурю битв и шум  Новгородского  веча,
зычно прокатился по бору:
   - Эй! Кто там озорует?!
   На миг все смолкло. А затем могучий седой бородач в  помятом  татарском
шлеме вышел на дорогу. Сильной рукой, обнаженной по локоть, он схватил под
уздцы княжеского коня.
   - Но-но!.. - предостерегающе зыкнул на него Александр.
   Тот выпустил повод, вгляделся в лицо всадника и хотел упасть на колени.
Невский удержал его.
   - Осударь? Олександр Ярославич? Прости! - проговорил старик.
   Тут и Александр узнал предводителя лесных жителей.
   - Да это никак Мирон? Мирон Федорович? - воскликнул он изумленно.
   Мирон отвечал с какой-то торжественной скорбью:
   - И звали, и величали - и Мирон, и Федорович! А  ныне  Гасилой  кличут.
Теперь стал Гасило, как принялся татар проклятых вот этим самым гасить!  У
нас попросту, по-хрестьянски, это орудие гасилом зовут.
   На правой руке Мирона висел  на  сыромятном  ремне  тяжелый,  с  шипами
железный шар.
   - Кистень, - сказал Невский, - вещь  в  бою  добрая!  Но  я  ведь  тебя
пахарем добрым в давние годы знавал. Видно,  большая  же  беда  над  тобою
стряслась, коли с земли, с пашни тебя сорвала?
   - Эх, князь, и не говори! - глухо и словно бы сквозь рыдание  вырвалось
у старика.
   Здесь, в лесном мужицком стану, не было никаких разбойничьих  землянок,
а стояли по-доброму срубленные избы, хотя и небольшие. Были даже и притоны
для коров и лошадей, крытые по-летнему.
   - А зачем ее рыть, землянку? Дороже будет! - говорил Невскому Гасило. -
Да и  народ  по  избе  затоскует.  А  так  -  будто  в  починке  живем,  в
маленьком... Только церквы нету, а так все есть!
   И впрямь, даже в баньку наутро позвал князя Мирон.
   - Осмелился, велел баньку истопить... попарься, Олександр Ярославич.
   После бани беседовали на завалинке избы.
   - А если и сюда досочатся татары, тогда что? - спросил Невский.
   Мирон Федорович ответил спокойно:
   - Уйдем глубже. Только и всего. И опять же свое станем  делать:  губить
их, стервь полевскую!.. Набег сделаем - и к себе домой: пахать. А как  же,
Олександр  Ярославич,  ведь  вся  земля  лежит  впусте,  не   пахана,   не
боронована!.. В страдно время половину людей с женками  дома  оставляю,  а
половину в засаду беру. Пахать да боронить - денечка не обронить!.. Пахарю
в весну - не до сну!..
   - Чем воюете? - спросил Невский.
   - А кто - копьем, кто - мечом, кто - топорком, кто - рогатиной, словом,
кто чем. Иные луком владеют. А я гасило предпочитаю...
   Невский любовался могучим  стариком  и  недоумевал:  Мирону  Федоровичу
минуло уже семь десятков, а он будто бы еще крепче стал, чем в  первую  их
встречу на глухой заимке.
   Да и здесь была у него та же заимка.  То  и  дело  слышались  властные,
хозяйственные окрики старика:
   - Делай с умом! Не успеваете? А надо  с  курами  ложиться,  с  петухами
вставать!..  Тогда  успеете!..  А  вы   отправляйтесь   дерн   резать!   -
распоряжался он, поименовывая с десяток человек.
   И все безропотно ему подчинялись.
   Забегал в кузницу, крытую дерновиной, торопил  ковку  лемеха,  колесных
ободьев, копий и стрельных наконечников.
   Навстречу ему попалась молодая женщина. Старик напустился на нее:
   - И где ты летала, летава! Ребенок твой себя перекричал!  Кто  за  тебя
сосить робенка станет? Я, что ли?
   А когда женщина, заспешив, прошла к зыбке, подвешенной на суку,  Гасило
с гордостью кивнул в ее сторону и сказал князю:
   - Намедни, как в засаду ходили,  троих  татар  обушком  перелобанила!..
Ненавидит она их - у-у! - зубами скрипит, когда морду татарскую увидит!..
   И тогда Невский спросил его, где его младшая сноха - Настя.
   Старик помрачнел.
   - В живых ее нету, Олександр Ярославич, - ответил он. - Упокой  господ