Грязь на дне их души; и горе, если у  грязи  их  есть  еще
дух!
     О,  если бы вы совершенны были, по крайней мере как звери!
Но зверям принадлежит невинность.
     Разве я советую вам убивать свои чувства?  Я  советую  вам
невинность чувств.
     Разве  целомудрие  я  советую  вам? У иных целомудрие есть
добродетель, но у многих почти что порок.
     Они, быть может, воздерживаются --  но  сука-чувственность
проглядывает с завистью во всем, что они делают.
     Даже  до высот их добродетели и вплоть до сурового духа их
следует за ними это животное и его смута.
     И как ловко умеет сука-чувственность молить о куске  духа,
когда ей отказывают в куске тела!
     Вы  любите  трагедии  и  все,  что  раздирает сердце? Но я
отношусь недоверчиво к вашей суке.
     У вас слишком жестокие глаза, и вы похотливо  смотрите  на
страдающих.  Не  переоделось  ли  только  ваше  сладострастие и
теперь называется состраданием!
     И это знамение даю я вам: многие желавшие  изгнать  своего
дьявола сами вошли при этом в свиней.
     Кому  тягостно  целомудрие,  тому  надо  его отсоветовать:
чтобы не сделалось оно путем в  преисподнюю,  т.  е.  грязью  и
похотью души.
     Разве  я говорю о грязных вещах? По-моему, это не есть еще
худшее.
     Познающий не любит погружаться в  воду  истины  не  тогда,
когда она грязна, но когда она мелкая.
     Поистине,  есть  целомудренные  до глубины души: они более
кротки сердцем, они смеются охотнее и больше, чем вы.
     Они смеются также и над  целомудрием  и  спрашивают:  "Что
такое целомудрие?
     Целомудрие  не  есть  ли  безумие? Но это безумие пришло к
нам, а не мы к нему.
     Мы предложили этому гостю приют и сердце: теперь он  живет
у нас -- пусть остается, сколько хочет!"
     Так говорил Заратустра.

     О друге

     "Всегда  быть одному слишком много для меня" -- так думает
отшельник. "Всегда один и один -- это дает со временем двух".
     Я  и  меня  всегда  слишком  усердствуют   в
разговоре; как вынести это, если бы не было друга?
     Всегда для отшельника друг является третьим: третий -- это
пробка, мешающая разговору двух опуститься в бездонную глубь.
     Ах,  существует  слишком  много  бездонных глубин для всех
отшельников! Поэтому так страстно жаждут  они  друга  и  высоты
его.
     Наша  вера в других выдает, где мы охотно хотели бы верить
в самих себя. Наша тоска по другу является нашим предателем.
     И часто с  помощью  любви  хотят  лишь  перескочить  через
зависть.  Часто  нападают  и создают себе врагов, чтобы скрыть,
что и на тебя могут напасть.
     "Будь хотя  бы  моим  врагом!"  --  так  говорит  истинное
почитание, которое не осмеливается просить о дружбе.
     Если ты хочешь иметь друга, ты должен вести войну за него;
а чтобы вести войну, надо уметь быть врагом.
     Ты должен в своем друге уважать еще врага. Разве ты можешь
близко подойти к своему другу и не перейти к нему?
     В  своем  друге  ты  должен иметь своего лучшего врага. Ты
должен быть к нему ближе всего сердцем,  когда  ты  противишься
ему.
     Ты  не хочешь перед другом своим носить одежды? Для твоего
друга должно быть честью, что ты даешь ему себя, каков ты есть?
Но он за это посылает тебя к черту!
     Кто не скрывает себя, возмущает  этим  других:  так  много
имеете вы оснований бояться наготы! Да, если бы вы были богами,
вы могли бы стыдиться своих одежд!
     Ты   не   можешь   для   своего  друга  достаточно  хорошо
нарядиться: ибо ты должен быть для него  стрелою  и  тоскою  по
сверхчеловеку.
     Видел  ли  ты  своего  друга  спящим,  чтобы знать, как он
выглядит? Что такое лицо твоего друга? Оно -- твое  собственное
лицо на грубом, несовершенном зеркале.
     Видел  ли ты своего друга спящим? Испугался ли ты, что так
выглядит твой друг? О мой друг, человек есть нечто, что  должно
превзойти.
     Мастером  в  угадывании  и  молчании  должен быть друг: не
всего следует тебе домогаться взглядом. Твой сон должен  выдать
тебе, что делает твой друг, когда бодрствует.
     Пусть будет твое сострадание угадыванием: ты должен сперва
узнать,  хочет ли твой друг сострадания. Быть может, он любит в
тебе несокрушенный взор и взгляд вечности.
     Пусть будет сострадание к другу сокрыто под твердой корой,
на ней должен ты изгрызть себе зубы. Тогда оно будет иметь свою
тонкость и сладость.
     Являешься ли ты чистым воздухом, и одиночеством, и хлебом,
и лекарством для своего друга?  Иной  не  может  избавиться  от
своих собственных цепей, но является избавителем для друга.
     Не  раб ли ты? Тогда ты не можешь быть другом. Не тиран ли
ты? Тогда ты не можешь иметь друзей.
     Слишком долго в женщине были скрыты раб и  тиран.  Поэтому
женщина не способна еще к дружбе: она знает только любовь.
     В  любви женщины есть несправедливость и слепота ко всему,
чего она не любит. Но и в знаемой любви женщины есть всегда еще
внезапность, и молния, и ночь рядом со светом.
     Еще не способна женщина к дружбе: женщины все еще кошки  и
птицы. Или, в лучшем случае, коровы.
     Еще  не  способна  женщина  к  дружбе.  Но скажите мне вы,
мужчины, кто же среди вас способен к дружбе?
     О мужчины, ваша бедность и  ваша  скупость  души!  Сколько
даете вы другу, столько даю я даже своему врагу и не становлюсь
от того беднее.
     Существует товарищество; пусть будет и дружба!
     Так говорил Заратустра.

     О тысяче и одной цели

     Много стран видел Заратустра и много народов -- так открыл
он добро   и  зло  многих  народов.  Большей  власти  не  нашел
Заратустра на земле, чем добро и зло.
     Ни один народ не мог бы жить,  не  сделав  сперва  оценки:
если  хочет  он сохранить себя, он не должен оценивать так, как
оценивает сосед.
     Многое, что у одного народа называлось добром,  у  другого
называлось  глумлением  и  позором  -- так нашел я. Многое, что
нашел я, здесь называлось  злом,  а  там  украшалось  пурпурной
мантией почести.
     Никогда  один  сосед не понимал другого: всегда удивлялась
душа его безумству и злобе соседа.
     Скрижаль добра висит  над  каждым  народом.  Взгляни,  это
скрижаль преодолений его; взгляни, это голос воли его к власти.
     Похвально  то,  что  кажется ему трудным; все неизбежное и
трудное называет он  добром;  а  то,  что  еще  освобождает  от
величайшей  нужды,  --  редкое  и  самое  трудное  --  зовет он
священным.
     Все способствующее тому, что он господствует, побеждает  и
блестит  на  страх и зависть своему соседу, -- все это означает
для него высоту, начало, мерило и смысл всех вещей.
     Поистине, брат мой, если узнал ты  потребность  народа,  и
страну,  и  небо,  и соседа его, ты, несомненно, угадал и закон
его преодолении, и почему он восходит по этой лестнице к  своей
надежде.
     "Всегда  ты  должен  быть  первым и стоять впереди других;
никого не должна любить твоя ревнивая  душа,  кроме  друга"  --
слова  эти заставляли дрожать душу грека; и шел он своей стезею
величия.
     "Говорить  правду  и  хорошо  владеть  луком  и   стрелою"
казалось  в  одно и то же время и мило и тяжело тому народу, от
которого идет имя мое, -- имя, которое для меня в одно и то  же
время и мило и тяжело.
     "Чтить отца и матерь и до глубины души служить воле их" --
эту скрижаль  преодоления  навесил  на себя другой народ и стал
чрез это могучим и вечным.
     "Соблюдать верность и ради верности полагать честь и кровь
даже на дурные и опасные дела"  --  так  поучаясь,  преодолевал
себя  другой  народ,  и,  так  преодолевая себя, стал он чреват
великими надеждами.
     Поистине, люди  дали  себе  все  добро  и  все  зло  свое.
Поистине, они не заимствовали и не находили его, оно не упало к
ним, как глас с небес.
     Человек  сперва вкладывал ценности в вещи, чтобы сохранить
себя, -- он создал  сперва  смысл  вещам,  человеческий  смысл!
Поэтому называет он себя "человеком", т. е. оценивающим.
     Оценивать  --  значит  созидать: слушайте, вы, созидающие!
Оценивать --  это  драгоценность  и  жемчужина  всех  оцененных
вещей.
     Через  оценку  впервые является ценность; и без оценки был
бы пуст орех бытия. Слушайте, вы, созидающие!
     Перемена ценностей -- это перемена  созидающих.  Постоянно
уничтожает тот, кто должен быть созидателем.
     Созидающими  были  сперва  народы и лишь позднее отдельные
личности; поистине, сама отдельная личность есть еще самое юное
из творений.
     Народы некогда наносили на себя  скрижаль  добра.  Любовь,
желающая   господствовать,  и  любовь,  желающая  повиноваться,
вместе создали себе эти скрижали.
     Тяга к стаду старше происхождением, чем тяга к Я; и
покуда чистая совесть именуется стадом, лишь  нечистая  совесть
говорит: Я.
     Поистине,  лукавое  Я, лишенное любви, ищущее своей
пользы в пользе многих, -- это не начало стада, а гибель его.
     Любящие были всегда и созидающими,  они  создали  добро  и
зло.   Огонь   любви   и  огонь  гнева  горит  на  именах  всех
добродетелей.
     Много стран видел  Заратустра  и  много  народов;  большей
власти  не нашел Заратустра на земле, чем дела любящих: "добро"
и "зло" -- имя их.
     Поистине, чудовищем является власть  этих  похвал  и  этой
хулы.  Скажите,  братья,  кто  победит  его  мне?  Скажите, кто
набросит этому зверю цепь на тысячу голов?
     Тысяча целей существовала до  сих  пор,  ибо  существовала
тысяча  народов.  Недостает  еще  только цепи для тысячи голов,
недостает единой цели. Еще у человечества нет цели.
     Но скажите же мне, братья мои: если человечеству недостает
еще цели, то, быть может, недостает еще и его самого? --
     Так говорил Заратустра.

     О любви к ближнему

     Вы жметесь к ближнему, и для этого есть у  вас  прекрасные
слова. Но я говорю вам: ваша любовь к ближнему есть ваша дурная
любовь к самим себе.
     Вы  бежите  к  ближнему от самих себя и хотели бы из этого
сделать   себе   добродетель;   но   я   насквозь   вижу   ваше
"бескорыстие".
     Ты   старше,   чем   Я;  Ты  признано
священным,  но  еще  не  Я:  оттого  жмется  человек   к
ближнему.
     Разве  я  советую  вам любовь к ближнему? Скорее я советую
вам бежать от ближнего и любить дальнего!
     Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и  будущему;
выше  еще,  чем  любовь  к  человеку, ставлю я любовь к вещам и
призракам.
     Этот призрак, витающий перед тобою, брат  мой,  прекраснее
тебя;  почему  же не отдаешь ты ему свою плоть и свои кости? Но
ты страшишься и бежишь к своему ближнему.
     Вы не выносите самих себя и недостаточно  себя  любите;  и
вот  вы  хотели  бы  соблазнить ближнего на любовь и позолотить
себя его заблуждением.
     Я хотел бы, чтобы все ближние и соседи их  стали  для  вас
невыносимы;  тогда  вы  должны  бы  были  из самих себя создать
своего друга с переполненным сердцем его.
     Вы приглашаете свидетеля, когда  хотите  хвалить  себя;  и
когда  вы  склонили  его  хорошо  думать  о вас, сами вы хорошо
думаете о себе.
     Лжет не только тот, кто говорит вопреки своему знанию,  но
еще больше тот, кто говорит вопреки своему незнанию. Именно так
говорите  вы  о себе при общении с другими и обманываете соседа
насчет себя.
     Так говорит глупец: "Общение  с  людьми  портит  характер,
особенно когда нет его".
     Один идет к ближнему, потому что он ищет себя, а другой --
потому  что  он  хотел  бы  потерять себя. Ваша дурная любовь к
самим себе делает для вас из одиночества тюрьму.
     Дальние оплачивают вашу  любовь  к  ближнему;  и  если  вы
соберетесь впятером, шестой должен всегда умереть.
     Я  не  люблю  ваших  празднеств;  слишком  много  лицедеев
находил я там, и даже зрители вели себя часто как лицедеи.
     Не о ближнем учу я вас, но о друге. Пусть друг  будет  для
вас праздником земли и предчувствием сверхчеловека.
     Я  учу  вас  о  друге  и переполненном сердце его. Но надо
уметь быть губкою,  если  хочешь  быть  любимым  переполненными
сердцами.
     Я  учу  вас  о друге, в котором мир предстоит завершенным,
как чаша добра, -- о созидающем друге, всегда готовом  подарить
завершенный мир.
     И  как мир развернулся для него, так опять он свертывается
вместе  с  ним,  подобно  становлению  добра  и  зла,   подобно
становлению цели из случая.
     Будущее  и  самое  дальнее  пусть  будет  причиною  твоего
сегодня: в своем друге ты должен любить сверхчеловека как  свою
причину.
     Братья  мои,  не  любовь  к  ближнему  советую  я вам -- я
советую вам любовь к дальнему.
     Так говорил Заратустра.

     О пути созидающего

     Ты хочешь, брат мой, идти в уединение?  Ты  хочешь  искать
дороги к самому себе? Помедли еще немного и выслушай меня.
     "Кто ищет, легко сам теряется. Всякое уединение есть грех"
-- так говорит стадо. И ты долго принадлежал к стаду.
     Голос  стада  будет  звучать  еще  и  в  тебе!  И когда ты
скажешь: "у меня уже не одна совесть  с  вами",  --  это
будет жалобой и страданием.
     Смотри,  само  это  страдание  породила  еще единая
совесть: и последнее мерцание этой совести горит еще  на  твоей
печали.
     Но  ты  хочешь следовать голосу своей печали, который есть
путь к самому себе? Покажи же мне на  это  свое  право  и  свою
силу!
     Являешь  ли  ты  собой новую силу и новое право? Начальное
движение? Самокатящееся колесо? Можешь ли ты  заставить  звезды
вращаться вокруг себя?
     Ах,  так  много  вожделеющих  о  высоте!  Так много видишь
судорог честолюбия! Докажи мне, что ты не из вожделеющих  и  не
из честолюбцев!
     Ах,  как  много  есть  великих мыслей, от которых проку не
более, чем от воздуходувки: они надувают  и  делают  еще  более
пустым.
     Свободным  называешь  ты  себя?  Твою господствующую мысль
хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя.
     Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя?
Таких не мало, которые потеряли свою последнюю ценность,  когда
освободились от рабства.
     Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой
ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?
     Можешь ли ты дать себе свое добро и свое зло и навесить на
себя свою волю, как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьею и
мстителем своего закона?
     Ужасно быть лицом к лицу с судьею и мстителем собственного
закона.  Так  бывает  брошена  звезда в пустое пространство и в
ледяное дыхание одиночества.
     Сегодня еще  страдаешь  ты  от  множества,  ты,  одинокий:
сегодня еще есть у тебя все твое мужество и твои надежды.
     Но  когда-нибудь  ты устанешь от одиночества, когда-нибудь
гордость  твоя   согнется   и   твое   мужество   поколеблется.
Когда-нибудь ты воскликнешь: "я одинок!"
     Когда-нибудь  ты  не  увидишь  более  своей высоты, а твое
низменное будет слишком близко к тебе; твое  возвышенное  будет
даже  пугать  тебя,  как  призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь:
"Все -- ложь!"
     Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это  им
не  удается,  они  должны  сами умереть! Но способен ли ты быть
убийцею?
     Знаешь ли ты, брат мой,  уже  слово  "презрение"?  И  муку
твоей  справедливости  --  быть  справедливым  к  тем, кто тебя
презирает?
     Ты принуждаешь многих переменить  о  тебе  мнение  --  это
ставят  они  тебе  в  большую  вину. Ты близко подходил к ним и
все-таки прошел мимо -- этого они никогда не простят тебе.
     Ты стал выше их; но чем выше ты подымаешься,  тем  меньшим
кажешься  ты  в  глазах зависти. Но больше всех ненавидят того,
кто летает.
     "Каким образом хотели вы быть  ко  мне  справедливыми!  --
должен ты говорить. -- Я избираю для себя вашу несправедливость
как предназначенный мне удел".
     Несправедливость и грязь бросают они вослед одинокому; но,
брат мой,  если  хочешь  ты быть звездою, ты должен светить им,
несмотря ни на что!
     И остерегайся добрых и праведных! Они любят распинать тех,
кто изобретает для себя свою собственную  добродетель,  --  они
ненавидят одинокого.
     Остерегайся  также святой простоты! Все для нее нечестиво,
что не просто; она любит играть с огнем -- костров.
     И остерегайся также приступов своей любви!  Слишком  скоро
протягивает одинокий руку тому, кто с ним повстречается.
     Иному ты должен подать не руку, а только лапу -- и я хочу,
чтобы у твоей лапы были когти.
     Но  самым  опасным  врагом,  которого ты можешь встретить,
будешь всегда ты сам; ты сам подстерегаешь  себя  в  пещерах  и
лесах.
     Одинокий,  ты  идешь  дорогою к самому себе! И твоя дорога
идет впереди тебя самого и твоих семи дьяволов!
     Ты  будешь  сам  для  себя  и  еретиком,  и  колдуном,   и
прорицателем, и глупцом, и скептиком, и нечестивцем, и злодеем.
     Надо,  чтобы ты сжег себя в своем собственном пламени: как
же мог бы ты обновиться, не сделавшись сперва пеплом!
     Одинокий, ты идешь путем созидающего: Бога хочешь ты  себе
создать из своих семи дьяволов!
     Одинокий, ты идешь путем любящего: самого себя любишь ты и
потому презираешь ты себя, как презирают только любящие.
     Созидать  хочет  любящий,  ибо  он  презирает! Что знает о
любви тот, кто не должен был презирать именно то, что любил он!
     Со своей любовью и своим созиданием иди в свое  уединение,
брат  мой,  и  только  позднее, прихрамывая, последует за тобой
справедливость.
     С моими слезами иди в свое уединение, брат  мой.  Я  люблю
того, кто хочет созидать дальше самого себя и так погибает. --
     Так говорил Заратустра.

     О старых и молодых бабенках

     "Отчего крадешься ты так робко в сумерках, о Заратустра? И
что прячешь ты бережно под своим плащом?
     Не  сокровище  ли, подаренное тебе? Или новорожденное дитя
твое? Или теперь ты сам идешь по пути воров, ты, друг злых?" --
     -- Поистине, брат мой! -- отвечал Заратустра.  --  Это  --
сокровище, подаренное мне: это маленькая истина, что несу я.
     Но  она беспокойна, как малое дитя; и если бы я не зажимал
ей рта, она кричала бы во все горло.
     Когда сегодня я шел  один  своею  дорогой,  в  час,  когда
солнце  садится,  мне  повстречалась  старушка и так говорила к
душе моей:
     "О многом уже говорил Заратустра даже  нам,  женщинам,  но
никогда не говорил он нам о женщине".
     И   я   возразил  ей:  "О  женщине  надо  говорить  только
мужчинам".
     "И мне также ты можешь говорить о женщине, -- сказала она,
-- я достаточно стара, чтобы тотчас все позабыть".
     И я внял просьбе старушки и так говорил ей:
     Все в женщине -- загадка,  и  все  в  женщине  имеет  одну
разгадку: она называется беременностью.
     Мужчина для женщины средство; целью бывает всегда ребенок.
Но что же женщина для мужчины?
     Двух  вещей  хочет  настоящий  мужчина:  опасности и игры.
Поэтому хочет он женщины как самой опасной игрушки.
     Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина  --  для
отдохновения воина; все остальное -- глупость.
     Слишком  сладких  плодов  не  любит воин. Поэтому любит он
женщину; в самой сладкой женщине есть еще горькое.
     Лучше мужчины понимает женщина детей,  но  мужчина  больше
ребенок, чем женщина.
     В  настоящем  мужчине  сокрыто дитя, которое хочет играть.
Ну-ка, женщины, найдите дитя в мужчине!
     Пусть женщина  будет  игрушкой,  чистой  и  лучистой,  как
алмаз, сияющей добродетелями еще не существующего мира.
     Пусть луч звезды сияет в вашей любви! Пусть вашей надеждой
будет: "о, если бы мне родить сверхчеловека!"
     Пусть  в вашей любви будет храбрость! Своею любовью должны
вы наступать на того, кто внушает вам страх.
     Пусть в вашей любви будет ваша честь! Вообще женщина  мало
понимает в чести. Но пусть будет ваша честь в том, чтобы всегда
больше любить, чем быть любимой, и никогда не быть второй.
     Пусть  мужчина  боится  женщины,  когда она любит: ибо она
приносит любую жертву и всякая другая вещь  не  имеет  для  нее
цены.
     Пусть  мужчина  боится  женщины,  когда она ненавидит: ибо
мужчина в глубине души тольк