орожно  привел  ветви  на  их
прежнее  место.  "Ведь  какой  малыш,  -  подумал  он,  улыбнувшись,  -  а
разговору-то,  а  песен-то  о  нем!..  А  ну  послушаем  тебя   хоть   раз
по-настоящему, а то все некогда да некогда!.."
   И Невский остановился и стал слушать.
   ...Сначала как бы насыщенный, налитой, какой-то грудной  звук  -  некое
округлое теканье неизъяснимой  певческой  чистоты  звука:  словно  бы  эта
ничтожная птичка задумала дать людям  непревзойденный  образчик  пенья.  И
вдруг  срыв  к  сиплому  и  частому,  опять-таки  насыщенному   какому-то,
сасаканью...
   И все ж таки  ясный,  прозрачный  звук  преобладает.  "Да,  это  сильно
хорошо, - прошептал Александр.  -  Почему  же  это  я  раньше  не  обращал
никакого вниманья?  А  ведь  сколько  ж,  бывало,  носились  в  этом  лесу
ребятишками!.." Он приготовился слушать еще.  Вдруг  соловей  умолкнул,  и
слышно было, как шорохнул крылышками по кустам, перелетая в другое  место:
кто-то спугнул. И в тот же миг до слуха Александра донеслись два  мужских,
грубых и сиплых голоса.
   Князь нахмурился: по голосу да и по самому складу речи слышно было, что
разговаривают меж собою мужики. А никому  не  велено  было  из  чужих,  из
посторонних, проходить княжеским лесом или захаживать в него. "Надо  будет
спросить сторожей!" - подумал, хмурясь, Невский.
   Прошли близко, но по ту сторону ручья. И вот о чем они говорили.
   - Чего тут! - с горьким, раздраженным смехом говорил один. - Он хотя  и
вернется с рыбалки, муженек-то, невзначай, айв двери  к  себе  не  посмеет
стукнуть, коли узнает, кто у его женки  сидит.  Ведь  легко  сказать:  сам
князь, да и великой!..
   - Знамо дело: кажному лестно! - подтвердил другой, и оба хохотнули.
   Александру щеки обдало жаром.
   "Что такое, что такое?" - мысленно  вопрошал  он  себя,  в  стыде  и  в
негодованье. А самому уж ясно было, что это  о  его  брате  говорится,  об
Андрее.
   "Господи! - подумал он с отвращением. - И здесь уж,  у  меня,  шашни  с
кем-то завел!.."
   А смерды меж тем продолжали разговор, удаляясь.
   Буря смутных, тяжелых чувств душила князя. "А сам, а сам-то  ты,  княже
Александре? - вслух восклицал он, гневно допрашивая себя, зовя к ответу. -
Обумись! Бракокрадцем стать хочешь!.."
   И вспомнились ему слова старика Мирона: "Да  ведь  как  же,  Олександра
Ярославич? Ведь он же у меня - большак! Он все равно _как верея у  ворот_:
на нем все держится!"
   Ломая и отшвыривая бузину и орешник, он стал  выбираться  на  тропинку,
что вела обратно ко дворцу.


   В домашнем обиходе и у Андрея и  у  Александра  Ярославичей,  после  их
возвращения от Менгу, императора  Монголии  и  Китая,  был  принят  _чай_,
правда для особо чтимых или близких гостей. Этого напитка еще не знали, да
и остерегались другие князья. Епископ ростовский осуждал питье чая, однако
несмело,  и  оставил  сие  до  прибытия  владыки.   А   Кирилл-митрополит,
ознакомясь с "китайским кустом" и отведав чая из рук своей ученицы,  нашел
напиток превосходным и спокойно благословил его. "Не возбраняю  даже  и  в
посты, - сказал он, - ибо не скоромное, но всего лишь былие земное!"
   В этих застольях втроем Дубравка радушно хозяйничала, одетая в  простое
домашнее платьице, иногда с персидским шелковым  платком  на  плечах.  Она
старалась заваривать чай  строго  по  тем  китайским  наставлениям,  какие
сообщил ей Андрей. То и дело она приоткрывала крышку большого  фарфорового
чайника с драконами - из чайного прибора, подаренного  Александру  великим
ханом Менгу, и вдыхала аромат чая  и  заставляла  делать  то  же  самое  и
Александра и Андрея, боясь, что чай им не понравится.
   Какие вечера это были! И о чем, о чем  только  не  переговорили  они!..
Сколько  раз  Дубравка  заставляла  то  одного,  то  другого  из   братьев
рассказывать ей и о битвах с немецкими рыцарями, и о Невской  битве,  и  о
совместной их поездке к Менгу. И оба - участники одной и той  же  битвы  -
Ледовой, и оба - участники одной и  той  же,  длительностью  в  два  года,
поездки  через  Самарканд  в  Орду,   Александр   и   Андрей,   увлеченные
воспоминаниями,   начинали   перебивать   один   другого,   исправлять   и
переиначивать.
   - Да нет, Андрей, все ты  перепутал!  Когда  фон  Грюнинген  ударил  на
Михаила Степановича, а ты со своим Низовским полком...
   - Да нет, Саша, не так! Ты сам все спутал. Вот смотри: я со своими  вот
здесь стою, от Воронья Камня на север. А ты - вот здесь...
   - Ну и дальше что? - загораясь, перебивал его Александр.
   - Да ты погоди, Саша, не перебивай!..
   - Гожу!..
   - Ну, так вот. Я стоял здесь...
   И крепкий мужской ноготь резко прочерчивал на белоснежной  скатерти,  к
великому ужасу Дубравки, спешившей отодвинуть чайный сервиз,  неизгладимую
черту, обозначавшую расположение войск в Ледовой битве.  Невский  все  это
перечерчивал своим ногтем и чертил совсем по-иному.
   - Иначе! - говорил он. - Грюнинген - здесь. Мальберг - здесь.  А  ты  с
низовскими - тут вот. Понял? - И Александр стучал пальцем о то место, где,
по его мнению, стоял на льду  Чудского  озера  Андрей  Ярославич  в  столь
памятный и обоим братьям и магистру с прецептором день пятого апреля  1242
года.
   Рассказывая, Александр  вдруг  расхохотался.  Дубравка  с  любопытством
посмотрела на него.
   - О чем вспомнил? - спрашивает Андрей.
   - Да помнишь, как фон Грюнингена волокли  ребята  по  льду  ремнями  за
ноги?
   Хохочет и Андрей. И это не скатерть уже, а чуть  припорошенный  снежком
лед Чудского озера в тот достопамятный день. А  вспомнилось  братьям,  как
ватага неистовых новгородцев  во  главе  с  Мишей,  пробившись  до  самого
прецептора, свалили фон Грюнингена с коня, и так как закованного в панцирь
гиганта трудно было унести на руках, то кто-то  догадался  захлестнуть  за
обе панцирные ноги прецептора два  длинных  ремня,  и,  ухватясь  за  них,
ребята дружно помчали рыцаря плашмя по льду, в сторону своих:  панцирь  по
льду скользил, как добрые санки с подрезами. И когда уже близ своих  были,
то кто-то вскочил на стальную грудь, как на дровни, и так проехался на фон
Грюнингене, среди рева и хохота.
   Узнав, о чем вспомнилось Александру, немало смеялась тогда и Дубравка.
   Но много и страшного и безрадостного переслушано было Дубравкой из  уст
Андрея и Александра в эти незабвенные вечера.
   Эти униженья в Орде, когда Александр принужден был всякий раз, входя  в
шатер хана, преклонять колено и ждать, когда гортанный  голос,  вроде  вот
того, что у Чагана, повелит ему встать...
   И с глазами, полными слез, сидя на обширной тахте,  прислоня  голову  к
плечу Андрея, кутаясь в платок, княгиня неотступно глядела на  Александра,
который, рассказывая и  живописуя  их  дорогу  и  пребыванье  в  Орде,  то
расхаживал по комнате, то вдруг останавливался перед ними.
   Дубравка слушала его рассказ, вглядываясь в его  прекрасное  и  грозное
лицо, озаренное светом больших восковых свечей... "Нет, - думалось  ей,  -
разве может хоть где-либо затаиться страх в этом сердце?"
   И начинала прозревать, что многое  испепелила  в  душе  Александра  сия
неисповедимая и все подавляющая Азия.
   Азия дохнула в эту гордую душу...
   ...И вставали перед княгиней  снеговые  хребты,  сопредельные  небу,  и
желтые песчаные пустыни на тысячи и тысячи верст -  пустыни,  на  пылающей
голизне которых сгорают целые караваны, словно горстка муравьев, брошенных
на раскаленную сковороду...
   Обезумевшие от безводья, люди распарывают кровеносные жилы  у  лошадей,
чтобы напиться их кровью... Убивают слабых,  чтобы  не  тратилась  на  них
лишняя капля воды...
   - Да разве, Дубравка, - говорил Александр, - поверишь во все это после,
когда рядом течет Волхов, полный воды!.. Ведь едешь, едешь, неделю, другую
- и все песок и песок... Или же валун, плитняк, галька, солончаки... Кочки
на этих солончаках - в рост человеку. Ветер - до того свирепый, что валуны
гонит,  палатки  с  железных  приколов  сдирает!..  Верблюды  и  те  задом
поворачиваются. Человеку же одно  только  спасенье  -  ложись  под  бок  к
верблюду, ничком, и чем бы ни было укройся с головою, и не вставай, доколе
не кончится ветер, и предай себя на волю божью...  Местами  урочища  целые
костей валяются - белых, а и полуистлевших уже. Проезжали мы  тем  местом,
где жаждою пристигло лютой в сорок  пятом  году  караван  родителя  нашего
многострадального... Видели кости людей его... О, люто в пустынях сих!..


   Не по-доброму и начался последний их злополучный вечер втроем! Это было
как раз в тот день, когда Дубравка столь напрасно и  столь  долго  ожидала
Александра у озера. С потемневшим  лицом,  враз  похудевшая,  она  сидела,
потупя взор, и словно бы руки у нее зябли, держала то одну, то другую обок
горячего фарфорового чайника, из которого разливала чай.
   Считалось, что Александр у нее и у Андрея в гостях, ибо он  приходил  к
ним, на их половину. Этим и воспользовался  Александр,  чтобы,  под  видом
шутки,  и  укорить  слегка  Дубравку  за  нелюбезный  прием,   и   немного
развеселить. Подражая монгольской выспренности,  Невский,  чуть  улыбаясь,
произнес:
   - О! Со скрипом отворяются ныне врата приязни и гостеприимства!
   Дубравка вспыхнула,  хотела  возразить  что-то,  но  ограничилась  лишь
подобием жалостной улыбки. Еще немного, и она бы заплакала. Александр  уже
раскаялся, что затронул ее. Вступился Андрей.
   - Нездоровится ей что-то! - сказал он. - А все озеро этому виною:  ведь
столько просидеть на ветру, да и у воды! Солнышко хотя и пригревает, а  по
овражкам, под листвою, еще и снег!.. Из лесу - как из погреба!..
   Он встал и укутал ей плечи платком. Она поблагодарила его безмолвно.
   - Выпей же чаю побольше горячего, - сказал  Александр.  -  Врачи  Менгу
только и лечат его что чаем да кумысом.
   Он подвинул  ей  хрустальное  блюдо  с  инжиром.  Упомянутый  им  кумыс
послужил началом того  разговора,  который  Невскому  давно  уже  хотелось
начать с братом, без чего он и  не  мог  бы  спокойно  уехать  в  Орду,  к
Сартаку, ибо уже давно Александр догадывался, что Андрей  что-то  затевает
против татар.
   - Кстати, а что с кумысом? - спросил Невский как бы невзначай.
   - С каким? - спросил Андрей.
   - Ну, с тем, что Чаган присылает на леченье.
   - Ничего. Спасибо ему: каждый день по  бурдюку  присылает,  песики  мои
толстеют...
   И Андрей Ярославич злобно рассмеялся.
   Невский поморщился, словно бы от сильной зубной боли.
   - Чего ты? - вопросил брат.
   - Сам знаешь что, - отвечал Александр. -  Боюсь,  что  тысячи  бурдюков
русской крови нацедят татары за эту княжескую шуточку!..
   Андрей вскинул плечами:
   - Бояться волков - быть без грибков!
   - Не к месту, - отвечал Александр. - Дивлюсь.
   Наступило молчанье.
   - А тебе ведомо, - сказал  Александр,  -  что  дядюшка  наш,  Святослав
Всеволодич, и с младшеньким своим, с Митрием, опять у  Сартака  сидит,  на
Дону?..
   - Нет, не знал, - нахмурясь, отвечал Андрей. - Экий паполза! -  выругал
он дядю. - А ведь давно ли на свадьбе у меня верховодил? Как сейчас я  его
вижу: "И-их!" - и плечиком. - Андрей передразнил дядю. -  Туп,  туп,  а  в
Орду дорожку знает и сыночку своему показывает!.. Жалко,  что  веревки  на
князей не свито!.. Я бы его вздернул!..
   - Вешали и князей, - угрюмо ответил Невский. - Вот  у  них,  в  Галиче:
Игоревичей. Да не в том же дело! А ты так поступай, чтобы и  наветнику  на
тебя нечего было повезти в  Орду!..  А  то  как  раз  не  его  на  глаголь
вздернут, а тебя в Орде тетивою удавят.
   Прежде чем успел ответить Андрей, дрожь  ужаса  и  отвращенья  охватила
плечи Дубравки. Она  закрыла  лицо  руками  и  медленно  стала  покачивать
головой.
   - О господи, о господи, - вырвалось у  нее,  -  ну  за  что  так  тяжко
казнишь ты меня?
   - Тебя ли только, княгиня? - сказал Александр, и неласковое  прозвучало
в его голосе.
   Дубравка ему ничего не ответила. Ответил Андрей.
   - Ничего,  друг  мой,  потерпи  еще  немного  -  увидишь:  не  за  раба
татарского выдавал тебя Данило Романович! - сказал он и, с необычайной для
него ласковостью, подошел к жене и бережно поднял ее лицо от ладоней.
   Если бы мог видеть Андрей Ярославич в это время  лицо  своего  старшего
брата! Но в тот миг,  когда  Андрей  вернулся  на  свое  место,  Александр
Ярославич был по-прежнему спокоен.
   Теперь для него было все ясно: Андрей затевает восстание  против  Орды!
Донесенья верных людей были истинны. И,  внутренне  усмехнувшись,  Невский
подумал: "Нет, видно, не бывать мне и королю Гакону сватами:  не  оженить,
видно, Василья моего на Кристине норвежской! Не к  тому  дело  ведет  этот
добрый молодец!.. Погубит, все погубит!.."
   Сватовство между королем Норвегии, Гаконом, и  Александром  Ярославичем
уже подходило в то время к благополучному завершению, и если  бы  удалось,
то Александр мог быть надолго спокоен за северо-восточные земли  свои,  за
Неву, за остров Котлин, за Ладогу. Как раз здесь вот, в Переславле, принял
он одного из своих бояр, прибывшего с достоверным известием,  что  дела  в
Трондхейме подвигаются хорошо и что глава посольства  в  Норвегию,  бывший
посадник князя на Ладоге, Михаил Федорович, договорился с  норвежцами  обо
всем. Улажены пограничные споры между финнамисаамами и карелой;  и  конунг
Гакон, и сама госпожа Кристин - ей же еще и двенадцати не было,  собою  же
хороша, и здорова, и  румяна,  и  волосы  золотые  -  приемлют  сватовство
"конунга Александра из Хольмгарда" - так  именовали  норвежцы  Александра.
Дарами же конунга Александра и дарами сына его герцога Василья - жениха  -
премного довольны. Александр послал будущему тестю и  нареченной  невестке
своей пять  сороков  соболей  и  столько  же  буртасских  лисиц.  Посадник
ладожский  извещал  Александра,  что  вскоре  вместе  с  ним  выезжают  из
Трондхейма морским путем и послы короля Гакона - Виглейк, сын  священника,
и Боргар, рыцарь, дабы, мимо Котлина, Невою, Ладогою и Волховом, следовать
в Новгород  -  Хольмгард.  Предварительный  брачный  договор,  а  также  и
пограничный, и договор о  союзе  между  Гаконом  и  Александром  подписан:
отныне Гакон - союзник Александру и  Новгороду  против  шведов  и  финнов,
Александр же даст помощь свою королю Норвегии против Авеля датского.
   Главным препятствием к сватовству и в глазах короля, и  дворян  его,  и
епископа трондхеймского было то - как сообщал затаенным письмом посланник,
- что Александр якобы платит дань татарам.  И  Михаилу  Федоровичу  немало
пришлось побиться над тем, чтобы доказать норвежцам, что только  десятиною
в пользу Орды и ограничивается вся зависимость  Руси  от  монголов  и  что
Александру и брату его, Андрею, удалось отстоять и право  войны,  и  право
мира, и право заключенья союзов, что не  отнят  и  суд  у  великого  князя
Владимирского и что не обязан он отнюдь поставлять в войско Батыя, Сартака
или Менгу хотя бы одного своего человека. Что же касается  самого  конунга
Александра, то король Хольмгарда и вовсе ничего не платит ханам.  Так  что
госпожа Кристин отнюдь не будет женою татарского данника. И в  том  Михаил
Федорович, "рыцарь Микьян", дал руку.
   "И вот теперь все, все пойдет  прахом!..  Восстание!..  -  презрительно
думал Александр. - Мнится ему, безумцу, что как на псовую охоту  выезжают:
рога, шум, ор, крик!.. Эх, власти моей над тобой нет!.."
   На словах же он высказал брату мягкий  попрек  в  бесхозяйственности  и
расточительности. Тот вспылил:
   - В нашем роду все щедры!.. Разве только батя один был прижимист. Вот и
ты в него.
   - А я так думаю, Андрюша: расточительный -  то  одно,  а  щедрый  -  то
другое!..
   - Вечно учишь! - рассердился Андрей. - Похвального  слова  от  тебя  не
слыхивал!
   - Как? А за белого кречета, что хану ты подарил?
   - Да и то не без ругани!
   - Стало, заслужил! - невозмутимо ответствовал  Невский.  -  За  кречета
похвалил, а за кумыс Наганов ругать буду!..
   Андрей вскочил и забегал по комнате, время от времени останавливаясь  и
дергая себя за тонкий  и  вислый  ус,  перечеркнувший  тщательно  выбритый
маленький подбородок.
   - Хозяев много  со  стороны!  Каждый  проезжающий  волен  моих  воевод,
волостелей снимать, а своих втыкать.
   Невский презрительно промолчал. Андрей еще больше разжегся.
   - Ты проездом Генздрилу моего за что снял? - спросил он заносчиво.
   - То моя отчина. Ответа перед тобой не даю. Снял, - значит,  не  годен:
утроба ленивая, грабитель, негодяй, насильник. У себя на вотчине что хочу,
то и молочу!.. И довольно про то! - отвечал старший.
   Александра тоже начинал разбирать гнев.
   - Ладно! - воскликнул Андрей. - То  твоя  отчина.  А  на  Вятке?  А  на
Волоке?
   - То к Новгороду тянет!
   - Вон оно что! - И Андрей даже присвистнул в негодованье. - Когда ты  в
Новгороде, то к Новгороду тянет! А как прогонят тебя  купцы  новгородские,
сядешь у меня на  Владимирщине,  то  уже  другое  поешь:  долой  отсюдова,
господа новгородцы!.. В батю весь!..
   - И тебе бы неплохо!..
   Андрей не сразу нашелся что отвечать.
   - Да ты не отводи, Александр! Я тебя в самом деле спрашиваю:  зачем  ты
своих людей навтыкал, моих снявши?
   - Сам  ты  просил  об  этом,  -  возразил  Невский.  -  "Будешь,  Саша,
проезжать, - не чинись, накостыляй кому надо шею: таможник ли  он,  боярин
ли, наместник ли из моих... И гони его прочь, коли не годен!.."  Разве  не
говорил ты?
   - Говорил. Но не говорил, что из своей дружины ставь.
   - Добрых людей тебе ставлю. Мне самому те люди дороже плотников.
   - Себе их и оставь. Мог бы и не военных ставить людей.
   - Военный-то расторопнее, - попробовал отшутиться Александр.
   Но Андрей еще больше разжегся. Видно было, как на его крутом  лбу,  над
виском, прыгает жилка.
   - Я давно хотел с тобой поговорить, - сказал он. - Устал  я  под  рукою
твоею ходить! Люди смеются...
   - В каком ты это альманахе вычитал? - насмешливо  спросил  Александр  и
глянул на брата синими, потемневшими, как море в непогодь, очами своими.
   - Не в альманахе, а все говорят: не  знаем-де,  кто  у  нас  княжит  во
Владимире? Ты мостнику моему, купцу именитому, за что рыло в кровь разбил?
   - Я мостнику - рыло? Какому? Когда?
   - Акиндину Чернобаю... на мосту проезжаючи.
   - Плохо ж ты знаешь меня! Стану я руки марать о каждую морду!  Я  слово
ему сказал некое - и он вдруг кровью облился. Я тут ни при чем.
   - Без своей опеки шагу  ступить  не  даешь...  То  "зачем  пьешь?",  то
"зачем...", - Андрей глянул на Дубравку и замялся. - То одно  неладно,  то
другое! Знаешь, я ведь уже не маленький!..
   - Хуже! - жестко произнес Александр. - Ты безрассуден. Кумыс, царевичем
для твоей княгини посланный, псам на псарню отправил!
   - Надоел ты мне с этим кумысом! Псы его лакали и будут лакать.
   Александр поднялся: он весь был сейчас как  бы  одной  сплошной  волной
гнева.
   - Смотри, Андрей!.. Страшно слушать безумия твоего! Как бы крови  твоей
псы не налакались!.. Помни: я тебе не потатчик!..
   - Не бойся. Не донесу! Сиди себе в своем  Новгороде!..  Все  знают:  ты
только на немцев храбрый... А тут...
   - Что "тут"? Договаривай! - закричал Александр.
   - А тут... у стремени Батыева до конца дней своих станешь ходить...  да
и нам велишь всем... да и детям...
   И вдруг голос у Андрея пресекся  слезами,  и,  застыдившись  этого,  он
отвернулся и отошел в дальний угол.
   И это сломало уже готовый рухнуть на его голову гнев Александра.
   Невский молча глянул  на  Дубравку,  покачал  головою  и  почему-то  на
цыпочках, словно бы к тяжелобольному, подошел  к  брату  и  обнял  его  за
плечи.
   - Ну, полно, безумец, - ласково проговорил он. - И  что  это  у  нас  с
тобою сегодня? Да ведь у нас с тобою и лен не делен!..


   Разговор о татарах продолжался и после того, как братья помирились.  Не
открывая старшему ни сроков, ни ближайших своих мероприятий, великий князь
Владимирский уже не скрывал  от  б