го. Он подошел вплотную к художнику и  движением  крепких,  как
тиски, крупных своих пальцев  развел  толстые  медные  пластины  наручней,
словно они были из сыромятного ремня  сделаны:  сперва  -  одну,  потом  -
другую. Развел их и швырнул на пол.
   Дверь открылась, и, обеспокоенный резким звяком оков, дверник  судебной
палаты, с длинным топором на плече, всунулся в комнату.
   Александр махнул на него рукой, и голова дверника скрылась.
   Гончар тем временем стоял, поворачивая перед  глазами  замлевшие  кисти
рук и осматривая их. Потом поднял глаза  на  Александра  и,  усмехнувшись,
спросил:
   - Не боишься, что убегу? Ведь я же  отчаянный...  Али  вот  хвачу  тебя
ножиком!..
   - Что отчаянный, знаю, - спокойно возразил  Александр.  -  Зарезать  ты
меня не зарежешь: не пакостник!.. А бежать... зачем  тебе  бежать,  когда,
быть может, я и так тебя отпущу. Покайся - дарую тебе пощаду!..
   - Уж как ты добр до меня! - насмешливо ответил Рогович.


   Это был поединок! Кровавым потом души давался и тому и  другому  каждый
удар, каждый натиск на противника. Невский  сознательно  дал  полную  волю
выкричать себя этому измученному, озлобленному человеку.  Он  слушал  его,
стиснув зубы. Никто и никогда, даже самое  вече  Новгородское  не  дерзало
швырять ему прямо в лицо все то, что выкрикивал сейчас  -  то  ярясь,  как
безумный,   то   затихая   и   глумливо   покорствуя   -   этот   человек,
полураздавленный пораженьем и уж обреченный смерти.
   Но иногда князь терял хладнокровие и грозно возвышал голос.
   - В чем зло? - кричал Невский. - А вот - эти ваши сходьбища,  да  пиры,
да братчины, да восстания!.. А ведь на татар, на  Берке,  вечем  своим  не
зыкнете: на версту вас, не далее, слышно от Новгорода, когда орете!..
   - Ошибся, князь, малость! - возражал сквозь напускное смиренье  гончар.
- И зачем нам орать? Господин Великий Новгород, когда и шепотком  на  вече
словцо скажет, так его и за Рейном слышат, и  на  Тоболе,  и  на  Студеном
Дышащем море, и до горы Арарат!.. А уж тебе, на Городище  твоем,  завсегда
слышно будет!.. Смотри, Ярославич! - предостерегающе сказал Рогович. - Вот
этак же давний дед твой, Владимирич Ярослав, порубал наших  новгородцев  -
что ни лучших мужей, - а потом не он ли всячески себя  клял,  да  чуть  не
ногтями готов был их из могилы выцарапывать, да чуть не в ногах валялся  у
господина Великого Новгорода: "Помогите, спасите!.." Смотри, как  бы  и  с
тобою  того  не  было!  Ныне,  страха  ради  татарского,  всех  нас  готов
переказнить, что не хочем дани  платить  проклятым.  А  там,  как  надоест
самому с  поклонной  шеей  в  кибитках  ихних  стоять  да  вздумаешь  клич
кликнуть, ан глядь: и нету с тобой мужиков новгородских!.. Я ведь - не  за
себя!..
   - И я - не за себя! - угрюмо отвечал Невский.
   Помолчали. Первым на этот раз начал гончар.  Голос  его  проникнут  был
тоской и предсмертной задушевностью.
   - Вот  что,  Александр  Ярославич,  -  сказал  он,  глядя  на  Невского
исступленными глазами, из которых один, левый, заплыл нависающей  багровой
бровью. - Я ведь у смерти стою - чего мне лгать?! Ты меня  послушай:  ведь
если бы _воеводу_ нам такого, как ты, воеводу, а не князя! - да мы бы все,
и с детьми, за тебя головою повалили!.. Ведь нас в одном Новгороде Великом
близко двухсот тысяч живет!.. Али не выстоим против татар?!  Ведь  все  за
тебя вдадимся, когда отстанешь от своего насилья. Разве я не вижу,  что  и
тебя с души воротит!.. Разве я поверю, будто ты на весь век свой  шею  под
татарское ярмо подклонил?!
   Невский прошелся по комнате, от стены к стене. Затем остановился  перед
Роговичем и спросил приглушенным, но сурово требующим голосом:
   - А зачем же ты тогда велел кричать в народе, что  я  татарам  Новгород
продал?
   - А чем же было иначе народ на тебя подвигнуть? - откровенно  признался
гончар. - Того ради и сделано!.. Да что ты меня пытаешь? Успеешь еще!  Кто
ты мне? - он снова поднял голос до крика. -  Пришелец  ты  нам!..  Кесарем
хочешь быть надо всей Русской Землей...  через  ярлык  татарский!..  Ну  и
цесарствуй на Владимирщине своей, а  к  нам  не  лезь!..  Нам  Новгород  -
кесарь! Уж как-нибудь отстоим!.. С  тобою  пути  разошлися,  тогда  другие
государи  помогут,  те,  которые  татар  не  трепещут!..   Нам,   Великому
Новгороду, только свистнуть! - любой князь кинется на княженье к нам. И уж
по нашим грамотам станет ходить, нашу волю творить, а не то что  ты...  Ты
нам свободу застишь! Где она, прежняя наша свобода?  Душно  нам  от  тебя,
новгородцам! Ты погляди, что творишь! Новгород в мыле, что конь  загнан!..
Бока в кровь разодраны... Кровью харчет!..
   - Ты лжешь все! - опаляя  его  неистовым,  но  еще  управляемым  гневом
своим, вскричал князь. - Ты лжешь и  клевещешь,  аки  Сатанаил!..  Мира  и
тишины хочу на Русской Земле!
   - Да уж на что тише! - язвительно ответил  гончар.  -  На  вече  только
одного тебя и слыхать!.. Где  оно,  вече  наше?  В  мешке  у  тебя!  Да  и
завязано! От дедов твоих пошло насилье! Дед твой Всеволод тридцать лет нас
мучил!.. У вашей семейки, суздальской, горстище, что беремище!..
   Ярославич вспыхнул и поднял над  головою  пленника  сжатый  кулак:  еще
немного, и Александр раздробил бы ему череп.
   Рогович даже и не подумал отстраниться.
   - Убить хочешь? Ну что ж!.. Новгород Великий  без  меня  стоять  будет:
листьев у дуба много... Да и без тебя тоже простоит!
   Он смолк и смотрел, что станет делать Ярославич.
   А Ярославич, тяжело дыша, опустил руку и отошел к окну.
   Как бы чуя в недобром молчании князя, что сейчас будет  положен  предел
всему тому, что здесь совершалось,  Рогович  торопился  всадить  в  гордое
княжеское сердце как можно больше своих отравленных стрел.
   - Вы на что ставлены?.. - кричал он. - Чтобы за вашей рукою  княжеской,
за щитом да за мечом вашим Земле быть сбереженной!.. А  вы?!  У  тебя,  во
Владимире, Неврюй,  как  свинья  рылом  гряду  огородную,  так  и  он  все
испроверг и разрыл... Где  дворцы  ваши  белокаменные,  дедов  твоих?  Где
пречудных и дивных мастеров изодчество? А что - в церквах, в соборах,  где
сам  мастер  Петр,  и  Микула,  и  Абрам  труждалися?!  Все   испохаблено,
осрамлено,  расхищено!..  Да  разве  стоило  для  вас,  для  князей,  нам,
художникам, зодчим, после того трудиться?! Да на  что  вы  и  нужны  после
этого? Воевали  мы,  новгородцы,  и  без  вас,  без  князей,  не  худо!  -
выкрикивал  он.  -  До  Оби,  до  Тобола  дошли!..  И  там  наша  хоругвь,
новгородская, возвеяла!..
   - Ты сам себе  произнес  ныне  осуждение,  да  и  крамольным  товарищам
своим... в бесстыдной злобе своей, когда о  других  государях  помянул!  -
сказал Невский, подавляя клокочущий в нем гнев. - Знаю: давно на  западные
страны блудное око свое косите!.. Торговцы!.. Барышники!.. Что  вам  Земли
родной искровавленная пазуха?! Что вам и Новгород? Вам торговать бы только
со всем светом, да  кичиться,  да  надмеваться  в  гордыне  своей:  "Мы  -
господин Великий Новгород!.. Мы, дескать, не  данники  никому!.."  А  сами
дальше перстов своих не видите!.. Стыда в  вас  нет!  Кровь  мою,  за  вас
пролитую,  попрали  и  поношенью  предаете:  "За  себя-де  трудился...  за
княженье - не за  отечество!.."  Разве  Низовские  полки  мои,  что  здесь
погибли, не за ваш господин Великий Новгород стояли?.. А и - за всю Землю,
за все хрестьянство!.. А разве новгородцы - те, что со мною были на Озере,
на льдах, - разве они за то в  битве  сгинули,  чтобы  купцам  чужеземным,
гостю летнему и зимнему, путь был чист в Новгород - и  берегом  и  водою?!
Нет, не за это они сгинули!.. И услыхал бы кто из них, из богатырей  моих,
как ихнего князя поносят!.. Да они бы тебя...
   Но Рогович перебил князя.
   - А что ж такого, что - князь! - насмешливо проговорил  он.  -  Все  из
одной глины слеплены! Что в моих жилах кровь, что в твоих - одинака!..
   - Молчи! - во весь голос заорал Ярославич, у которого в этот  миг  свет
помутился в глазах от гнева. - Да знаешь ли ты, что в этих жилах  -  кровь
Владимира Святого, кровь Владимира Мономаха, кровь кесарей  византийских?!
А ты - смерд!.. - Вне себя от ярости, он схватил за грудь Роговина, и все,
что было надето на теле узника, затрещало и разорвалось.
   Рогович захрипел. Но даже и тут, с  трудом  хватая  воздух  грудью,  он
шепотом выкрикнул:
   - Меня... задушить... можешь: я - не Новгород!..
   Ярославич отбросил его от себя.
   - Дьявол - в тебе!.. - Невский отошел к столу и стоял  некоторое  время
молча, тяжело дыша.
   Наконец,  смотря  в  упор  на  противника,   спросил   его   угрюмо   и
торжественно:
   - Коли отпущу, опять за то же примешься?
   - А то - нет?! - Рогозин тоже поднял глаза, и взоры их встретились.
   - Ну, тогда не пеняй на  меня  господу!  -  обрекающим  голосом  сказал
Невский.



        "4"

   Дубравка возросла, раздобрела, вошла в лета. Статная, высокая, с гибким
станом  и  царственными  движеньями  расцветшего  тела,  уже   изведавшего
материнство, - ибо там, в  изгнании,  у  княгини  Аглаи  был  младенец,  -
Дубравка вызывала  сейчас  даже  и  со  стороны  княгини  Вассы  невольные
похвалы.
   - Какою же ты стала красавицей,  Аглая!  -  в  присутствии  Александра,
который нередко теперь заходил к ним,  на  женскую  половину,  воскликнула
однажды княгиня Васса, ласково оглаживая упругое  тело  невестки.  -  Экая
телица господня!.. Куда тебе вдоветь, повдовела  -  и  хватит!..  Саша,  -
обратилась она к мужу, - а  ведь  правда,  мы  не  отпустим  ее  к  Данилу
Романовичу, а замуж здесь отдадим? Я ей и жениха нашла...
   Ярославич  через  силу  усмехнулся.  Неприятным  показалось  Ярославичу
чуждое его княгине, столь свойственное прочим боярыням, касание  до  чужой
брачной жизни, до чужих замужеств и женитьб: "Не к лицу ей это!.."
   - Не думал я, что монашенка моя, яже во святых, княгиня  Васса,  свахою
может быть, да и доброй! - сказал Невский.
   Княгиня Васса Брячиславна была до крайности разобижена:
   - Что же, даже среди родных я не могу и шутки себе позволить? Или я  не
человек, как все?
   - Ну полно! - стал уговаривать ее Александр. - Прости.  Пошутил...  Так
за кого же придумала ты отдать Дубраву нашу? - совсем  по-другому  спросил
Ярославич.
   - Глебушка  ей  жених,  Василькович!  -  сказала,  перестав  сердиться,
княгиня Васса. - Зачем же будем красавицу такую, дитя наше,  в  чужой  род
отдавать? Вот вернется Глеб из Большой орды, от Каневичей,  -  и  поженим.
Тебе он помощник верный. Ты его любишь. Будут  они  с  Дубравкой  в  своем
Белоозере жить, а мы - во Владимире. Ездить будем друг  к  дружке.  И  как
будет хорошо!
   - Это какой Глеб? - изумилась Дубравка. -  Тот  юнец,  что  на  свадьбе
нашей со свечою шел?
   Княгиня Васса улыбнулась:
   Так разве одна только ты выросла? Ведь уже семь лет, подумать  страшно,
как привезли тебя к нам, во Владимир. Тебе двадцать  три,  ну  и  Глебушке
около того...
   Вмешался Невский.
   - Нет, мать, - насмешливо сказал он. - Незадачливая ты сваха!.. Я велел
Глебушке в Орде жениться, когда все ладно там пойдет у него...
   - В Орде?! У поганых? На татарке? - воскликнула княгиня Васса.
   Александр пожал плечами.
   - А что ж тут такого? Они хороши,  княжны  ихние!  Ясно,  что  окрестим
вперед. И они  этого  не  прочь.  У  самого  Менгу  покойная  царица  была
христианка, православная. Ежели оженится Глебушка в Орде,  то  лишь  новую
юницу введем  в  стадо  Христово...  Нет,  видно,  другого  жениха  будешь
присматривать для нее! - закончил он  снисходительно.  А  потом,  осмотрев
Дубравку с ног и до головы, покачал в раздумий головой и проговорил: - Эх,
время, время...  летит  -  и  не  видим!  Семь  лет!..  А  и  впрямь,  как
возросла!.. Вот только косички у тебя не выросли, Дубравка, - пошутил он и
слегка докоснулся до золотых  косичек  Дубравки,  забранных  венчиком  под
золотой кораблик с кисейным наголовничком.
   Дубравка смутилась. Вмешалась Васса:
   - Саша, да оставь ты ее, в краску вогнал!..
   От проницательного, хотя и  постоянно  долу  опущенного  взора  княгини
Вассы не укрылась радость, которая вспыхнула в глазах  Александра,  когда,
вернувшись под вечер из Новгорода к себе на Городище и войдя  на  половину
княгини, он увидал, что у нее сидит Дубравка, хотя приезд княгини Аглаи не
был для него неожиданностью.
   Невский знал и узнал своевременно, то есть вскоре же, как возвратился в
Переславль от Сартака, что брат Андрей и Дубравка спаслись от  татар,  что
они бежали сперва в Новгород, потом в Псков, затем в Ревель,  к  датчанам,
потом  в  Ригу,  к  магистру  Поппе  фон  Остерна;  узнал,  что  там   они
разделились:  Дубравка,  воспользовавшись  пребыванием  у  рыцарей   Марии
посольства отца своего, отбыла с посольством этим в Галич, а князь  Андрей
- в Швецию. Затем, когда Александр выхлопотал для Андрея  прощенье  и  оба
они, князь и княгиня, возвращались через Ливонию,  то  здесь,  при  весьма
смутных обстоятельствах,  князь  Андрей  Ярославич  убит  был  в  схватке,
завязавшейся между немецкими рыцарями и отрядом эстонцев...
   "Ведь вот брата убили, - подумала княгиня Васса,  наблюдая  при  первой
встрече с Дубравкой лицо мужа, - ничего еще расспросить не успел ее о том,
а у самого на лице только радость, что видит ее!.. Видно, коли любишь, так
не скроешь! Стало быть, верно доносили мне тогда!.."
   А доносили тогда княгине Вассе, остававшейся в Новгороде, некие  тайные
доброжелатели, что якобы супруг ее потому лишь зажился в своем Берендееве,
что там гостят у него невестка с мужем, и  что  галичанка  очень  по  душе
пришлась старшему Ярославичу, и что добрые люди уже поговаривают, не  было
бы и между Ярославичами-братьями чего худого, как промежду  Владимиром  да
Ярополком из-за жены Ярополковой, гречанки...
   И немало тогда одиноких ночей,  у  окошечка  над  Волховом,  проплакала
супруга Невского! А когда свиделись, то  не  смогла  она  утаить  от  Саши
своего ни слез  этих,  ни  страданий  своих,  ни  того,  что  уж  надумала
проситься у него на постриженье, чтобы уйти в монастырь.
   - Полно, голубка! - сказал ей тогда Александр. - Мало ли что злые  люди
сплетут? Им бы только раздор между мужем и  женою  посеять  да  и  в  меня
лишний комок грязи метнуть!
   Что же касается мыслей княгини насчет ухода в монастырь, то он  пошутил
тогда, поведя рукою на опочивальню ее, озаренную светом лампад:
   - Зачем из монастыря да в монастырь?
   ...И вот  снова  упорная  мысль  о  монашестве,  о  постриге  -  мысль,
зародившаяся на измоченных слезами подушках, стала  все  больше  и  больше
одолевать княгиню вскоре после возвращения Дубравки из-за границы.
   И княгиня Васса решила испросить благословения у митрополита Кирилла.
   - Вот, владыка святый, затем и прибыла к тебе, - сказала в конце беседы
своей с владыкой супруга Невского. -  От  юности  была  у  меня  мысль  на
постриженье, не токмо теперь! А ныне что ж я?  Ведь  разве  я  не  вижу  -
государь он великий... несть ему равных в государях! А я... Нет, не  такая
ему супруга нужна!.. Нет, не государыня я!.. - прошептала она, как бы сама
на себя осуждающе покачивая головою...
   Владыка молча внимал ей.
   - Да и разве я  добрая  оказалась  матерь  сынам  своим?  -  продолжала
княгиня. - И сынов-то покорных не сумела воспитать ему!.. Отрок еще, а  уж
отцу своему сердце уклюнул! - скорбно воскликнула она.
   И митрополит Кирилл понял, что она говорит о князе Василии, который как
раз в это время задержан был в  Пскове  при  попытке  бежать  в  Юрьев,  к
рыцарям, дабы укрыться там от гнева отца.
   - А потом, владыка святый, - закончила слово  свое  княгиня,  еще  ниже
спустя голову и сжимая четки, - ведь я -  как  на  духу...  любит  он  ее,
княгиню Аглаю...
   Кирилл долго молчал.
   Потом вздохнул и пристально посмотрел на супругу Невского.
   - Княгиня! Дщерь моя о Христе! - проникновенно и строго сказал он. - Не
мне отгоняти от дверей одну из овечек стада господня, стремящуюся укрыться
от  треволнений  суетного  и  маловременного  века   сего   в   пристанище
господнем!.. Благословляю намерения твои. Но,  однако,  ежели  бы  и  жена
простолюдина пришла ко мне просить меня о том, о чем ты просишь, то даже и
ей я сказал бы: "Принеси мне  сперва  отпущение  от  мужа  твоего  на  сей
постриг, а без сего  даже  и  я,  митрополит  всея  Руси,  ничто  не  могу
сотворити!.." А что же князь? Он согласен? - спросил он резко и прямо.
   Княгиня Васса долго не отвечала ему. Она, бедняжка, силилась переждать,
пока утихнет нестерпимая, остановившая ее дыханье,  лютая  боль  от  ножа,
который повернул сейчас в ее сердце митрополит своим вопросом.
   - Я... я хочу с мольбою припасть к стопам его, и он... не  отвергнет...
- тихо произнесла княгиня.
   И как раз в то же самое  время  княгиня  Дубравка,  изнемогши  душою  и
отбросив  прочь  сломленную  гордость,  опустилась  у  ног  Александра  и,
зарыдав, обняла его колени.
   Они были одни - у него. Только что до этого Дубравка  объясняла  деверю
своему новое затаение, которое привезла она  от  родителя  своего,  и  они
вдвоем, склонясь над большим столом, чело о чело, разобрали, не без труда,
письмо Даниила  Романовича  и  его  любительную  грамоту  Невскому.  Потом
княгиня стала рассказывать деверю своему о том, чего  насмотрелась  она  и
наслышалась там, в скитаниях своих - и в Швеции, и у датчан, и у магистра,
- и Александр опять подивился ее державному  разуму  и  уменью  увидать  в
чужих странах и при чужих королевских дворах  как  раз  то,  ради  чего  и
засылаются послы.
   - Как там тебя все ненавидят, Саша, как  боятся,  как  все  они  смерти
твоей жаждут! - вырвалось у нее среди рассказа.
   - Ну полно, - в некотором смущении, возразил Невский. - Да уж и кто там
из них этак чтит особу мою?
   - Кто? - воскликнула Аглая и, остановясь перед ним, назвала, по пальцам
пересчитала всех, кто  вожделел  смерти  Невского.  -  Епископ  абоский  у
финнов, и сам герцог (так назвала она Биргера), и Андре Фельфен, тот,  что
гостил у тебя когда-то, да и фон Остерна... Как хотелось  им,  чтобы  брат
твой, а мой супруг, позвал их на тебя... отымать престол Владимирский!.. А
ты знаешь, что сказал мне рыцарь Депансье на пиру у епископа рижского? "Мы
ждем, - сказал он, - мы ждем  не  дождемся,  когда  ваш  бофрер,  этот,  в
гордыне своей  посмевший  противиться  велениям  римского  апостолического
престола  и  орифламме  Святой  Марии,  король  Александр  примет  из  рук
татарской царицы такую же чашу, как принял когда-то его отец!" Господи!  -
выкрикнула Дубравка. - Да я чуть в лицо ему тогда вино из  своей  чаши  не
выплеснула. Саша, любимый мой, милый! Никогда не  езди  больше  в  Орду!..
Боже мой, как мы тебя оскорбили тогда - я и Андрей,  что  не  повиновались
тебе! Как я кляну себя!.. Ведь я же все поняла, когда  пожила  там,  среди
них, среди этих волков в рясах, в панцирях, в мантиях!.. Нет, в руке твоей
быть... без оглядки повиноваться... у твоих колен  умереть!..  Ведь  я  же
ради того только, чтобы еще раз увидеть лицо твое, вернулась  сюда,  чтобы
ты простил меня!..
   Как безумная, прижалась она к его колену, залившись слезами...
   Бережно и ласково отстранил Александр голову Дубравки от  своих  колен,
поднялся с кресла и поднял за локти ее.
   Они стояли теперь столь близко, что его ладони как бы сами собою  легли
позади ее плеч. Нагнетающий стук его сердца  пошатывал  их  обоих...  Было
совсем как тогда, на их озере, возле их березки!..
   Он, медленно и  противясь  непреоборимому  искушенью,  склонялся  к  ее
распылавшимся губам. Еще мгновенье - и беспощадный, как смерть,  греховный
брак соединил бы их...
   Запах драгоценных ароматов, веявший от ее одежд, лица и волос, вошел  в
его ноздри, расширяя их, заставляя вдохнуть.
   И вдруг этот  сладостно-благовонный  запах  вызвал  в  его  памяти  тот
сладковатый запах трупного  тленья,  которым  нанесло  на