ляет
самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец.
     А  если  кто и идет на огонь из-за своего учения -- что же
это  доказывает!  Поистине,  совсем  другое  дело,   когда   из
собственного горения исходит собственное учение!
     Душное  сердце  и  холодная голова -- где они встречаются,
там возникает ураган, который называют "избавителем".
     Поистине, были люди  более  великие  и  более  высокие  по
рождению,   чем  те,  кого  народ  называет  избавителями,  эти
увлекающие все за собой ураганы!
     И еще от более великих, чем были  все  избавители,  должны
вы,  братья  мои,  избавиться,  если  хотите  вы  найти  путь к
свободе!
     Никогда еще не было сверхчеловека! Нагими видел  я  обоих,
самого большого и самого маленького человека.
     Еще  слишком  похожи  они  друг  на  друга. Поистине, даже
самого великого из них находил я слишком человеческим! --
     Так говорил Заратустра.

     О добродетельных

     Громом и небесным огнем надо говорить к сонливым и  сонным
чувствам.
     Но  голос  красоты  говорит тихо: он вкрадывается только в
самые чуткие души.
     Тихо вздрагивал и смеялся сегодня мой  гербовый  щит:  это
священный смех и трепет красоты.
     Над   вами,   вы,  добродетельные,  смеялась  сегодня  моя
красота. И до меня доносился ее голос: "Они хотят еще --  чтобы
им заплатили!"
     Вы  еще  хотите,  чтобы вам заплатили, вы, добродетельные!
Хотите получить плату за добродетель, небо за  землю,  вечность
за ваше сегодня?
     И  теперь  негодуете  вы  на  меня,  ибо  учу  я,  что нет
воздаятеля? И поистине, я не учу  даже,  что  добродетель  сама
себе награда.
     Ах, вот мое горе: в основу вещей коварно волгали награду и
наказание -- и даже в основу ваших душ, вы, добродетельные!
     Но, подобно клыку вепря, должно мое слово бороздить основу
вашей души; плугом хочу я называться для вас.
     Все сокровенное вашей основы должно выйти на свет; и когда
вы будете  лежать  на  солнце,  взрытые и изломанные, отделится
ваша ложь от вашей истины.
     Ибо вот ваша истина:  вы  слишком  чистоплотны  для
грязи таких слов, как мщение, наказание, награда и возмездие.
     Вы  любите  вашу добродетель, как мать любит свое дитя; но
когда же слыхано было, чтобы мать хотела платы за свою любовь?
     Ваша добродетель -- это самое дорогое  ваше  Само.  В  вас
есть  жажда  кольца; чтобы снова достичь самого себя, для этого
вертится и крутится каждое кольцо.
     И каждое дело вашей добродетели похоже на гаснущую звезду:
ее свет всегда находится еще в пути и блуждая -- и когда же  не
будет он больше в пути?
     Так  и  свет  вашей добродетели находится еще в пути, даже
когда дело свершено уже. Пусть оно будет даже забыто и  мертво:
луч его света жив еще и блуждает.
     Пусть  ваша  добродетель  будет  вашим  Само,  а не чем-то
посторонним, кожей, покровом --  вот  истина  из  основы  вашей
души, вы, добродетельные!
     Но   есть,  конечно,  и  такие,  для  которых  добродетель
представляется корчей под  ударом  бича;  и  вы  слишком  много
наслышались вопля их!
     Есть  и  другие, называющие добродетелью ленивое состояние
своих пороков; и  протягивают  конечности  их  ненависть  и  их
зависть,  просыпается  также  их  "справедливость"  и трет свои
заспанные глаза.
     Есть и такие, которых тянет вниз: их демоны тянут  их.  Но
чем  ниже  они опускаются, тем ярче горят их глаза и вожделение
их к своему Богу.
     Ах, и такой крик достигал ваших ушей, вы,  добродетельные:
"Что не я, то для меня Бог и добродетель!"
     Есть  и  такие,  что  с  трудом  двигаются  и скрипят, как
телеги, везущие камни в долину: они говорят много о достоинстве
и добродетели -- свою узду называют они добродетелью!
     Есть и такие, что подобны часам с ежедневным заводом;  они
делают  свой  тик-так  и  хотят,  чтобы  тик-так  назывался  --
добродетелью.
     Поистине, они забавляют меня: где бы я  ни  находил  такие
часы,  я  завожу  их своей насмешкой; и они должны еще пошипеть
мне!
     Другие гордятся своей горстью справедливости и во  имя  ее
совершают  преступление  против всего -- так что мир тонет в их
несправедливости.
     Ах, как дурно звучит слово "добродетель"  в  их  устах!  И
когда  они  говорят:  "Мы правы вместе", всегда это звучит как:
"Мы правы в мести!"
     Своею  добродетелью  хотят  они  выцарапать  глаза   своим
врагам; и они возносятся только для того, чтобы унизить других.
     Но  опять  есть  и  такие,  что сидят в своем болоте и так
говорят из тростника: "Добродетель -- это значит сидеть  смирно
в болоте.
     Мы  никого  не кусаем и избегаем тех, кто хочет укусить; и
во всем мы держимся мнения, навязанного нам".
     Опять-таки  есть  и  такие,  что  любят  жесты  и  думают:
добродетель -- это род жестов.
     Их  колени  всегда  преклоняются,  а  их  руки  восхваляют
добродетель, но сердце их ничего не знает о ней.
     Но есть и  такие,  что  считают  за  добродетель  сказать:
"Добродетель   необходима";  но  в  душе  они  верят  только  в
необходимость полиции.
     И многие, кто не могут видеть высокого в  людях,  называют
добродетелью,  когда  слишком  близко  видят  низкое  их;  так,
называют они добродетелью свой дурной глаз.
     Одни хотят поучаться и стать на путь истинный  и  называют
его  добродетелью;  а  другие  хотят  от  всего отказаться -- и
называют это также добродетелью.
     И  таким  образом,  почти  все  верят,  что  участвуют   в
добродетели;  и  все  хотят  по  меньшей  мере быть знатоками в
"добре" и "зле".
     Но не для того пришел Заратустра, чтобы сказать всем  этим
лжецам  и  глупцам:  "Что  знаете  вы о добродетели! Что
могли бы вы знать о ней!" --
     Но чтобы устали вы, друзья мои, от  старых  слов,  которым
научились вы от глупцов и лжецов;
     Чтобы  устали от слов "награда", "возмездие", "наказание",
"месть в справедливости";
     Чтобы устали говорить: "Такой-то поступок  хорош,  ибо  он
бескорыстен".
     Ах,   друзья  мои!  Пусть  ваше  Само  отразится  в
поступке, как мать отражается в ребенке, -- таково должно  быть
ваше слово о добродетели!
     Поистине,  я  отнял  у  вас  сотню  слов  и  самые дорогие
погремушки вашей добродетели; и теперь вы  сердитесь  на  меня,
как сердятся дети.
     Они  играли  у  моря -- вдруг пришла волна и смыла у них в
пучину их игрушку: теперь плачут они.
     Но  та  же  волна  должна  принести  им  новые  игрушки  и
рассыпать перед ними новые пестрые раковины!
     Так  будут  они  утешены;  и подобно им, и вы, друзья мои,
получите свое утешение -- и новые пестрые раковины!
     Так говорил Заратустра.

     О людском отребье

     Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все
родники бывают отравлены.
     Все чистое люблю я; но я не могу видеть морд с оскаленными
зубами и жажду нечистых.
     Они бросали свой взор в глубь родника; и вот мне  светится
из родника их мерзкая улыбка.
     Священную  воду  отравили  они  своею похотью; и когда они
свои грязные сны называли радостью, отравляли они еще и слова.
     Негодует пламя, когда они свои отсыревшие сердца кладут на
огонь; сам дух кипит и дымится, когда  отребье  приближается  к
огню.
     Приторным  и  гнилым  становится  плод в их руках: взор их
подтачивает корень и делает сухим валежником плодовое дерево.
     И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись только  от
отребья:  они  не  хотели  делить  с  отребьем ни источника, ни
пламени, ни плода.
     И многие, кто уходили в пустыню и вместе с хищными зверями
терпели жажду, не хотели  только  сидеть  у  водоема  вместе  с
грязными погонщиками верблюдов.
     И  многие приходившие опустошением и градом на все хлебные
поля хотели только просунуть свою ногу в пасть отребья и  таким
образом заткнуть ему глотку.
     И  знать,  что  для  самой  жизни  нужны вражда и смерть и
кресты мучеников, -- это не есть еще тот кусок, которым давился
я больше всего:
     Но некогда я спрашивал и  почти  давился  своим  вопросом:
как? неужели для жизни нужно отребье?
     Нужны отравленные источники, зловонные огни, грязные сны и
черви в хлебе жизни?
     Не  моя  ненависть,  а  мое  отвращение пожирало жадно мою
жизнь! Ах, я часто утомлялся умом, когда я даже отребье находил
остроумным!
     И от господствующих отвернулся я, когда  увидел,  что  они
теперь  называют  господством:  барышничать и торговаться из-за
власти -- с отребьем!
     Среди народов жил я, иноязычный,  заткнув  уши,  чтобы  их
язык  барышничества  и  их торговля из-за власти оставались мне
чуждыми.
     И, зажав  нос,  шел  я,  негодующий,  через  все  вчера  и
сегодня:  поистине,  дурно  пахнут пишущим отребьем все вчера и
сегодня!
     Как калека, ставший глухим, слепым  и  немым,  так  жил  я
долго,   чтобы   не   жить  вместе  с  властвующим,  пишущим  и
веселящимся отребьем.
     С трудом, осторожно поднимался мои дух по лестнице;  крохи
радости  были  усладой  ему; опираясь на посох, текла жизнь для
слепца.
     Что же случилось со мной? Как избавился я  от  отвращения?
Кто омолодил мой взор? Как вознесся я на высоту, где отребье не
сидит уже у источника?
     Разве  не  само  мое отвращение создало мне крылья и силы,
угадавшие источник? Поистине, я должен был  взлететь  на  самую
высь, чтобы вновь обрести родник радости!
     О, я нашел его, братья мои! Здесь, на самой выси, бьет для
меня родник  радости! И существует же жизнь, от которой не пьет
отребье вместе со мной!
     Слишком стремительно течешь ты для меня, источник радости!
И часто опустошаешь ты кубок, желая наполнить его!
     И мне надо еще  научиться  более  скромно  приближаться  к
тебе:  еще  слишком  стремительно  бьется  мое сердце навстречу
тебе:
     Мое  сердце,  где  горит  мое  лето,  короткое,   знойное,
грустное  и  чрезмерно блаженное, -- как жаждет мое лето-сердце
твоей прохлады!
     Миновала медлительная печаль моей  весны!  Миновала  злоба
моих  снежных  хлопьев  в  июне!  Летом  сделался  я всецело, и
полуднем лета!
     Летом в самой выси, с холодными  источниками  и  блаженной
тишиной  --  о,  придите,  друзья  мои,  чтобы тишина стала еще
блаженней!
     Ибо это -- наша высь и наша родина: слишком  высоко
и круто живем мы здесь для всех нечистых и для жажды их.
     Бросьте  же,  друзья,  свой  чистый  взор  в  родник  моей
радости!  Разве  помутится  он?  Он  улыбнется  в   ответ   вам
своей чистотою.
     На  дереве  будущего  вьем  мы  свое гнездо; орлы должны в
своих клювах приносить пищу нам, одиноким!
     Поистине, не ту пищу, которую могли бы вкушать и нечистые!
Им казалось бы, что они пожирают огонь, и они обожгли  бы  себе
глотки!
     Поистине, мы не готовим здесь жилища для нечистых! Ледяной
пещерой было бы наше счастье для тела и духа их.
     И,  подобно могучим ветрам, хотим мы жить над ними, соседи
орлам, соседи снегу, соседи солнцу -- так живут могучие ветры.
     И, подобно ветру, хочу я когда-нибудь еще подуть среди них
и своим духом отнять  дыхание  у  духа  их  --  так  хочет  мое
будущее.
     Поистине, могучий ветер Заратустра для всех низин; и такой
совет  дает  он  своим  врагам  и  всем,  кто  плюет и харкает:
"Остерегайтесь харкать против ветра!"
     Так говорил Заратустра.

     О тарантулах

     Взгляни, вот яма тарантула! Не хочешь ли ты посмотреть  на
него самого? Вот висит его сеть -- тронь, чтобы она задрожала.
     Вот  идет  он  добровольно:  здравствуй,  тарантул! Черным
сидит на твоей спине твой  треугольник  и  примета;  и  я  знаю
также, что сидит в твоей душе.
     Мщение  сидит в твоей душе: куда ты укусишь, там вырастает
черный струп; мщением заставляет твой яд кружиться душу!
     Так   говорю   я   вам   в   символе,   вы,   проповедники
равенства, заставляющие кружиться души! Тарантулы вы для
меня и скрытые мстители!
     Но я выведу ваши притоны на свет; поэтому и смеюсь я вам в
лицо своим смехом высоты.
     Поэтому  и рву я вашу сеть, чтобы ярость ваша выманила вас
из вашей пещеры лжи и чтобы месть ваша выскочила  из-за  вашего
слова "справедливость".
     Ибо,  да будет человек избавлен от мести -- вот для
меня мост, ведущий к высшей  надежде,  и  радужное  небо  после
долгих гроз.
     Но   другого,   конечно,   хотят   тарантулы.  "По-нашему,
справедливость будет именно в том, чтобы мир был полон  грозами
нашего мщения" -- так говорят они между собою.
     "Мщению  и  позору  хотим  мы предать всех, кто не подобен
нам" -- так клянутся сердца тарантулов.
     И еще: "Воля к равенству -- вот что  должно  стать  отныне
именем для добродетели; и против всего власть имущего поднимаем
мы свой крик!"
     Проповедники равенства! Бессильное безумие тирана вопиет в
вас о  "равенстве":  так  скрывается  ваше  сокровенное желание
тирании за словами о добродетели!
     Истосковавшийся мрак, скрытая зависть, быть может, мрак  и
зависть  ваших  отцов  --  вот  что  прорывается в вас безумным
пламенем мести.
     То, о чем молчал отец, начинает говорить в сыне;  и  часто
находил я в сыне обнаженную тайну отца.
     На вдохновенных похожи они; но не сердце вдохновляет их --
а месть.  И если они становятся утонченными и холодными, это не
ум, а зависть делает их утонченными и холодными.
     Их зависть приводит их даже на путь мыслителей;  и  в  том
отличительная  черта  их  зависти,  что всегда идут они слишком
далеко; так что их усталость должна в конце концов засыпать  на
снегу.
     В каждой жалобе их звучит мщение, в каждой похвале их есть
желание   причинить   страдание;  и  быть  судьями  кажется  им
блаженством.
     Но я советую вам, друзья мои: не доверяйте никому,  в  ком
сильно стремление наказывать!
     Это  --  народ  плохого сорта и происхождения; на их лицах
виден палач и ищейка.
     Не  доверяйте  всем  тем,  кто  много  говорят   о   своей
справедливости!  Поистине,  их душам недостает не одного только
меду.
     И если они сами себя называют "добрыми и  праведными",  не
забывайте,  что  им  недостает  только  --  власти, чтобы стать
фарисеями!
     Друзья мои, я не хочу, чтобы меня  смешивали  или  ставили
наравне с ними.
     Есть  такие,  что проповедуют мое учение о жизни -- и в то
же время они проповедники равенства и тарантулы.
     Они говорят в пользу жизни, эти ядовитые пауки,  хотя  они
сидят  в  своих  пещерах,  отвернувшись  от жизни: ибо этим они
хотят причинять страдание.
     Этим они хотят причинять страдание  всем,  у  кого  теперь
власть: ибо у этих преобладает еще проповедь смерти.
     Будь  иначе,  и  тарантулы учили бы иначе: ибо они некогда
были худшими клеветниками на мир и сожигателями еретиков.
     Я не хочу, чтобы меня  смешивали  или  ставили  наравне  с
этими  проповедниками  равенства. Ибо так говорит ко мне
справедливость: "люди не равны".
     И они не должны быть равны!  Чем  была  бы  моя  любовь  к
сверхчеловеку, если бы я говорил иначе?
     Пусть по тысяче мостов и тропинок стремятся они к будущему
и пусть  между  ними  будет все больше войны и неравенства: так
заставляет меня говорить моя великая любовь!
     Изобретателями образов и призраков  должны  они  стать  во
время  вражды  своей,  и этими образами и призраками должны они
сразиться в последней борьбе!
     Добрый и злой, богатый и бедный, высокий и низкий,  и  все
имена  ценностей: все должно быть оружием и кричащим символом и
указывать, что жизнь должна всегда сызнова  преодолевать  самое
себя!
     Ввысь хочет она воздвигаться с помощью столбов и ступеней,
сама жизнь:  дальние горизонты хочет она изведать и смотреть на
блаженные красоты, -- для этого ей нужна высота!
     И  так  как  ей  нужна  высота,  то  ей  нужны  ступени  и
противоречия ступеней и поднимающихся по ним! Подниматься хочет
жизнь и, поднимаясь, преодолевать себя.
     И  посмотрите,  друзья  мои!  Здесь, где пещера тарантула,
высятся  развалины  древнего  храма,  --  посмотрите   на   них
просветленными глазами!
     Поистине,  тот, кто некогда здесь, в камне, воздвигал свои
мысли вверх, знал о тайне всякой жизни наравне с  мудрейшим  из
людей!
     Что  даже в красоте есть борьба, и неравенство, и война, и
власть, и чрезмерная власть, --  этому  учит  он  нас  здесь  с
помощью самого ясного символа.
     Как  божественно  преломляются  здесь,  в  борьбе, своды и
дуги; как светом и тенью они устремляются  друг  против  друга,
божественно стремительные, --
     Так  же  уверенно  и  прекрасно будем врагами и мы, друзья
мои! Божественно устремимся мы друг против друга! --
     Горе! Тут укусил меня самого тарантул,  мой  старый  враг!
Божественно уверенно и прекрасно укусил он меня в палец!
     "Должны  быть наказание и справедливость -- так думает он,
-- ведь недаром же ему петь здесь гимны в честь вражды!"
     Да, он отомстил за себя! И, горе! теперь мщением  заставит
он кружиться и мою душу!
     Но чтобы не стал я кружиться, друзья мои, привяжите
меня покрепче  к этому столбу! Уж лучше хочу я быть столпником,
чем вихрем мщения!
     Поистине, не вихрь и не смерч  Заратустра;  а  если  он  и
танцор, то никак не танцор тарантеллы! --
     Так говорил Заратустра.

     О прославленных мудрецах

     Народу   служили   вы   и   народному  суеверию,  вы  все,
прославленные мудрецы! -- а не истине! И  потому  только
платили вам дань уважения.
     И  потому  только  выносили  ваше  неверие,  что  оно было
остроумным окольным путем к народу. Так предоставляет  господин
волю своим рабам и еще потешается над их своеволием.
     Но   кто  же  ненавистен  народу,  как  волк  собакам,  --
свободный ум, враг цепей, кто не молится и живет в лесах.
     Выгнать его из его убежища  --  это  называлось  всегда  у
народа   "чувством   справедливости";   на   него  он  все  еще
натравливает своих самых кусачих собак.
     "Истина  существует:  ибо  существует  народ!  Горе,  горе
ищущему!" -- так велось исстари.
     Своему  народу хотели вы дать оправдание в его поклонении;
это называли вы "волею к истине", вы, прославленные мудрецы!
     И ваше сердце всегда говорило себе: "Из  народа  вышел  я,
оттуда же низошел на меня голос Бога".
     Упрямые и смышленые, как ослы, вы всегда были ходатаями за
народ.
     И  многие  властители, желавшие ладить с народом, впрягали
впереди своих коней --  осленка,  какого-нибудь  прославленного
мудреца.
     А теперь, прославленные мудрецы, хотелось бы мне, чтобы вы
наконец совсем сбросили с себя шкуру льва!
     Пеструю шкуру хищного зверя и космы исследующего, ищущею и
завоевывающего!
     Ах, чтобы научился я верить в вашу "правдивость", вам надо
сперва отказаться от вашей воли к поклонению.
     Правдивым  называю  я  того,  кто  идет в пустыни, где нет
богов, и разбивает свое сердце, готовое поклониться.
     На желтом песке, палимый солнцем, украдкой  смотрит  он  с
жадностью  на  богатые  источниками  острова,  где  все живущее
отдыхает под тенью деревьев.
     Но его жажда не может заставить его сделаться  похожим  на
этих довольных: ибо, где есть оазисы, там есть и идолы.
     Быть  голодным, сильным, одиноким и безбожным -- так хочет
воля льва.
     Быть свободным от счастья рабов, избавленных  от  богов  и
поклонения   им,  бесстрашным  и  наводящим  страх,  великим  и
одиноким, -- такова воля правдивого.
     В пустыне  жили  исконно  правдивые,  свободные  умы,  как
господа  пустыни;  но  в  городах  живут  хорошо  откормленные,
прославленные мудрецы -- вьючные животные.
     Ибо всегда тянут они, как ослы, -- телегу народа!
     За это не сержусь я на них; но слугами  остаются  они  для
меня  и  людьми  запряженными,  даже  если  сбруя  их  сверкает
золотом.
     И часто бывали они хорошими слугами,  достойными  награды.
Ибо  так  говорит добродетель: "Если должен ты быть слугою, ищи
того, кому твоя служба всего полезнее!"
     "Дух и добродетель твоего господина должны расти благодаря
тому, что ты е