,
что они не выходят из такого состояния самообмана; или же у них лишь изредка
бывают светлые промежутки, когда ими овладевают сомнения; но обыкновенно они
утешаются  тем,  что  приписывают эти  светлые промежутки  действию  злых  и
враждебных  сил.  Самообман  должен быть  налицо, чтобы  как  первые, так  и
последние  производили  грандиозное  действие. Ибо  люди  верят в истинность
всего, что явственно служит предметом сильной веры.
     53
     Мнимые  ступени истины. Одно из обычных ошибочных умозаключений состоит
в следующем:  так как кто-либо  правдив и  искренен в  отношении  нас, то он
говорит правду. Так, дитя верит в  суждения своих родителей, христианин -  в
утверждения  основателя церкви. Точно  так же не хотят допустить, чтобы всё,
что  люди  защищали в прежние  века,  жертвуя своим счастьем  и жизнью, было
только  заблуждением; вместо этого иногда  говорят,  что  это  были  ступени
истины.  Но,  в  сущности,  полагают,  что,  когда человек честно  верил  во
что-либо,  боролся и умер за свою веру, было бы слишком несправедливо,  если
бы   его  одушевляло,   собственно,   только   заблуждение.   Такое  явление
представляется   противоречащим   вечной   справедливости;  поэтому   сердце
чувствующего   человека  всегда   утверждает  против  его  головы  следующее
положение: между моральными действиями и интеллектуальными познаниями всегда
должна  иметься необходимая  связь. К  сожалению,  дело обстоит  иначе:  ибо
вечной справедливости не существует.
     54
     Ложь.  Почему  в  большинстве случаев  люди  в ежедневной жизни говорят
правду? Во  всяком случае не  потому, что Бог запретил лгать. Но, во-первых,
потому, что  это удобнее:  ибо  ложь  требует  изобретения, памяти  и умения
обманывать. (Поэтому  Свифт утверждает:  кто  лжет, тот редко  замечает, что
берет на себя тяжелое  бремя, а  именно,  чтобы поддерживать одну  ложь,  он
должен  выдумывать  двадцать  других.)  Далее,  -  потому,  что  в   простых
отношениях  выгоднее прямо сказать: я хочу того-то, я сделал  то-то и т. п.;
стало  быть, потому,  что  путь  принуждения и авторитета  вернее, чем  путь
хитрости. - Но если ребенок вырос  в  сложных семейных условиях, то он столь
же  естественно  пользуется ложью и  непроизвольно  говорит  всегда то,  что
соответствует его интересам; чувство истины, отвращение ко лжи, само по себе
ему совершенно чуждо и недоступно, и потому он лжет с полной невинностью.
     55
     Подозревать мораль из-за веры. Никакая сила не может держаться, если ее
представляют  одни  только  лицемеры;  сколько бы  "светских"  элементов  ни
находилось  в  католической  церкви,  сила ее  покоится  на  тех и ныне  еще
многочисленных священнических натурах, которые  делают себе  жизнь тяжелой и
глубоко значительной и у которых взор  и изможденное  тело  говорят о ночном
бдении,  голодании,  горячих молитвах,  быть  может  даже  о  самобичевании;
подобные  натуры  потрясают людей и внушают им страх: а что, если нужно  так
жить? - таков грозный вопрос, возбуждаемый уже одним их видом. Распространяя
это сомнение, они вновь постоянно утверждают основы  своего могущества; даже
свободомыслящие не осмеливаются противопоставить таким самоотверженным людям
суровое сознание истины и сказать им: "Обманутый,  не обманывай сам!" - Лишь
различие мнений отделяет их от него, но  отнюдь не  различие в  нравственных
качествах;  но чего не любишь, к тому  обыкновенно относишься несправедливо.
Так говорят о хитрости и нечестивом искусстве иезуитов, но упускают из виду,
какое  самообуздание  налагает  на себя  каждый  иезуит  и  что  облегченная
практика  жизни, которую проповедуют  иезуитские  учебники, должна  идти  на
пользу отнюдь не им, а только мирянам. Можно даже задаться вопросом,  сумели
ли бы мы,  просвещенные люди, при  такой же организации и тактике быть столь
же хорошими  орудиями и  обнаруживать столь  же изумительную самодисциплину,
неутомимость и преданность.
     56
     Победа познания над  радикально  злым. Тому,  кто  хочет  стать мудрым,
приносит  большую пользу,  если  он  некогда  в течение  известного  времени
разделял  представление  о коренной  злобе  и  испорченности  человека;  это
представление  ложно, как  и  обратное;  но  в  продолжение  целых эпох  оно
обладало господством, и корни его оставили свои разветвления в нас и в нашем
мире. Чтобы понять нас, надо  понять  его; но чтобы затем подняться выше, мы
должны перешагнуть через него. Тогда мы  познаем, что не существует  греха в
метафизическом смысле, но что в  том  же смысле не существует и добродетели;
что  вся  эта  область  нравственных  представлений  находится в  постоянном
колебании и что существуют более высокие и более глубокие  понятия о добре и
зле, о нравственном и безнравственном. Кто  не хочет  от вещей ничего, кроме
их познания, тот  легко приобретает душевный покой  и будет  ошибаться  (или
грешить,  как это называет мир) разве из неведения,  но вряд ли из-за  своих
вожделений. Он не будет уже склонен ужасаться вожделений и истреблять их; но
его единственная,  вполне  владеющая  им  цель  -  всегда  как  можно  лучше
познавать - сделает его холодным  и смягчит всю дикость его задатков.  Кроме
того, он освободился от множества мучительных  представлений, он уже  ничего
не  ощущает  при  словах  "наказание ада",  "греховность", "неспособность  к
добру", он узнаёт в них лишь туманные тени ложных миро- и жизнепониманий.
     57
     Мораль   как   саморазделение   человека.   Хороший   автор,    который
действительно сердечно заинтересован в  своем  деле,  желает,  чтобы  пришел
кто-нибудь и уничтожил его самого тем, что он яснее изложит ту же тему и без
остатка разрешит  все содержащиеся  в  ней вопросы. Любящая девушка  желает,
чтобы самоотверженная верность ее любви могла быть испытана на неверности ее
возлюбленного. Солдат ради  победы своего  отечества  хочет умереть на  поле
битвы:  ибо в победе отечества торжествуют победу его  высшие  желания. Мать
отдает  ребенку то что она отнимает  от  самой себя: сон, лучшую пищу, а при
стучае свое  здоровье  и имущество.  -  Но есть  ли все  это неэгоистические
состояния?  Являются ли эти  деяния моральности чудесами, ибо, по  выражению
Шопенгауэра, "они невозможны  и  все же действительны"? Не  ясно ли,  что во
всех  этих случаях человек любит некоторую часть себя  самого, - свою мысль,
свое желание, свое создание - более, чем некоторую другую  часть себя, т. е.
что он разделяет свое существо и  приносит в жертву одной  его части другую?
Есть  ли во  всем этом что-либо существенно отличное, например, от поведения
упрямца, который говорит: "Пусть лучше меня на месте застрелят, чем мне хоть
на  шаг  уступить  этому  человеку"?  -  Склонность  к  чему-либо  (желание,
влечение,  потребность)  присутствует во всех указанных  случаях; отдаваться
ей, каковы  бы ни были последствия,  во всяком случае не "неэгоистично". - В
морали человек является себе самому не как individuum, а как dividuum.
     58
     Что  можно обещать. Можно  обещать действия, но  никак не  чувства: ибо
последние непроизвольны. Кто обещает кому-либо всегда любить его, или всегда
ненавидеть,  или  оставаться  всегда  верным,  тот  обещает  нечто,  что  не
находится в его власти; но конечно, он может обещать такие действия, которые
хотя  обычно  являются  следствиями  любви, ненависти,  верности,  но  могут
проистекать  и из других  мотивов:  ибо к одному  и  тому  же действию ведут
многие   пути   и  мотивы.   Обещание  всегда  любить   кого-либо  означает,
следовательно: пока  я  буду любить тебя, я буду  проявлять в отношении тебя
действия любви; а когда  я  уже не буду тебя любить,  ты по-прежнему  будешь
получать от меня те  же действия, хотя и  обусловленные иными мотивами - так
что  в   головах  ближних  сохранится  видимость,  будто   любовь   осталась
неизменной.  -  Следовательно, когда  без  самоослепления  обещают кому-либо
вечную любовь, то обещают, собственно, длительность видимости любви.
     59
     Интеллект и мораль. Нужно иметь хорошую память, чтобы иметь возможность
исполнять данные обещания.  Нужно иметь много силы воображения, чтобы  уметь
испытывать сострадание. Столь тесно связана мораль с качествами интеллекта.
     60
     Месть и  жажда мести. Питать  мысль  о мести и  осуществить ее - значит
испытать  сильный припадок лихорадки, который,  однако,  проходит; но питать
мысль о мести, не имея силы и мужества выполнить ее, - значит носить в  себе
хроническую болезнь, отравление души и тела. Мораль, которая смотрит  только
на намерения, оценивает оба случая  одинаково; обыкновенно же  первый случай
признают  худшим  (ввиду дурных последствий,  которые может повлечь за собой
осуществление мести). Обе оценки близоруки.
     61
     Уметь  ждать. Уметь  ждать  так трудно, что  величайшие  поэты  считали
возможным  избрать неумение  ждать  мотивом своих творений.  Так,  Шекспир в
Отелло,  Софокл  в  Аяксе. Если бы  Аякс  мог  в  течение только одного  дня
охладить  свое  чувство,  то его  самоубийство,  по-видимому,  оказалось  бы
ненужным, на что указывает изречение оракула; вероятно, он мог бы посмеяться
над ужасными внушениями  оскорбленного тщеславия и сказать самому себе: "Кто
не  принимал,  подобно  мне,  овцу за  героя? Разве  в этом  есть что-нибудь
чудовищное? Напротив,  это  есть  лишь  нечто общечеловеческое!"  Так мог бы
утешить  себя Аякс. Но  страсть не хочет ждать; трагическое в  жизни великих
людей состоит часто  не в конфликте с временем и  с низостью их ближних, а в
их неспособности отложить свое дело на год или два; они не могут ждать. - Во
всех  дуэлях увещающие друзья должны  установить одно:  могут ли  еще  ждать
заинтересованные лица. Если нет, то дуэль разумна, поскольку каждый из обоих
участников  говорит  себе: "Либо я  буду еще жить, тогда он должен тотчас же
умереть, либо наоборот". Ждать значило бы в таком случае продолжать страдать
от ужасной пытки оскорбленной  чести на глазах ее оскорбителей; а это именно
может быть большим страданием, чем какого вообще стоит жизнь.
     62
     Наслаждение   местью.   Грубые   люди,   когда   они   чувствуют   себя
оскорбленными, обыкновенно считают, что они оскорблены в высочайшей степени,
и  рассказывают о  причине  оскорбления  в сильно преувеличенных словах  для
того, чтобы насладиться сполна возбужденным чувством ненависти и мести.
     63
     Ценность умаления. Многим  людям,  а может  быть огромному  большинству
людей,   чтобы  сохранить  в  себе   самоуважение  и  известную  уверенность
поведения, безусловно, нужно умалять и принижать в своем  представлении всех
своих знакомых. Но так  как ничтожные натуры составляют  большинство и очень
важно, сохранят ли они или потеряют свою уверенность, то...
     64
     Вспыльчивый.  Человека,  который способен  вспылить  против  нас,  надо
остерегаться, как человека, который когда-либо угрожал нашей жизни:  ибо то,
что мы  еще  живы, объясняется только  тем,  что у  него не было возможности
убить нас; если бы взор убивал, мы уже давно погибли бы. Принудить кого-либо
к  молчанию через проявление физической дикости и  возбуждение страха  - это
признак  первобытной культуры.  -  Точно так  же тот холодный взор,  которым
знатные смотрят на  своих подчиненных, есть остаток  кастовых  разграничении
между  людьми,  частица  грубой  древности.  Женщины, хранительницы старого,
вернее сохранили и этот survival.
     65
     До чего может довести честность. Некто  имел дурную привычку при случае
вполне откровенно высказываться о  мотивах своего поведения, которые были не
лучше и не хуже, чем мотивы всех людей. Сначала он шокировал, затем возбудил
подозрение,  постепенно  был  объявлен  вне  закона  и  лишен  общественного
уважения,  пока,   наконец,   правосудие  не  обратило   внимания  на  такое
отверженное  существо  при  обстоятельствах,  которые  оно  в других случаях
игнорировало  или  на  которые  закрывало  глаза.  Нехватка  молчаливости  в
отношении всеобщей  тайны и безответственное  влечение видеть то, чего никто
не  хочет видеть,  - себя  самого - привели  его  к тюрьме и преждевременной
смерти.
     66
     Что  наказуемо,  но никогда  не наказывается. Наше  преступление против
преступников состоит в том, что мы относимся к ним как к негодяям.
     67
     Sancta  simplicitas добродетели. Каждая добродетель  имеет  привилегии:
например, привилегию подложить собственную связку дров в костер осужденного.
     68
     Моральность  и  успех.  Не  только зрители какого-либо  действия  часто
измеряют   его  нравственность  или  безнравственность   успехом;  нет,  так
поступает  и сам деятель. Ибо мотивы и намерения редко вполне ясны и просты,
и иногда сама память  как бы затемняется успехом деяния, так что сам деятель
подводит под свой поступок ложные мотивы  или считает несущественные  мотивы
существенными.  Успех часто  придает  действию  вполне честный  блеск чистой
совести,  неудача  налагает  на  самое  достойное  действие  тень  угрызений
совести.  Этим  объясняется общеизвестный способ  действий политика, который
думает: "Дайте мне  только успех;  с его помощью  я привлеку на свою сторону
всех честных людей - и оправдаю  себя в своих собственных глазах". - Сходным
образом успех  дает  мнимую  замену лучшему обоснованию. Еще  теперь  многие
образованные люди полагают, что победа христианства над греческой философией
есть доказательство большей  истинности  первого -  хотя в этом случае  лишь
более грубое  и насильственное одержало  победу над более тонким и духовным.
Как  дело  обстоит  с  этой большей истиной,  можно усмотреть  из того,  что
пробуждающиеся науки шаг  за шагом  примыкают к  философии Эпикура и шаг  за
шагом отвергают христианство.
     69
     Любовь  и  справедливость.  Почему так чрезмерно ценят  любовь  в ущерб
справедливости и говорят о ней прекраснейшие вещи, как будто она есть  нечто
гораздо более высокое, чем последняя? Разве  она не есть глупее последней? -
Конечно, но именно поэтому она и гораздо более приятна для всех. Она глупа и
обладает богатым рогом изобилия; из него она  раздаёт  свои  блага  всякому,
даже  если  он их не заслуживает и даже если он и не благодарен за них.  Она
беспристрастна, как дождь,  который,  согласно Библии и  опыту, промочит  до
нитки не только неправедного, но при случае и праведного.
     70
     Смертная казнь. Отчего всякая смертная казнь оскорбляет нас больше, чем
убийство?  Это объясняется холодностью  судьи,  мучительным  приготовлением,
сознанием,  что здесь  человек  употребляется  как средство, чтобы устрашить
других. Ибо вина не наказывается, даже если бы вообще существовала вина: она
лежит на воспитателях, родителях, на окружающей среде, на нас самих, а не на
преступнике - я имею в виду побудительные причины.
     71
     Надежда. Пандора принесла ларец  с  бедствиями  и  открыла его.  То был
подарок  богов   людям,  по   внешности   прекрасный,  соблазнительный  дар,
называвшийся  "ларцом  счастья". И вот  из него вылетели все бедствия, живые
крылатые существа; с тех пор они кружат вокруг нас и денно и нощно причиняют
людям вред. Одно  зло еще не успело  выскользнуть из  ларца, как  Пандора по
воле Зевса захлопнула крышку, и оно  осталось  там. Отныне у человека в доме
навеки  есть  ларец  счастья,  и  он  мнит,  что  в  нем  обладает  каким-то
необычайным сокровищем; оно всегда к его  услугам, и он пользуется им, когда
захочет, ибо он  не знает, что этот  ларец, принесенный Пандорой, был ларцом
зла, и считает оставшееся  зло за величайшее благо и  счастье - это  и  есть
надежда. - А  именно, Зевс  хотел,  чтобы человек, сколько бы его ни  мучили
иные бедствия, не бросал жизни, а всегда  вновь давал бы  себя  мучить.  Для
этого он  дал человеку надежду: она в действительности  есть  худшее из зол,
ибо удлиняет мучение людей.
     72
     Мера  моральной  возбудимости неизвестна. От  того, испытал ли  человек
известные потрясающие зрелища и впечатления или нет, например впечатление от
убийства или  мученичества несправедливо осужденного  отца, неверности жены,
жестокого  вражеского  нападения,  зависит,   дойдут   ли  наши  страсти  до
раскаленного состояния и будут ли они управлять всей  нашей жизнью  или нет.
Никто  не  знает,  куда  могут  повлечь  его   обстоятельства,  сострадание,
негодование, -  никто  не знает  степени своей  возбудимости. Жалкие  мелкие
условия делают человека жалким; обыкновенно не количеством переживаний, а их
качеством определяется низость и значительность человека в добре и зле.
     73
     Мученик  против воли.  В  одной партии  был человек,  слишком  робкий и
трусливый,  чтобы когда-либо противоречить своим товарищам; его использовали
для  всяких услуг, от него добивались всего, потому что дурного мнения своих
товарищей он  боялся  больше, чем  смерти; то была жалкая, слабая  душа. Они
поняли это и, опираясь  на указанные качества, сделали  из него героя  и под
конец даже мученика. Хотя трусливый человек  внутренне всегда говорил "нет",
он устами всегда говорил "да", даже и на эшафоте, когда умирал за  воззрения
своей  партии: ибо  рядом с ним стоял один из его старых  товарищей, который
словом и взором так тиранизировал его, что  он действительно весьма достойно
встретил смерть и с тех пор чествуется как мученик и великий характер.
     74
     Повседневное  мерило.  Редко ошибешься,  если  исключительные  поступки
будешь объяснять тщеславием, посредственные - привычкой и мелкие - страхом.
     75
     Недоразумение относительно добродетели. Кто изведал  безнравственное  в
соединении с наслаждением - как человек, имевший сластолюбивую юность, - тот
воображает,  что  добродетель  должна  быть  связана  со  страданием.  Кого,
напротив,  сильно  терзали  его  страсти  и  пороки,  тот  мечтает  найти  в
добродетели  покой  и   душевное   счастье.   Поэтому   возможно,   что  два
добродетельных человека совсем не понимают друг друга.
     76
     Аскет. Аскет делает из добродетели нужду.
     77
     Честь, перенесенная с лица на дело. Люди почитают вообще действия любви
и  самопожертвования  в  пользу  ближнего  во  всяком  их  проявлении.  Этим
повышается  оценка вещей,  которые пользуются такого  рода любовью  или ради
которых люди жертвуют  собой, хотя сами по себе они, быть может,  и не стоят
многого. Храброе войско убеждает нас в пользе дела, за которое оно борется.
     78
     Честолюбие как суррогат нравственного чувства.  Нравственное чувство не
должно отсутствовать в  людях,  которые лишены  честолюбия. Честолюбивые  же
обходятся и  без  него  почти  с тем же успехом.  -  Поэтому  дети скромных,
несклонных к честолюбию семей, раз потеряв нравственное чувство, обыкновенно
быстро вырождаются в законченных подлецов.
     79
     Тщеславие обогащает. Как беден был бы человеческий дух  без  тщеславия!
Теперь  же  он  подобен  изобилующему товарами  и  постоянно  пополняющемуся
магазину, который  привлекает покупателей всякого рода: почти  всё они могут
найти  в  нем и  получить,  если  только  приносят  с  собой ходячую  монету
(восхищение).
     80
     Старец и смерть. Если отвлечься от требований,  которые ставит религия,
то  позволительно спросить:  почему для состарившегося человека,  ощущающего
упадок  сил,  должно  быть  достойнее  терпеть  свое  медленное  истощение и
разрушение, чем совершенно сознательно положить ему конец? Самоубийство есть
в этом  случае  вполне естественное и  напрашивающееся само собою  действие,
которое, как победа разума, должно было бы  возбуждать наше  уважение; и оно
действительно  возбуждало  его  в те  времена,  когда  старейшины  греческой
философии и  храбрейшие  римские  патриоты имели  обыкновение  умирать через
самоубийство.  Напротив,  стремление  посредством  боязливого   совещания  с
врачами и мучительнейшего образа жизни влачить существование изо дня в день,
не  имея  силы  п